Карина Шаинян. Мы мечтали

– Побежала, побежала! – азартно вскрикнул длинный как жердь, черный от загара фермер.

Китаец за рулем вздрогнул, и машина опасно вильнула. Вик вытянул шею в окно. По обочине пронеслась крупная рыжеватая птица на голенастых ногах. Суматошно захлопав крыльями, она нырнула в сторону – пестрые перья тут же слились с желтоватой травой. Вик отвернулся, жалея, что не успел включить цифровщик – мелочь, но, может, любителям природы пригодилась бы.

– Сообразила наконец! – хмыкнул длинный. – Как здесь пахать перестали, так они расплодились… Глупая птица: здоровая как конь, дури – по горло, а летать толком не умеет.

Дрофа скрылась из виду. Вик чихнул и закрыл окно. Ноздри забиты пылью, фермерский грузовик прыгает на ухабах так, что желудок вот-вот выскочит… Нет, вряд ли запись кто-нибудь купил бы. Ему не везло с оцифровками: обязательно какая-нибудь мелочь все испортит, не жара – так комар в руку вцепится. Хотя не в комарах, конечно, дело. Вон Глеба-Большого в Саянах жрали так, что он почесаться не успевал, а по его съемкам полсотни человек в день ходит.

Они были странник-сквоттеры. Странник – и от «странствовать», и от «странно». Найти необычное место. Обжиться. Прочувствовать. Стать своим. Сделать оцифровку, создать новую чувствилку, по которой, возможно, потом будут ходить сотни людей, дуреющих от скуки в заново отстроенных по единому шаблону городах. Странник-сквоттеров можно встретить в монастырях и заброшенных деревнях, в джунглях, в пустынях, на антарктических станциях.

Глеб-Большой говорил, что их предками были берлинские хиппи, нелегалы из Тибета и гватемальские партизаны. Глеб-Большой жил на маяке, крокодиловой ферме, в замке на Луаре. В плавучей деревне морских цыган. На заброшенной вилле кокаинового короля, где в пробитые минометами дыры в стенах заходили лягушки, а то и кто-нибудь покрупнее…

Глеба считали лучшим. Большинство записей, как ни старайся, какой навороченной аппаратурой ни пользуйся, – всегда разочаровывают. Вроде и был там, видел своими глазами, ощутил на собственной шкуре – а все же что-то не то. Уж как извращались в Голливуде – и все равно ничего не выходило. Сделать достоверную чувствилку – великое искусство. Мало кто умеет это. Глеб – умеет.

Конечно, это была идея Глеба – пожить на заброшенном космолете, легендарном «Аресе», первом и последнем транспорте, доставившем людей на Марс. Лучшая идея за последние несколько лет. Вик искал в себе следы радости, но радости не было. Корабль не звал его. Корабль обживать не хотелось.

Грузовик притормозил, переваливаясь через «лежачий полицейский» перед перекрестком. От грунтовой дороги налево уходила древняя бетонка. У развилки стояла будка; жестяной козырек над входом уныло поскрипывал на ветру. Вдалеке виднелись серые кубы каких-то зданий.

– Больниця, – сказал китаец. Его мускулистый затылок под короткими волосами собрался в напряженные складки. Долговязый поморщился и сплюнул.

Сквозь щели между дорожными плитами пробивались чахлые кусты. Рядом с серой от пыли будкой охраны качался ржавый шлагбаум. На шум машины неожиданно выглянул солдат с автоматом наперевес, проводил машину скучающим взглядом и снова скрылся за фанерными стенами. Вик покрепче вцепился в поручень, чтобы не свалиться с сиденья на очередной яме, и стал смотреть вперед, туда, где на горизонте уже виднелся Корабль.

Когда-то они мечтали. Они читали с фонариками под одеялом, липли к экранам, представляли себя в экипаже, среди первых колонистов… Первая Марсианская была невозможным чудом, прыжком в отъезжающий поезд. Наверное, все предчувствовали, что скоро сладкая жизнь закончится, обратится в прах. Хотели разрядиться в короткой, но глобальной вспышке, прежде чем уйти со сцены. Воплотить детскую мечту, ту, что не давала покоя. Все понимали, что времени осталось – в обрез.

Они успели. В смутное время, когда, казалось, все человечество попряталось по норам, истерически наслаждаясь тающими хомячьими запасами, нашлись люди, которые смогли посмотреть вверх. Нашлись конструкторы, астрономы, физики; встала с одров старая гвардия, десятилетия проработавшая на Байконуре и в Плесецке… Нашелся экипаж: Ахметов – биолог, врач, Терпугов – геофизик, Антипов и Вонг – пилоты. И капитан Крылов, огромный, веселый, с громыхающим голосом, с сумасшедшим огоньком в глазах – настоящий герой из зачитанной до дыр приключенческой книжки. Вик с детства знал их имена наизусть. Он мечтал.

Корабль, напичканный автоматикой, вернулся на Землю. Экипаж – нет. Весь мир обошел посмертный снимок капитана Крылова: пятнистое, оскаленное, заросшее буйным волосом лицо. Фотографии тела пилота Вонга в сеть так и не попали: никто не решился выложить. А трое других вовсе остались на Марсе… Видео восстановить не удалось. Неповрежденной оказалась только одна из первых записей-чувствилок – слабая, неполная, не дающая ответа ни на один из тысячи вопросов. Там тоже была степь. Бесконечная красноватая степь под маленьким злым солнцем…

В корабле собирались устроить музей, но вскоре стало не до того. Он так и остался дико торчать посреди степи; дожди и песок годами сдирали с него окалину, вылизывали бока, и теперь он был виден издали – сверкающая на горизонте точка, постепенно превращающаяся в стоящий на ребре, ослепительно горящий под лучами солнца диск.

– Видал, полировочка? – подмигнул долговязый. Вик кивнул. – Только не помогла она им… А нечего человеку лезть куда не просят! По мордасам его, по мордасам! Верно, Леха?

Китаец неопределенно качнул головой и вдруг остановил машину.

– Дальше не проехать, – сказал он и отвел глаза. Вик подхватил рюкзак и спрыгнул в колею.

– Спасибо, что подвезли, – сказал он. Китаец кивнул и налег на руль, разворачивая грузовик. Долговязый приветливо помахал рукой.

– Напрямки иди, не потеряешься, – выкрикнул он, и машина, поднимая клубы мелкого песка, поехала прочь.

Рыканье грузовика постепенно стихло, сменившись треском кузнечиков. Впереди блистал диск корабля, и к нему вела наезженная грунтовка. Вик оглянулся. Позади дорога была точно такой же, не хуже и не лучше – пыльная и колдобистая. Он пожал плечами и зашагал вдоль отчетливых следов шин.

Странник-сквоттеры расположились в десятке палаток между рекой и кораблем, прикрывавшим их от ветра. Странно – Глеб звал пожить на корабле, а не рядом с ним. В лагере было тихо, все казались пришибленными и слегка испуганными. Полузнакомые девчонки из Питера вяло возились у костра. Сквоттеров было немного, человек пятнадцать, но все они сливались в какую-то болотистую, копошащуюся массу – как колония паразитов, облепивших чудное растение.

Озадаченный Вик помахал рукой Андрею, который возился с удочкой. Тот равнодушно кивнул и снова уткнулся в снасти. Было душно, как перед грозой; мглистое от жара солнце трамбовало степь. Вик покрылся липким потом, и ему мучительно захотелось умыться. Он сбросил рюкзак на краю лагеря, пересек узкую, в два ряда, лесополосу и подошел к реке. Вода была медленная, с гладкой, как зеркало, поверхностью; она лежала в плоских берегах, словно забытая в бурьяне сизая жестяная лента. Лагерь отсюда походил на поселок беженцев. Вик поплескал в лицо водой и отправился искать Глеба.

Большой нашелся в тени стены. Он сидел, привалившись к гладкому металлу, почти скрытый полынью. Лица не рассмотреть за маской чувствилки – Большого можно было узнать только по широченным плечам и знаменитым патлам. Рядом на костерке булькал котелок с пахучим варевом. Вик кашлянул.

Большой снял маску и с силой потер бледное лицо. Взглянул сквозь Вика, витая где-то очень далеко.

– Не слишком у вас тут весело, – заговорил тот. – Случилось что-то?

– А? Да… Нет, все нормально, – рассеянно откликнулся Большой. – Приехал, значит…

Вик покосился на чувствилку в надежде разглядеть этикетку диска – если уж Большого так зацепило.

– Что смотрел? – не выдержал он.

– А? Первую Марсианскую. Видел? – Глеб вытащил диск.

Вик опешил. Кто ж не видел Первую Марсианскую? Зачем бы они вообще здесь собрались, если б не Первая Марсианская?

Большой ухмыльнулся.

– Сколько тебе тогда было? Восемь?

– Десять, – машинально поправил Вик.

