Глава 3

Кай с трудом привстал на колени на своем убогом ложе – подобранной им походной циновке, едва позволявшей вытянуть ноги. Вернувшись днем, он рухнул на нее и, не в силах даже обработать рану, забылся мертвым сном.

Боль в спине разбудила его каких-то два или три часа спустя, судя по тому, что солнце еще не зашло. И хорошо – проваляйся он так подольше, наверное, и встать бы не смог, весь одеревенев.

Он съел несколько онигири – прессованных шариков из риса, оставленных ему носильщиками и крестьянами, которые отвели его домой. Немного подкрепившись, он смог хотя бы сходить за водой к ручью и развести огонь.

Механически повторяя ставшие привычными за много лет действия, Кай поставил котелок с водой на решетку из костей и оленьих рогов и стал разбирать пучки лекарственных трав, хранившихся в отдельных корзинках. Когда вода согрелась, он отлил немного, чтобы было чем смыть присохшую кровь и грязь, и бросил в котелок травы. Оставалось надеяться, что снадобье поможет.

Конечно, лучше было бы вернуться в замок. Однако правда о смерти кирина – вся правда – мучила его куда сильнее, чем боль от раны. Не пошел, и не пошел. Обойдется собственными силами – раньше ведь обходился.

Сняв наконец едко пахнувший отвар с огня, Кай вылил туда почти целиком маленький кувшинчик сакэ – для обеззараживания. Остатки, чтобы приглушить боль, выпил одним глотком – вкус ему никогда не нравился. Дешевое рисовое вино обожгло желудок. Осторожно вытащив руки из рукавов кимоно, Кай оставил его болтаться на поясе и занялся ранами.

Состав из мха и глины, которым он наспех замазал самую глубокую рану, чтобы остановить кровь, долго не продержался. Следуя пешком за конными самураями, торопившимися вернуться в Ако, Кай едва успевал переводить дух, на раны же времени и вовсе не оставалось.

К сегодняшнему утру он сильно отстал и едва держался на ногах, то и дело оступаясь и падая. И хоть его спутникам – загонщикам и носильщикам – самим приходилось несладко, несколько человек возвращались за ним, помогали подняться. Они явно были куда больше благодарны его чутью следопыта, чем самураи, которые, даже не заметив, что главный ловчий серьезно ранен, ускакали далеко вперед.

Часть из них и вовсе желала, возможно, чтобы он не выжил, – это Кая нисколько не удивило бы. Поражало иное – крестьянам, едва знавшим его, и без того обремененным тяжким грузом, оказалось не все равно, будет он жить или умрет. Он чувствовал себя в долгу перед ними. Может, смерть кирина хотя бы немного оплатит его.

Кай взял в руки расколотое зеркало, которым пользовался, когда обрезал волосы. Он не стригся коротко – ему ненавистно было само воспоминание об обритой в детстве голове, покрытой шрамами. Но и отпустить волосы, собирая их в пучок на макушке, он не мог – какому-нибудь пьяному самураю этого хватило бы, чтобы снести голову наглецу, осмелившемуся изображать из себя фигуру более высокую, чем на самом деле.

Каждый раз отражение в зеркале напоминало Каю, кто он и откуда, и давало лишний повод не запускать непослушные волосы – длинные пряди, выгорая на солнце, начинали отливать предательской рыжиной, и впрямь как у демона.

Со вздохом он отвел зеркало от лица и поднял его кверху, пытаясь разглядеть нанесенную кирином рану, однако истерзанное тело мешало извернуться так, чтобы снять засохшую корку смоченной в отваре тряпицей и в то же время видеть, что делаешь. С каждой попыткой приходила дикая боль.

Кай прошипел сквозь зубы ругательство, потом уселся, скрестив ноги, на подстилку и заставил себя расслабиться. Глубоко дыша, собрал всю свою волю и вновь поднял зеркало над головой. Если хочет выжить – он это сделает, преодолев телесную немощь.

