бы ускорение движения, в котором мы до сих пор находимся, в точности
      равнялось гравитационному ускорению на Земле, поскольку, в силу
      эквивалентности Эйнштейна, невозможно различать эффекты гравитации и
      аналогичные эффекты, вызванные равномерно ускоренным движением.
      Однако, ускорение, о котором идет здесь речь, больше среднего
      земного приблизительно на два с половиной метра на секунду в квадрате, в
      чем можно легко убедиться. Сила инерции равна реакции на постоянную силу,
      приложенную к убежищу, и направленная в противоположную сторону,
      прижимает нас к полу, вызывая то, что человек, который на Земле весил 60
      килограммов, здесь весит 76 килограммов.
      Отсутствие каких-либо сотрясений со дня катастрофы позволяет судить
      о постоянстве ускорения и далее ведет к обязательному выводу, что в
      течение двухсот семидесяти пяти дней убежище удаляется от Солнечной
      Системы, и что к настоящему времени оно уже обрело скорость, весьма
      приближенную к скорости света в вакууме. Из сравнения времени
      релятивистского города с временем убежища следовало бы, что скорость
      убежища равняется части скорости света, определяемой десятичной дробью, в
      которой после нуля целых идет целых восемь девяток - столь близко это
      значение к единице; с другой же стороны может показаться, что подобная
      ситуация должна случиться только через три дня. В любом случае, прежде
      чем они пройдут, прекратится тяга фотонного двигателя, ответственного за
      силу инерции, благодаря которой мы имеем здесь искусственную гравитацию.
      И этого следует ожидать в любой момент.
      Это все, что касается несомненных фактов. Что же касается мира
      статуй, застывшего под дном убежища, то относительно него я могу
      выдвигать лишь более или менее вероятные гипотезы. Конечно, легче всего
      было бы здесь сослаться на существование сверхъестественных сил и
      обременить их ответственностью за все то, что здесь происходит. И тогда
      вся проблема была бы закрыта раз и навсегда. Только дело в том, что и
      такие силы тоже - во всяком случае, по моему мнению - обязаны подчиняться
      всеобщим законам природы, посему они тоже являются связанными.
      Механика, обязующая сегодня в Каула-Зуд с нашей точки зрения - если
      рассматривать ее в отрыве от принципиальной сложности - в своем описании
      не представляет каких-либо трудностей. Все физические законы там
      похоже - абсолютно сохранены. Все количественные изменения можно получить
      простыми преобразованиями времени и массы. Неразрешенной пока что
      остается проблема длины наблюдателя, переходящего через границу миров;
      эта размерность, изменяется на стыке миров и как бы автоматически
      приспосабливается к сокращенной дине города. В связи с этим сама собой
      приходит попытка понимания явления на основе теории относительности, но
      она обременена - насколько нам известно - как минимум, одним главным
      противоречием, которое никак нельзя убрать. Особое сопоставление
      движущихся относительно друг друга систем, с которыми мы имеем здесь
      дело, теоретически является абсолютно невозможным. Таким образом, мы
      становимся перед альтернативой: является ли это локальной экспозицией или
      же проекцией с Земли. Здесь мы имеем своеобразный дуализм: если не
      обращать внимания на проблему зрения, то в первом случае известную
      ситуацию лучше всего описывают преобразования Лоренца, а во втором
      необходимо ссылаться на эффект Доплера.
