СЛУЖБА

Академия Фрунзе. Здесь учился взахлеб. Первый с уборщицами приходил, с дежурными последним опечатывал аудиторию.

Преподаватели – участники Великой Отечественной войны. Я пришел в академию с должности командира батальона. Мне казалось, что знаю я уже много. Мог организовать марш, бой, работать с людьми, научить их стрелять, водить. Но академия учила думать. Тетради, исписанные здесь, путешествовали потом вслед за мной по секретным отделам тех частей, куда меня назначали.

Окончил академию с золотой медалью, получил полк. На комиссии просил отправить меня на Камчатку. Кадровик зарычал: «Дали полк – детей под мышку и бегом по шпалам!» Так я оказался в Чапаевской дивизии Киевского военного округа.

Знаний, полученных в Академии Фрунзе, хватало на полк, дивизию. Ни разу за службу меня не посылали ни на какие курсы.

Хотя дивизию получил случайно. Вообще, если оглянуться, вижу, как велика была в моей службе, да и в жизни, роль случайности. Ведь случайно же попал в суворовское, случайно моряком не стал. Была, конечно, косточка армейская, наследственная, и мне трудно сказать, где бы я еще, кроме армии, пришелся, но ведь обстоятельства не по моей воле складывались. Случайно. Так же случайно стал после окончания академии и комдивом. Дважды танки дивизии, где я был заместителем комдива, отправлялись в Египет, и оба раза командующий войсками округа звонил моему командиру в тот момент, когда того не было у телефона. Попадал на меня. Спустя некоторое время снимают комдива и направляют куда-то советником. Встает вопрос: кого вместо него ставить? Тут командующему говорят: «Да вот, Макашов, по сути, уже два года этой дивизией командует». А он и сам в этом дважды имел возможность убедиться. Назначили меня.

Раз случайность, два случайность, но нужно и умение… Да и Бог помогал.

Дивизией командовал четыре года. Стояли в Конотопе, славянском городе, а дивизия у меня как на подбор – мусульманская. У нас вообще армия была большей частью именно мусульманская. Представители Средней Азии, Закавказья, Кавказа. Это как с 60-го года появились в продаже мебельные гарнитуры, так и перестали наши бабоньки рожать… Деньги стали не на детей тратить, а на гарнитуры. А мусульмане – рады стараться. Я с ними еще в Ташкенте, на последнем курсе общевойскового, общаться начал, тогда же и Коран прочитал.

В округе мою дивизию называли «Дикой дивизией». Дикая (туземная) дивизия из исторического прошлого России состояла из полков: Дагестанского, Ингушского, Кабардинского, Татарского, Чеченского, Черкесского. Командующий войсками округа генерал армии Герасимов говорил, помню: «Всех азиатов к Макашову, он и сам на русского не похож…». Пополнение поэтому в основном было с Кавказа и из Туркестана. Приходилось крутиться, искать нестандартные решения. Политика-то ведь в армии с командира взвода начинается. Лейтенант должен убедить солдат, чтобы служили верно. Что уж о комдиве говорить…

Проводил с офицерами семинары по основам Корана, оркестр наш разучил и играл «Восточный марш». Знаменитого чеченского танцора Махмуда Эсамбаева в дивизию с концертами приглашали.

Разные случаи были: рядовой Мурзагалиев, мусульманин, отказался мыть пол – мусульманину-мужчине, мол, такое не к лицу. Послали письмо домой с просьбой к родственникам обратиться с этим к мулле. Приходит ответ: мулла сказал, что когда мусульманин на военной службе, то он – человек государственный и ему можно исполнять любое дело. Тут Мурзагалиев этот и взялся за ведро со шваброй.

А однажды, когда только начинал командовать, вижу (квартира у меня была с окнами на плац) – идут ко мне начмед майор Ляхов и начпрод Гамм. Рассказывают: пришли представители Узбекистана, отказываются хлеб дрожжевой есть. Кислый. Вижу, Гамм этот (а хитрый был еврей!) стоит, поглядывает на меня, ждет, когда «что же делать?» спрошу. «Ты, – говорю, – Гамм хитрый, я это знаю. Ты ведь обязательно что-нибудь придумал, иначе не подошел бы». Он: «Предлагаю печь пресные лепешки!» Я: «Другому бы не поверил, но ты – Гамм, у тебя, наверное, получится».