Скрипнула дверь. Кай застыл, настороженно глядя на нее, но не успел он спросить, кто там, как створка сдвинулась. Потянувшаяся было за ножом рука замерла на полдороге. Не веря своим глазам, потеряв от неожиданности дар речи, Кай увидел стоявшую на пороге госпожу Мику.

На секунду она застыла в нерешительности. Ее фигура тускло вырисовывалась в полумраке – огонь в очаге едва тлел, давая не больше света, чем луна из-за дымки облаков. Казалось, девушка почти так же ошеломлена, как сам Кай. Наконец донесся ее мягкий голос:

– Мне сказали, ты ранен?

Он поспешно опустился на колени, с трудом кланяясь. Выпрямился, пока еще мог, остро чувствуя, что сидит полураздетый, грязный и жалкий, в лачуге, которая должна казаться ей ничем не лучше прежней псарни. Не отрывая глаз от утоптанного земляного пола, он пробормотал:

– Это не стоит вашего беспокойства, госпожа.

Но Мика, не слушая, шагнула к нему. Подняв голову, Кай увидел на ее лице лишь глубокую озабоченность – как будто ничто в мире не имело сейчас значения, только он и его рана.

– Позволь мне взглянуть, – проговорила девушка, вставая на колени рядом. Ее глаза, скользившие по груди, по рукам, не просто замечали порезы и ссадины – она смотрела на него самого, его лицо, его тело с чувством большим, чем просто сострадание.

Кай поскорее отвернулся – этот взгляд пробуждал в нем боль куда более сильную, нежели физическая, – и услышал сдавленный вздох девушки.

– Твоя спина… – еле слышно прошептала она.

Шелк ее кимоно уже волнующе зашуршал рядом. Опустившись на циновку, Мика коснулась его кожи кончиками пальцев – едва ощутимо, словно перышком, но по позвоночнику Кая мгновенно пробежала дрожь.

– Моя госпожа, – запротестовал он, хотя в его внезапно охрипшем голосе слышалась мольба, – я сам могу обработать раны…

– Тебе даже не дотянуться до них.

Она произнесла это с такой мягкостью, какую он никогда не слышал прежде, но вместе с тем ему стало понятно – возражений она не примет. Сейчас Мика воистину была гордой дочерью даймё, бросившей вызов разделявшим их все эти годы правилам и законам.

Растерянный Кай не знал, на что решиться. Никогда еще он не боялся так разрушить ее жизнь одним своим существованием. Подавшись дальше в тень, молодой ловчий покорно оставил на свету только спину. Может быть, вид ран наконец оттолкнет Мику, и она уйдет. Или пусть обработает их побыстрее и тоже уйдет. Главное, чтобы ушла, ей нельзя здесь оставаться… потому что сам он желает этого больше всего на свете.

Однако Мика принадлежала к роду самураев и воплощала все, что было в них достойно уважения, – не только благородство, сострадание и справедливость ко всем людям, независимо от их положения, но также бесстрашие и неколебимость перед любыми испытаниями. Даже перед такими, от которых большинство женщин – да и мужчин – сбежало бы, понимая всю бесплодность своих усилий. Уж вид крови точно не отвратил бы дочь даймё от задуманного.

Взяв мокрую тряпицу из стоявшей рядом грубой глиняной миски, она начала бережно обмывать спину Кая.

Пытаться сделать это самому, превозмогая боль, больше не было необходимости, и он почувствовал, как мышцы мало-помалу расслабляются. Близость Мики, запах жасмина от ее волос, шелест шелкового кимоно, ощущение ее рук, мягко и нежно касавшихся кожи, так захватили Кая, что жестокая боль в истерзанном теле стала понемногу отступать. Он сидел точно во сне, однако мысль о том, что это и вправду может быть сном, горячечным бредом, мгновенно сменилась уверенностью – нет, не может. И сразу вернулась та, неизвестно откуда берущаяся боль, которую Кай испытал, впервые увидев Мику.