– И с тех пор наверняка не пересматривал, – мрачно заметил Глеб и отшвырнул диск в сторону.

– Не пересматривал. Это срочно? Что здесь творится? – не отставал Вик. – Или вы просто обкуренные все?

– Не больше, чем обычно, – фыркнул Глеб.

– Хорошо. А почему тусуетесь снаружи? Я же тебя знаю – любой клоповник за два дня обживаешь.

– Не хотят. И я не хочу. Все-таки там семь человек умерло.

– Когда это тебя останавливало? Или Андрюху? Он вообще в склепе под Манагуа жил, извращенец.

– А ты загляни туда. Походи. Потом поговорим.

– Что, настолько все плохо?

Глеб пожал плечами, сердито помешивая в котелке. А Вик вдруг полностью потерял нить разговора, потому что увидел Женьку.

Она почти не изменилась – маленькая, смуглая, встрепанная, увешанная феньками и бусами. Огромная пестрая шаль охватывала ее плечи и свисала на груди странными толстыми складками, которые Женька почему-то бережно поддерживала. Двигалась она непривычно: плавно и осторожно, будто держала в руках хрупкую драгоценность.

– Мы мечтали, мы мечтали, наши пальчики устали… – пропел Глеб, перехватив взгляд Вика.

– Пошляк. Она одна приехала?

– Оставь, ей сейчас не до тебя.

Вик присмотрелся и не поверил своим глазам.

– Женька! – завопил он. – Тебя все-таки захомутали!

– Не дождетесь, – ответила Женька, подходя ближе. – Данька, познакомься с глупым дядей…

Данька, уютно устроенный в шали, обозрел Вика огромными глазами и наладился было зареветь, но, к счастью, передумал. Глеб налил в тарелку супа, выскреб из углей пару печеных картофелин.

– Давай подержу, – предложил он. Женька благодарно кивнула. Глеб аккуратно подхватил крошечное тельце, и младенец тут же с наслаждением вцепился ему в патлы. Женька хихикнула и разломила картофелину.

– Чтоб мы делали без дяди Чена, – пробормотала она с набитым ртом и захрустела огурцом.

– Фермер здешний нас подкармливает, – объяснил Глеб, осторожно высвобождая бороду из цепкой хватки Даньки, и вдруг спросил: – Ты отличишь одного китайца от другого?

Все рассмеялись.

– У Глеба теперь пунктик на китайцах, – сказал Андрей. – Как дядя Чен здесь появился, всех спрашивает…

– А все-таки? – не отставал Глеб.

– Ну, если знакомые, – промямлил Вик.

– Незнакомые, – оборвал Глеб. – По фотке, например. Можешь сказать, где один и тот же человек, а где два похожих?

– Нет, конечно, – пожал плечами Вик. – Да и не только с китайцами так.

– Вот то-то же, – загадочно изрек Глеб и замолчал.

Собравшийся на обед народ постепенно разбредался. Женька растянулась на траве, уложила Даньку на живот и закрыла глаза. Вик сложил остатки картошки в котелок и отставил в сторону.

– А откуда дровишки? – спросил он.

– М? – рассеянно прогудел Глеб.

– Откуда бабло? Или дядя Чен кормит из высших соображений?

– Милосердие Будды бесконечно… Немного оттуда, немного отсюда… батрачим потихоньку…

– Батрачите, – сочувственно покивал Вик. – Надрываетесь.

В проходе между палатками на длинных, как у богомола, ногах вышагивал тощий парень со светлой бородкой. Голова его была обмотана на манер чалмы футболкой, а в руке исходил паром пузатый заварочный чайник. Вид у парня был совершенно отсутствующий. Выбравшись из паутины растяжек, он присел на корточки рядом с лежащими в траве девчонками из Питера и, не выпуская из рук чайника, уставился в пространство.

Все выглядело совершенно нормально. И совершенно Вику не нравилось.

– Говорят, цивилы дали тебе большой заказ, – тихо сказал он.

– Говорят, что в Камбодже кур доят, – огрызнулся Глеб.

– В Москве, – поправил Вик. – В Москве кур доят.

– Какая разница! – рявкнул Глеб.

– В больницу меня дядя Чен отвез, – рассказывала Женька, мягко покачивая Данила. – И Чарли со мной поехал – сказал, что ходил на курсы первой помощи и, если что, сумеет принять. – Женька засмеялась. – Только толку от него было немного. Затащил меня к заброшенному корпусу, чуть дверь не выломал, охраны набежало – не продохнуть… если бы дядя Чен не вмешался – неизвестно, чем бы дело кончилось.

– Что за Чарли?

– Ну, тот англичанин, – невнятно пояснила Женька. – Или шотландец?

– Откуда он здесь взялся?

– Не помню. Чарли, – заорала Женька, – откуда ты взялся?

Парень с чайником остановился и покачался на носках, задумчиво вглядываясь в фарфоровые глубины. Наконец его осенило; лицо озарила слабая улыбка.

– Фром Глазго, – крикнул он.

– Из Глазго, – бесполезно перевела Женька.

– О господи, – сказал Вик и повалился на спину.

– У них там считают, что Первая Марсианская – фейк. Он приехал за доказательствами…

– Нашел? – усмехнулся Вик, глядя, как шотландец – с чайником в одной руке и чашечкой в другой – медитирует на стену корабля. Чарли отпил из чашки, вытряхнул остатки заварки в траву и снова застыл, скользя глазами по гладкой поверхности. Доказательства ему…

Вик вдруг вспомнил охранника у будки, провожающего машину подозрительным взглядом.

– Что за заброшенный корпус, которому охрана нужна? – спросил он. – Что они там сторожат, интересно?

К его удивлению, Глеб вдруг смутился, разве что не покраснел.

– Ничего интересного, – пробурчал он в бороду.

– Ну, конечно, раз ты пролезть не сумел – так ничего интересного, – так же тихо ответил Андрей.

– Я и не пытался, – буркнул Глеб.

Вик недоуменно следил за этим диалогом. Похоже, Глеб что-то скрывал, причем серьезное: обычно о его приключениях знали все.

– Наркоту? – подумав, предположила Женька. – Сам знаешь, какие тут места.

– Знаю. Сиди себе на экологически чистой травке…

– Говорят, там психушка была, – вмешался Андрей.

– Хочешь сказать, что я рожала по соседству с дурдомом? – возмутилась Женька.

– Да нет, – сник Андрей. – Ее закрыли давно. Там сейчас вообще ничего нет.

– Ничего нет… а охрана с автоматами – есть.

Вик начал задремывать. Жара стала совсем невыносимой, марево сгущалось в тучи, и где-то вдалеке уже рокотал гром. Он приближался неестественно быстро. Очнувшись, Вик сообразил, что грохочет грузовик, подпрыгивающий на пыльных ухабах. Андрей приподнялся на локте и поглядел на дорогу.

– Дядя Чен приехал, – сказал он. – Странно. Только позавчера здесь был.

Лысая голова дяди Чена походила на печеное яблоко – круглая, коричневая и сморщенная. Видно было, что старик часто и охотно улыбается – от уголков глаз веером расходились веселые морщинки. В его лице читалось что-то родное, будто китаец и правда был давно позабытым добрым дядюшкой. Но сейчас фермер выглядел серьезным. Он отозвал Глеба в сторону и тихо заговорил.

– Народ, там в кузове яблоки, разгрузите… – закричал Глеб. – Чепуха какая-то, – громко сказал он, вернувшись. – Спрашивает, не видели ли мы чужих. По всей степи кого-то ищут. Говорит – армия. Говорит – скоро до нас доберутся, и лучше, если мы ничего не будем знать.

– Что не будем знать? – спросил Вик.

– А вот этого он не сказал. Странно все это… – неестественно тонким голосом проговорил Глеб.

Вик посмотрел на дядю Чена. Он боком сидел в кабине своего грузовичка и смотрел, как сквоттеры таскают к костру мешки. Над лобовым стеклом тихо звенели на сквозняке колокольчики, шевелились красные ленточки и амулеты. Дядя Чен улыбался и мелко кивал. Глеб крякнул, взвалил мешок с яблоками на спину. Между бровями Большого пролегла глубокая складка. Испугался он, что ли… Но с чего бы вдруг – армии до нас нет дела, а нам – до армии. Боится, что погонят? Вряд ли… сколько здесь уже лагерь стоит? Хотели бы – давно поперли. Что-то случилось, и Глеб, похоже, догадывается, что именно…

Вик вгляделся в степь, и ему показалось, что далеко-далеко видна рассыпавшаяся вдоль горизонта цепь солдат. Они кого-то искали. Кого-то, кто знает, что находится в заброшенном корпусе больницы, внезапно сообразил он.