Испекли. Солдаты и ели эти лепешки, пока не привыкли к обычному русскому хлебу. А свинину всегда только в виде котлет, с сухарями ее проворачивали. Называли говядиной, на слово «свинья» вообще табу было. Только «чушка».

Под личным контролем старался держать как можно больше дел. В 18.00 каждый день, если не планировались ночные стрельбы, выходил на развод караулов. Этого же требовал от командиров полков. Ведь несение караульной службы есть выполнение боевой задачи. Каждый Новый год я проверял караулы. Мало ли что придумается молодому парню в новогоднюю ночь.

Воевал с шагистикой, бездумной строевой подготовкой. Убежден: нужно, чтобы солдат понял, а не заучил. Шагистика – это прошлое, наследство прусской армии, но… дураков в армии много. Помню, в 4-й армии (Баку) был один из заместителей командующего генерал-майор Шахнович – выводил нашу нахичеванскую дивизию под палящее солнце, испытывал выдержку личного состава. А сам с мегафоном: «Позор! Стоять смирно, не шевелиться! Строевой подготовкой классики марксизма и ленинизма занимались!» Когда я пришел домой, впервые не по принудиловке (прочитать и законспектировать), а по собственному желанию открыл статью Энгельса «Ротное строевое учение». А там совсем не то. С тех пор как вспомню эту фразу Шахновича, так смеюсь.

Конотоп – это еще и выговор за неудачное отмобилизование. О нем ниже. Еще – выговор за самостоятельную смену шасси новых автомобилей для всех средств связи. А через месяц – наградные часы за то, что обеспечил средства связи новыми шасси.

Вообще же за те четыре года в должности комдива не помню ни одного светлого дня. Сплошные командировки, стрельбы, вождение, учения. Когда я поступил в Академию Генштаба, то за полгода на шесть килограммов поправился. Выспался, что ли?

В Советской Армии было 300 дивизий, из них 30 – развернутых. Остальные – сокращенные различного штата или базы хранения. Личный состав находился в запасе, через определенные промежутки времени призывался на сборы, на учения. Служба в таких частях была для офицеров каторгой. Огромное количество боевой техники, которую надо обслуживать, охранять, держать в постоянной готовности. Кроме того, ведь нужно и личный состав обучать – и кадровый, и запаса, личной подготовкой заниматься, чтобы не отстать от знаний новой техники, новой теории.

Самое трудное в таких частях – отмобилизование. За сутки надо принять 10–12 тысяч людей из народного хозяйства, переодеть, расставить по своим военно-учетным специальностям, вручить оружие. И сразу приступить к боевому слаживанию. Первые трое суток офицеры постоянного состава частей не спали. Если до этого регулярно готовиться, то справиться с задачей было можно. Я – не справился, когда через полгода моего командования дивизией было объявлено по тревоге мобилизационное развертывание. Часть личного состава запаса в этот день (23 февраля) пьянствовала по домам. Не отмобилизовался даже политотдел дивизии. Я получил выговор. Ходил черный. Завидовал тем, кто служит в развернутых частях.

После первого поражения в отмобилизовании дивизии стал нарушать инструкции и приказы. Изучать личный состав запаса не по месту работы или жительства, а в пункте дислокации дивизии. Сумел договориться с секретарями обкомов Черниговской и Сумской областей. Особенно вник в дело и помогал Гринцов Иван Григорьевич (Сумская область). Секретари обкомов – не чета сегодняшним губернаторам. Вникали во все, работали на совесть. Как правило, были настоящими хозяйственниками, а в руках у них был такой мощный инструмент, как партийная власть.

Каждое воскресенье военкоматы привозили в дивизию мужиков, приписанных к батальону или дивизиону. На плацу короткое выступление командира полка, затем изучение документов (военных билетов), следование в парк боевых машин, отработка нормативов на технике (бронетранспортер, орудие, танк). Механики-водители делали два круга на трассе, оборудованной рядом с парком. Обед, подведение итогов, раздача грамот лучшим.

За год таким вот образом сумели пропустить через себя приписников всех боевых подразделений. Чтобы не сбить интерес к делу, сквозь пальцы смотрели на выпивки приписников по окончании занятий. Дело-то добровольное… Спасибо секретарям обкомов. По правилам, автомобили можно снимать с хранения раз в пять лет. Я стал делать это каждые два года. Обкатка на полигоне – 10 км, сразу выявляются дефекты электрооборудования или резинотехнических изделий.

