Но все это не привело к всеобщему равенству, о котором мечтали некоторые утописты. Права всех были одинаковые, и достоинство человека было высоко поднято, все жили в достатке и просвещении, но не достигли равенства человеческие души, а следовательно, ценность и сфера влияния отдельной личности. Ах, как же далеко все это было от того ожидаемого рая!
      По-прежнему существовали богатые и почти нищие. Люди, занимающие важное и "полезное" для общества положение, зачастую получали гигантскую зарплату, которая после относительно недолгого времени службы давала им возможность посвятить все оставшееся время развлечениям. Редко случалось, чтобы эти освободившиеся добровольно продолжали отдавать себя работе.
      Правительство обладало полной властью, но о своем кармане заботилось не меньше, чем в старое время представители частного капитала. Огромные города были переполнены изысканными отелями; театры, цирки и залы развлечений купались в золоте, выступления артистов разного рода оплачивались, как и во все времена, неправдоподобными суммами. Этими путями деньги из карманов сановников и "пенсионеров" возвращались обратно в государственную казну.
      Огромное же количество "бесполезных" людей не знали голода только потому, что имели обязательную работу, и если не были в состоянии обойтись тем немногим, что получали за принудительный труд, поступали на государственное обеспечение... А среди них были и молодые люди, будущие изобретатели и ученые, писатели и художники, вынужденные зарабатывать ручным трудом, часто погибающие и становящиеся знаменитыми только после смерти, а при жизни отодвинутые в тень своими более счастливыми и модными "коллегами"...
      Яцек, размышляя об этом, снова взял в руки книгу, которую читал недавно...
      Не на две, как опасался этот, некогда проклятый за свой пессимизм, писатель двадцатого века, а на три части распалось человечество. Посредине - толпа. Это огромная величина. Стадо сытых, в меру пользующихся отдыхом и, по возможности, старающихся не думать. У них есть права, благосостояние и просвещение - то есть они изучают в школах все, что для них сделано. Они осознают свои обязанности и большей частью всегда добродетельны. Все они делятся на народы, и каждый горд тем, что принадлежит к своему народу, хотя если бы родился в другом месте, то так же бы гордился этим. Некогда были народы, нерушимо соединяемые узами крови,- сегодня все эти узы выродились в разницу в убранстве, не имеющую глубокого значения. Духовные же различия сгладились. Несмотря на разницу языков, доходов и степени обладания властью, все они до отчаяния были похожи друг на друга!
      Различия рас и племен еще, возможно, сохранялись в среде тех, "знающих", которые стояли над блистающей европейской толпой, отделенные от нее непреодолимой пропастью духовного развития. Но и они мало говорили о народности, связанные в единое братство духа и познания.
      Но внизу, под толпой сытых и довольных, имелась международная чернь, также отделенная от нее пропастью. Эти люди постоянно и громко возражали против этого, однако все так и осталось. И здесь не помогали ни самые красивые и искренние слова о равноправии, о праве всех на жизнь и благосостояние, об отсутствии слоя угнетаемых! Впрочем, они и не являлись угнетаемыми.
      Миллионы машин, служащие людям, в свою очередь нуждались в большом количестве работников для своего обслуживания, работников внимательных, умелых, преданных металлическим безжалостным чудовищам и не думающих ни о чем, кроме как о том, что в данный момент нужно нажать определенную кнопку или переключить рычаг. Эти люди работали сравнительно недолгое время, работа их хорошо оплачивалась, но их мозг, работая только в одном направлении, был удивительно невосприимчив ко всему остальному, делая их совершенно безразличными к тому, что происходит за стенами фабрики, завода и вне круга их ближайших родственников.
      Знаменательно то, что они не бунтовали и не поднимались, как рабочие минувших столетий. Им давалось все, что они хотели, поэтому в конце концов они уже перестали желать чего-либо, даже тех вещей, которые с легкостью могли бы иметь. У них не было ни отчизны, так как по обстоятельствам, связанным с работой, их постоянно перебрасывали с места на место, ни своего языка, они общались на неком международном жаргоне, склеенном из разных языков.
      Значит, все осталось так, как было! Только границы, за которые некогда так боролись, стали четкими, широкими и более трудными для преодоления с той минуты, когда их существование было в принципе отвергнуто. Прекратился обоюдный напор наружу; общественные слои стали сосредотачиваться и замыкаться в себе, невольно и неосознанно все больше отходя друг от друга.
