Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Последний год

ModernLib.Net / Исторические приключения / Зуев-Ордынец Михаил Ефимович / Последний год - Чтение (стр. 9)
Автор: Зуев-Ордынец Михаил Ефимович
Жанр: Исторические приключения

 

 


Но видел я и людей трудолюбивых и благородных, у которых под обликом дикости скрывается многое, достойное уважения и даже примера и подражания для образованного человечества. Какое чудесное у них управление! Без жандармов и полиции, без податей и рекрутских наборов, без судей, тюрем, дворянства, губернаторов и царей. У этих дикарей все работают одинаково и все получают поровну за свой труд. Они в достоинствах и пороках людей разбираются столь же хорошо, как и в шкурах бобров, и жить среди них нетрудно. Правда, мытья посуды они не признают, и после вашего обеда посуду вылижут собаки.

С конца прошлой зимы и до половины этой осени я прожил у индейцев-ттынехов. Завел меня в их земли зуд открытий, неутолимая жажда видеть края, никем еще не виданные. Этот зуд мучает меня с детства. Еще мальчишкой я географические карты разглядывал с большим удовольствием, чем картинки в детских книгах. И особенно влекли и волновали меня на картах «белые пятна». Они словно шептали мне: «Приди и разгадай!» И я клал на них сжатый кулак и отвечал: «Вырасту, приду и разгадаю вашу тайну!»

И к диким, немирным ттынехам меня завлекла страсть стирать «белые пятна». А каково было мое удивление и моя радость, когда за плоскими болотистыми равнинами и унылыми каменистыми пустынями я открыл мир цветущий и веселый. Я открыл совсем новую Русскую Америку, целые государства с могучими лесами, горными хребтами, с обильными реками и озерами, с лугами, покрытыми мощной, пышной растительностью, — настоящий рай! И все это под широтами Архангельска и Вологды.

Я первый из белых людей открыл эту страну, и было у меня намерение, с расчетом на славу первооткрывателя, дать названия всем этим горам, долинам, озерам. Но оказалось, что нет во мне червя честолюбия, и я махнул рукой на славу. Бог с ней!.. Но все же одному прекрасному озерку, чудесно-голубому, как Ваши глаза, я дал имя, Я назвал его Лизино озеро.

Индейское племя ттынехов живет там почти в таком же первобытном состоянии, в каком жило оно века два назад. Я случайно спас сына их сахема, правителя племени, и был его гостем. Сахем Красное Облако владеет Краем, равным по территории двум Франциям. В Европе Он был бы облачен в пурпур и носил бы на голове золотую корону, но здесь его голову венчает только орлиное перо. Я не переставал восхищаться этим человеком. В движениях его ничего лишнего и фальшивого, они полны поистине королевского достоинства. Слово его крепко, как закон, он деятелен, храбр, отзывчив и мудр. Он, как стрела, пущенная из лука, не свернет в своем полете и неотвратимо вонзится в свою цель. О цели этой рано еще говорить. И он было откровенен со мной и доверчив, как с братом или сыном. Вот Вам пример. Красное Облако показал мне свои сокровища, горы золота. Поверите ли Вы, что я попирал ногой золотые кучи, и нога моя уходила в золотой песок чуть не до колена. Индейцы знают жадность белых людей к золоту, поэтому место золотого клада держится в глубокой тайне. А мне Красное Облако дал карту золотого месторождения, и я могу приходить и брать золота столько, сколько мне угодно. Я чувствую, что Вы с трудом верите моему рассказу. Но это правда. И Вы, наверное, удивлены: «Мы с Гагариным в ссоре, а он открывает мне свои золотые тайны!» Но ведь я же знаю, что никогда Вы не ступите на эту обледенелую землю. А потом… потом я верю, что у Вас честное сердце! Без этой веры я не смог бы жить!..

Мне хочется описать Вам еще одного краснокожего, вернее краснокожую. Это сестра одного из вождей, значит, в некотором роде принцесса. У нее поэтическое имя — Летящая Зорянка. Она тоже обладает неоценимыми сокровищами. Она красива, как принцесса в сказках, но важно не это. У краснокожей принцессы нетронутая, чистая душа, чуждая лжи и ханжеских условностей. Она не будет скрывать свои чувства и не изменит им. Разве это не сокровище? А наши женщины изменяют и обманывают холодно и жестоко… »

Над головой Андрея кукушка на часах деревянно прокуковала три. Он посмотрел на часы, не веря кукушке, и торопливо опустил перо в чернильницу.

