Площадь у заводских ворот сохраняла следы недавнего восстания: искрошенные пулями кирпичные ограды, заплесневелые лужи, булыжники, похожие на человеческие черепа, и на них - опрокинутый навзничь - большой царский герб. Бронзовый двуглавый орел загрязнился, звонкие крылья позеленели.
      Граве потрогал пальцем покореженную, в рыжих потеках орлиную голову, ржавые когти, все еще сжимавшие обломанный скипетр. "Никто не догадался водрузить герб над заводскими воротами. Да и никому это не нужно. Надо приказать, чтобы водрузили".
      Он вошел в кафедральный собор. Шло вечернее богослужение. Голубой легкий туман расслаивался под высоким куполом, грустный дым ладана, царские врата в игре теней и света растрогали Николая Николаевича. Голос священника - влажный, проникновенный - звучал по всему собору, тоже вызывая умиление.
      Граве встал между колоннами. Торжественная, отрешенная от всего мирского атмосфера богослужения действовала успокоительно. Он залюбовался бледным чернобородым священником, вслушиваясь в его исполненный молитвенного экстаза голос. Слова священного писания казались прекрасными по своей значимости и поэтическому настроению.
      - Приидите ко мне, все страждущие и обремененные, и аз упокою вы-ы-ы, - нараспев произносил священник. Граве мысленно повторял эти слова. "Как славно! Я завидую пастырю, во всем его облике нет ни злобы, ни ожесточения, мы для него только рабы божьи. "Приидите ко мне, все страждущие и обремененные, и аз упокою вы". Этот призыв бога снисходительного и всепрощающего - сейчас особенно умилял. Граве поднял глаза на огромную, в золотом окладе, икону. Под ней были те же, начертанные церковнославянской вязью, слова.
      Проповедь кончилась. Прихожане подходили под благословение. Священник с кротким выражением лица кидал по воздуху привычные благословляющие кресты.
      - Помолитесь, батюшка, за грешную душу раба божьего Николая.
      Священник перекрестил Граве, сказал шепотом:
      - Подождите меня. Нужно мне побеседовать с вами...
      В ожидании священника Граве ходил по скверику. Однотонно, раздумчиво звонил соборный колокол, неистовствовали воробьи, шелестела под ногами трава. Рябины висели у белых каменных стен, в конце аллеи густо синел пруд. "О чем будет со мной говорить священник? Может, о милосердии к арестованным? "Приидите ко мне, все страждущие и обремененные, и аз упокою вы", - снова промелькнула в голове фраза, но почему-то не взволновала, как в соборе. Может, потому, что силуэты страшных барж разрушали всю ее прелесть. Светлое настроение Граве угасло, молитвенный экстаз выветривался.
      - Прошу прощения, - раздался за его спиной влажный, мягкий голос. Не имея чести знать лично, я тем не менее ищу встречи с вами. - Священник, шурша струящейся рясой, улыбался. - Хочу посоветоваться с вами по вельми суриозному делу...
      - Слушаю, батюшка.
      - Пройдемтесь немножко. - Священник взял Граве под локоть. - Я ищу встречи, ибо славно наслышан про вас. Вы не жалеете живота своего в борьбе со слугами антихристовыми. В сии лихие времена каждый христианин должен поступать, как вы. Все нужно отдать для защиты православной веры и престола русского, все, что имеем. Пора повторить славные подвиги предков наших - Минина и Пожарского. Вот и я, следуя примеру их, задумал создать на свои скудные сбережения и милостыни прихожан Особый полк белого воинства, и чтоб назывался оный именем Иисуса Христа. Как и всегда, Христос - первое и последнее наше прибежище. Полк, нареченный именем божиим, верую, совершит нетленные чудеса...
      Граве только сейчас заметил особую, дикую ясность в глазах священника: "Прежде такие попы шли на костры, этот пойдет в атаку с наганом в правой, с крестом в левой".