      Все осталось точно так же, как и было. И несмотря на благосостояние, на знания, на свободу печати и почти совершенные законы - сегодня точно так же, как и много веков назад, на Земле жизнь становилась все более мелкой, темной и душной, а в конце ее попрежнему ждала Смерть с вечно закрытым, неразличимым лицом.
      А счастье? Личное счастье человека?
      О, человеческая душа, ненасытная и неисправимая! Ни наука, ни знания, ни ум - ничто не могло истребить в ее глубине неразумные, смешные желания, пожирающие, как разгоревшийся огонь.
      В комнате стало темно из-за туч, которые закрыли Луну. Яцек почти машинально протянул руку и коснулся кнопки, спрятанной в украшающей столик резьбе. На овальном диске из матового стекла в бронзовой рамке засветился цветной портрет: маленькое, почти детское на вид личико под пышной волной светлых волос и темно-голубые, огромные, широко распахнутые глаза...
      - Аза, Аза...- шептал он в тишине, ловя взором этот неясный облик.
      III
      Придя в себя, Матарет в течение долгого времени не мог понять, где он находится и что с ним произошло. Он неоднократно протирал глаза, стараясь понять, действительно ли вокруг полная темнота или его глаза все еще закрыты. Вспомнив, что находится в снаряде, который летел с Луны на Землю, он безрезультатно пытался зажечь электрический свет. Сначала долго не мог найти кнопку - в снаряде все было странным образом перевернуто, а когда наконец нашел, напрасно нажимал на нее пальцем. В проводке, видимо, что-то испортилось: темнота не отступала.
      Он начал звать Роду. Долгое время никто не отвечал, но в конце концов он услышал стон, из которого понял, по крайней мере, что его товарищ жив. Ощупью он стал продвигаться в ту сторону, откуда доносился голос. Ориентироваться было трудно. Во время долгого путешествия снаряд, притягиваемый Землей, под собственной тяжестью так вращался, что пол находился у них над головами, а теперь Матарет обнаружил, что ползает по вогнутой стене снаряда.
      Он нашел учителя и потряс его за плечо.
      - Ты жив?
      - Жив пока.
      - Не ранен?
      - Не знаю. В голове у меня все кружится. И тело болит. И такая тяжесть, такая страшная тяжесть...
      Матарет ощущал то же самое, двигаясь с огромным трудом.
      - Что произошло? - спросил он через минуту.
      - Не знаю.
      - Мы были уже рядом с Землей. Я видел, как она вращается... Где мы теперь?
      - Не знаю. Может, мы пролетели над ней! Пролетели мимо Земли и теперь несемся дальше в пространство, погруженные в ее тень.
      - А ты замечаешь, что снаряд приобрел какое-то странное положение? Мы ходим по стене.
      - Какое мне до этого дело? Все равно. Так или иначе - нас ждет неизбежная смерть - на стене или на потолке...
      Матарет замолчал, в душе признавая правоту слов учителя. Он вытянулся навзничь и закрыл глаза, поддавшись медленно охватывающей его сонливости, которая, видимо, была признаком приближающейся смерти.
      Однако не уснул. В каком-то полусне перед его глазами представали лунные широкие равнины и город у Теплых Прудов, расположенный над берегом моря... Он видел людей, возвращающихся с какогото торжества от ступеней храма, на которых стоял и смотрел вниз насмешливыми глазами высокий человек, называемый на Луне Победителем.
      Он даже окликнул его по имени. Раз и другой.
      Матарет открыл глаза. Действительно, его окликали.
      - Рода?..
      - Ты спишь?
      - Нет, не сплю. Победитель...
      - К черту твоего Победителя! Я зову тебя уже полчаса. Разинь глаза!
      - Свет!
      - Да. Становится светлее. Что это такое?
      Матарет пошевелился и с трудом сел, задрав голову вверх. Действительно, круглое боковое окно при нынешнем положении снаряда находилось наверху и представляло собой медленно светлеющее пятно, окруженное полным мраком.
      - Начинается день,- прошептал он.
      - Не понимаю,- заметил Рода.- До сих пор мы переходили из света в темноту и обратно в один момент...
      В эту минуту вместе со все усиливающимся светом до их ушей донесся какой-то сухой шелест - первый звук, который они услышали снаружи с момента отлета с Луны.
      - Мы на Земле! - закричал Матарет.
      - Чему ты радуешься?