Гроза налетела на лагерь без предупреждения и принялась хлестать тугими жгутами ливня. Отсиживались в палатке, но ясно было, что сухими им не остаться. Над степью непрерывно гремело; дважды молнии били по кораблю – слышалось шипение и запах раскаленного металла. Теперь Вик сообразил, почему никто не воспользовался тенью «Ареса», которая могла бы защитить от солнца.

Внезапно полог палатки взлетел вверх, и в тамбур, пригибаясь и закрывая собой ребенка, просунулась Женька.

– Мою палатку снесло! – проорала она, смахивая с лица потоки воды. – Вот, успела спасти!

Она швырнула Андрею сверток одеял и нырнула следом. Парни подвинулись, освобождая место, и Вик тут же угодил задом в подтекшую под стену лужу.

– Переночую у вас? – спросила Женька, озираясь и отжимая волосы. – Хотя вас тоже сейчас зальет.

– Может, на корабле? – неуверенно предложил Андрей. – Там хотя бы сухо.

Глеб покачал головой, но ничего не сказал. Женька покусала губу.

– Неохота… – протянула она. – А, Данька?

Данька чихнул, и на Женькином лице проступила тревога.

– Сыро здесь, – сказала она, поежившись. – Поможете перебраться?

Воздух на корабле был неподвижным и мертвым, с еле заметным душком застарелого пота, давно не мытого мужского тела. Слишком много металла, пластика, галогенового света, белых, не потускневших за десятилетия поверхностей. Шаги порождали дребезжащее эхо. Вик вдруг сообразил, что попал на корабль первый раз с тех пор, как приехал, – ну и сквоттер! Любопытство шевельнулось и притихло, подавленное ощущением неуместности. Что ж, теперь он хотя бы понимал, почему все так и сидят по палаткам, даже не пытаясь устроиться внутри. Навстречу из белых недр корабля вынырнул хмурый, почти рассерженный Глеб. «В капитанскую, сюда», – негромко распорядился он.

За спиной заворочался и тихо захныкал Данька. Вик толкнул дверь – она легко подалась, и тут же автоматически зажегся свет. В капитанской каюте все тоже было белым, как в больничной палате, блестящим, неживым, и странным, почти пугающим казался запах пота, который чувствовался здесь сильнее. Но в углу крепилась койка, и на ней лежал тонкий продавленный матрас. Вик бросил на него спальник, стараясь не думать о том, что именно здесь, скорее всего, умер капитан.

– Н-да, – сказала Женька, оглядевшись. – Ну ладно, одну ночь вытерплю.

Через полчаса все-таки удалось загнать Глеба в угол. Слухи о большом заказе не давали Вику покоя: он знал, что, несмотря на уговоры, Глеб избегал связываться с крупными конторами, и такая смена принципов почему-то тревожила. Да и любопытно было: что ж за заказ такой, что Глеб не устоял…

– Ладно, – сдался наконец Большой. – Как бы тебе объяснить… В общем, пришел ко мне один хрыч и заявил, что ничего не было. Не пялься, Первой Марсианской не было. Запись – полная лажа.

– Мало ли кто чего говорит, – пожал Вик плечами. – Тоже мне новость. Ты сам сколько на форумах бился. Возьми Чарли – он вообще был уверен, что приедет, снимет декорацию и свалит!

– Так хрыч сильно не простой. Такой… с погонами. В общем, трудно было не поверить.

Вик схватился за голову. То-то Глеб все вопли о подделке игнорирует, отмалчивается, – а раньше рубашку на груди рвал. Его, наверное, давно зацепило – неувязки, не заметные нормальному глазу, Глеб видел насквозь. То ли кинестетика слишком хорошая – тридцать лет назад таких цифровщиков не было даже у военных. То ли показался подозрительным запах воздуха в скафандре. Черт разберет Глеба, как он это делает и как понимает…

– Подожди, – сообразил наконец Вик. – А от тебя этот, с погонами, чего хотел? Зачем ему тебе рассказывать?

Глеб тяжело вздохнул.

– Они собираются раскрутить запись заново… только вот за двадцать лет в чувствилках стали разбираться лучше и лажу могут просечь. Так не мог бы я ее подредактировать…

– И ты согласился? – обалдел Вик. – Ты поэтому здесь торчишь?! Вдохновляешься, мать твою?!

– Остынь…

– Я полжизни мечтал о второй, – проговорил Вик. – Я полжизни мечтал о второй, как идиот, а ты собираешься делать идиотами других…

– А что я должен был делать?! – заорал Глеб. – Если все узнают, что первая – фальшивка, второй уже точно не будет, придурок! Визжать на всю сеть, что Первая Марсианская – сплошной фейк? Ты бы так сделал, да?

– Это было бы честно, – тихо ответил Вик. В голове у него царил сплошной сумбур. Что у него в жизни было настоящего? Мама, собака и бледная, полная лакун копия знаменитой записи… Да дурацкое странник-сквоттерство, в которое он, бездарь, влез вслед за Глебом. Мама давно умерла. Собаку еще раньше поймали и съели бомжи. А запись – осталась… и Глеб – вот он, стоит, намотав патлы на кулак, и смотрит куда-то в сторону.

Между горизонтом и свинцовыми тучами очистилась полоска неба, и оттуда били красные закатные лучи. Глеб молчал, щурился на солнце.

– Понимаешь, какое дело, – наконец проговорил он. – Тут такое дело…

– Да какое дело? – Вику хотелось плакать. – Вранье сплошное… Я портрет капитана на стене держал… идиот…

– Понимаешь… – замялся Глеб. – Запись, конечно, лажа. Только не вся.

Устроившись в капитанской каюте, Женька собралась было послушать музыку, но передумала: надевать наушники почему-то показалось опасным. Ей было не по себе в пустом корабле. Женька чувствовала себя одинокой и несчастной; все чудились какие-то шорохи, постукивания, будто заброшенный корабль жил своей тайной жизнью. И Данька тоже беспокоился, капризничал, то и дело принимался реветь. Женька начинала бояться, что он заболевает. Уложив сына на койку, она включила в каюте весь свет, плотно прикрыла дверь и легла, надеясь подремать.

Кто-то шел по коридору. Кто-то ужасный шаркал, охал и сопел, звуки прорывались сквозь дрему, складывались в картинки – огромный леший подкрадывался к парализованной сном Женьке. Испуганно захныкал Данька, и это наконец вывело ее из муторного оцепенения. «Эй, кто здесь?» – окликнула Женька. Никто не отозвался, но звук шагов затих, будто кто-то прятался на корабле. И этот запах… нет, уже вонь. Женька встала, взяла Даньку на руки и отошла в глубь каюты, напряженно прислушиваясь и жалея, что дверь нельзя запереть.

Снова раздались шаркающие шаги, теперь – совершенно отчетливые. Женька застыла от ужаса, все крепче прижимая к себе сына, и уставилась на дверь. Ей очень хотелось подпереть ее чем-нибудь, но от страха девушка не могла сдвинуться с места. Шаги приблизились и затихли. Теперь Женька была уверена, что кто-то стоит перед каютой. «Кто здесь?» – повторила она, и тут дверь распахнулась.

На пороге стоял капитан Крылов. Он уставился на Женьку безумными мутными глазами, раскрыл беззубый рот, собираясь что-то сказать, – и тут Женька зажмурилась и завизжала.

Уже стемнело, а они так и сидели под боком «Ареса». Неизвестно, о чем думал Глеб. Может, о том, что честнее – говорить правду или создавать мечту. Вик же размышлял о Первой Марсианской. Было? Или не было? Ложь? Правда? Мертвое лицо капитана, заросшее нечистой бородой, – фальшивка? Бесконечная марсианская степь, холод, пугающая легкость в ногах – подделка?

Дикий визг, чуть приглушенный стенами, оборвал поток мыслей. Отчаянно зарыдал младенец. Ступор прошел, и Вик, сшибая на пути какую-то посуду, бросился к «Аресу». Отшвырнул с дороги бегущего туда же подростка, столкнулся у входа с Глебом и вслед за ним взлетел по трапу. Они успели вовремя: Женька, совершенно невменяемая, вывалилась им на руки из каюты. Губы у нее побелели, глаза в свете фонаря были как плошки. Она тряслась и всхлипывала – неслышно за воплями побагровевшего от натуги Даньки. Подхватив Женьку под руки, Вик с Глебом кое-как свели ее вниз по трапу и бросились разводить костер. Потоптанный подросток сунул к перекошенному Женькиному рту кружку с водой.

Андрей качал на руках Даньку и гудел в темпе похоронного марша какой-то древний рок-н-ролл. Как ни странно, младенца это успокаивало; он еще пару раз всхлипнул и затих. Женька немного пришла в себя, взяла в руки кружку. Зубы застучали об край, когда она попыталась пить; Женька закашлялась, отставила кружку в сторону.

– Кажется, я видела призрака, – чуть заикаясь, сказала она.

– Какого призрака?!

– Крылова… Капитана Крылова…

Женька спрятала лицо в ладони и снова расплакалась.