      - С радостью поддержу вашу идею. Штаб Воткинской дивизии сформирует добровольческий полк имени Иисуса Христа, обещаю вам, батюшка. Полк имени Иисуса Христа? Чудесно! Мы не пожалеем животов своих за православную веру, а вы молитесь, молитесь, чтобы господь простил грехи наши.
      Священник отпустил его локоть и сказал, словно поставил точку:
      - Большевики - плевела диаволовы, а полющие бесовы сорняки - угодны господу...
      20
      Жирное, налитое кровью лицо генерала Рычкова дышало административным восторгом, толстые брови, похожие на черные усы, весело приподнимались, губы вкусно причмокивали. Пошел тринадцатый день, как Рычков стал командующим казанским гарнизоном. Все эти дни он испытывал радость от сознания своей значительности и необходимости.
      - А хорошо все же на грешной русской земле! Мы, Сергей Петрович, спасаем отечество, и делаем это не так уж плохо. Сегодня - Казань, завтра - Нижний, а там и светлопрестольная. Душа переполнена пасхальным настроением, - весело говорил генерал Долгушину.
      Они сидели в уютном кабинете генерала, и Долгушин переживал такое же пасхальное настроение. Генерал только что подписал приказ о назначении его военным комендантом города.
      - В такие сумасшедшие времена умные люди делают карьеру. - Рычков сдвинул брови, лицо его приняло свирепое выражение. - У нас сейчас столько дел, мы же творим новое русское будущее. Сам видишь, на каком фоне его приходится творить: он соткан из кровавых событий, из всеобщего развала и не очень-то располагает к творчеству.
      - Для меня даже собственное будущее стало астральным понятием, вздохнул Долгушин. - Будущее из пессимизма и сигарного дыма - скверная вещь!
      - Ну зачем же так мрачно. Мы победоносно наступаем, нас поддерживают союзники, с нами золотой запас. - Рычков закинул руки за шею и сытно потянулся.
      - Кстати, о золотом запасе. Я передавал вам пожелание князя Голицына на этот случай. Теперь, когда золото в наших руках, его необходимо отправить из Казани. Красные еще рядом, слишком много вожделенных взглядов устремлено на золото.
      - Мой гарнизон надежно прикрывает государственный запас от красных, кисло усмехнулся Рычков. - А вожделенные взгляды будут следить за ним и в Казани, и в Самаре, и в Екатеринбурге. Нет, мой милый, золото должно быть с нами, так оно сердечнее. Что тебе надо? - спросил он вошедшего адъютанта.
      - Какой-то проситель, ваше превосходительство. По личному, говорит, делу.
      - Я не принимаю на дому посетителей.
      - Не упускаем ли мы драгоценного времени? - осторожно спросил Долгушин. - Красные окопались в Свияжске, красные захватили Арск. Недобитый враг может оправиться.
      - Красные разгромлены вдребезги. Их части в Свияжске всего лишь пыль на ветру. А против шайки Азина выступили два чешских легиона капитана Степанова. Я даже посмеялся, не слишком ли много чести для рядового бандита.
      В кабинет снова вошел адъютант:
      - Посетитель передал записку.
      - Да гони ты его в шею! Впрочем, подай записку. - Рычков небрежно, двумя пальцами взял записку, но тут же вскочил, раскрестил руки, молодцевато зашагал к двери.
      Долгушин услышал стремительный стук чьих-то каблуков, радостные всхлипы Рычкова.
      - Здравствуйте, генерал! Это я, и незачем приходить в дамский восторг. Вам бы надо стыдиться беспечности ваших караульных постов. Никто не поинтересовался мною, не задержал меня, - длиннолицый, коротко остриженный человек в английском френче и пыльных крагах махал ладонью, словно убирая со лба следы поцелуев.
      - Знакомьтесь, господа: Борис Викторович Савинков, - голос Рычкова прозвучал горделиво, нежно, почтительно, - ротмистр Долгушин.
      - Рад! - Савинков сунул крепкую ладонь Долгушину, кольнул его ореховыми глазами.
