Солнце уже давно пробивается сквозь штору: рамы четко обрисовали на ней светлые прямоугольники. Воробей старательно выговаривает: "Куда, зачем пойдешь, куда, зачем пойдешь". Мария Степановна вспомнила свой доклад, неудачную фразу, к которой привязался старший инженер. Нет, не надо сегодня думать о работе.
      Звонок в дверь.
      - Мария Степановна, к вам можно?
      - Я сейчас, сейчас. Кто там?
      Мария Степановна накинула халатик, прибрала наскоро постель. Это оказался Семен.
      - Я пришел спросить совета. Мне бы надо позвонить Лене. Но чтобы звонить, надо знать - о чем? Так ведь?
      - Мог бы и просто так позвонить. Если хочешь, конечно. Зачем искать повода?
      - Да нет. Я не о том. То есть и о том. Немножко. Мне очень хочется ей позвонить. Сначала я не знал, какой придумать повод. В кино видел журнал и подумал... Но знаете, теперь я и в самом деле увлекся. Да нет. Не Леной. То есть и Леной... Но, словом, тут вот какая история. Помните, мы рассказывали с Леной вам о кусте на болоте? Так вот я все думаю: нельзя оставить просто так это дело. Может быть, здесь великое открытие.
      - Ну уж великое.
      - В самом деле. Это был странный куст. Откуда он взялся? Когда я смотрел фильм, как осушают болота, я подумал. Над этим бились ведь люди до нас... Техникой всего не сделаешь. Нужно и чтобы сама природа помогала... Лена слышала, что был в тех местах человек. Он хотел осушать болота, и куст он посадил. А как он вывел такое растение? Человека-то нет уже. Верно. Зато о его работе знала еще одна женщина - ее звали Дагмарой. Карточку помните?
      - Так она ухаживала за растением на болоте?
      - Вы еще говорили, что видели ее? Когда, где?
      - Когда? И где? Теперь-то я вспомнила, где ее видела. Я не только ее видела. Я возила этот ваш куст... Куда? В Ленинград! Чему же ты изумляешься? В жизни тоже бывают удивительные совпадения...
      НЕОБЫЧНАЯ ПРОСЬБА
      1941 год. Аэродром. Серое поле и сизое небо, нависшее низко-низко. Сумерки. Кругом никого. Маша сидит одна на небольшом ящике с полевой лабораторией, у ног маленький чемоданчик. Она растерянна и не может понять, куда все исчезли. Почему она одна? Все темнее становится вокруг. Трава под ногами низкая, смятая от колес машин, шасси самолетов, от тяжелых ног. На траве плеши и желтые пятна от пролитого бензина, мазута.
      Мелкий дождь смешался с туманом. Мокро. Зябко. А еще только конец августа. Маша сидит на ящике и не знает, что делать дальше Ей надо в Ленинград: не сданы государственные экзамены. Но, главное, она должна довести до конца то дело, ради которого вылетала сюда. Ей обязательно нужно в Ленинград. У нее письмо к начальнику аэродрома, и вот она здесь. Машины давно нет. Начальник взял письмо, но в самолет не посадил. Самолет откатили, и он взвился в воздух. И сразу разошлись, растаяли люди в синих комбинезонах, помогавшие отправлять самолет. Их шутки, смех, голоса еще висят здесь, в тумане, около Маши, но кругом никого. Маша одна. Куда идти? Как холодно стало ногам в легких туфлях.
      Вдруг откуда-то, точно из-под земли, вырастает фигура: высокий человек в черной шинели. Красная повязка на рукаве. Усталые тяжелые веки.
      - Идем, посажу тебя на машину. Переночуешь в "Доме колхозника".
      Шуршат шины. С потухшими фарами мимо проносятся машины. Вынырнут из дождевой темноты, обдадут брызгами и снова исчезают. Дождь все сильнее. Капли больно ударяют по лицу, насквозь промокло пальто.
      Но вот одна машина остановлена.
      - Довезите девушку до "Дома колхозника", в поселок на сто четырнадцатом километре.
      Дежурный открыл кабину, посадил Машу.