Неизвестно? Нет, он знал: эта боль, хоть и проявилась в тот миг, когда в его жизнь вошла прекрасная дочь даймё, давно пряталась где-то в глубине души, там, куда не проникал свет разума.

Нет, лучше уж физическое страдание. Мика как раз начала обмывать худшую из всех, самую глубокую рану, нанесенную рогом кирина. Пусть такая боль, чем та, которую причиняла Каю близость девушки.

– Почему этим не занялся лекарь? – проговорила она, когда рана открылась перед ней полностью. В голосе, полном искренней заботы, звучали гневные нотки, хотя Кай знал – этот гнев направлен не против него.

– Другим тоже была нужна помощь, – пробормотал он, словно сам пострадал меньше прочих.

Мика вдруг убрала руку с его спины. Он ждал, озадаченный, не понимая, что значит ее внезапное молчание… пока кожей не почувствовал почти осязаемое прикосновение ее глаз, изучавших паутину старых шрамов и свежих ран у него на теле.

– Так ты был рядом, когда Ясуно убил чудовище? – раздался наконец ее голос.

Кай вздрогнул от неожиданности, потом, прикрыв глаза, кивнул; счастье, что она не видит его лица.

– Говорят, он показал себя настоящим храбрецом, – продолжала она, и на этот раз Кай почувствовал тень сомнения в ее голосе.

– Да, – кое-как выдавил он, стараясь ничем не выдать себя, хотя руки на коленях сжались в кулаки.

– Отец теперь хочет, чтобы он сражался на поединке вместо Хадзамы.

На поединке, который должен стать главным событием визита сёгуна. Удивление Кая сменилось гневом. Ну, разумеется – после охоты Ясуно стал героем для всего Ако. За исключением одного-единственного человека, который знал правду. Кай втянул в себя воздух. Конечно, увидеть, как Ясуно осрамится в настоящей схватке, на глазах у сёгуна и первых вельмож государства, было бы здорово. Но какой позор для Ако!

Ясуно был наименее достойным из всех самураев, известных Каю, да и бойцом отнюдь не лучшим. Но это не имело бы ровно никакого значения, даже в глазах князя Асано, если бы Кай попытался теперь отстоять правду. Его слово против слова самурая; никакой истине, никакой справедливости, никакому закону не преодолеть пропасть между ними.

Кай спохватился, что так и не ответил. Молчание не могло длиться вечно.

– Ясуно хорошо владеет мечом, – проговорил он тихо, боясь, что любые другие слова задушат его.

– Но ставки слишком высоки, – возразила Мика. – За поединком будет наблюдать сёгун и его приближенные. Наш боец должен выступить достойно.

Кай обернулся, на сей раз отчетливо ощутив неуверенность в словах девушки. Зачем она ему это говорит, причем так взволнованно? Впрочем, ее вопрос не требовал ответа. Сейчас можно – и нужно – промолчать, и будь что будет.

Чуткие ладони вновь коснулись спины Кая. Закончив обрабатывать раны, Мика достала из рукава смотанную хлопчатобумажную тесьму и наложила через плечо повязку.

Ловкие пальцы затянули узел и наконец оставили Кая в покое. Поднявшись на ноги, он с облегчением накинул на плечи верхнюю часть кимоно, прикрыв полуобнаженный торс.

– Благодарю, госпожа, – пробормотал он, не оборачиваясь. Сейчас она тоже поднимется и уйдет.

Однако девушка по-прежнему оставалась на коленях. Он чувствовал, как ее душа рвется к нему, и его собственная начинала звучать в унисон, словно между ними рождалась невероятно прекрасная песня, от которой перехватывало дыхание.

– Я видела, как Ясуно прятал глаза, когда все поздравляли его, – проговорила Мика, словно не в силах больше сдерживаться. И на эти слова нельзя было не ответить.

Кай обернулся и встретил ее взгляд, полный возмущения всеми, кто украл его подвиг, едва не стоивший ему жизни. Она знала. Раны подтвердили ее подозрения, рассказав куда больше слов.