      - Мы с вами встречались, - сказал ротмистр, не меньше генерала пораженный появлением знаменитого террориста.
      - Когда и где? Не помню.
      - В Гатчине.
      - Нет, не помню. - Савинков бросился на стул, заскрипел крагами, перекинул ногу на ногу. - Устал я и грязен, как трубочист.
      Пренебрежительность Савинкова не оскорбила Долгушина: он сразу понял всю значимость его появления. Правда, его немножко коробила суетливая угодливость генерала, но и тут нашелся оправдательный мотив: Рычков был заместителем Савинкова по Союзу защиты родины и свободы - генерал просто воздавал должное своему руководителю.
      - Как, Борис Викторович, удалось вырваться из лап чекистов? После Ярославля, чай, обложили вас, будто медведя. Я даже в газетах читал: вам-де некуда деться. По вашему-де следу идут тысячи ног.
      - Запутал следы, только и всего. Правда, под Нижним меня арестовали, не догадываясь, кто я такой. У меня были фальшивые документы, и я убедил большевиков, что тоже ловлю Бориса Савинкова. Мне дали и подводу, и денег для проезда в Нижний. Но это все глупости, а сейчас о деле. Я хочу собрать членов нашего союза, надо ознакомиться с военной и политической обстановкой. Я неприятно поражен - скоро две недели, как взята Казань, а дальше что?
      - За эти дни мы сделали невероятное, - заметил Рычков.
      - Восемнадцатый год - самый невероятный в истории русской, а мы уже потеряли его половину. Все наше будущее - в нескольких днях. Если сегодня я, вы, он, - показал Савинков на Долгушина, - не станем хозяевами России, завтра окажемся ее временными постояльцами...
      Приезд Савинкова обрадовал главарей белой Казани. Не только для генерала Рычкова, но и для них Савинков был самым беспощадным врагом большевизма.
      Вечером у Рычкова сошлись высшие военачальники белых, а также мыльные, суконные, меховые тузы.
      Долгушин с любопытством присматривался к казанским финансовым воротилам и промышленникам.
      Багровые, желтые, белые физиономии, толстые затылки, бульдожьи челюсти. В зрачках искры электрического освещения, твердые, как слоновая кость, воротнички подпирают шеи, манжеты с дорогими запонками оттеняют кисти рук. Мыльный король так и излучает власть своих миллионов, суконный туз - крещеный татарин, похожий на черного курчавого барана во фраке, переполнен самоуверенной силой. Они сочувственно покачивали головами, добродушно улыбались, повторяли шепотом окончания фраз, сочно произносимых генералом Рычковым.
      - Солнце нашей близкой победы скоро озолотит священные купола матушки светлопрестольной Москвы, - говорил генерал.
      Взгляд Долгушина задержался на капитане Степанове: рыжее легкомысленное личико со вздернутым носиком, петушиный вид гуляки и бабника. "Экое ничтожество всесильный случай выбросил из революционного омута", - завистливо подумал ротмистр. Полковник Каппель слушал речь генерала, теребя свою французскую бородку. "Владимир Оскарович - не чета Степанову. С волчьей хваткой, умница". Рядом с Каппелем невзрачен и мелковат даже адмирал Старк - человек корабельной каюты.
      - Мы хотели бы послушать Бориса Викторовича, - закончил свою речь генерал.
      - Я поражен вашей медлительностью, господа! Я просто не понимаю, как вы позволили большевикам зацепиться за Свияжск? Почему панически бежавший противник не разбит? Пока вы разглагольствуете о будущем России, Учредительном собрании и прочих милых вещах - большевики оправляются от поражения. Тысячи добровольцев едут в Свияжск. Мне известно, что из Кронштадта на Волгу переброшены балтийские миноносцы. - Савинков повернулся к Старку: - Что вы тогда противопоставите морским орудиям, адмирал? Пассажирские пароходы общества "Кавказ и Меркурий"? А вы, Вениамин Вениаминович? Где ваша стремительная сообразительность? В Казани собрались тысячи офицеров, самые отборные люди - не солдаты, а командиры. Вместо того чтобы бросить эту силу на Свияжск, вы занимаетесь мобилизацией необученных мужиков. Созданная наспех, не имеющая дорогих для нее целей, мужицкая армия развалится при первых же серьезных ударах.