      Но тот уже не слушал. Борясь с огромной тяжестью собственного тела, он подобрался ближе к окну, над которым плыл как будто какой-то туман, иногда настолько густой, что снаряд вновь погружался в темноту. Матарет смотрел, не в силах понять происходящего. В какой-то момент ему пришлось зажмуриться от неожиданно яркого блеска. Туман исчез, и ослепительные лучи солнца упали на круглое стекло. Был явственно слышен свист ветра, пролетающего снаружи.
      Когда он снова открыл глаза - вокруг было светло. Через окно виднелось темно-голубое небо, а не черное, как до сих пор.
      - Мы на Земле,- повторил Матарет убежденно и стал откручивать винты, закрывающие выход из места их длительного заточения.
      Работа шла нелегко. Все было невероятно тяжелым, а сам он казался таким вялым, ленивым, что приходилось отдыхать через каждую минуту. Когда наконец последние винты с шумом упали на пол и свежий порыв воздуха ударил его в лицо, Матарет зашатался, как пьяный, и, уставший от работы, был не в силах выйти наружу.
      Только после длительного отдыха он пришел в себя и, схватившись руками за края окошка, просунул голову, а затем и все тело наружу. Рода уже стоял за ним и высовывал большую взлохмаченную голову из снаряда.
      Оба молча смотрели вокруг.
      - Разве я не говорил, что Земля необитаема! - наконец отозвался Рода.
      Перед ними, насколько мог охватить глаз, тянулся желтый песок, вздыбленный волнами и залитый ярким солнцем. Их снаряд, спускаясь на Землю, упал на огромную дюну, утонув в песке, и сейчас ветер пустыни освобождал его от песка.
      Матарет ничего не ответил Роде. Широко открытыми глазами он смотрел вокруг и старался привести в порядок свои впечатления. Все вокруг было тихим, мертвым, неподвижным: трудно было поверить в то, что это та самая Земля, которую он наблюдал раньше, в безумном вихре вращавшуюся под его ногами... Он протирал глаза и собирал разбегающиеся мысли, неуверенный, не спит ли он теперь или только что пробудился от непонятного сна?
      Временами его охватывал страх, которого он и сам еще не знал. Дрожь проходила тогда по всему его телу, а в сердце было только одно страстное, безумное желание, чтобы все то, что произошло,- это путешествие и эта Земля - оказались только сонным видением... Он старался взять себя в руки и мыслить разумно.
      В конце концов он почувствовал, что ему начинает докучать голод. Он вернулся в снаряд и достал остатки воды в мехе из непромокаемой оболочки и скудные запасы еще оставшегося продовольствия. Повернулся к Роде:
      - Ешь!
      Учитель пожал плечами.
      - Непонятно, зачем нужно есть и продлевать еще на несколько часов эту жизнь.
      Несмотря на это, он довольно жадно набросился на припасы. Матарету даже пришлось предупредить его, что провизию необходимо беречь.
      - Зачем? - буркнул Рода.- Я голоден. Съем все, что есть, и повешусь на верхушке этого проклятого снаряда!
      Но Матарет, не слушая, убирал в мешок остатки продуктов и выносил из снаряда различные мелкие предметы, которые могли им пригодиться. Собрав все, он завязал мешок и попытался закинуть его на спину, но понял, что не рассчитал своих сил, забыв о шестикратно увеличившемся весе предметов на Земле. Волей-неволей ему пришлось выбросить все, без чего можно было обойтись, а остальное поделить на два узелка.
      - Бери,- сказал он Роде, указывая на один из них,- и пошли.
      - Куда?
      - Куда-нибудь. Пойдем вперед.
      - В этом нет никакого смысла. Мне лично все равно, в какой точке этой песчаной пустыни я погибну.
      - Когда Земля проносилась под нами, вращаясь, я видел и моря, и какие-то зеленые поля. Может быть, мы доберемся до таких мест, где можно будет жить.
      Недовольно ворча, Рода закинул узелок за спину и двинулся за Матаретом. Они шли на восток, увязая в песке, обессилевшие от жары и от слишком густого для них воздуха Земли, а больше всего от непомерной тяжести собственных тел, которые, казалось, были налиты свинцом. Каждые несколько десятков шагов им приходилось отдыхать, вытирая струившийся по лбу пот.
      На привалах Рода, пользуясь каждой новой замеченной подробностью, продолжал доказывать, что Земля необитаема и вообще не может служить источником жизни для каких бы то ни было живых существ.