«Скоро утро, с хлопотами, суетней, разговорами. Надо кончать письмо, а я не сказал самого важного.

Возможно, Вы задумаетесь, — почему вдруг Гагарин решил писать мне? Отвечаю, к тому есть важная причина. Вы, конечно, знаете уже, что Аляску продали американцам. Не знаю как, но чувствую, что это изменит мою судьбу и мою жизнь. Под ногами моими будет теперь чужая земля, Снова изгнание! А Родина зовет меня настойчиво и нежно, и я рвусь к ней. Но вернусь ли я в Россию?.. »

Андрей бросил перо и стиснул лицо руками. Написать ей о своих подозрениях, о муках, терзающих его сердце?.. Но ведь для этого он и взялся за письмо, для того, чтобы написать эти, решающие его судьбу, строки. А если он ошибается?..

Кукушка над его головой прокуковала полчаса. Он схватил перо и написал:

«Нет, не вернусь я в Россию! Возвращаю Вам Ваши клятвы. А мои клятвы нерушимы. Прощайте… »

Он запечатал письмо в найденный у Македона Ивановича грубый серый конверт, в каких посылаются домой солдатские письма, и снова тяжело задумался. На его плечо легла чья-то рука. Он обернулся. За спиной его стояла Айвика. Указывая на письмо, она спросила шепотом:

— Это что? Зачем ты долго царапал это концом пера?

Оказывается, она не заснула, пока он писал.


— Это… — затруднился с ответом Андрей. Но быстро нашелся: — Это вампум касяков.

— Кому ты его пошлешь? Женщине?

Андрей не успел ответить. На полатях сонно закряхтел Македон Иванович, и Айвика скрылась за кожаным занавесом.

ДЕРЕВО ВВЕРХ КОРНЯМИ НЕ РАСТЕТ

Македон Иванович, морщась, пил хвойный настой. Его мучило похмелье.

— Переложил вчера, — вздыхал капитан. — Сколько раз закаивался пить ее, окаянную, и опять губы мочу. И хорошо, ангелуша, что вы не привержены к ней. Охотник на ногу легким должен быть, а она, проклятая, тяжелит человека.

Андрей не ответил. Он обложился петербургскими газетами. Одно лишь прикосновение к газетной бумаге и слабый, чуть сохранившийся запах типографской краски доставляли ему тонкую и глубокую радость. Это было дыхание большой жизни, яркой, красивой и умной, и в то же время суетливой, крикливой и пошлой. Она неслась, сверкая красками, гремя музыкой, переговариваясь многими голосами, где-то далеко-далеко от неприветливого берега Якутатского залива, от старой редутной избы…

В избе удушливо пахло зверями. Капитан, обложившись мехами, привезенными Андреем, принимал и записывал их в реестр.

— Ишь, лиса-то какая славная, шубная! И белка тоже хороша, спелая, — говорил капитан, любовно поглаживая шкурки. — А-а, и снеговая лиса есть, — встряхивал он песцовую шкурку. — Теперь бобры пошли. Мы их по чинам разложим. Эти, с богатой сединой, для тайных советников, сенаторов да полных генералов. Под стать их золотому шитью и лампасам. Эти, что поменьше сединки, для действительных статских и генерал-майоров. Совсем без седины — статским советникам и полковникам. А титулярные да наш брат капитан не дослужились до бобров, енотом обойдутся.

— Вы и зверей по чинам раскладываете! — засмеялся Андрей, отложив газеты и перейдя к книжным полкам.

— Россия — страна казенная, без чинов жить не может, — ответил капитан, укладывая пушнину в аккуратные тючки и увязывая их ремнями. — А ваша пуля и чинов не почитает. Неплохой у вас промысел, ангелуша, а все же не та теперь охота. Лег десять назад я, поверите ли, стрелял лисиц из ворот редута, а на песцов капканы хоть на дворе ставь. А какие птичьи базары были на озерах! Они рядом, с вала видны. Голоса в двух шагах не слышно, как в кузнице. Перьев, пуха по колено навалено. Ложись на готовую перину! Зверистый, пушной край наша Аляска! Повычерпали ее, матушку, а американы до дна ее вычерпают. Плутократы, одно слово, плуты прожженные! Им что — наплутовали да уехали.