      Остановлюсь на этой последней возможности. Полоса электромагнитных
      волн, выстреленных из излучателя, перенесенного из убежища в город,
      имевших с самого начала частоту вторичного космического излучения, туда
      попадает уже с длиной, большей в двадцать тысяч раз, то есть как
      излучение на стыке рентгеновских и гамма-лучей. Потом, после частичного
      отражения от предметов города, возвращается назад, еще раз подвергаясь
      допплеровскому эффекту (следовательно, передвинувшись еще дальше к
      "красному" краю спектра) и окончательно, в системе наблюдателя займет
      место в спектре излучения видимого для него света. Время экспозиции,
      облучения, для статуй столь краткое, что - говоря практически - такое
      облучение никакого вреда им не приносит. Зато личность из нашей системы
      отсчета, облученная в городе излучателем непосредственно, подвергается
      поражению немедленно. Все это происходит, в первую очередь, потому, что
      такой человек поглощает поток излучения с частотой в двадцать тысяч раз
      большей, а во-вторых, по той причине, что время облучения для такого
      человека будет во столько же раз большим, чем соответствующее время
      относительно статуй.
      Остается еще решение проблемы, для обитателей убежища, по-видимому,
      самой важной: является ли таинственное творение, что мчится за нами в
      космическом пространстве, абсолютной репродукцией города периода
      последних шести минут, непосредственно предшествовавших сотрясению и
      катастрофе, говоря иначе - является ли он симметрическим отображением
      определенной пространственной зоны, связанной с Землей, на
      пространственную зону, связанную с убежищем, либо же следует считать
      (здесь я бы мог указать на убедительные доказательства), что данное
      творение идентично самому городу? Разница между двумя возможностями
      является очевидной, поскольку в первом случае нам даны два города: там
      недосягаемый оригинал, а здесь - его копия, на которой мы можем
      производить различные операции, не опасаясь того, что вводим изменения в
      собственное прошлое; во втором же случае имеется только один город
      летящий за убежищем оригинал. Если - в чем лично я уверен - реализуется
      вторая из рассматриваемых возможностей, то все, даже самые мелкие
      изменения, вызванные нами в городе в настоящий момент, следует трактовать
      в качестве автоматического дополнения отсутствующих предшественников во
      всех этих событийных связях, для которых в убежище уже имеются им
      соответствующие последствия. Такие дополнения необходимы с точки зрения
      детерминизма. Они совершаются как бы на краю нашей деятельности,
      поскольку сами мы не имеем возможности их проконтролировать.
      Я покинул канцелярию Гонеда, которую правильнее было бы назвать комиссариатом, и пошел по опустевшим коридорам, куда глаза глядят. У меня уже не было терпения ожидать его на месте; с другой же стороны, я не ожидал и того, чтобы Алин пожелал указать мне место пребывания полковника. По дороге я сунул в карман листки с рапортом Лендону. Нужно будет передать их как можно быстрее. Тщательная изоляция между сегментами не облегчала мне этого задания. Нужно было бы получить разрешение покинуть данную зону, и такое разрешение мог выдать только полковник Гонед. Успел бы я вернуться потом, чтобы, наконец, связаться с Эльтой Демион?
      Насколько я успел понять царящие в убежище обычаи, Гонед никогда бы не посчитал мой рапорт документом первостепенной важности и направил бы его в сегмент коменданта обычным служебным порядком. Замечание о термоядерном заряде, которым он желал воспользоваться, чтобы пробить путь на поверхность Земли, выразительно свидетельствовало, на что этот человек рассчитывал. Он напоминал муху, мечущуюся внутри запечатанной бутылки; стенки ловушки отделяли его от цветущего сада, и было бы сложно объяснить, что, выбивая окно, он всех подвергнет опасностям галактической пустоты.
      Так или иначе, все пути, которые вычерчивала передо мной ситуация, сейчас фокусировались на личности Гонеда, поэтому я очень обрадовался, увидав его в компании нескольких собравшихся в коридоре лиц. Направляясь в его сторону, я прошел мимо Сента и Раниэля. Увидав этого последнего, я несколько смешался: выходит, кто-то выпустил его со склада. Мне не хотелось разговаривать с ним. Любые оправдания прозвучали бы здесь неуклюже и фальшиво, тем более, что - говоря по правде - я совершенно о нем забыл.