      - Подумай сам,- говорил он,- эта изнурительная тяжесть! Какое творение смогло бы выносить ее в течение долгого времени!
      - Но если люди тут больше и сильнее нас, как, например, Победитель?
      - Не мели ерунды! Если бы люди здесь были больше, и весили бы гораздо больше, и тогда вообще не смогли бы двигаться.
      - Однако...
      - Не прерывай меня, когда я говорю! - возмутился Рода.- Я
      не дискутирую с тобой, а рассказываю тебе только то, в чем я уверен. Ты слушай и учись.
      Матарет пожал плечами и, подняв свой узелок, снова молча двинулся вперед. Учитель последовал за ним, не переставая прерывающимся голосом доказывать истинность своих убеждений.
      - Погибнем, как собаки,- повторял он.- Здесь, говорю тебе, нет ни одного живого существа.
      - Значит, мы будем первыми,- заметил Матарет,- и вся Земля будет принадлежать нам.
      - Много ты с этого получишь! Песок и воду, которую мы видели сверху, если это вообще вода, а не какой-нибудь превратившийся в стекло камень...
      Тем временем Матарет остановился и с интересом уставился на что-то, находящееся впереди.
      - Видишь! - сказал он через минуту, показывая туда рукой.
      - Что?
      "- Не знаю, что это такое... Подойдем ближе.
      Пройдя несколько десятков шагов, ступая уже по твердому скалистому грунту, они смогли различить какую-то линию, пересекающую их дорогу, убегающую в обе стороны и исчезающую в бесконечности. Подойдя ближе, они увидели металлический брус, приподнятый над поверхностью, который, насколько мог охватить глаз, прорезал этот пустынный край от начала и до конца.
      - Что это такое? - удивленно прошептал Рода.
      - Однако здесь все-таки должны быть какие-то живые существа,- отозвался Матарет.- Эта странная вещь, мне кажется, сделана человеческой рукой.
      - Не человеческой! Не человеческой! В конце концов... может быть, здесь и существует какая-то жизнь, но людей на Земле нет! Это совершенно точно, и ты убедишься... Впрочем, зачем бы разумному человеку делать такую вещь; перевести столько металла неизвестно на что?
      - Следовательно, кто же заселяет Землю?
      - Откуда я знаю? Какие-то существа...
      - Шерны,- сквозь зубы выдавил Матарет, и оба почувствовали, как по их телам прошла дрожь при одном воспоминании о страшных лунных жителях.
      Они с интересом рассматривали загадочный рельс, который с некоторых пор стал слегка позванивать, и вдруг!..
      Они оба со страхом отскочили назад. Какое-то гигантское чудовище, сверкающее, с плоской головой, с шумоТм пролетело по рельсу с такой скоростью, что прежде чем они смогли прийти в себя, оно было уже далеко. Они с испугом и удивлением смотрели на него, не смея даже подумать о том, что это такое было?
      Только по прошествии длительного времени Матарет, недоверчиво глядя в ту сторону, в которой оно исчезло, заметил:
      - Какой-то земной зверь...
      - Ничего себе,- буркнул Рода,- если тут живут такие чудища. Ведь в нем было не меньше ста шагов длины, а возможно, даже больше. А пронеслось, как ветер. Ты не заметил у него ног?
      - Нет. Я заметил только вдоль всего тела до самого хвоста ряд глаз, похожих на окна... Мне, однако, показалось, что оно двигалось на колесах. Может быть, это не чудовище, а какая-то удивительная машина?
      - Глупости. Какая машина могла бы так быстро нестись, если ее никто не тянет спереди?
      - А кто нас тянул через пространство? - заметил Матарет.Может быть, на Земле все так происходит.
      Рода ненадолго задумался.
      - Нет, это невозможно. По одному такому гладкому бруску машина не смогла бы ехать. Она несомненно перевернулась бы.
      - Да, это правда,- подтвердил Матарет.
      Они протиснулись под опорами, на которых прикреплялся рельс, недоверчиво поглядывая на него, и снова отправились вперед с тревогой и тоской в груди. Они чувствовали себя чужими на Земле, которая согласно легенде, против которой они так боролись на Луне, была колыбелью первых людей, но им показалась страшной и пустой. Рода, двигаясь быстрее, чем его спутник, каждую минуту останавливался и жаловался на несносную жару, которая, хотя и не достигала степени полуденной жары на Луне, казалась непереносимой в густом земном воздухе. Вокруг них всюду простирался золотой песок - не было никакой тени.