Андрей снова не ответил. Он перелистывал какую-то книгу. Македон Иванович покосился на него и покачал головой. Никак не скажешь, что это лучший зверовщик редута. И лицо совсем другое стало, как взял в руки книгу, словно солнцем его осветило.

Капитан отошел к увязанным тючкам пушнины и начал клеймить их, ставя на мездре черной краской печать Российско-Американской Компании: буквы РАК над коротенькой охотничьей стрелой.

Поставив последнее клеймо, Македон Иванович задумался с печатью в руке.

— В последний, видимо, раз ставлю я «рака» на нашу пушнинку, Да-а, в последний разочек…

Бесшумно ступая по полу ногами в «чижах» — чулках из оленьих выпоротков, капитан подошел к окну. Он долго молчал, глядя на горы, подступившие к редуту. Молчал и Андрей, занятый книгами. Лишь Молчан, пробравшийся в избу, щелкал зубами, выкусывая из шерсти клещей.

— Сколько здесь русских могил, — вдруг тихо заговорил капитан, — сколько крови на аляскинской землице! Речка Убиенных, Могильная Сопка, долина Шести Могил, переволока Двух Убитых! О чем названия эти говорят? И неужто ради прибытка только, ради корысти одной омывали русские люди кровью своей эти скалы? Чтобы ярославские холсты, московские ситцы да медные тульские чайники на соболей и бобров менять?

Македон Иванович говорил уже горячо, с болью, с гневом, с близкими слезами. Андрей перестал читать и слушал, прислонясь к полке, сложив на груди руки с зажатой в пальцах книгой.

— Ан нет! Корыстовали прибылыцики-компанейщики, а не простые русские люди. — Капитан подбежал к конторке и яростно защелкал на счетах — Им, колониальному нашему начальству, вот что надо было! Пощелкивали костяшками да в гроссбуха барыши выводили. Бежали рысью за корыстью! А мужички русские пухли с голоду, цингой маялись, в океанских бурях тонули и в буранах замерзали ради другой корысти. Ради славы России, для славы святого ее имени! Мечтали они заселить и укрепить Аляску русским корнем. Обрастай русским народом, американская земля!.. Я вот даже сверчком обзавелся на доброе бытование. Из Сибири мне его через море привезли. А теперь… Какие уж теперь сверчки, — поникла седая, по-солдатски стриженная голова.

Македон Иванович вытащил платок с изображением сражения и вытер внезапно заслезившийся глаз Затем подошел к висевшим на стене под стеклом «Указаниям редутам».

— Извольте вот взглянуть, какие нам указания были даны. Самим Александром Андреевичем Барановым сии «Указания» составлены.

И голосом крепким, проникновенным, он прочитал, как молитву;

«Утвердясь крепко и навечно на американских берегах Великого океана, сделать тем Россию океанической всемирной державой. Мы освоители нового отечества. Дорожите славным именем Русским».

Македон Иванович вытащил снова платок и высморкался сердито.

— Вот тебе и держава океаническая! Вот тебе и новое отечество! Хотелося лося, да не удалося! Тошнит меня от петербургской подлости и скудоумия! Им, попугаям да стервятникам петербургским, Родиной торговать не в диковинку, а нам это не лапоть на лапоть иль сапог па сапог менять! Родину с кровью от сердца отрывают!

— Эх, взять бы дубину да размахнуться бы! — крикнул Андрей зазвеневшим голосом. От яростного его замаха книга вырвалась из пальцев и отлетела далеко в сторону. Андрей отвернулся и уткнулся лбом в полки.

Македон Иванович поднял книгу, аккуратно положил ее на стол.

— Главный управитель князь Максутов, знаете, чем сейчас занимается в замке своем на Кекур-Камне? — сказал от стола капитан. — Пишет списки, кто хочет в Россию поехать, а кто, может быть, и остаться захочет и американское подданство принять. Таким американцы бесплатно две десятины земли дают. И мне такой запрос прислан.