Советская власть давала армии столько боеприпасов и горючего, что только занимайся. Считаю: лучшая забота о людях – это подготовка их к тому, что будет на войне. Надо учиться в мирное время. Было еще три отмобилизования. Ко мне стали приезжать за опытом. Такие дивизии сокращенного состава через три-четыре недели обучения не уступали в боеспособности развернутым соединениям. Главным их достоинством был возраст и опыт людей, призванных из запаса. Отслужив два-три года в армии, такой приписник, поставленный в военкомате на учет по своей военно-учебной специальности, после систематических сборов и тренировок показывал хороший результат.

12 июня 1980 года Генеральный штаб внезапно развернул три полка первого штата, три полка второго штата и по шесть отдельных батальонов каждого штата (в моей дивизии было два штата). Вся техника завелась. Вышла из боевых парков, прошла марш. Представитель Генерального штаба генерал-лейтенант Самоходский ахнул, забрал у меня все мои записки по мобилизационной работе, позвонил командующему округа генералу армии Герасимову и поздравил меня с направлением в Академию Генерального штаба.

12 июня – это день моего рождения.

Академию Генерального штаба окончил с золотой медалью. Диплом и медаль вручил маршал Огарков.

После двух лет Академии Генштаба вновь отправился в Германию, Магдебург, на должность первого заместителя командующего 3-й ударной армией ГСВГ (Группы советских войск в Германии). Нагрузки оказались не меньшие, чем в бытностью мою заместителем командира дивизии. Всюду поспей, все сделай. Поспевал и делал, набираясь опыта, пока не почувствовал, что готов командовать армией. Вот только эту ступень перейти было непросто. Как правило, на должность командармов людей брали со стороны. Чувствуя, что дальше по службе мне не пробиться, я написал рапорт – и делал это не единожды – о направлении меня в Афганистан как имеющего опыт работы в горно-пустынной местности, о желании «пройти службу в наиболее трудном районе». Кадровики сначала на мои рапорты внимания не обращали, а потом сказали: «Служи там, где служишь, – на командных постах там и без тебя генеральских детей хватает». Оставалось ждать и служить, как умею. Благо было где развернуться: Магдебургский полигон – самый большой в Европе, на нем даже дивизионные учения с боевой стрельбой проводились. Я был ответственным за этот полигон, он был закреплен лично за мной. Видимо, тогда меня и заметило командование группы, да и немцам я, видать, показался. Хорошие отношения были с первым секретарем обкома СЕПГ Эберляйном (его отец дружил с Лениным, а сам он в свое время состоял личным переводчиком при Вильгельме Пике и поэтому прекрасно говорил по-русски).

Так что неожиданно для всех, для самого себя, получил армию там же, где служил, в ГСВГ, – 20-я гвардейская Краснознаменная армия (Эберсвальде, ГДР). Уже через три месяца – выговор за состояние техники на учениях. И вот почему: из-за заводского брака постоянно выходили из строя двигатели танков Т-64. Случалось это еще задолго до моего приезда. С командиров рот высчитывали по 800 рублей (по тем временам большие деньги) или наказывали дисциплинарно, обвиняя в «нарушении правил эксплуатации». Стараясь уйти от незаслуженного наказания, ротный командир ставил бракованную машину во второй ряд хранилища и в свое время благополучно уезжал в Союз. Когда на учениях нам приказали вывести по тревоге 100 % всей техники – не вывели. Я, как командарм, получил очередной выговор, а командир дивизии полковник Дорофеев благополучно уехал по замене на Северный Кавказ.

Офицеры справились с задачей: ночевали в танковых парках и жили в командировках на заводе в Харькове. Министр обороны маршал Соколов несколько раз выборочно поднимал батальоны. Но я и доныне уверен, что двигатель Т-64 – неудачный.

Офицеры 20-й армии оценили меня как командира и человека. По разнарядке на XXVII съезд должен был ехать член Военного совета, а коммунисты дважды голосовали за меня, что и настроило членов советов всех армий против Макашова.

СОВЕТСКИЕ ВОЕНАЧАЛЬНИКИ

Когда я служил в Германии уже не ротным командиром, а командармом, появилась возможность ближе познакомиться с главными советскими военачальниками.

Мне не удалось служить под его командованием. Когда он сдал должность главкома ГСВГ генералу Зайцеву, я еще только заканчивал учебу в Академии Генерального штаба.