      Только где-то далеко впереди маячили скалы какой-то удивительной формы, белые в ослепительном свете солнца, а среди них нечто похожее на гигантские потрепанные плюмажи на высоких, слегка изогнутых столбах.
      Они двигались по направлению к этим скалам, напрягая остатки сил, в надежде найти возле них какую-то прохладу, когда вдруг их внимание привлекла какая-то тень, быстро скользящая перед ними на песке. Рода повернулся первым и увидел на небе, между собой и солнцем, как будто стаю чудовищных птиц с широкими белыми крыльями и плоскими хвостами. Матарет же заметил у некоторых, летящих ниже, колеса вместо ног. Они двигались по воздуху тихо, с неподвижными распростертыми крыльями. Зато перед головами, в некотором отдалении от тела, он заметил какое-то вращение, едва различимое глазом.
      Птицы быстро исчезли в той же стороне, куда удалилось первое чудовище.
      - На Земле все страшно! - прошептал Рода помертвевшими губами.
      Матарет ничего не ответил. Когда он наблюдал за птицами, его ошеломило положение солнца на небосклоне. Оно стояло уже низко и начинало розоветь, заходя за какую-то золотистую пелену.
      - Сколько прошло времени с тех пор, как мы вышли из снаряда? - спросил он через некоторое время.
      - Откуда я знаю? Четыре, пять, а может быть, и шесть часов...
      - Солнце тогда было в зените.
      - Да - Матарет показал на запад.
      - Смотри, оно уже заходит. Это совершенно непонятно. Неужели оно так быстро пробежало по небу?
      В первый момент и учитель не смог объяснить этого странного явления. Он снова страшно перепугался и ошеломленными глазами смотрел на солнце, которое, видимо, сошло с ума, пробежав за шесть часов половину небесного свода, тогда как на Луне ему требовалось на это несколько десятков часов. Но внезапно улыбка раздвинула его губы.
      - Матарет! - воскликнул он.- Неужели ты и в самом деле не помнишь ничего из того, чему я учил вас в Братстве Правды?
      Лысый ученик вопросительно посмотрел на учителя.
      - Ведь на Земле,- продолжал Рода,- дни гораздо короче, они составляют только двадцать четыре наших часа, а потом...
      - А, правда, правда.
      Но несмотря на это объяснение, оба с удивлением смотрели на солнце, казалось, на глазах исчезающее с небосклона.
      - Через час наступит ночь,- прошептал Матарет.
      - Проклятие! - воскликнул учитель, забыв о том, что сам рассказывал минуту назад.- Проклятие! Триста пятьдесят часов темноты и холода. И что мы будем делать? Не надо нам было покидать снаряд...
      Но теперь Матарет первым освоился в новых обстоятельствах.
      - Двадцать четыре, вернее даже только двенадцать часов темноты, ведь это Земля.
      - А, правда, правда! - в свою очередь сказал Рода.
      - Однако это странно,- добавил он через какое-то время,очень странно. Во всяком случае холод, наверное, будет достаточно докучать нам, прежде чем взойдет солнце. Вот только не знаю, как будет со снегом? У нас, то есть на Луне, снег выпадает только через двадцать или тридцать часов после захода солнца, а здесь в это время уже будет новый день.
      - Может быть, здесь снег выпадает быстрее? Разговаривая, они двигались вперед. Дневная жара несколько ослабела, а они уже немного привыкли к увеличившейся тяжести своих тел, поэтому идти могли быстрее.
      Скалы были уже близко. Под ногами то тут, то там из песка торчали гранитные камни, в расщелинах которых росла какая-то слабая, пожелтевшая трава.
      Оба они останавливались около камней и долго рассматривали ее, стараясь по этим травинкам определить, как может выглядеть растительность на Земле, если она вообще существует здесь.
      Солнце только что зашло, и два жителя Луны, достигшие скал, искали место для ночлега, когда в быстро сгущающейся темноте перед их глазами предстала какая-то гигантская каменная фигура, напоминающая одновременно зверя и человека. Тело этого чудовища из всех известных им живых существ больше всего напоминало собаку, единственного четвероногого, которое жило среди людей на Луне, но было более округлым и мускулистым, а на поднятой вверх шее возвышалась человеческая голова.