— И что же вы решили? — быстро обернулся Андрей.

Капитан сунул ладони под мышки и опустил голову. У него была привычка в минуты трудных раздумий совать ладони под мышки.

— Дерево вверх корнями не растет! — решительно поднял голову и выдернул руку капитан. — Я шомпол старого закала и российскому имени не изменю!.. А вы, человек просвещенный и в демократических кружках вращавшийся, как вы в сей последний час решаете?

— Решаю так же, как и вы! — воскликнул Андрей.

— Значит, по рукам? — протянул руку Македон Иванович.

— По рукам! — крепко ударил Андрей ладонью по его ладони.

— Значит, опять вместе будем? — схватив руку Андрея обеими руками и тряся ее, обрадованно загремел Македон Иванович. — На Амур подадимся! Там просторно! Там квартальных и жандармов нет еще. Зверовать там будем!..

Македона Ивановича прервал стук в окно.

АПОСТОЛ С БАЛАЛАЙКОЙ

Стучали в волоковое окно без рамы и стекол, закрывавшиеся наглухо деревянной задвижкой — волоком. Оно было прорублено в стене, выходившей за палисад. В дни большого скопления приехавших с пушниной индейцев на двор редута не пускали, а расторжку с ними вели через это окно.

— Кого бог принес? — крикнул капитан, подойдя к окну, но не открывая волока.

— Хвала господу Иисусу и пресвятым угодникам! — пропел за окном детский дискант.

— Отец Нарцисс пожаловал, — сказал капитан и, открыв волок, крикнул: — Иди к воротам, отец, отопру!

Македон Иванович вышел. Вскоре послышался скрип редутных ворот и повизгивание усталых ездовых собак. Затем загремело что-то в сенях, отворилась дверь, и в избу влетел тяжелый объемистый мешок, за ним второй такой же, а за мешками, прогибая половицы, поступью Каменного Гостя, вошел иеромонах Нарцисс, наезжий поп, как звали на Аляске миссионеров. Был поп огромен ростом, широк до жути в плечах, могуч в груди и тяжек на поступь, как высеченный из желтого камня языческий идол. В жилах отца Нарцисса текла медленная густая кровь эскимосов. Покарябанное оспой, желто-дубленое лицо его было плоско, как тарелка, и ничто не выражалось на этом лице, словно иеромонах не знал никаких страстей: ни горя, ни радости, ни гнева, ни любви. Но черные, как уголь, глаза его в узких азиатских щелках были по-детски невинны, ясны и добры. За широкий кожаный пояс свой иеромонах заткнул, как нож или топор, огромный медный наперсный крест, чтобы не мешал в пути управляться собаками, а в руках он бережно держал маленькую, изящно сделанную балалайку.

Вошедший вслед за монахом Македон Иванович подошел к нему, сложив руки лодочкой, под благословение. Отец Нарцисс вытащил из-за пояса и одел на грудь крест и тогда только прривычно замахал волосатыми ручищами. А благословив, ткнул руку в губы капитану. Македон Иванович благоговейно приложился к ней.

— А ты, атей [43], без божьего благословения живешь? — с добродушным осуждением посмотрел монах на Андрея. Тот молча улыбнулся.

Скинув теплый ватный подрясник, отец Нарцисс бесцеремонно затопал к столу. Придвинув скамью, пошатал ее, испытывая прочность, и сел, тяжелый, широкий, неподвижный.

— Угощай, Македон, зело бо взалкал на стезе моей.

— А откуда и куда, отче, тропу ведешь? — спросил капитан, придвигая к монаху доску с жареной олениной и штоф с ерошкой.

— С Хорошей Погоды [44] теку. Бегал проведать тамошних индианов-новокрещенов, как они, мои овечки, без пастыря пасутся.

— Путина добрая! — сказал уважительно Македон Иванович. — Верст триста отмахал! И дивно мне, как тамошние овечки до сей поры пастыря своего не прирезали.

— Все бога для. А от тебя в Икогмют, в миссию побегу.