      - Завтра жди меня в семь часов утра на шоссе у сельмага.
      Машина рванулась, и Маша больше ничего не разобрала, да и сказал ли он что-нибудь еще... Она откинула голову на спинку сиденья, прикрыла глаза. Тяжело нагруженная машина шла медленно. При резких толчках Маша открывала глаза: впереди та же темень и мгновенные вспышки фар вырывают черные блестящие пятна мокрой дороги и сверкающую сетку дождя.
      Холодно. Маша поправила сползающую с плеча полевую сумку, сунула руки в карман, нащупала сверток. Вот маленький смятый клочок бумаги. Он мокрый. А вдруг стерся адрес? Маша в темноте бережно разгладила бумажку и положила в сумку. Перед ней всплыли большие умоляющие глаза, красивые губы, с мольбой повторяющие адрес, и блеск на солнце необыкновенной брошки: синие колокольчики и изумрудные листья...
      - Простите, я случайно услышала: вы едете в Ленинград, - сказала тогда девушка.
      - Да...
      - Ради бога, я очень прошу вас, передайте вот это. Очень, очень прошу вас.
      Девушка протянула маленький сверток в оберточной бумаге.
      - Хорошо. Но кому? Здесь нет адреса, одно имя: "Дагмара"
      - Имя это мое. Адрес сейчас напишу, Алексею Белогорскому. Я вас очень прошу, простите за настойчивость и... и если задержитесь, положите в темное; прохладное место.
      - Полить?
      - Да, это черенок. Он не может без воды. Это очень важно.
      Маша вошла в номер гостиницы. У окна на кровати сидела расстроенная молодая женщина - заплаканные глаза, растрепанные волосы, серый платок на плечах. Спиной к двери на стуле сутулился человек в шинели, накинутой на плечи. Он вскочил, извинился, сказал, что сейчас уйдет. Когда он говорил, Маша видела, как дрожали руки женщины, которые так и остались в его больших ладонях. Маша сказала, что еще рано, можно побыть здесь, в номере, и попросила папиросу. Про хлеб спросить было невозможно, хотя есть очень хотелось. Было одиннадцать часов вечера. Не раздеваясь, Маша забралась на кровать, сбросила мокрые туфли, поджала ноги, закурила... Но через минуту голова опустилась на подушку, и Маша провалилась в черную темноту сна.
      Утром вскочила. Номер был пуст. Уже 6.30. Сейчас придет машина и отвезет ее на аэродром.
      В ПУСТОМ ДОМЕ
      Как мало людей на улицах! Вой сирены, протяжные гудки, и, прерывая радиопередачи, стучит метроном. О, как надолго запомнится Маше его равномерный стук и запах древесного спирта от изредка проезжающих машин! Белые линии бумажных полос перекрещивают окна. Мешки закрывают витрины магазинов. Серые шинели и темные пальто редких прохожих. Даже когда-то желтые дома и желтая листва потеряли свою окраску. Серый туман, серый асфальт, серые заброшенные скамейки в скверах.
      Вот дом, указанный на клочке газеты. Маша входит во двор. Обычный двор большого дома: булыжник, водосточные трубы, одинаковые подъезды. Третий этаж. Звонок не работает. Дверь в квартиру чуть приоткрыта. Маша стучит. Никто не отвечает. Пустая пыльная лестничная площадка. Никого. Позвонила в две другие двери. Никто не отзывается. Только из одной квартиры беспомощный телефонный звонок. Маша стоит ждет - не слышно ли шагов по лестнице? Нет. Ждать она больше не может. Уйти? Но когда она снова придет сюда? Транспорт с каждым днем работает все с большими перебоями. Редко кто теперь возвращается каждый день домой, большинство людей остается ночевать на работе.