Следуя плохой армейской (и не только армейской) привычке, Зайцев везде и при всех ругал предшественника, хотя сам занимался только наведением «марафета». Это жаргонное словечко в войсках означало: подкрасить, побелить, выровнять. Вся Группа советских войск в Германии под началом Зайцева стала заниматься переукладкой стен танкодромных вышек, директрис, стрельбищ и хранилищ – красивой «чешской» кладкой. Про боевую подготовку забыли. Но не забыл о ней Ивановский, ставший главкомом сухопутных войск. Он прибыл руководителем командно-штабного учения и буквально размазал Зайцева.

Похвалюсь: изо всей этой битвы Ивановский выделил командующего 20-й армией, т. е. меня. Сознаюсь, я задержался с выполнением подписанной Зайцевым директивы фронта. Вместо того чтобы «рассекающим ударом разгромить группировку Западного Берлина», я достал заготовленный ранее план блокирования города. Приступил к планомерному уничтожению водозаборов, электростанций, дистанционному минированию городских аэродромов. Ивановский с интересом наблюдал за работой моего штаба, подстрекал меня к введению танковых дивизий в город. Я гнул свою линию. Кончилось тем, что на разборе Ивановский разнес фронтовых штабистов. А у меня об Ивановском после той встречи остались самые теплые воспоминания: мудрый генерал и делом занимается. Готовит войска к боевым действиям.

Вторая встреча с ним у меня была в Закавказье. Шли командно-штабные учения фронта с войсками. Командующий округом генерал-полковник Кочетов в роли командующего фронтом, а генерал-лейтенант Макашов – руководителя учений на местности (две дивизии, отмобилизованные до полного штата).

Кочетов, прослуживший большую часть своей службы «по блату», повел себя по отношению к Ивановскому вызывающе, некрасиво. Ивановский развернулся и уехал в войска, т. е. на мой командный пункт. Потребовал доложить обстановку. Докладываю, что из штаба фронта пришла директива о высадке тактического десанта посадочным способом на вертолетах. Место высадки в районе смотровых вышек полигона, а командир Ленкоранской дивизии принял решение на высадку в стороне, на расстоянии трех километров от запланированной точки, так как в районе вышек «противник» уже подготовил засаду. Я этот план утвердил. Ивановский с интересом рассматривал меня:

– А почему так?

Отвечаю:

– Учения, согласно приказу министра обороны маршала Соколова, должны идти по замыслу обучаемых…

– Ну-ну… А не боишься?

– Конечно, переживаю, но ведь это же интересно. Привыкли не думать, а действовать по разработке плана учения, а здесь комдив «южных» хочет отличиться. Не могу мешать.

Кончилось тем, что Кочетов приехал в район вышек, а десант напал на обороняющих с тыла.

Ивановский меня приметил. И Кочетов не забыл.

Лично видел всего два раза.

Двусторонние учения с войсками 3-й и 2-й армий. Магдебургский полигон. В огромной палатке идет заслушивание решений командующих. Министр в кителе, сшитом явно не под ремень, так что пряжка постоянно сбивается в одну сторону, фуражка – в другую. Министр перебивает командующего 3-й армией: «А вы почему не применяете высокоточное оружие?» Генерал-лейтенанту Пьянкову неудобно сказать министру, что на учениях с войсками применяется то оружие, которое стоит на вооружении, а не то, что есть в портфелях у ученых. Отругал нас всех министр. А маршал Огарков дипломатично промолчал. Хорошо, что мне удалось промолчать. Не было такого оружия ни во 2-й, ни в 3-й армии.

Второй раз слушал маршала на разборе учений. Подумалось: во время Великой Отечественной войны, занимая пост наркома вооружений, он был на своем месте, теперь же… Наклепали образцов танков: Т-64, Т-72, Т-80 – и все с разными двигателями. Самолетов уйма – «Су», «Ту», «МиГ» – и если эскадрилья самолетов одной марки приземлится на аэродром, где расположена эскадрилья другой марки, то заправиться будет невозможно. У всех лючки баков разные. И обучать летчиков, танкистов на разных типах машин – не годится. Вообще плохо, когда Генеральный штаб готовится к прошедшей войне. К счастью, тогда это было не только у нас.