Андрей знал, что до Икогмютской православной миссии в устьях Юкона еще добрых верст восемьсот будет. И он вообразил, как именно побежит монах, погоняя собак, грохоча среди безмолвия пустынь пудовыми яловыми сапогами с широчайшими, в ведро, рыжими голенищами. Развевая полы подрясника и космы прямых и жестких эскимосских волос, будет он бежать, задыхаясь от ледяного ветра по необъятным равнинам, под холодной луной, и длинная тень огромного монаха заскользит по снегам. И так всю жизнь, в трудных походах, в лишениях, в голоде, в смертельных опасностях. Только религиозные фанатики, вроде попа Нарцисса, способны месяцами бродить по тундрам, горам, лесам, ночевать под сугробами, тонуть на порогах, сушиться на ветру и крестить индейцев, алеутов, жечь их идолов, расторгать браки многоженцев, оставляя им одну жену, и ждать за это мучительной смерти под дикарскими топорами и копьями. Они ставили на своих тропах кресты из бревен или вбивали их на приморских скалах, и кресты эти были маяками для русских моряков или метой для зверобоев и купцов, идущих по следам наезжих попов. На полях евангелий и псалтырей они записывали не только имена крещеных дикарей, но и версты расстояний от стойбища до стойбища, и пометы о рудных местах, бобровых запрудах, о горных перевалах и волоках между реками. Они считали свое дело святым, апостольским, работой «бога для», не замечая, что выполняют работу разведчиков и пролагателей путей для купцов и завоевателей.

— А к тебе, Македон, завернул я в страхе и смятении. Слыхал, дела-то какие?

Капитан понимал, о чем говорит монах. Об этом сейчас каждый русский на Аляске говорит.

— Дела хорошие, хуже некуда, — сдержанно ответил капитан. — Продали нас с тобой, отче, как упряжных собак!

— Богу только и плакаться, коли престол царский от нас отвернулся! — отец Нарцисс вздохнул сокрушенно. — Пошто оставил нас господь? Во многие печали вверг ты нас, боже!

— А тебе, отче преподобный, какая печаль? И при янках будешь крестики на бисер менять.

— Не пустословь, Македон! Крыло России, — крыло матери для всех нас. В жилах моих кровь иннуита [45], а по душе я русский. А како при иноверах нам будет?

Македон Иванович не ответил, только дрогнул седым усом. Он пощупал в мешке монаха и вытащил из одного горсть медных нательных крестиков, а из другого горсть бисера.

— Мало ты что-то, отец, крестов раскрестил. — Капитан обернулся, улыбаясь, к Андрею. — Отец Нарцисс, как и я, реестр ведет. Я меха записываю, а он — новокрещенные души. Я записываю, сколько за меха товару дал, а он — сколько бисера отсыпал крестившемуся индиану или алеуту.

— Мы, черноризцы смиренные, не токмо крестим язычников, мы их огороды разводить поучаем, пользу ремесел гончарных, кирпичных, плотничных и всяких других в их темные умы внедряем, избы теплые строить учим, с сенями, банями и нужниками.

— Это весьма хорошо! — кивнул ободряюще головой капитан. — Считаю, что индиану для благоденствия нужно не только ружьишко, а и пара поросят, и огорода грядок десять. Тогда он действительно исправный хозяин будет. В огороде его спасение.

— Поросятами да огородами не спасешься. Во грехах язычники погрязли! Кто их очистит?

— Кто про что, а цыган про солонину! — махнул рукой Македон Иванович.

— Ты руками-то не маши, не маши! — закричал строго монах. Но в детском писклявом его голосочке не получилось строгости. — Возьми, для примера, их грех многоженства. Апостол Павел по случаю сему глаголет…

— Грех многоженства ты, отче, особо рьяно искореняешь! — весело перебил его капитан. — И будто бы калечат тебя за это индианы тоже весьма рьяно!

— Были такие случаи, отец Нарцисс? — спросил Андрей.

— Всяко бывало! Стрелой в ребра уязвлен, копием глаз едва не вышибли, — показал монах на глубокий шрам, разрубивший надвое бровь, — собаками своими лютыми не единожды травили. А братья мои единокровные, иннуиты, хотели меня, раба божьего, на костре сжечь. На проповедь еду, будто на смертный промысел, на медведя иду! Ничего! Все бога для.