      Маша решила открыть незапертую дверь. Полумрак прихожей. Пахнет старой мебелью, одеждой, резиновыми галошами. Запахи смешались и повисли в воздухе. Налево из двери падает свет на зеркало. По обе стороны зеркала тускло отсвечивают бронзовые бра, такие нелепые и ненужные сейчас. В комнате синие бумажные шторы спущены не до конца. Шкаф наполовину пуст - стопки книг, перевязанные, лежат на полу. Чемодан на стуле еще не застегнут. Около печки разорванные фотографии, исписанные листы бумаги, старые газеты. Беспорядок перед отъездом? Куда положить сверток, чтобы его сразу заметили? Вот в углу старинное бюро красного дерева. Затейливые позолоченные украшения - головы лис около замочных скважин, граненые тонкие ножки с длинными колосьями. Чего только не видело это бюро и, наверно, по-своему привыкло даже к пыли. Маша положила на него сверток. Потом подумала. Развернула. Вытащила коротенький зеленый черенок. Поискала глазами, увидела стакан, рядом графин. Маша до половины наполнила стакан водой, положила туда черенок. Поставила под бюро. Прохладнее места не нашла. На бюро положила обертку так, чтобы сразу бросалось в глаза имя "Дагмара". Поискала карандаш - приписала: "Черенок под этим бюро".
      - Вот так. Адреса я, конечно, не помню. Но дом нашла бы хоть сейчас.
      - А улицу мне называла Лена. Староневский... и имя.
      - Что ж, поезжай... Остановишься у моих родственников. А как искать дом, я тебе нарисую. Ты знаешь Ленинград?
      "ВАМ ПОВЕЗЛО..."
      Дверь ему открыла высокая старуха в белой шали с бахромой.
      - Вы к кому?
      - Извините, пожалуйста. Может быть, к вам. Здесь жил Алексей Белогорский?
      - Да. Я его мать. Проходите.
      Женщина была, видимо, скупа на слова.
      - Вы знали его? Впрочем, что же это я, вы тогда под стол пешком ходили. Значит, кто-то вас послал?
      - Нет. Я сам. Меня... То есть не совсем меня. Нас интересует судьба куста. Вы о нем знаете? Откуда он взял...
      Объяснения Семена были не очень внятны, но старуха не удивилась. Она, видимо, все поняла.
      - Давайте по порядку. Меня зовут Лидия Павловна.
      - Я Семен... - Семен смутился окончательно, оттого что не назвал себя сразу. Только выпалив первые фразы, он вдруг понял, что его вторжение, может быть, не совсем тактично.
      - Садитесь, - продолжала Лидия Павловна. - Сейчас будем пить кофе. Она вышла. Семен огляделся. Вот она, комната, о которой рассказывала Мария Степановна, только теперь она прибрана. Где же бюро?
      Когда Лидия Павловна вновь вошла в комнату, Семен совершенно неожиданно для себя спросил:
      - А где бюро?
      Лидия Павловна подняла брови.
      - Бюро я продала. Вы очень хорошо информированы. Что еще вас интересует?
      - Да нет. Я так... Только куст. О бюро я знаю от Марии Степановны.
      - От кого? Впрочем, неважно. У вас склонность выражать свои мысли беспорядочно.
      Старуха принесла кофейник, разлила кофе в чашки, спросила:
      - Так что же вы знаете о кусте?
      - То, что Алексей... извините, не знаю отчества, его посадил. И хотел осушать болота.
      - Ну уж не так просто.
      - Да нет. Конечно. Но куст срезали этим летом. А у вас должен был быть отросток. Если не погиб. И вы можете знать, откуда взялся куст. Мне это очень нужно. Болота. И потом... Лена.