      Каппель, зажав в пальцы бородку, одобрительно кивал русой головой. Напряженное внимание и умная строгость полковника польстили Савинкову. Он уже говорил больше для него.
      - Еще не поздно разгромить, опрокинуть в Волгу красных. Пятая армия в Свияжске пока беспомощна, внезапным ударом можно захватить и Свияжск, и штаб Пятой армии. Мы сможем, мы обязательно сможем, - голос Савинкова зазвенел страстно и резко, - уничтожить Пятую армию. Я зову вас вперед, торопитесь, господа, торопитесь. Уходящий день за хвост не удержишь. Савинков вынул из карманов кулаки, разжал пальцы, оперся о стол. - У меня с Комучем теперь общие цели. Во имя их я распускаю Союз защиты родины и свободы. Почему я распускаю союз? Я веду войну только с большевиками и не хочу мешать тем силам, что могут восстановить Россию. Пусть восстанавливают ее на старых, новых или каких-либо других началах, Савинков загадочно улыбнулся, - я не буду мешать. Можете создавать новую Россию с какими угодно партиями, кроме большевиков. С любыми партиями, кроме большевиков, - повторил он. - Сам же я простым солдатом стану сражаться с красными. В батальонах полковника Каппеля, надеюсь, найдется место для рядового Савинкова? - скокетничал он, понимая, что Каппель принимает его слова как милую шутку.
      - Вот человек дела, не красных словес, - услышал Долгушин похвалу мыльного короля.
      Широкое лицо Рычкова расплылось от удовольствия; поводя головой, он объявил:
      - Справедливые упреки Бориса Викторовича мы воспринимаем как серьезное и своевременное предупреждение. Полковник Каппель, капитан Степанов и я сейчас разрабатываем план разгрома красных под Свияжском. Техническая, чисто военная сторона плана этого не представляет для вас интереса. А посему прошу, господа, отужинать...
      Долгушин пил дорогие вина, ел вкусные блюда и опять прислушивался, теперь уже к работающим челюстям, чавканью, хрясту, общему гулу самоуверенных, почтительных, злых, вкрадчивых голосов. Произносились тосты, позванивали бокалы, потели физиономии, порхали салфетки, щелкали портсигары.
      - Народной армии нужны оружие, обмундирование, провиант. Не забывайте про эти нужды, - обратился Каппель к суконному королю.
      - Биржа уже ответила повышением акций на вашу победу, - ответил суконный король.
      Со всех сторон к Долгушину летели отдельные фразы, обрывки фраз, намеки, смешки.
      - Ловко ввернул генерал Рычков фразу о правительстве мягкого сердца.
      - Восхитительная энергия ума!
      - А по-моему, краснобай, дерьмо собачье.
      - Вы Ваську Крестовникова знаете?
      - Мастер финансовых афер. Родного отца догола разденет. Начисто разорил пайщиков Промышленного банка.
      - Ну, это мы слышали.
      - Пайщики спросили Крестовникова: "Правда ли, что мы накануне банкротства? Мы страшно волнуемся". - "Не волнуйтесь, господа! Мы уже обанкротились..."
      - В условиях переживаемого момента приходится жертвовать благами свободы в пользу правопорядка...
      - "Возможна ли подводная война на Волге?" - спросили меня. "Она уже в полном разгаре. Красные так быстро бегут, что приходится догонять их на подводах".
      - Я бы всех наших златоустов, любителей повеличаться ради фразы - к большевикам! Пусть побрешут у комиссаров.
      - Развратили народ либеральные пустобрехи.
      - Сегодня утром я был у капитана Степанова. Ну, доложу вам, характер! Истинный полководец. Он смотрел на меня такими глазами, даже страшно стало.