      Какой-то мужчина с портфелем в руке обогнал меня в тот самый момент, когда я притормозил, проходя рядом с Раниэлем. Он вел себя так, как будто желал опередить меня в очереди устройства всяческих вопросов с полковником. Мужчина подошел к разговаривающему с двумя женщинами Гонеду и остановился в позе, выражающей готовность к длительному ожиданию. Портфель при этом он поставил на пол. Если бы не блестящие, разгоряченные глаза, я бы сказал, что лицо его надело маску терпеливости, отличающей образцового просителя. Сам я глянул на Раниэля: тот смотрел на меня.
      Все то, что случилось в течение последующих пяти секунд, можно назвать мастерским примером молниеносного действия, на которое был способен один только Сент. Вначале я слышал его краткий рык: "Ложись!" Прежде чем кто-либо успел повернуть голову, Сент подскочил к Гонеду и пихнул его, вместе с женщинами, столь резко, что все повалились. При этом мы дали доступ к дверям туалета, в которые Сент пнул ногой изо всех сил и, практически одновременно забрасывая в средину подхваченный с пола портфель. Двери отбились от стенки и с треском вернулись на предыдущее место - это было одно мгновение секунды; а во второе я уже увидал Сента, приготовившегося к выстрелу с бедра и уже удалившуюся фигуру хозяина портфеля который, разбросав руки, отклонялся назад, подбитый пулей еще до того, как решился на явное бегство - и все это вместе в глухой тишине, потому что даже выстрел из револьвера был тишиной по сравнению с оглушительным грохотом взрыва, потрясшего всем сегментом.
      Взорванная дверь вылетела в коридор, открывая внутренности ниши, засыпанной мусором развалин. Грохот в туалете прекратился очень резко; все мы лежали в плотном облаке белой пыли, посреди все еще сыплющихся обломков, сквозь нервный женский визг я слышал чей-то кашель.
      - Раненные имеются? - спросил Сент. Все его лицо было покрыто красными пятнышками.
      Никто не отвечал. Тогда он склонился над Гонедом и помог тому встать. Я и сам поднялся на ноги. Если не считать разбитого локтя, резаной раны на бедре и свернутой в щиколотке ноги - никакого особого вреда взрыв мне не принес. Другим точно так же. Следовало признать, что Сент прекрасно стерег своего начальника. Женщины взаимно обтрепывали друг с друга толстый слой пыли. В этих действиях было больше необходимости успокоить возбужденные нервы, чем какого-то иного смысла. После этого они тут же спрятались в соседнем помещении. Двери по всей длине коридора начали открываться, показывая осторожно высовывающиеся головы и целые фигуры людей, чаще всего вырванных ото сна. Никто ни о чем не спрашивал. И более всего меня изумляла эта неестественная тишина.
      Сент растаптывал кровавую лужу возле тела террориста - окруженный растущей толпой зевак, он шарил у того по карманам.
      - Кто это был? - спросил я у Гонеда. - Вы не догадываетесь?
      Тот подпирал стенку, стеклянным взглядом всматриваясь в размазанную по ладони кровь. Но она была родом из другого источника, на что я указал ему пальцем. Кровь капала из раны в ушной раковине, в которой торчала толстая деревянная щепка.
      - Вам плохо? - спросил я еще раз.
      Гонед на меня даже не глянул, только хрипло дышал. На нем не было видно следов какой-либо серьезной контузии, но он казался совершенно умирающим. Когда я брал его под руку, глядя на его мелово-белое лицо, которое своим оттенком соответствовало седым волосам и бровям, до меня дошло, что пройдет немало времени, прежде чем мне удастся с ним поговорить толком. Сент подошел к нам и решительно отодвинул меня в сторону.
      - Пошли, - сказал он.
      - Простите, - робко обратился я. - Понимаю, что говорю об этом не совсем в подходящий момент, только вопрос крайне важный и срочный. Я хотел вручить господину полковнику рапорт. Он касается...