      - Понятно. Вам повезло, что я преподаватель. Психологии. Бывший. Черенок не погиб тогда. Кто-то привез его к нам. Он появился в комнате совершенно неожиданно. В день, когда Алексей уходил в армию... Он очень обрадовался. "Видишь, какой живучий, - говорит. - Ты уж расти его". Я посадила его в горшок. Вырос он удивительно быстро. Куст не куст. Маленькое дерево. Очень много требовал воды. Но не мерз. Выносливый оказался. А вы же знаете, как во время блокады... Потом меня увезли в госпиталь. Дистрофия. Вывезли через Ладогу. Я просила друзей взять себе растение. Вернулась - нет его. А кто взял - не знаю. У Алеши два друга были. Валя Урасов, он-то ему и раздобыл этот куст, а где - не знаю. Алеша не успел толком рассказать. "Это удивительная история, мама, - говорил. - Мы опубликуем все это, как только удастся вернуться к работе". Да вот не вернулись они... Валя писал мне потом, но о растении - ни звука. Да, он москвич. В Ленинграде его тогда и не было. Сошлись они с Алешей в экспедиции. Валя должен знать, откуда оно, это растение. Другой Алешин приятель, Игорь, - тот учился в Ленинграде. Музыкант. Не слыхать что-то, как он сейчас. Я-то его после блокады не встречала... Может быть, он взял? Он бывал у меня во время блокады. Помогал как мог. Добрый он, только слабый был. Да. Так вот. На фронт его не брали. Не годен был. Здесь работал на заводе. Может быть, он и взял горшок себе в память о друге. В ботанике он не разбирался. Валя жил на Самарском в Москве, мать его там жила. А где Игорь - не знаю. Страна большая. Здесь у него родных не было.
      ГДЕ ИСКАТЬ?
      По кривому, крутому Самарскому переулку трещит трамвай, покачиваясь и тормозя на поворотах. Рельсы вплотную подходят то к тротуару, то к забору, над которым торчат спутанные голые ветки разросшихся кустов. Иногда забор обрывается и обнажается стена разрушенного дома - синие обои, более синие в тех местах, где стоял шкаф или висел портрет. Груды красного кирпича, ямы, и, если бы не бульдозер рядом, эти увечья казались бы отзвуками войны. Но уже видны позади развалившегося дома белые стены нового здания, подсвеченные софитами. Низкая луна не может соперничать со светом прожекторов.
      Старая собака - фокстерьер, толстая, ленивая. Выщербленный мутный паркет. Вешалка забита старыми пальто, выгоревшими плащами. Чинные стулья с прямыми спинками стоят во всех свободных углах - на них сидеть нельзя: то нет ножки, то продавлено сиденье, то сломана спинка. Диван, правда, обит заново, но потом застлан старой материей с бахромой.
      Две старушки заахали, заохали, узнав, зачем явился Семен. Зашуршала старая пожелтевшая скатерть, прикрывая клеенку неопределенного цвета. Семену было неловко сидеть на слишком высоком диване, пес вертелся под ногами, оставляя на брюках клочья шерсти. Со стен смотрели старуха с желтым лицом, в чепце с оборками и усатый мужчина с длинным носом. Рядом висели потемневшие гравюры. Сфинкс, а вдали - пирамида. На другой - зимний лес. Все на тех же местах, что, верно, и десятки лет назад. Ничего не передвигалось, не переставлялось. В большой хрустальной люстре горит лишь одна электрическая лампочка. И вдруг на стене Семен увидел рисунок в тяжелой черной раме. Акварель изображала не то куст, не то дерево. Большие листья непропорциональны всему растению. Ветки тянутся в разные стороны. Что это? Это же тот самый куст. Наконец-то он узнает что-нибудь определенное! Радостное ощущение, что он стоит на пороге разгадки тайны, охватило Семена. Он слушал старушек и не сводил глаз с рисунка. Несколько раз он пытался расспросить о картине. Но это было не так-то просто сделать. Пришлось запастись терпением. Вопросы сыпались на него, как горох, и оставались без ответа. Семен не успевал вставить ни одного слова.
      Пили чай из блестящего никелем электрического чайника. Чашки были разные. Семену поставили такую тонкую, что он боялся раздавить ее руками. В самый разгар чаепития заскулил пес. Одна старушка нехотя стала одеваться: "Сейчас, сейчас идем, бедненький". Оставшись с другой - более спокойной Семен начал расспросы...
      "...Я возлагаю на него большие надежды. Представь себе, вокруг болота растут кусты с большими красивыми листьями, и постепенно болото исчезает, высыхает. Вот чудесно будет! Ни топи, ни бросовых земель, ни комаров с малярией - ничего! Листья большие, поверхность испарения большая, и кусты выкачивают лишнюю воду из почвы.
      Остановиться ты можешь в селе Пеньки, первый дом у дороги с раскидистой березой у крыльца. Хозяйка - Матрена Петровна - приветливая, говорливая. Передай ей от меня привет. Жду ответа.