Отец Нарцисс рассказывал спокойно и лениво, то поглаживая жиденькую и узенькую бороденку, то почесывая эскимосский нос пуговкой.

— Спаслись от костра? — заинтересованно спросил Андрей. — У вас оружие с собой бывает?

— Монахам по сану оружие не положено, — ответил строго Нарцисс.

— Он при нужде своих овечек крестом по башке лупит! — засмеялся Македон Иванович, указывая на медный наперсный крест монаха. — Взгляните-ка, что твой головолоы индианский или кузнечная кувалда. Были такие дела, отче благий?

— Ох, были! — опустил виновато глаза отец Нарцисс. — Не по-христиански поступал, каюсь!

— Коли начал каяться, отец, кайся до конца. Про пятьдесят седьмой год расскажи и про печку вот эту расскажи. Она тебя спасла. Не хуже камнеметного фугаса дунула! А то содрали бы твои овечки поповскую твою гриву на скальп!

— Не осуждаю, — коротко ответил монах. — Ибо нищие духом, светом христовым не просветленные.

— Ты их здорово тогда просветил! — подмигнул ему капитан. — Штуцером не хуже кропила орудовал. Тебе, отче, не в попах, в егерском полку служить!

— Не вспоминай, Македон, не вспоминай! — испуганно замахал руками Нарцисс. — Грех неотмолимый монаху из ружья пулять… Вы вот про иннуицкий костер интересовались, — повернулся он к Андрею. — Разве я штуцером от смерти огнеопальной тогда спасся? Балалаечкой спасся!

— Как это балалаечкой? — удивился Андрей.

— Талант я имею играть на ней, — поднялся отец Нарцисс и снял со стены балалайку. — А язычники шибко любят эту музыку. Обо всем забудут, завораживает их балалайка. Весь день горела моя пещь огненная, весь день я на балалайке играл. А ночью сбежал, яко апостол Павел из Рима языческого!

— Ой, боже ты мой! — захохотал снова Македон Иванович. — Апостол с балалайкой!

Монаха не обидел смех капитана. Он не слышал уже, что говорилось рядом, он тихо бренчал на балалайке. И по глазам его, отсутствующим и задумавшимся, можно было понять, что он вспоминает что-то, может быть, перебирает в памяти дни тяжелой своей жизни, как перебирали сейчас его пальцы струны балалайки.

В бренчание балалайки вплелся вдруг новый звук. Нарцисс, не переставая играть, поднял голову, вслушиваясь. За кожаной занавесью запел Громовая Стрела, запел очень тихо, видимо, не открывая рта. Индеец пытался вторить балалайке, и в бедном однообразном его напеве, как и в бренчании струн, не было ни одного радостного звука

— Кто такие? Из каких? — услышал Андрей шепот монаха, поглядел на него и удивился. Светлая, детская улыбка удивительно преобразила непроницаемо-сумрачное лицо Нарцисса, сделало его добрым и жалеющим.

— Со мной пришли. Ттынехи, с Юкона, — тоже шепотом ответил Андрей.

— Наслышан о них. Суровый, сильный народ! Мечтание имел и до них добежать, свет веры христовой им принести.

Громовая Стрела, услышав шепот, оборвал песню. Монах подождал, не запоет ли снова индеец, и недождавшись, сказал со щемящей скорбью:


— Пропадет теперь индиан. Пропадет! Беспременно пропадет этот самый идиан! Сожрал американ своих индианов и этих сожрет!

Он потрогал струны балалайки и сказал скорбно:

— Надумал я было уйти на Преподобную гору. Я так гору святого Ильи называю. Думал, построю там келью, и будем мы вдвоем, я да балалаечка, хвалу господу воспевать. Ибо не вместих аз злодеяний грядущих! Но заглянул я в душу свою и восчувствовал: не могу! Не могу оставить овечек моих возлюбленных, не могу бросить их в пасть льву рыкающему!