Как оказалось, она успела многое рассмотреть. Седые длинные волосы и борода обрамляли лицо в глубоких морщинах и коричневых пятнах, и руки тоже пятнистые, усохшие, с желтыми ногтями. На капитане были кальсоны и серая рубашка с завязками у ворота – наверное, поддевка под скафандр… Он выглядел как глубокий старик… но все-таки это, несомненно, был капитан.

Вик не знал, что и думать. Это же она, Женька, которая никогда не истерила, ничего не боялась и посмеивалась над мистиками, которых среди сквоттеров, конечно, много. Но поверить в привидение тоже трудно. Вик посмотрел на Глеба и похолодел: Большой мучительно кривился, тер лоб и шевелил губами, будто пытался решить в уме сложную задачу. В руках он вертел диск с записью Первой Марсианской.

Вик почти боялся увидеть во сне мертвого капитана. Слишком много всего произошло за один день, слишком загадочно оно вертелось вокруг злосчастной экспедиции, память о которой оказалась такой мрачной. Но заснуть так и не удалось. Едва задремав, он услышал шелест тихих голосов. Кто-то переговаривался рядом с палаткой; задрожала нейлоновая стенка – не смотрят под ноги, болваны, сейчас все растяжки повыдергивают… Потом кто-то ахнул и закричал:

– Эй! Марсовы слезки зацвели!

Растеряв остатки сна, Вик торопливо расстегнул спальник. Марсовы слезки раскрывались только дважды в день, перед рассветом и в сумерках, и пропустить первое цветение не хотелось… особенно после вчерашнего вечера и сумасшедшей ночи. Может, марсовы слезки – это ответ, смутно подумал он и выбрался из палатки.

До самого горизонта стелился жемчужный свет, и ковыль волнами шел под легким ветром, как полупрозрачное серебристое покрывало, наброшенное на алый бархат. Вик отошел на край лагеря и присел на корточки. Кисти глубоко красных цветов-бубенчиков чуть подрагивали на коротких тонких стеблях, укрытые травой. К ароматам степи и запашку лагеря примешивалось сладко-горькое, ни на что не похожее благоухание – так пахло в детских мечтах звездное небо, огромные пространства, дорога, воля.

Вик сорвал один цветок. Он тут же истаял на ладони в прах, оставив лишь хрупкую охряную скорлупку.

– Многие думают, что это всего лишь мутация, – тихо сказал за спиной Чарли.

– Строго вокруг корабля?

– Конечно. Топливо. Излучение… Хочешь чаю?

Вик стряхнул остатки цветка с ладони и взял чашку.

– А что думаешь ты?

Чарли пожал плечами.

– Я думаю: хорошо, что они есть.

На следующую ночь устроили засаду на корабле. Напросился и Чарли – ему не смогли отказать, когда он серьезно и старательно произнес:

– Если появится призрак, я с ним справлюсь. В Шотландии очень много призраков. Я привык.

И они пошли на корабль – Чарли, Андрей и Вик, одолеваемый смутными предчувствиями. В привидения он не верил. Он верил в Глеба – когда-то. А теперь… Глеба звали – но тот отказался. Отказался сделать запись о том, как ждали на заброшенном звездолете призрак капитана! Их он тоже пытался отговорить, но Вик уперся. Он хотел знать, что происходит. И кто до одури напугал Женьку – тоже хотел знать.

На корабле все было именно так, как она рассказывала. Белый стерильный свет и муторный запашок. Воздух с привкусом древней дезинфекции и металлическое эхо. Шаркающее шаги. Скрип медленно раскрывающейся двери в каюту. Дикое, ужасающее лицо, один в один похожее на посмертное фото, и желтоватые пятна на рубашке с завязками…

– Чего ты хочешь, о призрак? – хрипло выговорил Чарли.

– А где этот ваш главный волосатик? – спросил призрак. – Он мне яблочек обещал, яблочек обещал потереть…

Это был капитан Крылов собственной персоной – невероятно дряхлый и совершенно безумный, главный пациент секретной психбольницы, по горькой иронии расположенной совсем недалеко от места, где он посадил свой корабль. Вик подумал – может, он сошел с ума, когда «Арес» совершил посадку на Марс? А может, чуть раньше, а может, чуть позже, когда вышел под бесконечно чуждое фиолетовое небо и увидел бесконечную степь, бескрайнее море цветущих марсовых слезок. Но ведь экспедиции не было, вдруг вспомнил он.

– Схожу за яблоками, – сказал Чарли и двинулся к выходу. Его остановил мрачный голос Глеба.

– Ну ладно, поиграли и хватит, – сказал он, боком вдвигаясь в каюту. – Капитан, я же просил вас не показываться…

– Да брось, Глебушка, они хорошие ребята, никому не расскажут, – добродушно отмахнулся Крылов. – Не расскажете же?

Вик с Андреем старательно замотали головами, а Чарли вдруг нахмурился.

– Мы, конечно, не расскажем, – сказал он. – Но что именно мы не расскажем?

Глеб глубоко вздохнул.

– Помнишь, Чарли, как Женьку в больницу возил? – спросил он. Шотландец кивнул. – Сперва я ничего не понял, полез туда, просто потому что давно хотел снять чувствилку-саспенс. Ну, типа – ветер, заброшенный корпус, чуваки с автоматами…

– Да, мы поняли, – поторопил его Вик, нервно косясь на Крылова.

– Ну, в общем… – повторил Глеб…

Обойти охрану оказалось не то чтобы легко, но и не слишком трудно – на входе Глеб прикинулся пациентом, а на пустынной, в пыльных смерчиках территории практически безлюдной больницы – очень тупым пациентом. Дверь в заброшенный одноэтажный корпус была, конечно, заперта, и Глеб для начала решил обойти здание кругом. Он продирался сквозь серую от пыли полынь, когда внезапно его хриплым шепотом окликнули из окна.

– Эй, волосатик, – услышал Глеб. Поднял голову и увидел прижатое к решетке лицо Крылова…

Сначала он просто не поверил себе. Потом – сопоставил полупустые здания, в которых даже пластырь, наверное, не сопрешь, безобидных фермеров, населяющих окрестности, и охрану с автоматами. И запись-чувствилку Первой Марсианской, которая, конечно, фейк – но, кажется, не вся… К его досаде, Крылов и правда был невменяем. Из героя-космонавта он превратился в слабоумную развалину – интересовали капитана только яблочки, недоступные из-за больных зубов. Глеб ушел и вернулся на другой день с пакетом яблок, теркой и обрезанной бутылкой из-под воды, которую можно было передать через решетку.

Его усилия оказались напрасны: Крылов утверждал, что всегда находился в больнице и ничего в жизни не видел, кроме ковыльной степи, расчерченной оконной решеткой. Все ему чудилось, что он улетает куда-то с Земли, виделись другие планеты, – вот и сидит, потому что сам себе опасен. «Вспомните, – умолял Глеб. – Вы в самом деле были капитаном. Вы действительно летали на Марс. Вспомните ваш корабль – огромный блестящий диск. Если бы ваши окна выходили на другую сторону, вы могли бы видеть его прямо отсюда…» «Корабль помню, – легко соглашался Крылов, – здоровенная железяка. Приезжал один прыщ, возил фотографировать. Меня тогда в форму нарядили, красивая форма, получше, чем у тех, других… Только давно это было, я уже подробностей не помню. А чтоб на Марс летать – это ты что-то путаешь, волосатик». Глеб рычал и плевался, а Крылов отводил глаза и все твердил: корабль помню и фото, а остального – не было.

Глеб притащил ему запись экспедиции. Крылов пришел в восторг от «кино»: «Умеют же сделать, прямо как там побывал. Страшное место, – помолчав, добавил он. – Так и представлял». Это было все. Глеб пересказывал все, что знал о Первой Марсианской, – Крылов отводил глаза и пожимал плечами. Глеб уже сам себе казался сумасшедшим: может, он ошибается, и запись – подделка от начала до конца, как и сказал заказчик? Он все думал: может быть, если вытащить Крылова из-под надзора и привести на корабль, что-то проснется в изуродованной памяти, и тайна экспедиции окажется наконец раскрыта…

– И, в общем, пару дней назад я его похитил, – скучным голосом закончил Глеб и наклонил голову, прислушиваясь. Стены корабля глушили любые звуки, но входной люк оставался открытым, и сквозь него долетали возбужденные голоса. Они, не сговариваясь, бросились к выходу. Вик заметил, как капитан устремился следом, и успел подумать, что это лишнее, это нехорошо…

Вокруг корабля вспыхнули прожекторы, и мегафонный глас приказал выходить по одному. Глеб выругался, схватил Крылова за руку, отталкивая себе за спину – как будто мог защитить капитана от вооруженных людей, намеренных сохранить им самим неизвестную тайну навсегда. Крылов покачнулся, захрипел – Вик и Чарли бросились было на помощь, но резкий оклик и металлический стук снятого предохранителя остановили их.