      Твой Алексей".
      Семен отложил письмо Белогорского, осторожно вынул акварель из рамки и прочел на обороте:
      "Дорогой мой! Я запоздал с рисунком. Мне хотелось нарисовать куст в полном цвету. Я ждал. Но не дождался. Война. Обойдемся пока без цветов. Он такой необычный. Ты прав, если и сфотографировать его, то все равно он будет казаться нереальным.
      Твой Валентин Урасов".
      Семен осторожно скатал акварель в трубку, вложил в нее пожелтевший листок письма, обернул газетой.
      Потом достал из кармана свежее письмо, адресованное ему, Семену. Обратный адрес на конверте: "Саратов, Геологическое управление, Геологопоисковая партия № 5. В. Урасову".
      "Уважаемый товарищ!
      Растение это из третичного периода (был такой период в геологической жизни нашей планеты). Каким образом Вы узнали о растении, не представляю себе!.."
      Семен перечел конец письма:
      "Я отдал семечко своему товарищу, чудесному человеку - ботанику и мечтателю - Алексею Белогорскому и попросил посадить. К сожалению, война разбросала нас... Мы назвали его "Дагмара".
      Уважающий Вас В. Урасов"
      Перечитывать все письмо Семен не стал. Итак, куста, видимо, больше не существует. Вряд ли сохранился тот ленинградский росток. И где его искать?
      Никаких сведений о втором товарище Белогорского - Игоре нет. Но кто бы мог подумать, что у этого растения такое диковинное происхождение? И как жаль, что они с Леной не уберегли его. Эх! Знать бы раньше. Как расстроится Лена, когда Семен расскажет ей все, что узнал за эти дни. И тем не менее пора ей рассказать.
      Семен с радостью подумал, что, наконец, увидит Лену. И тут же ему стало грустно, что поиск окончен, что с таким увлекательным делом придется расстаться.
      РЕШЕНИЕ
      Маленькая девочка больна. Ей жарко. Комната невысокая, два окна обращены на север в тенистый сад, мерно гудит вентилятор. Все сделано так, чтоб было больше прохлады в детской. Но прохлады нет. В солнечном южном Ташкенте очень жарко. Даже цветы в искрящихся вазах быстро никнут и вянут. А тут еще жар. На цыпочках, хотя на ногах только легкие сандалии и кругом ковры, в комнату входит отец. Он молча смотрит на красное лицо девочки с прилипшими ко лбу волосами, на ее полузакрытые глаза и уходит. Он бессилен помочь ей. Проходит в другую комнату, садится за рояль. Руки слегка касаются клавишей. Звуков нет: нельзя тревожить девочку. Да и можно ли сейчас думать о работе, о предстоящей лекции, о книгах. Девочка больна. Этот грипп вывел из строя многих людей. Может быть, лучше поместить девочку в больницу? Нет, нет, в привычной обстановке она поправится скорее. Врачи делают все, что нужно. Жена скоро придет. Пока он снова пойдет к девочке и посмотрит. Те же осторожные шаги...
      День склоняется к вечеру, но прохлады нет, будто стены дома отдают тепло, накопленное за день. Приоткрыв дверь, Игорь снова смотрит на девочку, на тонкие смуглые ручки, лежащие на простыне, на растение со странными листьями, которое стоит на столике рядом с кроватью. Когда девочке было немножко лучше, она попросила поставить сюда горшочек с растением:
      - Без меня цветок забывают поливать.
      Это растение вызывает у Игоря много воспоминаний. Консерватория... Маша, ее споры, ее вечное стремление к необычному, ее бесконечные поездки, непостоянство интересов... даже непоследовательность...