      - Здесь, на Земле, есть мыслящие существа, люди, как. мы, или шерны, - после долгого немого удивления заметил Матарет,- если они умеют создавать такие скульптуры из камня.
      - Однако, если они выглядят именно так! - отозвался Рода, указывая на каменное чудище...
      Им было страшно и невыразимо грустно. Они отыскали себе убежище в расщелине скалы, как можно дальше от жуткой статуи, и старались предпринять все для того, чтобы защитить себя от ожидаемого ночного мороза, когда восточная часть неба медленно осветилась и покрылась светлой дымкой, затмевающей сверкающие звезды. Потом из-за нее выплыл какой-то шар - огромный, красный, светящийся.
      Это было так странно и удивительно, как все, что они встретили за этот самый короткий в их жизни день. Тем временем шар, как купол, наполненный светом, поднимался вверх, становясь гораздо меньше, нр одновременно светлее. Темнота исчезла - мягкий, серебристый свет залил песок и скалы и как бы оживил страшное чудовище из камня.
      - Что это за звезда?
      Рода долго рылся в памяти и в конце концов покачал головой.
      - Я не знаю этой звезды,- сказал он, глядя на Луну, с которой они прибыли всего несколько часов назад.
      Но Матарету внезапно вспомнился вид, который он наблюдал из окна снаряда, летя в пространстве - и хотя то, что он видел там, было большего размера и не такое светлое, но однако... определенное сходство...
      - Луна! - воскликнул он.
      - Луна...
      Оба со страшной, пожирающей тоской смотрели на спокойно плывущую по небосклону свою безвозвратно утерянную родину.
      IV
      Из молниеносного поезда Стокгольм - Асуан вышла молодая девушка со светлыми волосами и большими темно-голубыми глазами, все еще глядящими на мир с детским удивлением... За ней, неся в руках багаж, шел седой, но крепкий субъект с несколько выпуклыми глазами и лицом - одновременно патриархальным, хитрым, тупым и добродушным. Ему было неудобно в одежде, скроенной по последней моде, к которой он, видимо, не привык, и он чувствовал себя несколько утомленным от упорно разыгрываемой роли молодого человека, хотя старался этого не показывать.
      К девушке, едва она ступила на перрон, быстро подбежал директор самого большого отеля Оулд-Грейт-Катаракт-Палас и с полным достоинства поклоном указал ей на ожидающий ее электрический автомобиль.
      - Апартаменты готовы со вчерашнего дня,- сказал он с легким упреком в голосе.
      Девушка усмехнулась.
      - Благодарю вас, дорогой директор, что вы сами прибыли, чтобы встретить меня, но вчера я в самом деле не могла приехать. Я телеграфировала вам.
      Директор снова поклонился.
      - Вчерашний концерт был отменен.
      Говоря это, он снова показал рукой на ожидающий автомобиль.
      - Ах, нет! Подвезите только мой багаж... У вас где-то были билеты,- обратилась она к спутнику.- А я пойду пешком. Не так ли, господин Бенедикт? Это будет так приятно. Здесь совсем недалеко.
      Бодрый старичок что-то буркнул себе под нос, ища в карманах билеты, а директор отпрянул назад, стараясь не выказать огорчения. У знаменитой Азы могли быть любые фантазии, даже такие невероятные, как прогулка пешком.
      Певица, миновав железнодорожные постройки, бодро шла по аллее, усаженной низкими пальмами. Она с удовольствием набирала в грудь сладковатый воздух уходящего дня. Сегодня утром, завернутая в теплые меха, она села в поезд в Стокгольме, в течение нескольких часов пролетела через туннель под Балтийским морем и через Европу, и снова через туннель под Средиземным морем, через западную часть Сахары - и прежде чем солнце успело зайти, смотрит на него с берега Нила, с удовольствием расправляя в теплом воздухе свое молодое тело, несколько задеревеневшее от долгого сидения.
      Радуясь движению, она шла очень быстро, забыв о своем спутнике, который едва успевал за ней, и не заметила, как оказалась перед огромным отелем. Ей был приготовлен номер на самом почетном верхнем этаже с видом на Нил.
      Садясь в лифт, она спросила о ванне - она, естественно, была готова. Ужин она велела подать через два часа в ее собственную столовую, так как не желала спускаться в общий зал.