      - Завтра, - отрезал Сент.
      - В нем я представляю всю серьезность нашей ситуации. Ценным является каждый час, поскольку необходимо сделать необходимые приготовления...
      Полковник с Сентом уходили.
      - Может быть, кто-то другой займется этим, раз господин Гонед сейчас не может... - попытался я еще раз.
      Сент оставил Гонеда и вернулся ко мне.
      - Послушайте, не стройте из себя идиота, - услышал я у самого уха его тихий голос.
      И они ушли. Под потолком руин туалета на проводе раскачивался кусок бетона. Я остался сам.
      16. ЗАТЕРЯТЬСЯ В ТОЛПЕ
      Я долго блуждал по коридорам в надежде, что по счастливой случайности обнаружу Эльту Демион. Только нигде ее я так и не встретил. Я заходил в столовую, в бар, заглядывал в различные уголки и ниши; лишь комнаты, в которых люди закрывались на ключ, были для меня недоступны, равно как и для нее.
      Мысль об Ине заслонила для меня все остальные дела, но не отодвинула их в тень полностью. Ни с того, ни с сего, я впутался в воспоминание высказывания Людовика Вайса, перепуганного угрозой моего предательства, тут же в мыслях промелькнуло фальшивое лицо Коореца, затем - практически заставляя себя - я начал анализировать увертки Асурмара и двойную игру Уневориса, в какой-то мере родственного мне духом, чтобы после того дойти до арестантов в кабинете Гонеда и покушения на его жизнь. Могли ли быть люди за решеткой плодами и орудиями Механизма? Я поочередно останавливался на различных событиях, то вновь видел их все вместе - сплетенные в один клубок.
      Поставленные перед опасностью, которая должна была их объединить, обитатели убежища солидарными не были. Вполне возможно, что какие-то принципиальные различия во мнениях по оценке ситуации уже давно привели к разлому, который после этого перерос в скрытую и яростную войну. Но вот была ли это война между людьми и силами Механизма? Если все было столь существенным, то за какие цели эта война шла? Ведь речь шла не о жизни или каких-то материальных ценностях. Да и свободу уже никто и никому здесь не мог ограничивать сильнее с того времени, как закрылись центральные шахты; а вот находилось ли убежище на месте или же неустанно двигалось - какой же неразрешимый конфликт все еще растравлял его жителей и направлял на путь коварных действий, склонял к интригам и шантажу, раз никто - кроме абстрактного для них понятия Механизма - не мог иметь и не имел никакого влияния на полет?
      Я направился на слад, где вчера, сам того не желая, пленил Раниэля. Дело в том, что мне пришло в голову, будто там я смогу найти еду. И я не ошибся. Следы пребывания Раниэля помогли мне в поисках: в одном углу я заметил разложенный на полу план Каула-Зуд и пустую банку. Рядом на полках стояло несколько ящиков с консервами. С собой я забрал большую пачку крекеров, банку сгущенки и четыре банки мясных консервов. В холодильнике нашлись лимоны. Кроме того, я позаботился о новых баллонах с кислородом и, сунув в карман план города, возвратился в комнату теней.
      Она лежала на топчане, вытянув руки вдоль тела и отвернув голову в бок, точно так же, как привыкла отдыхать тогда, наверху, когда я еще не был для нее совершенно чужим, и когда долгими часами, не уверенные в своей судьбе, вслушиваясь в собственное дыхание, мы вместе всматривались в ночь. Я тихонечко, на цыпочках, подошел поближе и глянул ей в лицо. Рот был слегка приоткрыт, губы спекшиеся, синяки под глазами; я долго глядел на прямые, длинные, пересыпавшиеся в одну сторону волосы; на кончиках были еще видны следы от неровной подрезки ножом, которым я отделил их от основания цилиндра, уже очень давно - в самом начале нашей дороги в новый мир. Все совпадало даже в мельчайших подробностях - я сам желал в это поверить.