– Ты помогаешь им, а они все равно ненавидят и презирают тебя, – дрожащим от ярости голосом произнесла Мика. «За что?..» – застыл в ее глазах вопрос, обращенный не к нему – к богам.

О том же в глубине души спрашивал и сам Кай. Разумного ответа просто не существовало. В этом было не больше смысла, чем в том, что отец Мики смог увидеть в нем человека, позволить ему жить как человеку, – и все же, только из-за того, что Кай не был рожден самураем, запретил невинную дружбу двух детей.

Князь Асано тогда прямо сказал ему, что ждет Мику – и самого Кая, – если их дружба продолжится и перерастет в нечто большее. Горе и обиду, даже протесты безродного полукровки даймё принял с терпением, как Кай теперь понимал, достойным Будды. Но и навсегда преподал мальчишке-хинину урок: быть человеком еще не значит быть самураем. Он такой же, как они, – и в то же время далеко не такой.

– Вассалы вашего отца всегда относились ко мне соответственно моему положению. – Кай отвел взгляд – в этих словах звучала покорность судьбе, почти трусость.

– И ничего большего ты не ждешь? – резко спросила Мика.

Ее глаза по-прежнему сверкали, не давая отвернуться. «Ведь это ты убил кирина! – говорили они. – Ты, а не Ясуно. У тебя в груди сердце самурая, дух самурая. Ты заслуживаешь наград и славы… ты достоин носить ястребиное перо, достоин носить имя. Ты достоин моей любви. Почему же?.. Почему?!» Руки девушки дрожали.

– Другой жизни я не знал… – Он снова опустил голову, малодушно отвергая брошенный ему вызов.

Темные глаза Мики заблестели, словно от навернувшихся слез. Однако в них читалось лишь разочарование.

– Так не должно быть, Кай…

Он резко отвернулся, не в силах больше смотреть на нее, не в силах выносить боль и тоску.

– Вас кто-нибудь ждет снаружи, госпожа?

– Ты прогоняешь меня? – ответила она вопросом на вопрос.

Нужно решиться, сказать это вслух… прогнать ее – ради нее же самой. Ей никогда не понять…

Пожертвовав ради него своей честью, Мика потеряет все. Здесь, в Ако, они обречены, даже если будут хранить свою связь в тайне. Но и сбежав, они не найдут места на земле, где их не настигло бы возмездие. Их любовь запретна: Мика не просто из самурайского рода – она дочь даймё. Весть дойдет до самого верха, и ищейки бакуфу никогда не оставят их в покое, до самой смерти.

Боги, лучше бы удар был смертельным! Тогда Мика не оказалась бы здесь, и не пришлось бы терпеть эту муку, когда нужно произнести слова, которые хуже самой смерти. И остаться жить…

Кай обернулся.

– Здесь не место для благородной госпожи, – без всякого выражения в глазах и в голосе проговорил он.

Не отводя от него глаз, Мика застыла в неподвижности, оглушенная. Затем медленно подобрала испачканные в земле полы шелкового кимоно и встала. В спокойном величии шагнула к выходу – словно луна, уходящая в темноту.

– Доброй ночи, – произнесла она, отодвигая дверь жалкой лачуги. На секунду снаружи сверкнули фонарики служанок, и дверь затворилась.

Кай все стоял, невидящим взором глядя в ту сторону. В очаге позади треснула головня, и вверх взмыл язычок яркого пламени, сопровождаемый вихрем искр. Они гасли на лету, будто отчаянным, ослепительным перед концом сиянием взывали к возлюбленному.

Глава 4

Почетная стража во главе с князем Асано и с Оиси выстроилась рядами в нижнем дворе замка. Через ворота один за другим проезжали даймё, каждый со своей свитой. Процессия казалась бесконечной. Знать собралась со всей страны – по приглашению сёгуна или самого князя, – чтобы продемонстрировать свою дружбу и преданность, а заодно насладиться гостеприимством Ако в лучшую, весеннюю пору.