      - Сопливый мальчишка! Отставной козы барабанщик...
      - В России теперь гуманные веяния. Цари вешали своих политических врагов, теперь их стреляют в затылки. Гуманизм побеждает...
      - Тише, предупреждаю вас...
      - А что, донесете?
      - Стыдитесь, милостивый государь!
      - Не растравляйте ран сердца. Вчера хуже младенца разрыдался на "Пиковой даме". Как оркестр грянул "Гром победы раздавайся", я навзрыд...
      - Теперь, как никогда, - спрос на людей стремительных и беспощадных. Только они спасут русскую нацию. Да, да! Нам нужна нерассуждающая стремительность.
      - Савинков - все же азартный игрок.
      - Совершенно верно, но вместо червонцев он ставит на кон собственную голову...
      - Не терплю блаженных оптимистов. И не верю, что со взятием Москвы исчезнут красные бесы...
      - С золотым запасом России, с помощью союзников, а союзники-то англичане, французы, чехословаки, всю Европу можно бросить на колени.
      - Союзники, союзники! Вчера Васька Крестовников для них попойку закатил - дым стоял коромыслом. Разошлись за полночь. А Васька этак горестно говорит: шуба на соболях исчезла. Кто бы мог подумать, союзнички...
      - Воры и подлецы! Исчезли человеческие единицы, остались одни нули...
      В раскрытых окнах виднелось нежное, как атлас, небо, тополя, темные от прошедшего дождя, стояли блистающими рядами; свежий воздух смешивался с запахами вина, табака, пота. У Долгушина закружилась голова, терпкая печаль сжала сердце. Фанфаронный многозначительный треп, легкомысленная болтовня, трещавшие как веселый костер, постепенно растравливали его ум. Легкая печаль разрасталась в злобную тоску: "Неужели эти самодовольные буржуа мечтают править Россией? Глухие и слепые ко всему, кроме наживы, они заменят нас, дворян? Как бы не так! Мы выбросим их, когда восстановим Россию".
      Устав от пьяной болтовни и спертого воздуха, он вышел на балкон: там, опершись на перила, курил Савинков: распаленный глазок папиросы освещал его губы.
      - И вы не вынесли глупостей, ротмистр?
      - Ужасно! - Долгушину захотелось излить свою тоскливую злость перед человеком, которого он не знал, но уважал и в душе побаивался.
      В наступивших сумерках их лица странно белели: над балконом клубились табачные дымки, уже погасли блиставшие дождевыми каплями тополя.
      - Действовать надо, не то все пропало, - заговорил Савинков. Невозможно надеяться на левых эсеров, пьянеющих от собственной болтовни и половинчатой политики. Вы человек действия, ротмистр?
      - Я бы хотел, Борис Викторович, участвовать в готовящемся походе на Свияжск. Буду полезным, потому что люто ненавижу красных.
      - Нам теперь необходимы лютые. Без лютости большевиков победить нельзя.
      На балконе появился генерал Рычков, тихо попросил:
      - Прошу пройти ко мне в кабинет, есть важные новости.
      В кабинете уже находились полковник Каппель, адмирал Старк, капитан Степанов, поручик Иванов. Адмирал вытирал платком вспотевшую шею, Степанов фыркал и сопел, Каппель и Иванов тихо, но нервно разговаривали о чем-то неприятном для поручика.
      - Только что стало известно, господа, - сказал Рычков, - на станцию Свияжск прибыли крупные политические деятели Совдепии.
      - Прекрасно! - рассмеялся Савинков. - Есть возможность ухватить за хвост этих красных деятелей. Не правда ли, Владимир Оскарович?
      - Крупный зверь - веселая охота, - тоже смеясь, согласился Каппель.
      - Второе известие из Самары, - продолжал Рычков. - Комуч приказывает немедленно отправить государственный золотой запас. За ним уже вышел пароход. Что вы думаете, господа?
      - Золото надо отправить в Самару, - быстро сказал Долгушин. - Чем дальше оно будет находиться от передовых позиций, тем лучше.