Первый раз с маршалом Соколовым мы встретились на учениях. Над моим ПКП (передовой командный пункт) завис вертолет, сел сбоку от дороги на поле. Выскочил из него полковник, машет рукой. Я подъехал на своей командно-штабной машине, побежал по грязи к вертолету, по трапу и в вертолет. Внутри ковры, я в грязи. Шум винтов. Кричу, представляюсь. Генерал армии (он тогда был еще заместителем министра) спрашивает точку стояния, положение частей. Есть ли связь с полками и ракетным дивизионом? Потом посылает полковника проверить доклад. Слава Богу, связь есть, доклад подтверждается. Меня жестом выпроваживают из вертолета.

Позже еще встречались. Соколова чаще всего можно было встретить только на учениях, на марше, стрельбах. Изредка – на разборах результатов инспекций. Его звали «генерал-тревога». Все проверки начинались с команды «тревога». Затем – марш, встречный бой, проверка части подразделений по стрельбе или вождению. Таким образом выявлялась истинная боеспособность. Учения при Соколове проводились по замыслу обучаемых, а не по заранее написанному плану.

Горбачев снял министра Соколова не за то, что он Руста пропустил, а за то, что маршал занимался делом: повышением обороноспособности войск. Это очень не нравилось нашим новым западным «друзьям».

На одном из разборов министр обороны сказал: «Только в 20-й армии личный состав не направляется на работы к немцам» – и этим я до сих пор горжусь.

Жалко только, что двух своих сыновей Соколов пропустил через академию Генштаба и сделал генералами. Как и Лизичев. Все маршалы отправляли своих детей в академию, и за редчайшими исключениями такие дети больших начальников становились пьяницами, толку от них было немного.

В определенный момент, когда по всей стране заговорили о хозрасчете, военачальники стали направлять наших солдат на заработки к немцам – на разного рода строительные работы. Военная подготовка отошла на второй план, заработки и марафет прежде всего.

Приехал в ГСВГ бывший начальник Главпура генерал армии Епишев. На Альтенграбовском полигоне Зайцев хвастает, какие он приказал построить хранилища для техники. Сколько дорог забетонировал.

Я стою в нескольких шагах от него и скептически, не подавая вида, наблюдаю за стариком политработником и хвастуном главкомом.

И вдруг Епишев перебивает Зайцева и говорит:

– Земля-то, Миша, эта немецкая. На кой хрен ее бетонировать?..

Ай да дед! В точку попал! Молодец.

В 1986 году, на XXVII съезде КПСС, куда я был выбран делегатом от ГСВГ, подозвали знающие люди и сказали, что меня, вероятно, назначат начальником штаба Белорусского округа. Согласился. Через день там же и те же шепнули, что на это место будет назначен старший сын маршала Соколова, а меня – в Киевский военный округ. Я – не против. Через день те же и на том же месте сказали, что из-за моих отношений с членом Военного совета меня… Я прервал, засмеявшись, и спросил: «Неужто опять на Кавказ?» Точно. Так я уехал из Москвы первым заместителем командующего войсками Закавказья. Перед отъездом из ГДР вызывает меня Главком Западного направления маршал Огарков в Ставку (Польша, Легницы). Николай Васильевич – человек мягкий, душевный, деликатный – видно было, не знает, как начать разговор со мной. Чувствую, неловко ему за такое переназначение мое. Первыми не выдержали такой двусмысленности два его заместителя, оба десантники: «Товарищ маршал, да Макашову за последние десять лет написали лучшую партийную характеристику». И читают: «Коммунист Макашов в основном занимается боевой и мобилизационной подготовкой, но меньше – политической».

Выпили мы по рюмке коньяка, и уехал я на Кавказ.

НА ПЕРЕВАЛАХ

В Закавказье прослужил с 1986 по 1989 год. Первым заместителем командующего войсками Закавказского округа. Все учения, все отмобилизования, стрельбы штатным снарядом, разборка завалов в туннелях, очистка перевалов от снега – везде должен работать я, первый заместитель.

И с выступлениями на межнациональной почве – тоже. Самая большая мерзость тех дней – заигрывание с сепаратизмом. То ли от большого ума, то ли от великой дури и трусости. Выжидали. В Ереване назревал нарыв «Карабах», ходили по рукам карты древнего Урарту: Армения – от моря до моря! А в Азербайджане уже жгли армянские дома. Ночами по обе стороны перевала резали иноверцев, стреляли по шиферным крышам и окнам домов азербайджанцев, орали: «Убирайтесь к себе!»