Кортеж следовал за кортежем по извилистой дороге, подходившей к замку. Бесчисленная вереница разноцветных знамен и флагов, даже если смотреть со сторожевых башен или крепостных стен, простиралась до самого горизонта. Прибытие сёгуна ожидалось ближе к закату, а до тех пор поток вряд ли иссякнет. Мика радовалась, что прибавила к ожидаемому количеству гостей еще половину – теперь ни один влиятельный вельможа не останется голодным, не будет вынужден ночевать под открытым небом и становиться добычей москитов.

Сама Мика со своей свитой сидели на коленях, подложив подушки, на помосте позади князя, чуть выше стоявшей в полных боевых доспехах и шлемах почетной стражи. Девушкам в воздушных шелках под палящим солнцем было куда легче, к тому же им, по крайней мере, не приходилось постоянно кланяться.

Цвета Ако – красный и золотой – красиво оттеняли многообразие красок и узоров, выбранных Микой для своего облачения и нарядов спутниц. Эта часть обязанностей доставила ей особенное удовольствие, напомнив времена детства, когда она любила примерять роскошные и изысканные кимоно матери.

Результатом Мика втайне гордилась: каждая из девушек носила кимоно в тон тому или иному цветку, внося яркость и живость в блеклое окружение нижнего двора. Но это была только часть общей картины: верхний двор буквально утопал в настоящих цветах, а здесь повсюду, куда ни кинь взгляд, красовались знамена и штандарты отрядов самураев и аркебузиров Ако, выстроившихся вокруг, флаги и хоругви, украшенные замысловатой вышивкой. Среди мрачных замковых укреплений все вместе выглядело торжественно, даже воинственно – и в то же время празднично и нарядно.

Князь Асано заказал новые доспехи для себя и всех самураев. Выглядел он великолепно; даже шлем был новым, украшенным куда богаче, чем тот, что он носил обычно, принадлежавший еще его отцу.

Отца сильно утомили труды последних дней. Оставалось только надеяться, что он, как хозяин замка, воспользуется своим правом приседать время от времени на походный табурет – пока не придет время приветствовать очередного высокого гостя. Но, бросив взгляд поверх шлемов, Мика увидела, что вид у отца свежий и величественный, как никогда. Она почувствовала, что ей передается его гордость: ведь Ако оказали немалую честь. Немногие даймё удостаивались такого визита, и особенно редко – даймё не из ближнего к сёгуну клана, чьи предки сохранили нейтралитет во время последней междоусобной войны, которая принесла власть роду Токугава.

Асано связывали родственные узы и с той, и с другой сторонами конфликта, поэтому и решено было не поддерживать ни одну из них. Но Токугава ничего не забывали: тех, кто не сражался за их победу до последней капли крови, они считали все равно что врагами.

Даймё, противостоявшие первому из сёгунов Токугава, Иэясу, мгновенно лишились своих земель, а многие – и жизни. Потом его наследники, используя ничтожнейшие предлоги, постепенно стали притеснять и другие владетельные кланы, отбирая их земли. Имущество отходило к и без того огромным владениям самих Токугава либо жаловалось в награду даймё ближнего круга, чьи предки оказались дальновиднее. Большинство высоких постов в правительстве тоже были заняты представителями этих родов. Даже Цунаёси, нынешний, пятый сёгун, чьего прибытия и ожидали в Ако, продолжал конфисковывать владения тех, кто всего лишь остался в стороне от Последней Из Войн сотню лет назад.

Мир, установленный Токугава, поддерживала сила. «Только воин может выбрать стезю мира». Чтобы обеспечить себе власть навеки, сёгуны сделали все, чтобы иного выбора просто не было.