      - Золото - наша сила, а силы рекомендуется беречь. Я за отправку запаса в Самару, - поддержал ротмистра Савинков.
      - В таком случае завтра прошу осмотреть золото, драгоценности и засвидетельствовать их полную сохранность, - предложил генерал Рычков. История не простит нам, если мы без должного пиетета отнесемся к такому исключительному событию, как переброска золотого запаса России...
      - История - баба распутная. Она забывает события поважнее, - сострил Савинков.
      Государственный золотой запас России накапливался на протяжении столетий.
      В горах Урала и Акатуя, в ленских, бодайбинских, алтайских чащах, на золотых приисках, серебряных рудниках, в платиновых шахтах бренчали кайлами и кандалами русские люди.
      Крепостные мужики, декабристы, народовольцы, мыслители и поэты, бандиты и убийцы, политики и казнокрады в каторжных рудниках пополняли золотой запас империи. Они мокли под северными дождями, задыхались на пятидесятиградусных морозах, спали в замшелых землянках, ели впроголодь черный хлеб, мерли от цинги и шпицрутенов, - на смену приходили новые поколения.
      Жильное и рассыпное золото переплавлялось в слитки и укладывалось штабелями в тайных хранилищах. Редкие по красоте, по причудливости форм самородки попадали в коллекции империи. Но государственный запас пополнялся не одним золотом и серебром.
      Редчайшие алмазы, рубины, густые и алые, как вино, дымчатые топазы, александриты, меняющие свой цвет, изумруды, зеленые, будто молодая трава, жемчужины южных морей, кубки и чаши, перстни и ожерелья, украшенные драгоценными камнями, находили приют в сокровищницах запаса.
      Старинные иконы, картины великих живописцев, хрустальные изделия, оформленные в золотые оправы, золотые кувшины и кубки, одетые хрусталем, ларчики из слоновой кости, малахитовые шкатулки, изузоренные паутиной причудливой резьбы, сервизы севрского, китайского, японского фарфора, ограненные, ошлифованные, отполированные безделушки - прекрасные в своем совершенстве, библии в переплетах, сияющих, как райские врата, кинжалы, похожие на кресты, и кресты, массивные, словно старинные мечи, были в кладовых запаса.
      Сокровища покоренных царств, княжеств, ханств, подарки императоров и королей, президентов, временных и пожизненных властелинов разных стран и разных народов, удивительные находки из разрытых гробниц, дары земных недр, морских глубин, плоды гениального воображения - все, что имело непреходящую ценность и красоту, оседало в государственных тайниках империи Русской.
      Золотой запас был символом ее величия, военной мощи, неиссякаемости, и был он безбрежен, как сибирская тайга, как среднеазиатские пустыни. Из этого запаса можно было взять десять, сто, тысячу пудов золота, но невозможно было растранжирить его полностью.
      На второй год мировой войны царское правительство решило упрятать государственные ценности от случайностей и превратностей времени. Нужно было надежное место - им оказалась Казань.
      Старинный город на Волге отвечал всем условиям для хранения запаса. Казань находилась в центре страны; со столицами ее связывали водные и железнодорожные пути. Казанский банк считался одним из лучших в России. И вот кладовые банка стали наполняться драгоценными грузами. Из губернских казначейств, из царских сокровищниц в Казань свезли драгоценности, золото, платину, серебро, монеты, денежные ассигнации.
      После Октябрьской революции в Казань продолжали вывозить ценности из западных и центральных губерний. В кладовых банка нашлось место и самородкам Горного института, и ценностям Палаты мер и весов. К весне восемнадцатого года здесь было сосредоточено восемьдесят тысяч пудов ценностей.
      Борис Савинков, генерал Рычков, полковник Каппель, капитан Степанов, адмирал Старк, ротмистр Долгушин, поручик Иванов спустились в подземелья банка. Стены вечной кладки, цементированные полы, потолки, бронированные двери, сложная система затворов и замков надежно укрывали ценности.