      Я тихо уселся на стуле и открыл консервную банку. Ел я, уставившись на ее фигуру, ожидая, пока девушка не проснется сама. Спала она беспокойно.
      Через час она перекатилась на месте. Время от времени тело ее сотрясалось краткой, нервной конвульсией; она переживала во сне что-то неприятное, пыталась кричать, и мучивший ее кошмар уже не позволил мне медлить. Я приложил ладонь к ее лбу.
      Открывая глаза, она вздрогнула, всматриваясь в сеня черными дырами зрачков. Когда же я возвратился к стулу, она приподнялась на локте.
      - Ина, - с надеждой в голосе шепнул я.
      Девушка продолжала молчать.
      - Ты видишь меня впервые?
      Ее глаза были широко открыты. На лбу заблестели мелкие капельки пота. Возможно, она делала отчаянные усилия, чтобы призвать какой-то туманный образ; мне даже показалось, что на ее губах промелькнула слабая улыбка, но тут же лицо покрыла та же чуждая тень.
      - Да... помню.
      - Помнишь? - Сердце бухало в груди молотом. Я сорвался с места. Говори... Что...?
      - В коридоре... кажется, вчера или сегодня.
      - И ничего более?
      - Уже вспомнила.
      - Так ты меня узнала! Знаешь, кто я такой?
      Но она медленно покачала головой. Уставив взгляд в какую-то отдаленную точку, как бы все еще вглядываясь в свой сон, девушка поднялась с топчана.
      - Или ты желаешь этим сказать, что в твоих мыслях образ человека, которого знала, только он не имеет со мной ничего общего?
      - Нет, не то.
      - Скажи яснее...
      - Вас я вижу всего второй раз. Мы встречались в коридоре.
      Я упал на стул и спрятал лицо в ладонях. Так я сидел, словно мертвец, несколько минут. Наверное, думал о Механизме. О нашей цели среди бронированных стен, о дороге сквозь чащу и о неуловимой загадке трансплантации памяти. Я размышлял о жестокой воле уничтожения той многочасовой ночи, которая уже один раз - и навсегда - соединила меня с Иной.
      И я даже не заметил, как пальцы мои стиснулись в кулак; я тупо глядел на них и, как на смех, увидал там уже зажившие следы от зубов Ины - памятку о начале нашего знакомства.
      - Гляди... - поднял я кулак и протянул руку в сторону топчана в неожиданном порыве, - тогда ты укусила меня за руку, когда я обрезал тебе волосы. Разве не видно?
      Она печально покивала головой, не желая столь грубо выводить меня из ошибки. Впрочем, я уже видел, что кивала она не ради руки - она жалела меня; настолько я был смешон в наивной потребности представить материальное доказательство, что девушка могла меня принять за сумасшедшего.
      - Ты сильно проголодалась? - сменил я тему и повернулся к столу, на котором выложил принесенную со склада еду. - Есть крекеры, но, может, ты хочешь консервы?
      Я перетащил все на топчан, чтобы девушка могла есть лежа. Можно было догадаться, что она ужасно устала после путешествия в город. Я увидал ее сквозь открытую дверь туалета, когда, склонившись над ванной, она пила воду прямо из крана. Затем она окинула жадным взглядом приготовленный на топчане ужин и, беспокойно зыркая в сторону входной двери, спросила, ни с того, ни с сего:
      - И что теперь будет?
      - То есть как, что? Ешь.
      - Но я... - запнулась она.
      Выражение на ее лице было обескураженным.
      - Ты меня боишься?
      - Я заняла ваш топчан... ведь так?
      - Ах, ты это имеешь в виду. Ну, говоря честно, вторглась ты сюда бесправно, - попытался пошутить я, - так что, когда покушаешь, придется тебе возвращаться к себе. Ведь наверняка ты проживаешь в шикарных апартаментах.
      Девушка все так же обескуражено глядела на меня.