Монах опустил низко голову, скрыв отчаяние и скорбь своих глаз. Македон Иванович ласково и сочувственно тронул его за плечо. Отец Нарцисс поднялся и прошептал:

— Молиться пойду. Помолюсь за них, несчастных…

Он снял из угла икону, перенес ее в кладовку, зажег перед ней лампадку с чистым тюленьим жиром, и вскоре послышалось оттуда тяжкое бухание монахова лба в пол.

— Помилуй мя, господи, яко смятешеся кости моя и душа моя смятеся!.. Мнози восстают на мя, но ты, боже, заступник мой!

Пламенно молился отец Нарцисс за своих чад, предвидя их трагическую участь. Исступленно вымаливал он у бога счастье и спокойствие соплеменникам своим, пасынкам жизни и судьбы. Из кладовки доносился то молитвенный шепот, то страстный, молящий вскрик детского дисканта, и тогда казалось, что там жалуется и умоляет плачущий ребенок.

— Воспарил в горняя наш отец Нарцисс! Молиться он лют, — тихо, но восхищенно сказал капитан, затем подошел к дверям кладовки и стеснительно покашлял: — Прости, отец Нарцисс, что мешаю твоей молитве. Просьбишка к тебе есть. Отслужи, будь добр, завтра утром молебен о здравии моих зверобоев. Второй месяц байдары в море, а вестей нет. Далеконько, правда, они ушли, на Тукушку.

— Пошто на Тукушку? — поднимаясь с колен, хозяйственно спросил монах. — Твои ведь на анатальских лежбищах промышляют.

— Опять в этом году ушел зверь с Анатала на Тукушку. Вот какая история!

— А ты, вижу, и не знаешь, почему он ушел. А я вот знаю! Анатальский водяной бес, дедушка с зеленой бородой, в карты проиграл своих котиков тукушкинскому водяному. Тот и угнал к себе на Тукушку ваших зверей. Ладно, отслужу завтра молебен. И сейчас за твоих зверобоев помолюсь. Уйди, не мешай!

Македон Иванович на цыпочках отошел от двери кладовки.

ВСТРЕЧА В ОКЕАНЕ

Сквозь сон Андрей услышал, как хлопнула входная дверь. А глаза он открыл от капитанского крика:

— Андрей Федорович, ангелуша, вы послушайте, что случилось! Не успел отец Нарцисс молебен отпеть, а зверобои мои, глядь, в бухту входят! Вот она, молитва-то! Можем мы теперь в Ново-Архангельск отправляться по нашему уговорному делу. Теперь у меня руки развязаны!

Македон Иванович сел на лавку рядом с одевающимся Андреем и сказал горестно:

— А знаете, какую весть зверобои принесли? Встретили они в море ново-архангельскую байдару-почтовуху, и почтари рассказали им, что в город пришли три американских военных корабля. Чуете? Вот он, конец-то!

Андрей нахмурил брови, но ничего не сказал, продолжая торопливо одеваться.

— Зверобои наши решили, не мешкая, в Ново-Архангельск морем идти, — продолжал капитан. — Хотят своими глазами посмотреть на наше позорище. Вот и попутчики нам. Идите индианов торопите, а я к байдарам побегу.

Индейцы, когда Андрей заглянул к ним за занавеску, уже уложили свои мешки. Видимо, их встревожил громкий, возбужденный голос капитана.

— Громовая Стрела, мы едем в Ситку покупать оружие для твоего народа, — сказал Андрей молодому вождю.

— Уг. Хорошо говоришь, — медленно наклонил голову индеец и спокойно, без угрозы добавил: — Я хотел ночью зарезать тебя. Поп мешал, всю ночь со своим богом говорил.

— Что, что? — попятился Андрей. Он растерялся, как было уже не раз, от неожиданных слов и поступков этого непонятного человека. — Ты хотел зарезать меня ночью?

— Уг. Так надо. В Ситку за ружьями день не идем, два дня не идем. Значит, ты предатель.

Андрей еще секунду смотрел оторопело на индейца и захохотал:

— Ох, чадушки возлюбленные! С вами дело иметь, что медведя за хвост держать!..