Они вышли из корабля, стараясь не делать резких движений – где-то в темноте все больше нервничали вооруженные люди, и мегафон надрывался, грозя открыть огонь. Увидев их, из темноты вынырнул багровый от воплей лейтенант, открыл рот, собираясь что-то сказать, но Глеб вытянул руку, жестом останавливая его – и тот вдруг послушался. Глеб-Большой с кривой улыбкой посмотрел на Вика, на Женьку, Андрея, на всех остальных – будто прощаясь и прося простить. Вытянул из кармана какую-то бумажку, сунул под нос лейтенанту – и тот вдруг вытянулся и взял под козырек.

– На каком основании вмешиваетесь в операцию? – суконным голосом проскрипел Глеб.

– Ну и жук! – выдохнул Андрей с возмущением и восторгом. Глеб выговаривал. Лейтенант краснел, бледнел и явно мечтал провалиться сквозь землю.

Крылов умер у них на руках через десять минут – умер от старости и истощения в своей капитанской каюте. Угасающий мозг капитана уже не воспринимал реальность, погруженный в самые яркие и страшные воспоминания, и Вик, наблюдая за лицом Крылова, слушая его бессильное бормотание, понимал, почему запись подменили фальшивкой – если ее вообще подменяли. А как же остальные, вяло думал он. Такие же невольные актеры? Или герои, действительно погибшие на Марсе – или по дороге с него? По легенде, Вонг тоже вернулся… вернее, то, что от него осталось. По легенде. А на самом деле? Вик не понимал. Он мог только ужасаться и восхищаться вместе с умирающим капитаном. И в тот момент не было разницы, настоящий ли Марс они видели или иллюзорный, созданный больным воображением. Нет разницы, думал Вик. Если Марс настолько бесчеловечен, что лишает разума, то мечтать не о чем, и пусть себе Глеб клепает фальшивку, пусть создает поддельную мечту… Но в момент смерти Крылов наконец-то смог все забыть. Капитан вздохнул в последний раз, уверенный, что с минуту на минуту двигатели «Ареса» заработают и корабль унесет его на вымечтанный Марс. И Вик почти завидовал ему.

– Что теперь? Тело на опыты заберете? – спросил Глеб у сидевшего под кораблем лейтенанта.

– Какие опыты, – мрачно ответил лейтенант. – Кому это теперь нужно… – он слегка покраснел. – Вы похороните его… По-человечески.

– Без тебя бы не сообразили, – буркнул Глеб.

– Откуда у тебя эта бумажка? – мрачно спросил Вик. Вокруг насторожили уши. – Кто ты по ней? Генерал тайной полиции?

– Чушь несешь, – спокойно ответил Глеб. – Эту бумажку мне дал хрыч с погонами. На случай, если во время редактуры возникнут проблемы… Не хотел брать. А видишь – пригодилась.

Квадраты желтой смятой травы обозначали места, где стояли палатки. Сквоттеры сидели на рюкзаках, уложенных в тени корабля, и смотрели на дорогу, где вдалеке клубилось облако пыли. Лейтенант пообещал отвезти их на станцию.

– Мы останемся, – сказала Женька, укачивая Даньку. Волосы у нее были мокрые – успела искупаться напоследок. – Поживем у дяди Чена.

– Я тоже останусь, – сказал вдруг Чарли. – Не хочу в Эдинбург.

– В Глазго, – поправила Женька.

– Какая разница…

Глеб вдруг привстал.

– Андрюха, – окликнул он, – у тебя вроде с собой та книжка была? Про экспедицию? Дай на минутку!

Андрей со стенаниями принялся копаться в рюкзаке. Глеб пробормотал: «Отличишь одного китайца от другого, а, Вик?» Тот пожал плечами.

Андрей сердито протянул тоненькую потрепанную книжку, и Глеб раскрыл ее на предстартовой фотографии экипажа. Они стояли на фоне «Ареса» – молодые, подтянутые. Их лица сияли. Вик знал их имена наизусть. Кряжистый бородатый Крылов – капитан. Черноглазый носатый Ахметов – биолог и врач. Невысокий жилистый Терпугов – геофизик. Белокурый здоровяк Антипов и маленький китаец Вонг – пилоты. Глеб ухмыльнулся и захлопнул книгу.

– Так вы к дяде Чену? – спросил он у Женьки. – Точно?

– Угу, – ответила она.

– Расспросите его о марсовых слезках.

Женька удивленно нахмурилась, а Чарли вдруг заулыбался и хлопнул Большого по плечу.

– Я тебе напишу все, что узнаю, – сказал он.

– Поторопись, – ответил Глеб. – Мне для работы надо. Заказ сложный, а время уже поджимает.

Вик усмехнулся и в последний раз оглядел корабль и степь за ним. Там неслась по ковылю дрофа. Птица изгибала шею, далеко выкидывала мощные ноги и все трясла, трясла куцыми крылышками – будто вот-вот взлетит.

Сергей Фомичёв. Перегоночная дальность

Когда Старостин принял срочный вызов на совещание и прочел «бриф саммари», его кровь забурлила, а пульс участился, точно перед важным рискованным полетом. Он понял, что получил долгожданный шанс.

Человек сам определяет свою судьбу лишь до некоторых пределов. Далее простирается сфера чудес, где распоряжаются силы, разуму неподвластные.

Иногда чудеса случаются, но почти никогда они не являются в виде посыльного с подарочным свертком в руках. Чаще судьба лишь дает шанс, порой небольшой, совсем крохотный и, скорее всего, единственный. Но и его нужно еще распознать, а распознав, успеть воспользоваться. И тут важно быть готовым к событию и уметь ждать, не превращая ожидание в навязчивую идею, а потом, когда придет время, действовать упорно, быстро, без оглядки.

Петр Старостин ждал и готовился если не всю жизнь, то сознательную ее половину. Сознательным он ощущал себя с двадцати лет. Именно тогда он начал ставить перед собой долгосрочные цели и, что немаловажно, добивался их. Теперь он подобрался к пределу. И в переносном смысле, и в прямом. Сфера, где воплощаются мечты, совсем рядом, а он был готов пробить в ней брешь и имел к тому все возможности – получил нужную профессию, набрал колоссальный опыт и числился шеф-пилотом Консорциума.

Большинство членов совета предпочитало жить в пригородах, в добротных особняках и добираться на службу в солидных авто. Старостин снимал апартаменты на соседней улице, всего в квартале от штаб-квартиры. Для перемещения ему не потребовался даже велосипед. На своих двоих он попал в зал совещаний одним из первых, а после четверть часа наблюдал, как тот заполняется менеджерами, экспертами, технарями. За минуту до начала один за другим стали появляться директора.

Лица директоров были хмурыми, и Петр внезапно поймал себя на некотором злорадстве. Обычно-то все выглядело наоборот. Хмурились технари, бухгалтеры и секретарши – в общем, весь подневольный люд, а директора улыбались телекамерам и приглашали друг друга на игру в гольф или обсуждали предстоящую прогулку на яхте.

Одним из последних в зал зашел представитель родного агентства. Старичок был доволен хотя бы тем, что третий год заседает в Сиэтле, а не бегает взмыленный по отечественным заводам, подгоняя поставщиков. Но и его закаленного интригами лица коснулась нешуточная тревога: синекура вдруг обросла непредвиденными заботами.

Лишь председатель совета директоров Томсон сохранил невозмутимость. Едва он опустился в кресло, совещание началось, хотя часы давали опаздывающим еще пятнадцать секунд. Но Томсон считал себя сильнее времени.

– Ситуация следующая, – доложил секретарь. – Как вы уже знаете, три часа назад орбитер «Нева» совершил вынужденную посадку на гражданскую полосу одного из островов Микронезии. Ничего серьезного не случилось, отказала система ориентирования, мы просто заменим сгоревший блок и все. Однако! Через две недели у нас крайняя дата в контракте на выведение кластера низкоорбитальных спутников связи. Да и прочие заказы поджимают. Заменить «Неву» сейчас нечем. «Астролябия» проходит модернизацию, у «Бигля» технические проблемы с двигателем, а «Мэтью» заряжен по научной программе, и использовать его в качестве транспорта мы не можем.

– Итак, нам нужна «Нева»! – громогласно заявил Томсон. – И нужна не позднее чем через неделю!

При штатной посадке корабль перегоняли своим ходом. Его двигатели позволяли летать по-самолетному, хотя и пожирали огромное количество топлива. Если же посадка была нештатной, инструкциями предписывалось транспортировать корабль на носителе. Обычно в таких случаях с орбитера снимали консоли крыльев с двигателями и, посадив на спину «Антонова» или «Боинга», переправляли в Сиэтл.