      У Игоря в жизни все было продумано заранее, все разложено по полкам: музыкальное училище, консерватория, преподавательская деятельность. А Маша? Игорь вспоминает, как познакомился с ней в конце войны на концерте... Беспокойный она была человек. То в Ленинграде пишет отчеты, делает доклады, кому-то помогает, с соседскими мальчишками отправляется в туристский поход, то вдруг уезжает в командировку на три-четыре месяца, откуда шлет письма, длинные, немного трогательные письма с восторженным описанием тайги, какой-то ели, пирамидой тянущейся к небу, с таким бесчисленным количеством шишек, что кажется, хвои нет, вся она бронзово-желтая; то письмо вдруг из полупустыни - Западного Казахстана, - там есть казахи, которые без компаса, без единого ориентира могут находить затерявшуюся в степи стоянку машин с геологами...
      Так и не мог Игорь решить - нравится ему Маша или нет, как она относится к нему Мечтательная и нежная, она иногда бывала резкой и вспыльчивой, особенно тогда, когда ей хотелось доказать свою правоту.
      - Пить... пить, - попросила девочка.
      Отец налил воды и поднес к губам.
      - А цветок полил?
      - Да.
      - А где мама?
      - Скоро придет.
      Почему Игорю сегодня, глядя на это растение, вспоминаются слова Маши: "В каждой согнутой кисти рябины, в каждом сером придорожном камне, в солнечном блике, в вытянутой стрелке подорожника звучит музыка. У вас она звучит только у рояля"? Маша даже дачу под Ленинградом с расчищенными дорожками и подрезанными кустами называла "золоченой клеткой с рисованными закатами".
      Маша... Маша... Никакого отношения не имеет она к этому растению.
      Просто она была очень похожа характером на Игорева друга довоенных лет. На Алексея. Тот тоже был взбалмошный. Нет. Не взбалмошный. Восторженный. Оба сумасшедшие. Этот кустик в горшке - память об Алексее. Необыкновенный кустик. Небольшой. А листья растут огромные, когда много воды. Меньше поливать - и куст съеживается. Игорь и сюда в Ташкент привез горшок. Хоть жена и возражала. Но что-то не давало Игорю расстаться с растением. Будто, выбрось он этот куст, порвется совсем связь с прошлым.
      Игорь бесцельно ходит из комнаты в комнату. Ему впервые пришла в голову, в сущности, простая мысль, а может быть, кому-то нужно это растение? Ведь Алексей хотел осушать болота. А оно такое необыкновенное. И сколько пьет воды! Но кому рассказать об этом? Обратиться в Академию наук? А что Игорь знает о кусте? То, что его очень ценил друг? Так ведь этого мало. На столике лежит томик Конан-Дойля. "Голубой карбункул". Как просто было великому сыщику! Стоило только написать в газету объявление, и человек, которого ищут, приходит на Бейкер-стрит. Может быть, Игорю тоже попробовать. Сфотографировать растение, поместить заметку в журнале "Огонек". И Маша где-нибудь в Москве или в экспедиции увидит и откликнется. Какая ерунда лезет в голову!
      Но пусть хоть один раз он сделает что-то необычное, пусть это будет легкомысленный поступок. Кто знает. Может быть, снимок и напечатают. Кто-нибудь заинтересуется.
      Игорь берет свой фотоаппарат. Проверяет. Ставит горшок с растением на стол, отдергивает штору, отсчитывает выдержку.
      ДАГМАРА ВАСИЛЬЕВНА
      Последняя четверть учебного года.
      Сегодня на уроке литературы было задано написать сочинение на тему "Хорошие люди вокруг нас".
      И лежит перед учительницей по русской литературе - Дагмарой Васильевной - стопка тетрадей, и в каждой заключены симпатии, характеры, свое кредо всех двадцати пяти учеников, с которыми она простится в этом году.
      Тетрадь Саши Ивановского. Способный ученик, он все схватывает на лету, но не задумывается - дальше, дальше, скорее узнать новое. И сочинение его сразу о нескольких товарищах, и ни один эпизод не дописан до конца.
      А это длинное повествование о старшем брате. И чем он хорош, и какой целеустремленный (жаль, слово написано через "и"). Да, действительно Туркас-старший был очень собранный и вдумчивый ученик. Младший брат любит ходить с ним на реку ловить рыбу. Описание реки и леса чуть не целиком взято у Тургенева. Слов своих маловато.