      - Ладно, можешь не беспокоиться. Эта комната никому не принадлежит.
      - Вы тут не живете?
      - Иногда.
      Ина потянулась к молоку и крекерам.
      - Я уберусь отсюда, когда ты только пожелаешь, - сказал я после долгого молчания. - Но раз уж мы познакомились, называй меня Нэт.
      - А меня зовут Эльта Дамион, знаешь?
      - Естественно! Запомнил на все сто.
      Девушка уселась. Хотя последнее время ей пришлось по необходимости поститься, да и выглядела истощенной, ела она без аппетита. На ней было короткое летнее платье, возможно, то же самое, в котором, после длительного отсутствия она возвратилась в комнату и прикорнула рядом со мной на ковре, где я догорал в полусне, гораздо более близком смерти, чем яви, под грузом чуть ли не материальной темноты, вглядывающийся в бездну, откуда на нас глядел глубокий зрачок невозможного описать Механизма.
      И она опустилась на колени, а может, и легла рядом - сколько бы я дал за то, чтобы теперь знать - и что-то оживленно мне рассказывала, чего я, однако, не понимал, поскольку до меня не доходили никакие иные звуки, если не считать пульсации крови в собственных сосудах, которая и отмеряла время понимания. Однажды, словно дикий зверь, я вырвал у нее из рук консервную банку, хотя она сама мне ее и подавала; сейчас она сидела на краешке стола, как и тогда, когда, отрезанный от источника, я не подумал о столь важной вещи, не была ли моя беспомощность из определенного отсутствия духовного здоровья, и до меня никак не доходило, что она, в моменты моего отсутствия, за себя и за меня - там, на этажах - живет, чувствует, размышляет и действует. Многое пришлось ей перетерпеть, прежде чем я ее покинул.
      - Нэт.
      - Слушаю.
      - Ты знаешь полковника Гонеда?
      - Наверняка ненамного лучше, чем ты.
      - Это он выдает талоны на питание?
      - Да, он сам, в собственной официальной особе. Вот только у него крайне сложно что-либо получить. Как правило, его просто невозможно застать. Кроме того, у него здесь имеются личные враги. Недавно на него устроили покушение с бомбой. Я при этом присутствовал. Слышала грохот?
      - Да. Он жив?
      - Спасся, благодаря исключительно молниеносным действиям одного из своих охранников. А потом он уже не был в состоянии размышлять о чем-либо другом, впрочем, это меня никак не удивляет. Но я не понимаю одного: что эти люди имеют в веду. Они ведут себя так, как будто заимели высшую степень посвящения. От себя они меня отталкивают словно несносного ребенка, который в сотый раз спрашивает, к примеру, почему у палки два конца. Связанная с похищением убежища, с его полетом к звездам и с нашей будущей судьбой реальная опасность для администрации никакого значения не имеет. По крайней мере, мне так кажется. Меня изумляет факт, что они здесь опасаются чего-то совершенно иного. И пара десятков агентов Механизма, шастающие где-то в глубинах убежища, понятно, что не смогли бы вызвать подобной атмосферы. Во всяком случае, проблема статуй и загадка самого полета - для подавляющего числа обитателей, это второй, если не еще более дальний, совершенно неважный, план событий. В первом же - они знают, чего хотят: действуют осмысленно и активно, крайне точно и хладнокровно. Они действуют, но вот пойму ли я когда-нибудь - ради чего?
      Я взглянул на молчащую Ину, и мне сделалось стыдно.
      - Ну так... - неуверенно буркнул я, - что-то я разболтался, тем временем, ничего о тебе не знаю. Я услышал твой голос за дверью комнаты Уневориса, а потом видел тебя над, якобы, трупом Коореца. Ты уже знаешь, что они тебя обманывают? Тогда с Коорецом ничего не случилось. Он покинул комнату целым и здоровым, чтобы, в конце концов, во время твоего пребывания в городе, убить типа с коротко пристриженными волосами, который там атаковал тебя излучателем? Все это я видел собственными глазами, поскольку находился рядом...