– Загвоздка в том, что для погрузки орбитера на самолет необходим специальный подъемник, – сообщил главный инженер. – А в Микронезии такого, понятно, нет. Доставить подъемник возможно лишь морем, причем уйдет на это не меньше десяти дней. А значит, в срок нам не управиться.

Директора заерзали в креслах. Дело пахло отменой гольфа и воскресных прогулок под парусом.

– Выход один – перегонять орбитер своим ходом, – подытожил инженер.

– Бетонная полоса на острове – тысяча восемьсот, – возразил кто-то из техников. – Она способна принимать крупные авиалайнеры, но для взлета орбитера коротка.

– Мы будем взлетать без полезной нагрузки и почти без окислителя, так что дистанции для разбега должно хватить. И все же придется поднимать корабль с полупустыми баками и взлетать на форсированном режиме.

– И на чем же он будет лететь, если сожжет почти все на взлете? – возразил все тот же скептик.

– Главное – добраться до базы на Филиппинах, – сообщил инженер. – Там дозаправим. Затем сделаем еще две промежуточные посадки на наших базах в Индии и Испании. Тогда мы, при удаче, уложимся за неделю. Все прочие варианты намного хуже. Морская транспортировка, например, потребует гораздо больше времени.

Директора пили то, что заменяло им валидол, массировали украдкой грудь. Томсон обвел страдальцев тяжелым взглядом, словно подчеркивая их никчемность. В этом Петр готов был с ним согласиться.

– Старостин, – произнес босс.

Вот он, шанс! Только бы не спугнуть удачу.

Петр мысленно скрестил пальцы и произнес, стараясь выглядеть равнодушно:

– Теоретически все верно. Но это не самолет перегонять с базы на базу. Это космический корабль. Он строился для иных задач. Тем более «Нева» только-только вернулась из сложной миссии, причем совершив вынужденную посадку.

– Незапланированную, так будет точнее, – скривился босс.

– Экипажу пришлось применять экстренное торможение, чтобы вписаться в полосу, – напомнил Старостин. – А это нагрузка на всю конструкцию и особенно на шасси. Полностью проверить корабль на месте мы не успеем. Да на острове и нет соответствующего оборудования. Вдруг какой-то срытый дефект? Одна трещинка, и миллиарды долларов превратятся в груду титана и композитов.

Убедившись, что участники совещания достаточно встревожены, Старостин предложил:

– Большинство аварий происходит при заходе на посадку. Меньше посадок – больше шансов на успех. Поэтому я предлагаю отправиться напрямую. Перегнать корабль через Тихий океан прямо в Сиэтл.

– Исключено, – возразил инженер из отдела эксплуатации. – Это далеко за пределами дальности.

– Мы можем заранее заменить мембранные картриджи и лететь в более экономичном режиме, – предложил Старостин. – Кроме того, нам потребуется дозаправка в воздухе, раз уж придется взлетать с полупустыми баками.

– Обычный танкер здесь не подходит, нужен «термос», – заметил скептик.

– У нас же есть такой на Сахалине.

– А согласования? – спросил Томсон. – На них уйдут недели.

– Пусть Роскосмос подсуетится, – Старостин кивнул на земляка.

Того чуть кондрашка не хватила. Но все же собрался с духом, кивнул.

– И тем не менее не лучше ли лететь через Индию и Европу?

– Слушайте, Томсон, каждая посадка – игра в рулетку. Зачем оно вам?

– Но Тихий океан! Ну а вдруг что-то выйдет из строя над океаном? Там негде сесть, случись что.

– Вот и не надо садиться. Поймите же вы, в этом сейчас основной риск. А я предлагаю один-единственный перелет, на максимуме перегоночной дальности. И через двое суток корабль будет уже в Сиэтле.

Бюрократ, работает ли он в государственной системе или в частной компании, всегда боится ответственности. В этом его, бюрократа, суть. Неустойку за срыв программы запусков заплатит Консорциум, а вот за аварию придется отвечать персонально тому, кто принял решение. Этот фактор всегда играл большую роль, чем инструкции и уложения, которые всего лишь служили обоснованием отказов.

Старостин заговорил. Тех, кто отвечал за безопасность, он стращал возможной катастрофой, представителей гражданских служб пугал пролетом над густонаселенными территориями, техникам предлагал расчеты, а тех, кто курировал расходы, убеждал, что перелет с посадками обойдется гораздо дороже одного на предельную дальность.

Начальство сомневалось, начальство спорило и было недовольно одним только фактом необходимости этого спора. Дожать, дожать! Единственная мысль пульсировала, отзываясь головной болью. Никогда еще Старостин так не нервничал. Весы качались, призывая бросить на чашу последний козырь – собственную карьеру. Осмелится ли босс поставить на сложный полет кого-то еще? Если осмелится, тогда замысел рухнет, а вместе с ним и надежда.

Старостин рискнул.

– В общем, решайте, как хотите, но перегонять корабль с тремя промежуточными посадками я отказываюсь.

– Прекратите фрондерство! – чуть не взвизгнул Томсон, и Петр понял, что выиграл. Никем они его не заменят. Побоятся ответственности.

– Лететь мне, – пожал он плечами. – Я отвечаю за риск.

Молчание длилось минуту. Босс еще раз обвел взглядом лица советников и получил в ответ несколько нерешительных кивков.

– Только потому, что вы лучший пилот в нашей фирме, господин Старостин. Только поэтому. – Томсон помолчал. – Вторым пилотом полетит Стоун.

Это выглядело как мелкая месть за строптивость. Томсон никогда и никому не прощал мятежа.

– Я его не знаю почти, – Петр попытался припомнить всех пилотов нового набора.

– Он лучший из новичков! – заявил босс. – И, поверьте, когда-нибудь он вас заменит. А когда это наконец случится, у меня станет одной головной болью меньше.

После обсуждения деталей и назначения ответственных совещание закончилось.

– Вы уж постарайтесь, голубчик, – напутствовал Старостина представитель Роскосмоса. – А я все, что от меня только зависит, сделаю, все, что зависит…

Сделает. Ведь ему так неохота покидать Сиэтл до пенсии.

Покинув здание, Старостин перевел дух. Что ж, первый раунд остался за ним. Пикировка на совещании сожгла излишки адреналина, но кураж остался. Еще не поздно было дать задний ход, ведь решение созрело только в его голове, и механизм пока не запущен…

Что ж, самое время его запустить. Он набрал номер.

– Криста! Привет, как дела?

– Маемся без работы. К полетам допускают редко, намекают, мол, не пора ли вам, барышни, по собственному желанию. Ну, да ты свою страну лучше моего знаешь.

– Знаю. Мужики пристают?

– Справляемся.

– Если к полетам не допускают, увольняйтесь ко всем чертям.

– Это советуешь мне ты? – удивилась Криста.

– Знаешь, у меня тут работка на пару дней, но потом я свободен. И премиальные будут выжигать пентаграмму на банковской карте. Быть может, устроим пикник, как собирались когда-то? Жаль, Анри сейчас не с нами. Но думаю, он порадуется, глядя на нас с небес.

– Черный юмор тебе не идет, – произнесла она и замолчала.

Слово «пикник» являлось их кодом. Наверняка Криста испытывала сейчас чувство, сходное с тем, что посетило его при получении срочного вызова и «бриф саммари». Ей требовалось переварить новость.

– Я подумаю… – осторожно начала она, но потом закончила с эдакой бесшабашной веселостью: – Хотя нет, чего тут думать, заметано!

– Вот и славно, – перевел дух Старостин. – Подробности скину письмом.

Теперь отступать некуда. Решение не только принято, но и утверждено, а в ближайшие несколько часов оно вызовет к жизни действия необратимые. Были ли у их плана уязвимые места? Можно сказать, он только из них и состоял.

Старостин собрал вещи, достал из сейфа коробку с дисками и окинул взглядом огромную пустую комнату – ничего, за что зацепился бы глаз. Возвращаться сюда он не собирался.

Через час корпоративный «Фалькон» был уже в воздухе. Он вез только двух пассажиров. Следом за ними вылетел транспортник с группой техников, оборудованием и сменными картриджами.

Время полета Старостин использовал, чтобы пошарить в сети и обновить кое-какие данные, после чего смог набросать черновые расчеты. Получалось, что ему нужно будет задержать вылет с острова часов на шесть. Серьезной проблемой это не являлось. Технарям всегда казалось: лучше перебдеть, чем недобдеть, а значит, и уговорить их проверить лишний раз какой-нибудь узел труда не составит.

Теперь следовало присмотреться к еще одной потенциальной проблеме – к своему второму пилоту.

Старостин постучал в дверь и вошел в кабину. Штатный пилот фирмы дремал. Джереми Стоун сидел в кресле командира и управлял самолетом вручную, несмотря на то что на крейсерском режиме мог вполне перепоручить это право автопилоту. Старостину бросилась в глаза его молодость. Парню было от силы лет двадцать пять.