И все же битва за власть продолжалась всегда. «Политика – та же война, – сказал однажды отец, – только оружие спрятано лучше». Все управление государством было сосредоточено сейчас в замке Эдо, надежно скрыто в залах, где заседал совет бакуфу, правительство сёгуната. Камень за камнем его чиновники возвели несокрушимую крепость из законов и ограничений, столь сложных, что только за соблюдение всех церемоний, сопровождающих визиты сёгуна и к сёгуну, отвечал особый главный советник со штатом помощников. Они-то и доводили Мику до белого каления своими придирками и бесконечными замечаниями все эти дни, да еще пришлось сначала задабривать начальника немалыми «подарками», чтобы он вообще кого-то прислал.

Наверное, ни в одной другой стране мира власть не вмешивается до такой степени в каждую мелочь – так решила девушка. И стала еще больше ценить родное Ако, прибрежные равнины которого не только приносили богатые урожаи, но и находились вдалеке от столицы, где недреманное око бакуфу наблюдало за всем и вся.

Отец тоже считал, что здесь им лучше, чем в Эдо. Дары земли Ако позволяли не только организовать этот пышный прием, но и год за годом кормить людей и поддерживать укрепления на должном уровне – насколько позволял закон, – не говоря уже о том, чтобы выплачивать растущие налоги.

Внимание Мики вновь вернулось к происходившему во дворе – она вдруг ощутила на себе чей-то пристальный взгляд. Ее глаза устремились к стоявшей поодаль толпе слуг и работников, отыскивая Кая.

Однако смотревший оказался гораздо ближе – рядом с отцом. Судя по сложному церемониальному наряду с выставленным напоказ моном Токугава, это был какой-то высокопоставленный придворный из Эдо. Весьма привлекательный мужчина, подумала Мика, впервые с того дня, как закрытая дверь разделила их с Каем – наверное, навсегда.

Придворный глазел на девушку так, будто перед ним сама дочь Луны Кагуя-химэ, в которую, по легенде, влюбился сам император.

И в тот же момент Мика узнала цвета наряда придворного и разглядела осьминога на знаменах, которые несли его вассалы. Перед ней был господин Кира.

От стыда и гнева на себя она покраснела, как пион. Кира – главный церемониймейстер сёгуна – был также давним врагом ее отца, хитрым, коварным и упорным в своих устремлениях. Словно кинжал, припрятанный под правой рукой сёгуна, он выжидал удобного случая, неизменно метя в Ако. Как Мика могла даже подумать об этом негодяе!

– Ако по-прежнему прекрасно, князь Асано, – проговорил Киро тем временем, кланяясь и только тогда оторвав глаза от нее. Мика смотрела на него в ответ с едва скрываемым отвращением. Как он смеет пялиться на нее, словно голодный пес?! Вот так же он точит зубы и на их земли.

– Вы оказали нам честь своим приездом, князь Кира, – ответил отец, с виду совершенно искренне. Только Мика могла ощутить напряжение в его голосе. Обычная настороженность при разговоре с врагом – или даймё заметил, как тот смотрел на его дочь?

– О нет, чествовать мы будем вас, – учтиво возразил Кира, но за безупречной вежливостью слов скрывалось узкое лезвие. По коже Мики пробежали мурашки, словно острие уже кольнуло ей спину.

– Надеюсь, вы останетесь всем довольны, – улыбнулся отец. Его уверенность была для Мики лучшей наградой за все усилия, потраченные на приготовления.

Кира чуть растянул губы в ответной, снова показавшейся Мике кинжально-острой улыбке.

– Кроме нескольких незначительных мелочей, касающихся протокола, все великолепно.

Застигнутый врасплох, отец сам шагнул в расставленный капкан.

– Каких незначительных мелочей?

У Мики перехватило дыхание, мысли в тревоге заметались. Что?! Почему?! Где она ошиблась?!

– Хотя мои владения далеко от Эдо, неизменная верность моих предков сёгуну дает мне право сидеть рядом с ним. Однако какой-то болван усадил князя Сакаи ближе к его превосходительству, чем меня.