Я докладывал обо всем этом, а мне вязали руки – не смей, жди… Чего?! Развала государства?! Ну что оставалось делать? Действовать самому.

Освобождение аэропорта «Зварнотц» – это тоже первый заместитель, я. И распоряжение об аресте комитета «Карабах» отдавал я.

А теперь – подробности.

1988 год. Армянские сепаратисты захватили аэропорт «Зварнотц» с целью привлечь внимание мировой общественности к Республике Армении и ее желанию выйти из состава Советского Союза. Десятки русских женщин, которые прилетали в Ереван за обувью или просто так, отдыхать, по профсоюзным путевкам, оказались запертыми в здании аэропорта без воды и пищи. А своих, армянских, сепаратисты выпустили. Я в это время работал в Ереване уполномоченным представителем округа при 7-й ереванской армии.

Докладываю о произошедшем в округ – в ответ молчание. Приходит запрос о ситуации из Москвы, из Главпура – отвечаю, а в ответ снова молчание. Я – к Арутюняну, первому секретарю компартии Армении: ненормальное положение, решать надо. Он промямлил что-то вроде «нельзя осложнять обстановку». Обратился к генералу Зайцеву, главкому Южного направления, – и он:

– Деблокируй. Переподчиняю тебе Кутаисскую десантно-штурмовую бригаду.

– Товарищ главком, нужны полномочия, не по телефону данные, а официальные – иначе мне командиры частей не поверят.

– На месте разберись. Но главное, чтобы все было по-боевому, чтобы у десантников рукава были засучены…

Понял я, что за все отвечать сам буду, все вокруг умывают руки. На местности около аэропорта провел инструктаж с командиром десантно-штурмовой бригады и с начальником Саратовского училища МВД (личный состав был тогда в командировке для поддержания порядка в Ереване). Полковник, начальник училища, спрашивает:

– Товарищ генерал-лейтенант, а кто будет отвечать?

Я беру у него карту и на ней пишу: «Приказываю силами курсантов училища провести оцепление здания аэропорта «Зварнотц» снаружи. Генерал-лейтенант Макашов».

А командиру десантно-штурмовой бригады говорю:

– А твоим хлопцам нужно ворваться вовнутрь и выкинуть всех тех, кто удерживает заложников.

Тот от меня даже не потребовал, чтобы я ему что-то писал.

Десантники ворвались через забаррикадированные окна и двери аэропорта и спустя тридцать минут выкинули всех сепаратистов, которые по внешнему виду отличались от обычных ереванцев только двух-трехнедельной щетиной и самодельными перстнями с артистичной такой символикой – черепами. При деблокировании аэропорта «Зварнотц» не погиб никто. Выгнанных сепаратистов передавали курсантам, а те им наподдали от души: всем эта история надоела, и мы видели, в каком состоянии наши женщины были. Сепаратистов не задерживали и, отвесив напоследок пинка, отпускали. Куда их сдавать? Милиция армянская, прокурор – армянин, в армии вплоть до командира дивизии – армяне, ЦК – армянское…

До сегодняшнего дня на меня вешают смерть молодого армянина, убитого якобы при деблокировании «Зварнотца». А дело было так: в тот день по дороге, в двухстах метрах от аэропорта, шла машина «ГАЗ-66» с матрацами для солдат МВД из охраны Армянской АЭС. Из укрытия к этой машине бросилась группа молодых боевиков. От энергии лишней бросились, потому что вокруг ведь революция была. Накрутили молодежь. Матрацы охранял грузинский милиционер, прапорщик. И он, как к нему полезли в кузов, перепугался и пальнул из своего табельного «Макарова». Этот грузинский прапорщик раньше вообще, наверное, не стрелял ни разу, а тут сразу попал одному из армян, парню молодому, прямо в лоб. Так после этого убитого два дня носили по улицам – мол, погиб при штурме аэропорта. А грузинское МВД мне даже не подчинялось.

В этот же день позвонил мне лично Горбачев в штаб 7-й армии по ВЧ – я ему доложил обо всем, а он спросил: «Почему так сильно били, как докладывают армянские товарищи?» Что тут скажешь? Отвечаю: «Убитых нет».

1988 год, Нахичевань. Под вечер вызвал меня командующий войсками Закавказского округа генерал Родионов.