      Я продолжал говорить, но будто кричал в пустоту. Ина просто отсутствовала, хотя телом все так же находилась близко, рядом со мной. Вот только где сейчас блуждала она мыслями? Можно было спросить ее прямо. Но я умолк. Может быть, я хотел, чтобы она нашла во мне духовного поверенного, без малейшего нажима с моей стороны.
      - Нэт, - отозвалась она наконец, как будто следовала за ходом моих мыслей. - Нэт, я должна тебе кое-что сказать...
      - Говори смело.
      Только она, похоже, колебалась. Странное дело, ведь я уже держал ее в объятиях - там, в нашем совместном укрытии, теперь же я чувствовал к ней странное отчуждение. Я попытался еще раз:
      - Скажи откровенно, что ты тут, собственно, делаешь?
      - Если бы все было так просто.
      - Ну... если ты боишься...
      - Сейчас.
      Она подняла ко мне взгляд и тут же опустила его - на свои руки, которыми судорожно хваталась за край стола, колеблясь, склонялась над ними, как будто из последних сил, или же из страха, что ей грозит окончательное падение.
      - Я получила приказ... тебе грозит опасность. От меня хотят... бормотала она слабым, дрожащим голосом.
      - Ну...! - еле выдавил я из себя. Шприц? Таблетки? - промелькнуло у меня в голове; то я опасался, что до конца она мне не расскажет, то вновь предпочел бы питаться иллюзиями.
      - Считают, что именно я должна, что это моя священная обязанность...
      - Кто? Ну почему ты говоришь столь безлично?
      - Ну как ты не понимаешь, Нэт! Только не это сейчас самое главное. Я только хотела тебя заверить...
      - Тогда почему же ты притворялась, что меня не узнаешь?
      - Нет!
      У нее в глазах стояли слезы.
      - Или они требуют, чтобы ты меня коварно заманила в ловушку? Им столь важна моя смерть?
      - Убить? Да нет же, дело не в том! Здесь имеется нечто хуже, чем смерть, хотя, с определенной точки зрения, может показаться наибольшим благодеянием.
      - Но что?
      - Пойми... Ты должен мне довериться. Не дай по себе узнать, будто что-то знаешь.
      - Но ведь я еще ничего не знаю!
      - Будет лучше, если ты и не услышишь этого со всеми подробностями. То, что говорю я - это необходимость. Тогда ты сможешь действовать далее без наибольшего бремени, как действовал до сих пор. Ибо незнание - это твое основное оружие и спасение.
      - Вот теперь я уже вообще ничего не понимаю. Твоей главной задачей было засеять неуверенность? Зачем же ты завела меня на самый край, подсунула мне осознание величайшей опасности, чтобы молчать теперь, когда эту опасность необходимо наконец-то конкретизировать. Зачем было вызывать во мне неопределенные подозрения?
      - Потому что мне хотелось открыть тебе глаза в определенной степени, необходимой на тот случай, если бы ты заметил нечто необычное и утратил ко мне доверие. Но теперь, что бы не произошло в ближайшее время, прошу тебя от всего сердца: сохрани уверенность, что я всегда буду оставаться на нашей стороне, и что ты можешь полагаться на меня до последнего.
      Ина произнесла это неестественным голосом, столь удивительно торжественным тоном, что можно было подозревать, будто она цитирует заученную формулу. Зачем она вообще упоминала о взаимном доверии? Разве не был я отдан ей на милость в этих обстоятельствах, раз уже оказалось, что она посвящена гораздо больше меня? Какой-то гадкий червяк дрогнул в самом моем мозгу, заполз в глубину мыслей и тут же - к счастью - издох.