Отец не повернул головы в ее сторону, но даже спиной, казалось, почувствовал унижение дочери. Его плечи под доспехами словно окаменели.

– Это была моя ошибка, – кротко произнес он. – Прошу простить.

Стыд обжег Мику с удвоенной силой. Ее злорадная выходка с распределением мест поставила отца в неловкое положение! Он доверил ей распоряжаться от его имени, а она обошлась с данной ей властью, как шкодливая девчонка.

Кира великодушно махнул веером.

– Это я должен просить прощения, что упомянул о подобной безделице. Вы оказали нам чудесный прием. Теперь я с нетерпением жду поединка.

Кай затесался среди толпы, подобравшись как можно ближе к краю. Ноги ныли от долгого стояния, боль в спине по-прежнему не отпускала. Но такое увидишь только раз в жизни. Тем, что смог прийти сюда, он был обязан Мике – без ее лечения, даже если бы рана не убила его, он сейчас и шага не ступил бы. Но воспоминание о том, что еще произошло между ними в тот вечер, наполняло Кая куда более острой болью, и происходящее вокруг почему-то выглядело ярче; краски буквально ослепляли, бросаясь в глаза.

Он упивался этим недолговечным великолепием, как хрупкой красотой цветущей сакуры, все еще наполнявшей окрестности, придавая им весенний вид. Или полетом отыскивающих себе пару светлячков, огоньки которых вновь возникнут в сумерках над полями, напоминая каждой вспышкой о главном в жизни любого существа.

Кай протиснулся немного вперед – он весь день старательно перемещался к краю, следуя то за разносчиками еды, то за патрулем из солдат, не стоявших в почетной страже и назначенных следить за порядком.

Показались темно-фиолетовые с серебром знамена клана Кира, украшенные моном в виде осьминога. Из досужих разговоров слуг Кай знал, что князь Кира, снедаемый алчностью и завистью, неустанно пытался настроить сёгуна против господина. Эмблема была странной для дома, чьи владения находятся в высокогорьях далеко от моря, но сейчас Кай подумал, что жадные щупальца осьминога как нельзя лучше подходят к характеру Киры.

Одетый в роскошный наряд придворного, тот был ослепительно красив. Знак на кимоно указывал на его пост в правительстве сёгуна – и только, никаких других регалий. От внимания Кая не укрылось, что глаза Киры гораздо дольше задержались на Мике, чем на ее отце, которого он приветствовал.

К ней же устремился и взгляд самого Кая. Девушка, коленопреклоненная, стояла на помосте позади отца. И затянувшаяся церемония, и окружающая пышность доставляли ей радость. За весь день Каю так и не удалось хоть раз встретиться с ней глазами, хотя он не мог сказать – намеренно ли она не смотрела в его сторону или ему просто не везло. Однако когда на нескромный взгляд Киры она ответила улыбкой, уголки рта юноши опустились.

Резко отвернувшись, Кай стиснул на груди потрепанные края линялого кимоно из дешевой хлопковой ткани, которое перед церемонией постарался как можно лучше залатать и очистить от крови. Он даже надел сверху самурайскую накидку-хаори, доставшуюся ему уже без рукавов, – единственную его одежду, которую можно было счесть хоть отчасти приличной. Теперь же, впервые в жизни, он стыдился своего вида так, будто на нем была одна набедренная повязка.

И все же он не мог не взглянуть на Мику снова, охваченный внезапной ревностью к Кире – и неудержимой тягой к прекрасной дочери даймё. Ее фигуру облекали тонкие, изысканно окрашенные шелка, черные блестящие волосы были убраны в высокую прическу, удерживаемую гребнями со свисающими нитками жемчуга и заколками из нефрита и сердолика. Особо выделялась среди них одна, слоновой кости, в виде ястребиного пера, которую Мика с гордостью носила еще девочкой. Ее кимоно было цветов Ако – красного и золотого, с тончайшими переливами всех их оттенков. Казалось, яркое летнее солнце взошло над замком…

Она все не сводила глаз с Киры, как вдруг ее лицо внезапно изменилось так, будто тот ударил ее, не сходя с места. Нахмурившись, она резко отвела взгляд.