      У золотой кладовой их ожидал финансовый контролер - большеголовый, лысый человечек с физиономией, как бы застегнутой на незримые кнопки. Замшелый, затхлый - он словно родился из плесени подвалов и никогда не видел божьего света. Контролер открыл стальную дверь.
      Вдоль правой стены громоздились деревянные ящики, у левой - штабеля брезентовых мешков; сургучные, с двуглавыми орлами печати были кое-где сломаны. Разномастные мешки и ящики не вызывали в Долгушине благоговения, он небрежно слушал деревянный голосок контролера:
      - В данных ящиках хранится российская золотая монета. Вышеозначенных ящиков шесть тысяч пятьсот семнадцать штук. Российская монета также размещена в одной тысяче восьмистах трех двойных и восьми одинарных мешках. Оной золотой монеты здесь на общую сумму четыреста девяносто девять миллионов четыреста тридцать пять тысяч сто семьдесят семь рублей пятьдесят копеек. - Долгушин успел запомнить одни копейки. - Дальше двести двадцать ящиков, шестьсот пятьдесят семь двойных и одинарных мешков с иностранной монетой на общую сумму в пятьдесят пять миллионов девятьсот шестьдесят три тысячи триста девяносто пять рублей сорок девять копеек...
      В памяти Долгушина опять улеглось только сорок девять копеек. Он просто не успевал запоминать астрономические цифры, небрежно произносимые финансовым контролером. Контролер осторожно снял с одного ящика крышку. В слабом свете замерцали гладкие диски.
      - С дисками или кружками имеется семь ящиков. Данный ящик поврежден при перевозке и требует замены. Здесь же, - хилая, с прыгающими пальцами ручка контролера уткнулась в груду почтовых посылок, - здесь хранятся золотые полосы, из коих чеканятся червонцы. Оных в наличии двадцать шесть единиц. Я должен, я обязан предупредить, что многие ящики и мешки пришли в негодность. Их следует заменить новыми, установленными по закону, с пломбами и печатями соответствующего образца, - скучные слова сыпались из ротика контролера.
      Он шагнул в глубь кладовой, зажег новую лампочку. Пыльный свет упал на кучи золотых, искрящихся монет. Монеты невольно притягивали взгляды.
      - А здесь собрана дефектная монета. От длительного хождения она потеряла частицы металла и требует переоценки. Тут мы имеем русские червонцы, американские и мексиканские доллары, британские гинеи, французские луидоры, итальянские лиры, японские иены, шведские кроны, ирландские дублоны, немецкие марки и другие, и прочие, и тому подобные курсовые единицы, - потрескивал голосок контролера.
      В глазах Долгушина рябило от двуглавых и одноглавых орлов, полумесяцев, рыцарских крестов, хризантем, лотосов, львов с поднятыми лапами, профилей императоров, цариц, королей, президентов, завоевателей, корон и гербов, от всевозможных символов призрачной власти, наглого тщеславия, истлевшей славы, незаслуженного величия.
      Маслянистый золотой отблеск играл в голубоватых глазах капитана Степанова; рыжее личико разрумянилось, руки дрожали.
      Генерал Рычков кряхтел и сопел, стараясь своим добропорядочным видом показать равнодушие к золоту.
      Адмирал Старк с его любовью к аккуратности и порядку был возмущен безобразным хаосом в золотой кладовой. Его оскорбляли и поломанные сургучные царские орлы на ящиках и мешках. Революции революциями, а золото золотом.
      Невероятное количество золотого металла подавляло поручика Иванова. Перед ним струился золотой мираж, и было страшно - как бы мираж этот не испарился из зыбкого мирка, в котором жил недавний красный военспец.
      Полковник Каппель думал, что мог бы обуть, одеть, вооружить свои батальоны. Мог бы купить пушки, пулеметы, снаряды, все, чем взрывают, убивают, кромсают противника. О том, что он использовал бы русское золото против русского народа, полковник не думал.