– Сэр, присаживайтесь, сэр, – заметил его появление Джереми.

Старостин откинул кресло инспектора и присел.

– Польщен! – бросил через плечо парень. – Лететь вторым пилотом с живой легендой отряда испытателей! Знаете, когда я был мальчишкой, то следил за вашими тестами. Так что выбором призвания во многом обязан вам.

Сказал он это без всякой лести, и Старостин отметил, что парень полон энтузиазма, как и он сам когда-то. Молодой и впервые допущен до серьезного дела. Возбужден не на шутку.

– Вы ведь, по сути, спасли этот проект, сэр, – продолжал Стоун. – Прошли за один полет всю программу и поставили комиссию перед свершившимся фактом.

– Мне тогда здорово досталось за самодеятельность, – горько улыбнулся Петр.

– Так и надо поступать, сэр! – заверил пилот. – Только так! Вы поднялись на сто пятьдесят тысяч футов вместо пятидесяти. И выиграли.

– Зато в космос полетели другие. Томсон отстранил меня от программы перед самым финалом. Я прошел подготовку, сдал экзамен и был лучшим в группе кандидатов. А меня выкинули. Как нагадившего щенка.

– Но потом-то вас вернули, сэр.

– На фирму, да, но не в космос. Я мечтал о космосе, а стал перегонщиком. Это вроде человека у богатого отеля, который паркует чужие «Роллс-ройсы», в то время как по ковровой дорожке шагают другие. Это, знаете ли, несколько унижает самолюбие.

– Каждому свое, видать. Я вот вполне доволен именно этой работой.

– И что, не хотелось бы рвануть выше? – с некоторой долей иронии спросил Петр. – Выйти за атмосферу, взглянуть на Землю со стороны?

– В космосе плавают, а не летают, сэр. А я люблю летать. Чувствовать сопротивление атмосферы, ее напор, управлять кораблем, а не плыть по рассчитанной на компьютерах траектории. Аэродинамика – это стихия! Борьба! А от баллистики веет каким-то фатализмом, согласитесь, сэр. Там ты пассажир, в лучшем случае инженер, но не пилот.

– С вами все ясно, – вздохнул Старостин. – Вы бы отдохнули, Стоун, завтра нас ждет трудный день.

– Успею, сэр. Вздремну, пока техники будут возиться с кораблем.

– В нашем деле за подготовкой лучше следить лично. И дело тут не в доверии. Привыкайте. В общем, считайте это моим первым приказом.

Он и сам решил немного поспать. День обещал быть гораздо сложнее, чем мог подозревать о том второй пилот.

Орбитер стоял на отшибе, в окружении прибывших накануне сотрудников филиппинского центра. Здание местного аэровокзала было полно зевак. Сюда, кажется, собрался весь остров заодно с немногочисленными туристами. Люди прилипли к стеклам и наблюдали за космической диковинкой. Кто-то из туземцев пытался подобраться ближе, благо никакого ограждения вокруг аэропорта устроено не было. Полицейские – такие же туземцы, но при дубинках – отгоняли сородичей.

Корабль напоминал ложку с двумя разваленными килями вместо ручки и короткими крылышками, на концах которых крепились похожие на веретено прямоточные двигатели. Их длинные конусы покрывали мелкие дырочки, как на мельчайшей терке. Именно эти дырочки питали картриджи воздухом на разнообразных режимах полета, а заодно не давали сорваться потоку.

Газоразделительные мембраны были одной из ключевых технологий, что позволили создать орбитер. Они отбирали из воздуха кислород, одновременно затормаживая и сжимая его, в то время как азот уходил в центральный канал и выбрасывался в атмосферу почти без издержек. Тем самым система охлаждения и двигатель были избавлены от необходимости прогонять через себя балласт.

Именно мембраны стали в свое время тем узким местом, из-за которых проект едва не закрыли. Чрезвычайно дорогие и очень капризные, они быстро перегревались, плавились и никак не набирали нужный ресурс. Бюрократы не желали давать добро на высотный полет, пока не получат от технарей гарантий. И тогда Старостин рванул в стратосферу без санкции и доказал, что мембраны способны выдержать гиперзвуковой поток. Мало того, благодаря полету был обнаружен эффект частичного восстановления картриджей в спокойном разреженном воздухе. А это давало необходимый резерв и фактически открыло дорогу проекту.

Затягивать время не пришлось. Техники и так едва уложились в добавочный срок. Так что Старостин начал нервничать, как бы теперь не опоздать.

Успели. Начальник технической группы протянул регламентный лист и, получив подпись, дал отмашку бригаде. Старостин набрал в легкие морской воздух, ароматы тропических растений, пожалев, что не может вот так же вдохнуть запахи осеннего леса, грибов, чтобы освежить их в памяти и запомнить уже навсегда.

Он поднялся в кабину, улыбнулся портрету Лисянского, достал из кармана талисман – пластмассового дракончика – и прицепил над приборной панелью. Газеты писали, что Старостин, как и любой русский космопилот, соткан из предрассудков. На самом деле из того, что журналисты отнесли к предрассудкам, добрая половина давно уже стала просто традицией. Помочиться на колесо – традиция, как и дракончик-талисман, а вот называть последний полет крайним – пожалуй, что предрассудок. Наверное, самый неискоренимый из всех. Дошло до того, что крайними называли действительно последние полеты. Просто на всякий случай. Вот и теперь Старостин, страстно желая, чтобы нынешний полет стал последним, про себя все равно называл его крайним.

– Танкер ушел с опозданием, – сообщил диспетчер. – Там какие-то траблы возникли. Но пока в график укладываемся. Координаты рандеву, курсы и эшелон сбрасываю в бортовой вычислитель. Их позывной «Ромео, один, один»…

– Принято, – подтвердил Старостин.

Визуальный контакт с «термосом» они установили уже через час. Стратегический танкер вычерчивал на небе четыре полосы инверсионного следа и был заметен издалека.

– Ромео, здесь «Нева». Выходим на позицию для заправки.

– Принимайте рукав, ребята, – раздался в наушниках женский голос.

Заправка орбитера значительно отличалась от авиационной и была на порядок сложнее. Криогенные компоненты топлива требовали лучшей защиты, чем керосин, а любая утечка почти наверняка закончилась бы катастрофой. Поэтому к воздушной заправке прибегали редко. Только когда выходило выгоднее стартовать на значительном удалении от базы, нежели потом маневрировать на орбите. В космосе не дозаправишься, а любой запас горючего снижает массу полезной нагрузки.

Для технического перелета дозаправку до сих пор не использовали. И получается, что вновь Старостин оказался первопроходцем.

Широкая труба выдвинулась из кормовой башенки танкера, покачалась из стороны в сторону, управляемая оператором, и наконец сцепилась со стыковочным узлом орбитера.

– Проверьте модуль системы жизнеобеспечения, Джереми.

– Сейчас, сэр? – удивился тот.

– Именно. Он может дать сбой во время работы насосов. Какой-то баг разработчиков.

Немного привстав, второй пилот склонился в сторону командирского кресла и откинул панель. Когда руки Стоуна оказались рядом и вместе, Старостин быстро накинул на его запястья наручники так, что их цепочка надежно охватила крепление модуля.

– Что это значит, сэр? – Пилот попытался выпрямиться и не смог.

– Я обманул вас, – сказал Старостин, вновь берясь за штурвал. – Никаких отказов не будет. Машина вполне надежная.

Придерживая штурвал одной рукой, другой он выдернул проводки, отключая бортовой коммуникатор пилота. Все! Точка возврата пройдена. Теперь уже не переиграешь, не обернешь дело шуткой. Теперь только вперед!

– Объяснитесь, сэр. – Второй пилот из весьма неудобного положения смотрел на командира скорее недоуменно, чем с раздражением или страхом.

От того, что все уже решено и пропала необходимость терзаться выбором, Старостин почувствовал необычайную легкость.

– Мне будет неприятно вас разочаровать, Джереми, – весело ответил он. – Вы с таким упоением рассказывали о полетах в атмосфере и с таким пренебрежением относитесь к космосу. Но мы летим на орбиту, Стоун, хотите вы того или нет.

– Шутите, сэр? Вот так взять и махнуть в космос? Похитить корабль? Это ведь не папашину тачку угнать.

– Вы же сами отдавали должное моим прошлым выходкам. «Только так!» – говорили вы. И я повторяю вам: только так!

– Стоп, стоп! – мотнул головой Стоун. – Вот дьявол! Мы ведь не прошли профилактику. У нас нет окислителя. Забыли? Мы всего лишь перегоняем корабль! Дьявол! Вы сумасшедший! Вы угробите и нас, и орбитер.

– Я испытатель, на минуточку, – напомнил Петр. – Я укрощал эти корабли с самого их рождения. Познал все их слабости и возможности. Изучил каждую заклепку.

– И как это поможет обмануть гравитацию?