      Шабанов Вова. Размахнулся... про Пушкина. Когда проходили Пушкина - не выучил урока, говорил что-то от себя, то что знал вообще, ни одной даты, никакой последовательности, а у стихотворений знал только первые строчки. Сейчас много прочел, выучил и считает Пушкина хорошим человеком. "Стихи Пушкина волнуют массы". Сам ты - масса невыученных уроков. И закончил-то как:
      Пока свободою горим,
      Пока сердца для чести живы,
      Мой друг, Отчизне посвятим
      Души прекрасные порывы!
      Нина Михеева пишет иносказательно: "У меня есть друг. Он не знает, что он мой друг". Да, но все в школе знают твоего друга, ты с него глаз не сводишь, а он только снисходительно удостаивает тебя взглядом или короткой фразой. Разве это друг? Просто увлечение, и оно скоро пройдет. А когда появится настоящий друг, ты не будешь смотреть на него как на идола. А сочинение хорошее - язык легкий, ошибок нет.
      Учительница задумалась. Она вспоминает далекие годы и человека, скромного и тихого мечтателя, Алексея Белогорского. Он погиб на фронте. И она до сих пор не знает, получил ли он ту посылку, что передала она незнакомой девушке. Единственная память о нем был куст на болоте. Необыкновенный куст. Куст погиб. Все пни, гнилые деревья, кустарники, что росли на том болоте, срезали, выкорчевали, сложили в кучи, сожгли.
      Все годы она ждала, когда куст зацветет. А куст все не цвел. Ответа от Алексея в то военное лето она не получила. Потом она эвакуировалась со школой-интернатом далеко, в Ярославскую область. Потом вернулась, но куст ни разу не цвел. Вот и получилось - сначала она ждала конца войны, потом приезда Алексея, потом ожидание ушло. Теперь куста нет! Сережа написал. Надо вспомнить все, что она знает о нем, достать письма Алексея. И написать, не откладывая... Но куда? Кому?
      Но ведь ей писали ребята, что кустом интересовалась девушка Лена. Она ботаник, как был Алексей когда-то. Узнать ее адрес. Там в селе знают. Нет, лучше написать кому-нибудь посолидней...
      КРОССВОРД
      - Да, да, - и Мария Степановна, застегнув халат на последнюю пуговицу, открывает входную дверь. На пороге - молодая веселая соседка, за ее спиной голова белобрысого мальчишки, ее сына.
      - Вот Юрка пристал с кроссвордом. Ничего не получается. И журнал-то старый, следующий номер потерян. Я ему говорю, что вы на работу ушли. А он свое: тетя Маша сегодня дома, она мне вчера сказала, что дома будет.
      - Ну что там?
      - Вот горы на Урале?
      - Горы? Покажите!
      - Юра, Юра, где тут?
      Все проходят в кухню. Мария Степановна поправляет очки и начинает читать:
      - По горизонтали...
      Юра показывает:
      - Вот здесь, где цифра пятнадцать...
      Но Мария Степановна уже не слышит его. Она смотрит на фотографию. Рядом с кроссвордом помещен снимок: горшок с растением. Как странно, под фотографией стоит его подпись: "Игорь Северов", и следующая заметка:
      "Это растение имеет особенность поглощать в большом количестве воду из земли. Чем больше его поливаешь, тем быстрее растут листья. Пусть знакомые с этим растением ботаники объяснят это свойство и назовут его по-научному. Я называю его "Дагмара". Игорь Северов".
      Бюро, фотография, растение, Дагмара, Игорь - как тесен мир, как все перепуталось. Вот не думала, что он связан с этой историей.
      - Так как называется горный массив на Урале?
      - Таганай.
      - А продукт перегонки нефти?
      - Газолин.
      Соседка с Юрой ушли. В кухне заблестело солнце, вспыхнуло на никелированном кофейнике, и отражение Марии Степановны странно удлинилось, сделало ее совсем тоненькой.