– Альберт Михайлович, лети сейчас в Нахичевань. Там на празднике (7 ноября) что-то вроде бунта. Разберись. Прими меры. Да, вот, читай шифровку Язова…

«Генерал-лейтенанта Макашова назначить комендантом Нахичеванской автономной азербайджанской республики до установления порядка. Язов».

– Звони в эскадрилью. Самолетом до Еревана, вертолетом в Нахичевань. Смотри там, поаккуратнее…

Через три часа вертолет из положения зависания высадил меня с адъютантом Татевосяном на поле под Нахичеванью. Темно. Город светится вдали.

– Ну, адмирал, пойдем пешком (имя у Татевосяна было – Нельсон, и на «адмирала» он не обижался).

На попутном скотовозе добрались до штаба дивизии, объявил срочный сбор офицеров. Мне сообщили обстановку. Тут же отправился в обком – там все рядом – и назначил на утро партактив. С утра пораньше, ни с кем не согласовывая, чтобы не помешали, объявил о снятии первого секретаря обкома. Уже после этого позвонил в Баку, первому секретарю Азербайджана Визирову, объяснил ему обстановку. Заодно добавил, что первый секретарь обкома оказался ханским внуком и что на даче у него гюрзы не переводятся. Змеи. Визиров спрашивает, удивленный: «А змеи-то тут при чем?» Я: «Ты же знаешь – там, где золото, там и змеи». Он: «Да! Да! Как же… я слышал!» Таким доводом я его окончательно убедил. Выслушал Визиров все, со всем согласился – он-то думал, что это все не по моему самочинию, а под контролем Горбачева делается…

Нахичевань я успокоил за две недели. Первым делом отправился в мечеть. Она при базаре стоит, у всего города на виду. На нас внимание, конечно, сразу обратили. Перед входом снял сапоги и портупею с пистолетом, отдал адъютанту: «Смотри, чтобы не слямзили» (выразился, конечно, чуть погрубей). Базар то, что я обычай соблюл, тоже заметил. Мулле (так и не научился их возраст определять – то ли юноша, то ли старик) я объяснил свою задачу и то, как ситуацию вижу: «Порядок нужен». Выдал ему пропуск, чтобы мог беспрепятственно везде в Нахичеванской области появляться, где хотел. После нашего отъезда, как мне рассказывали, вышел мулла на базар и объявил, что, мол, не трогайте солдат и офицеров, они тоже аскеры (воины) Аллаха. Но, конечно, только этим не обошлось.

Кстати, в помощь мне на свободное место командира дивизии прислали полковника Рохлина, Льва Яковлевича. Раньше мы с ним уже встречались по вопросам боевой подготовки в округе. Офицер исполнительный, быстро умел организовать исполнение отданных приказов. Начали работу.

В Нахичевани у нас два городка было, верхний и нижний. И я распорядился танковый батальон из верхнего перебазировать в нижний. А из нижнего в верхний – артиллерийский дивизион направил. Шли они через город, по параллельным улицам. И народ после того, как с ревом, с выхлопом наши танки через город прошли, призадумался.

В конце каждого дня, к полуночи уже, я садился за шифровку на имя министра обороны, начальника генштаба Ахромеева, командующего округом и еще какого-то товарища Яковлева А.Н. Однажды по телефону ЗАС (засекречивающая аппаратура связи) позвонил мне Ахромеев и спрашивает: «Генерал, шифровки сам пишешь?» Я: «Сам» Ахромеев: «Поменьше пиши». Потом уже я понял, что это он о Яковлеве предупреждал.

Пока же я писал, что, мол, принятыми мерами, демонстрацией силы путем передислокации двух батальонов восстановлен общественный порядок… Докладывал вместе с тем, что можно снимать уже комендантский час и ликвидировать комендатуру. Но Москва возражала: «Рано еще». Но все же потихоньку, чтобы не искушать лишний раз жителей, сам отменил комендантский час, снял все посты, кроме тех, что на въезде и выезде из города. Много ездил по городу. Там все друг друга знают, а ведь я и сам некоторых знал по службе своей здесь двадцать лет назад. И вот выступаю перед студентами педагогического института – молодежь тогда шибко пантюркистскими идеями болела – рассказываю о том, что у меня есть друг отсюда, соотечественник ваш, Агакишиев Нусрат Гейдарович (начальник химической службы в бытность мою начальником разведки).