      Савинков скептически улыбался. "Слишком много золота. Даже для такого человека, как я". Сквозь пальцы Савинкова просочились английские и французские миллионы: он брал и бросал золото на заговоры и мятежи, но деньги никогда не отягчали его жизни.
      Долгушину самым интересным человеком показался финансовый контролер. Заплесневелый карлик будто преобразился: зябкие пляшущие пальчики расправились, зеленые глазки лучились, хрупкая голова покачивалась. Всем своим взъерошенным видом он утверждал: "Я, один я знаю, что такое золотой запас. Как вы будете без меня учитывать эти чудовищные груды золота?"
      - Вы давно работаете финансовым контролером? - поинтересовался Долгушин.
      - Я состоял при государственном запасе еще в царствование его императорского величества Николая Второго. Я буду состоять при запасе, в чьих бы руках он ни находился. - В голосе контролера звякнула удивленная нотка. - Но, господа, я не думаю, что вы станете осматривать серебряную кладовую. Там самое обыкновенное серебро. Тридцать тысяч пудов на общую сумму... - контролер опять выстрелил длиннейшей очередью цифр.
      - Мы взглянем еще на драгоценности, - сказал генерал Рычков.
      Контролер открыл новую дверь: все столпились перед оцинкованными широкими столами.
      Долгушин уже не мог сосредоточиться на одном ящике или мешке с сургучными царскими орлами: внимание раздваивалось.
      Мягко поблескивали пояса, сотканные из жемчужных нитей, фиолетовые, зеленые, кровавые искры перебегали по золотым чашам, по веерам, усыпанным бриллиантами. Лучились полосатые звезды, ордена, медальоны, табакерки, трубки из нефрита, из янтаря, из слоновой кости. Изумрудные кружева на чайных сервизах, алмазные грани безделушек и сувениров утомляли глаза. Сознание притуплялось от всех этих груд человеческого тщеславия и прихотей.
      Скрипучий голос контролера вывел Долгушина из оцепенения:
      - Кроме царских и музейных коллекций здесь хранятся платина, алмазы, сапфиры, карбункулы, бериллы Горного института, Палаты мер и весов. Здесь же коллекция золотых блюд и кубков русских князей, миллионеров, дворян, редчайшие собрания золотых самородков генерал-губернатора Восточной Сибири. Я не могу сообщить общей стоимости означенных вещей, ибо они числятся отдельно от государственного запаса...
      - Им нет цены, - весело сказал Савинков.
      - Все имеет свою цену! - Контролер присунулся к поручику Иванову. Тихо, чтобы никто не слышал, пробормотал: - Положите на место бриллиантовое кольцо, господин поручик. Государственные ценности на сувениры не раздаются. Положите, умоляю вас, иначе я закричу...
      - Твое золото - твое молчание, болван! - тоже шепотом ответил поручик.
      21
      Ядреное, ясное утро с петушиными вскриками, собачьим брехом вставало над Высокой Горой. Из печных труб вздымались спирали дымов, дышали росой капустные кочаны, пауки разносили по воздуху невесомые нити. Рощи темными островками плыли в желтых полях, подсолнухи повертывались к солнцу, в омутах раскрывались желтые мясистые цветы кувшинок. На станции Собакино пофыркивал белый бронепоезд, полевые орудия, прикрытые березовыми ветками, добродушно дремали...
      В это же время в полуразрушенном сарае Азин и Шпагин корпели над военной картой.
      - Северихин овладевает станцией Собакино. Кавалерийский эскадрон Турчина, помогая Северихину, атакует противника с левого фланга, - говорил Азин, водя карандашом по карте.
      - У противника тройное преимущество в силах. Он может легко уничтожить броневиками и пехоту Северихина, и конницу Турчина. Белые броневики укрываются вон там и вот тут, - показал цигаркой на карту Мильке.
      - Если будем канителиться, броневики могут оказаться вон там и вот здесь, - перебил его Азин. - В резерве у меня есть Национальный батальон Дериглазова, в случае необходимости я...