Андрей и индейцы вышли из редута. За палисадом сразу открылся залив Якутат, пустынный и темный. С просторов его тянул на берег слабый утренний бриз. Легкий прибой шипел, растекаясь по гальке, и покачивал большие алеутские лодки байдары. Деревянные или из китового уса остовы их обтягиваются лахтаком, тюленьей кожей, со всех сторон, даже и сверху. Гребцы сидят в люках — круглых прорезях с подзорами, то есть кожаной оторочкой. Подзор затягивается вокруг пояса гребца, и байдара становится водонепроницаемой, даже если перевернется.

Байдарщики-зверобои, русские и алеуты, закусывали и выпивали перед тяжелым морским походом. Столом им служил лежавший на берегу огромный китовый череп. И хотя стакан с крепкой ерошкой не в первый раз обходил диковинный стол, буро-красные, настеганные морскими ветрами лица байдарщиков были хмуры и задумчивы.

Македон Иванович и отец Нарцисс стояли на редутной пристани около байдар. Прислушавшись к их разговору, Андрей улыбнулся. Монах обещал побыть на редуте до возвращения капитана из города, и Македон Иванович сдавал ему свое хозяйство.

— Оставляю тебе редут, скалы, воды в заливе и гальку на берегу, — с деланной серьезностью указывал капитан. — Храни, отец, как зеницу ока.

— Ладно. Буду хранить, как зеницу ока, — тоже серьезно отвечал монах. — Расписка нужна?

— Не требуется, так верю.

— А если мне отлучиться приспичит?

— Уходи. Не забудь только редутные ворота запереть и собак моих выпустить.

— Не боитесь, Македон Иванович, редут без присмотра оставлять? — удивился Андрей.

— Не впервой! — небрежно отмахнулся капитан. — А что там взять? Амбар и магазин пустые. Ну, выставят индианы стекла из окон, ну, двери снимут, половиц несколько выломают. Доски они ценят. Не велик убыток, пускай! Оставил я, правда, на редуте пудов пятьдесят пороха, так они и подойти к нему близко боятся.

Заскрежетала галька под многими ногами. Зверобои шли к пристани, нагруженные ружьями, веслами и походными мешками. Редутные байдары были пятилючные, но на двух было только по три зверобоя. На одну из этих байдар сели Македон Иванович и Айвика, на другую Андрей и Громовая Стрела. Молчан прыгнул на байдару, не ожидая приглашения, и лег за спиной Андрея.

— С богом! — крикнул оставшийся на пристани отец Нарцисс и осенил байдары крестом. Закрестились и зверобои, крепко вдавливая в лоб, грудь и плечи одеревеневшие, негнущиеся пальцы. Послышались тяжелые вздохи. Зверобои оглядывались печально и растерянно. Они прощались и с угрюмой бухтой, и с неласковыми скалами, и даже с низким, суровым небом, поднимая на него глаза. Зверобои из русских решили не возвращаться сюда, в края, ставшие чужими. Немало мест и в России-матушке для их тяжелого, опасного и смелого труда!

— Трогай! — крикнул взволнованно капитан.

Его байдара отошла первой, за нею отвалили и три другие, выстроились на ходу в кильватер и понеслись по волнам. И тогда прилетел с пристани детский голосок монаха.

— А ежели без тебя американы придут? — кричал он надсадно. — И флаг потребуют спустить?

— Не сметь спускать! — громыхнул басом Македон Иванович, порываясь вскочить, забыв, что он стянут подзором. — Взорви редут, а не спускай! Строго с тебя спрошу, монах!

Что ответил отец Нарцисс, не слышно было. Пристань уходила уже в утреннюю мглу.

Байдарщики гребли легко и слаженно глубокими, но плавными гребками двухлопастных алеутских весел. При каждом взмахе распахивались, как крылья, их кожаные плащи, и байдары были похожи на птиц, стремительно летящих над водой.

В полдень байдары вышли из Якутатского залива. Ледяным осенним ветром встретил их Великий океан. Начался мелкий секущий дождь, но и через его пелену байдарщики увидели прямо по носу два судна. Они лежали в дрейфе, и байдары быстро сближались с ними. В одном из них Андрей узнал русский сторожевой крейсер «Алеут», второе, траурно-черное, судно он никогда раньше не видел. Это был по оснастке бриг, но высокий нос, низкие борта и корма делали его похожим на яхту. Во всем облике брига, в мачтах и обводах корпуса было изящество и благородство.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20