      Ина попыталась улыбнуться. Она уселась рядом со мной на топчане и взяла меня за руку. Когда же она положила вторую руку мне на плечо, я вздрогнул, как будто пробудился ото сна. Смешное дело - она меня утешала! Она сама хотела нести то самое бремя, от которого я пытался освободить ее в мыслях в течение всего нашего пребывания здесь. Все-таки, как совершенно по-иному представлялась мне судьба нашего будущего союза.
      - Разве ты еще не заметил, - продолжила Ина после нескольких минут молчания тем же самым тоном, - что некоторые обитатели убежища, особенно тогда, когда от них этого никак не ожидаешь, но и в любом ином случае, делают отчаянные усилия, чтобы однозначно выразить свое поведение как постоянную готовность исполнения возлагаемых на них надежд? Разве не бросилось тебе в глаза, что именно через старательно подбираемые позы, при одновременно тщательно замаскированном или, по крайней мере, подавляемом отвращении, путем демонстрации полнейшей преданности, путем имитации активности, а так же - если возникает необходимость - изображение жадности и глупости, они делают все возможное, чтобы сделать свое поведение банальным, привычным, согласующимся с навязанными нормами - одним словом, не заметил ли ты, что они попросту скрываются в толпе?
      Я молчал. О ком же она это говорила? Почему выбрала столь запутанную дорогу, чтобы поговорить со мной? Она все время отдалялась от меня по мере того, как я сам пытался к ней приблизиться. Как мне следовало понимать ее последние слова? Выходит, Коорец не убил Рекрута ради банального желания обогатиться, ну а Алин не был тупым дебилом, которым желал выглядеть? Неужто они хотели быть такими лишь затем, чтобы не выходить за рамки банальности чтобы их в чем-то не подозревали? Глупость - наверняка Ина говорила об орудиях Механизма, то есть, и о нас самих среди всех прочих. Но, в таком случае, что ей мешало, что заставило ее относиться ко мне недоверчиво, чтобы не сказать этого открыто? В конце концов, это была наша общая тайна, и уж друг перед другом нам было нечего скрывать. Я уже собрался было поговорить на эту тему, как тут до меня дошло, насколько я ошибался.
      Ситуацию, существовавшую несколько дней назад, я желал, не рассуждая, отождествить с нынешней. Кем был я для нее: роботом или же человеком из плоти и крови? Откуда мне было взять уверенность, за кого она меня сейчас принимала, раз все так же откровенно не признавалась, что со мной знакома? Она добровольно желала поверить мне какую-то тайну, предостеречь меня перед чем-то, и вовремя заметила, что ее откровенное признание может привести к еще большим сложностям; из всей нашей беседы же она обязана была вынести гадкое впечатление, что я ее коварно допрашивал.
      В моих ушах все еще звенел оставленный без ответа вопрос, и нужно было его чем-нибудь заглушить. Ина все так же упрямо всматривалась в меня, как будто на что-то надеялась; она наверняка ожидала каких-то объяснений.
      - Да, механически сказал я. - Действительно. Они попросту скрываются в толпе. Но, может, поговорим об этом в другой раз. К примеру, завтра, после того, как ты отдохнешь. Ложись спать, потому что лично я собираюсь выбраться в город. Там меня мучает одна ситуация. Мне крайне сложно объяснить тебе, насколько важно, чтобы до моего возвращения ты никуда не выходила. Надеюсь, что уже вскоре смогу что-либо выяснить... Но меня обожди. Могу ли я просить об этом?
      - Обещаю. Для меня это тоже очень важно.
      В то время, как я занимался подготовкой к новому путешествию, в голове у меня клубились новые сомнения: мало того, что она не могла знать, кем я являюсь на самом деле, поскольку и я сам не знал еще своего истинного происхождения - кем, прежде всего, была она сама, раз духовно не чувствовала себя идентичной с Иной? И еще: кого она хотела видеть во мне... а я в ней? сколько же здесь возникало вопросов и неясностей!