      На крыше зашуршало, задвигалось, послышался грохот: в водосточной трубе затрещал лед. Он сдвигался все ниже и ниже. У самой земли выскочил из трубы и разбился на маленькие звонкие кусочки... Весна... И Мария Степановна вспомнила другую весну - такую же шумную и яркую. Она бежит в серенькой шубке по Невскому. Черные боты блестят, блестят лужи, отражая солнце. И весело ступать на каблуках в воду. Брызги! Звенящие капли! Громкие голоса! И как много веток мимозы в руках у прохожих. Куда она спешит? Свидание? Да. С Игорем Северовым.
      "Что он теперь за человек? Что он за человек? Вот не думала, что он связан с этим растением, - сказала про себя Маша. - Надо позвонить Лене".
      УМЕТЬ ВООБРАЗИТЬ
      - Ничего, матушка, не разберу. Какая-то учительница обращается ко мне. Просит посодействовать. Это в вашу группу приезжало ленинградское светило? Хотел было ему и переслать, но решил посоветоваться с вами.
      Мария Степановна прочла это письмо. Письмо от учительницы было странное и непонятное. Только тогда, когда Мария Степановна дочитала до конца и увидела полный обратный адрес, она поняла, в чем дело. Письмо было подписано: "Дагмара".
      - Ну вот, видишь, все сошлось к одному. Поезжайте за своим кустом - вот вам адрес. Передайте от меня привет. Скажите, от Маши, - сказала Мария Степановна Лене.
      Та сидела удивленная и счастливая. Только недавно Семен принес письма и картину. Тогда казалось: все потеряно. Где теперь найдешь... А ведь такое открытие. И вот откликнулись Дагмара и таким неожиданным образом Игорь.
      - А вы откуда его знаете, Мария Степановна?
      "Дорогой товарищ!
      Чтобы Вам было сразу все понято, пересылаю Вам письмо Вашего друга В. Урасова, с которым Вы не виделись много лет. В нем описана история того растения, что растет у Вас. Большое спасибо Вам за то, что Вы сохранили для науки ценнейший экземпляр реликтового растения. Меня скоро отправят в командировку к Вам, за кустом. Надеюсь, Вы не станете возражать, если его приобретет у Вас Академия наук. Привет от Марии Степановны.
      Лена".
      Игорь вернулся домой поздно. Жена и дочь уже спали. Он осторожно прошел к себе, держа в руках письмо со штампом "Огонек".
      Он прочел записку Лены и потом письмо Валентина Урасова.
      Вот так штука! Как мало подчас мы знаем своих друзей... И Маша, оказывается, с ними. Это не случайно. У них там одно дело.
      Как все странно! Игорь снова стал перечитывать письмо Урасова.
      "...Лес, всюду лес! Ни степей, ни тундры, ни пустынь. Однообразно светит солнце - ни зимы со снегами и метелями, ни знойного лета. Иногда идут обильные теплые дожди; даже не дожди, а ливни. Прямые упругие струи бьют по листьям, по веткам. А когда ночью ярко светит луна, то ее свет отражается в море, в бесчисленных потоках воды, в озерах, во впадинах со стоячей водой, и все окрашено в зелено-серебряный цвет. Лес и вода...
      И вот на одном небольшом острове, затерявшемся в безбрежном море, здесь, в районе нынешнего Саратовского Поволжья, вместе с кленами и инжиром, миртами и дубами, росло одно дерево. Оно скорее напоминало куст, но очень высокий, с могучими ветками, вытянувшимися в разные стороны, с большими зубчатыми листьями. На листьях выделялись толстые жилки. Иногда куст покрывался огромными кистями цветов, около которых летали большие блестящие насекомые и пестрые птицы. Порывы ветра шевелили глянцевитые листья, и красивые цветы роняли свои венчики..."
      На этот раз Игоря поразило в нем противоречие: сухое и точное описание - песчаники, глины, опоки, - ничего интересного для человека, не знающего геологию, - и вдруг чудесная картина прошлого, исчезнувшего и неповторимого мира. Воображение! Вот что значит воображение! Откалывая геологическим молотком серые камни в безымянном овраге, воссоздать по ним линии берегов, моря - то теплые, то холодные, то глубокие, то мелкие, вообразить краски, звуки - слышать, как шумят "ливни в тропических лесах, видеть, как ломаются гигантские травы под ногами огромных зверей.