Кай не сразу понял, что девушка лишь теперь узнала в придворном врага отца. Но прежде этого озарения внезапная надежда, любовь и тоска чуть не толкнули его, измученного болью потери, вперед. Только железное самообладание, приобретенное много-много лет назад, спасло юношу. Загнав слепое чувство глубоко в породившую его тьму, он замер в неподвижности и сдержал даже само дыхание. Сдерживаться – вот все, что он мог: ради Мики, ради князя Асано, ради самого себя.

Дочь даймё тем временем не сводила глаз с ворот. Очевидно, теперь она не могла дождаться, когда же наконец появится сёгун и бесконечная церемония завершится.

Сёгун прибыл уже почти в сумерках. Солнце заходило, и тени вытягивались, когда часовой с главной башни оповестил, что процессия появилась на дальнем подъеме дороги. Толпа подалась вперед, стремясь хоть краем глаза увидеть сверкание черных с золотом знамен, украшенных моном Токугава, в последних лучах уходящего дня.

Кай, лишь мельком взглянув на поднимающихся по холму всадников, перевел глаза на князя Асано, по-прежнему стоявшего с гордо выпрямленной спиной во главе прочих даймё. Те и прибыли заранее, чтобы должным образом приветствовать сёгуна.

Кай терпеливо постарался вновь сосредоточиться на безопасных материях – на церемонии, на ожидании появления сёгуна со свитой. Ведь больше такого никогда не увидишь – правда, до сегодняшнего дня Каю это было совершенно безразлично. По крайней мере, так он мог отвлечься от снедающих его мыслей и чувств. Необходимость удерживать их в узде отнимала последние силы, но уйти было нельзя и нельзя было опустить плечи, он должен стоять прямо, как сам князь. Дождаться прибытия сёгуна, и тогда больше их тут ничто не станет удерживать…

Сотни нарядно украшенных фонариков освещали путь процессии, которая уже пересекла мост и въехала в ворота. Пышное разноцветье нарядов придворных, яркие пятна флагов, знамен и вымпелов наполнили двор; от буйства красок захватывало дух. Но украшенный замок не уступал им великолепием, и сверкающие цвета клана Асано выделялись среди эмблем прочих домов даже при свете фонарей.

Взгляд Кая не останавливался ни на минуту, вновь впитывая всю ошеломительную картину, потрясающее сочетание оттенков и тонов, великолепные узоры на кимоно придворных сёгуна, жен и наложниц даймё – здесь были цветы, деревья, строгие геометрические фигуры, живые пейзажи и невиданные птицы со сверкающими перьями.

На одной из молодых женщин взор Кая застыл, как прежде глаза Мики – на Кире. Кимоно и накидка наложницы были тронуты едва заметными яркими пятнами по переливчатому полю всех оттенков зеленого. Такие краски Кай видел прежде только в лесной чаще, когда солнце, каким-то чудом пробившись сквозь плотный полог листвы, рассыпало свои лучи по цветущему кустарнику, колышущейся на ветру траве, прозрачной воде ручья… Каю почудилось, что перед ним не женщина, а дух леса, принявший человеческий облик. В ней самой чувствовалось что-то волшебное, ее будто окутывала аура из мириад ками – существ, что составляют душу нетронутых, древних мест, подобных тому, где Кай провел детство.

Переведя глаза чуть выше, он вдруг заметил над головой женщины хищного осьминога Киры. Словно почувствовав его взгляд, та оглянулась через плечо и посмотрела прямо на Кая – казалось, она знает наверняка, кого ищет. Ее взор проникал в самую душу, как ослепительный свет фонаря, вот только фонарь этот был черным. И вдруг наваждение спало – Кай увидел, какого цвета глаза незнакомки: один карий, другой – льдисто-голубой.