      Поручив господину Бенедикту позаботиться о служащих, вносящих багаж, она закрылась в своей спальне, отослав даже горничную. В стене рядом с постелью была дверь в ванную; она широко распахнула ее и начала раздеваться. Уже в одном белье она уселась на софу и опустила голову на руки. Ее больше глаза утратили детское выражение, какое-то несгибаемое упорство горело в них холодным блеском, маленький пурпурный рот сжался. Она задумалась...
      Потом быстрым движением сорвалась с места и подбежала к телефону, находящемуся на противоположной стороне кровати.
      - Прошу соединить меня с Центральной станцией европейских телефонов...
      Какое-то время она ждала в молчании.
      - Да. Хорошо. Говорит Аза. Где находится доктор Яцек? Проверьте, пожалуйста.
      кая-то раскрашенная кокотка обратилась к нему с просьбой одолжить ей немного денег, он, не говоря ни слова, развернулся и отправился обратно в отель.
      Аза уже ждала его в столовой.
      После обеда, съеденного вдвоем, господин Бенедикт протянул певице портсигар. Она отклонила его легким движением руки.
      - Нет, благодарю вас. Я не буду курить. И вас тоже прошу не курить сегодня при мне. Я берегу горло для завтрашнего концерта.
      Старичок поспешно спрятал портсигар, хотя на его добродушном лице промелькнуло грустное выражение.
      - Пойдите в свой номер и выкурите там сигарету,- предложила Аза,- и через минуту вернетесь сюда. Это же рядом.
      - Нет. Я переехал на этаж ниже.
      - Почему?
      - Здесь для меня было слишком дорого. Аза разразилась смехом.
      - Вы просто великолепны! Ведь у вас куча денег. Господин Бенедикт почувствовал себя задетым. Он с отцовской снисходительностью посмотрел на смеющуюся девушку и с легким упреком произнес глубокую сентенцию:
      - Дорогая мой госпожа, кто не относится к деньгам с почтением, того деньги тоже не любят. У меня они есть, потому что я не бросаю их на ветер.
      - Зачем же тогда вам они?
      - Это мое дело. Хотя бы затем, чтобы после каждого выступления осыпать вас цветами. Я тяжело трудился половину своей жизни... Если бы я поступал так, как вы...
      - Как я?!
      - Конечно. Вы телеграфом отменили вчерашний концерт и теперь будете должны заплатить Обществу гигантскую неустойку...
      - А мне так нравится!
      - Ах, если бы это вам действительно нравилось! Но вы, дорогая госпожа, опоздали только по легкомыслию - вы по рассеянности пропустили последний поезд, засидевшись на приеме в клубе. А ведь я вам говорил!..
      Певица вскочила на ноги. Ее детские глаза вспыхнули от гнева.
      - Ни слова! Ни слова об этом никому! Впрочем, это неправда. Я не приехала вчера, потому что не захотела.
      - Но дорогая госпожа, к чему этот гнев? - мягко сказал испуганный старичок.- Я совершенно не хотел рассердить вас и даже не думал...
      Но Аза уже смеялась.
      - Ничего не случилось. Ах, какое у вас обеспокоенное лицо!.. Господин Бенедикт,- вдруг неожиданно спросила она,- как вы считаете, я красива?
      Она стояла перед ним выпрямившись, в легком, цветном домашнем платье с широкими рукавами, с угловым вырезом у шеи. Голову, с короной светлых волос, она откинула назад, руки сплела
      на шее, выставив вперед белые округлые локти. На ее губах дрожала манящая улыбка...
      - Красива, красива! - шептал мужчина, глядя на нее восторженными глазами.
      - И очень красива? - Очень...
      - Прекрасна?
      - Прекрасна! Великолепна!
      - Я устала,- она неожиданно снова изменила тон.- Идите к себе.
      Однако после его ухода она не пошла отдыхать. Поставив белые локти на стол и опустив подбородок на руки, она сидела, задумавшись, нахмурив брови и твердо сжав губы. Недопитый бокал шампанского стоял перед ней, играя топазовой радугой в бьющем отовсюду электрическом свете. Стекло было венецианское, старое, тонкое, как лепесток розы, слегка зеленоватого цвета, как будто окутанное легкой опаловой и золотой дымкой. Рядом на белоснежной скатерти лежали огромные, почти белые грозди винограда из Алжира и более мелкие, цвета запекшейся крови, привезенные с греческих островов. Наполовину разломленные персики, как женщина раскрывали свои душистые, жадные к поцелуям, но холодные уста.