– Вы, возможно, не в курсе, Джереми, но мне пришлось лично испытывать систему дозаправки окислителем в воздухе. Позже эту опцию отменили за ненадобностью и сложностью. Но изначально предполагалось, что корабли смогут при нужде входить в атмосферу и заправляться в верхних слоях без посадки на Землю. На гиперзвуковых скоростях в стратосфере испытаний не проводилось, но начинали-то мы цикл на обычных высотах и умеренных скоростях. А заправочный узел так и сохранил прежнюю функцию. Переделывать проект выходило дороже.

– Каким бы вы ни были асом, вам не справиться одному.

– Я ему помогу, – раздался знакомый по радиопереговорам голос со стороны служебного отсека.

Парень дернулся. Обернулся, насколько это было возможно в его положении. Старостин тоже глянул через плечо.

В проеме двери стояла женщина лет тридцати пяти. В бикини. Ее кожа блестела то ли от крема, то ли от пота.

– Привет, Криста. – Петр с удовольствием разглядывал гостью. – Ты блестишь, как елочная игрушка.

– Комплименты тебе особенно удаются. Хорошо, что не сравнил с гнилушкой.

– Разве что с мокрым дельфином.

– Пришлось натереться маслом, там очень узкий лаз.

– И как?

– Чувствую, будто заново родилась, если ты понимаешь, что я имею в виду.

Рядом с Кристой появилась еще одна женщина. Китаянка. Тоже в купальнике. Молча потеснив подругу, она втянула в кабину две огромные сумки и, только пристроив их в пассажирском ряду, скупо поздоровалась с мужчинами.

– Это Лю, Стоун, – представил Старостин. – Но все зовут ее Люси. Это Стоун, мой второй пилот.

Джереми отцепили от крепления модуля, перещелкнув наручники, и пересадили в одно из пассажирских кресел, а его место заняла Криста. Второй пилот, на удивление, пока не слишком сопротивлялся. Видимо, не до конца осознавал серьезность ситуации.

– Эх, как давно я об этом мечтала, – Криста провела ладонью над приборной доской.

– Ну что, пора за работу, девочки! – произнес Старостин.

Люси заняла кресло рядом со Стоуном, вытащила из сумки портативный компьютер и подключила его к корабельной сети.

– Танкер под контролем, – сообщила она через минуту.

Насосы загудели, перекачивая жидкий метан. Затем систему продули азотом и, переключив клапаны, начали качать кислород. Старостин напевал марши в предвкушении рывка.

– Ты не больно-то радуйся, – остудила его энтузиазм Криста. – Много добыть не удалось. На Сахалине кислород, знаешь ли, не разносят мальчишки в бидонах.

– Готово, – произнесла Лю.

– Ну вот и все, – сказала Криста. – Можно отстреливать трубу. Наш «пузанчик» пойдет дальше на автопилоте. Он улетит на Уналашку, и там его собьют. А нет, так сам рухнет в море. Честно говоря, я не буду о нем жалеть.

– Как трогательно, что вы пригласили подружку и для меня, сэр, – попытался пошутить Стоун, когда дамы отправились переодеваться в служебный отсек.

– Даже и не мечтайте, – засмеялся Петр. – Ишь, раскатали губу! Поверьте, за Лю найдется кому поухаживать.

Женщины вернулись, облаченные в комбинезоны, и расселись по прежним местам.

– Я уточнила расчеты, – вскоре сказала Люси. – Скидываю координаты старта и циклограмму.

– Принято, – подтвердила Криста.

– Как только уйдем с курса, отключим трансляцию телеметрии и связь, – решил Старостин. – Пусть лучше заподозрят катастрофу, чем саботаж.

Он улыбнулся, представив, как перекосит лицо Томсона, когда тому доложат о пропаже «Невы». А вот старичок из агентства может и инфаркт схлопотать. Жаль его, но ничего не попишешь.

Тут опять заговорил Стоун:

– Ну, допустим, сэр. Слетаете вы на орбиту. Воплотите мечту, все такое. Имеете полное право, сэр. Но потом-то вы вернетесь и сразу же окажетесь в кандалах. И, скорее всего, получите лет двадцать тюрьмы на каждого.

– Разве мечта не стоит двадцати лет? – спросил Петр. – Многие готовы жизнь отдать за мечту.

– Но зачем? Какой смысл ломать карьеру и жизнь, сэр? Купили бы билет на частный корабль, если уж так приспичило.

– Если бы я просто хотел побывать там, так, наверное, и сделал бы. А то еще проще: уволился бы из Консорциума и попросился бы к ним пилотом. Они, возможно, взяли бы.

– Не скромничай, – заметила Криста. – На буржуевозку тебя оторвали бы с руками.

– Буржуевозка? Ты не теряла времени зря на Сахалине.

– «Нева», «Нева»… нет связи, не слышим вас, – с монотонной тревогой повторял диспетчер.

– С Гавайских островов взлетели перехватчики, – сообщила Лю. – Отследить не смогу. Там военные кодировки.

– Вряд ли и они нас увидят. Мы над самой большой акваторией на планете. От Японии до Северо-западного побережья и от Алеутских островов до Мидуэя из океана не торчит даже прыщика.

Спустя некоторое время Стоун предпринял попытку освободиться и взять ситуацию под контроль. Или, по крайней мере, прорваться к передатчику – связаться с диспетчером, поднять тревогу. Этой попытки от него ждали. Люси, работавшая за компьютером, но присматривающая за пленником, вовремя подставила ногу, а Криста слегка качнула крылом, так что Стоун перекатился по палубе и оказался прямо в руках Старостина. Люси пошарила в сумке и добавила к наручникам немного скотча.

– Парень, не стой у нас на пути, – прошипела она, делая моток за мотком. – Мы готовились к этому почти десять лет. И нам многое пришлось вытерпеть.

– Криста с Люси отказывались от серьезных предложений, чтобы попасть на заправщик, – пояснил Старостин. – Но и тогда им пришлось зарядить все феминистические организации, чтобы пробить женский экипаж. Мы поставили на кон карьеру, свободу, жизнь. Так лучше вам отойти в сторону.

– Десять лет подготовки? Чтобы просто слетать на орбиту?

– Кто вам сказал, что наша конечная цель – орбита? – усмехнулся Петр. – Мы летим на Марс, Стоун. На Марс, чтоб его!

Видимо, у молодого пилота на время пропал дар речи, или он посчитал, что лишний раз раздражать сумасшедших не стоит. Во всяком случае, он смирился с положением пленника и надолго замолк.

– Выходим на точку старта, – доложила Лю. – Курс, высота, скорость – норма.

– Врубаем форсаж, девочки! Томсон, поцелуй меня в зад!

– Хьюстон! У вас проблема! – весело добавила Криста.

«Нева» выбралась за атмосферу и, выдавая скупые расчетливые импульсы, небольшими рывками принялась карабкаться дальше. Где-то намного выше и несколько впереди сейчас шла международная док-станция. Им требовалось все рассчитать точно, чтобы выйти тютелька-в-тютельку. Кислорода в баках оставалось в обрез, и на лишние маневры сближения его просто не хватит.

– Представляю, что сейчас делается на Земле, – ухмыльнулась Криста.

– Завтра мы попадем на первые полосы, я полагаю.

– Вот она, слава, – улыбнулась Лю.

– Что-то меня мутит, – подал голос второй пилот.

– Понемногу привыкнете, Джереми.

– Вовсе я не собираюсь привыкать, – проворчал тот. – Слушайте, я вот о чем подумал. На орбитере вы на Марс не полетите, так? Не настолько же вы сумасшедшие. Значит, попытаетесь расконсервировать «Палладу»…

– А парень-то тугодум, – бросила Криста. – Долго же до него доходит.

– Но это безумие!

– Безумием было останавливать марсианскую миссию, когда она почти стартовала, – резко ответил Старостин. – Когда базовый корабль уже совершил посадку, а два корабля дожидались экипажей на орбите. Безумием было тратить деньги на забавы военных, на бесполезную антитеррористическую систему, на сомнительные научные проекты…

Человечество столько лет мечтало о Марсе. Планировало, конструировало, строило. Но экспедиции назначались и откладывались. Еще раз назначались и вновь откладывались. Политическая конъюнктура, экономика, войны, нефтяной кризис всякий раз вмешивались в единственную серьезную мечту человечества. А ведь как славно все начиналось. Мы шли к звездам семимильными шагами.

– Раньше была гонка сверхдержав, сэр, – заметил пилот. – Но она ведь давно закончилась.

– Нет, – покачал головой Петр. – Мечты о Марсе возникли задолго до гонки. Задолго даже до самих сверхдержав. Их породили не политики, не военные, не бизнес. Обыкновенные люди, желающие расширить горизонты, ставящие какие-то цели, помимо добычи жратвы. Но миром правят гениальные перестраховщики. Они не мечтают, они считают. Деньги, голоса избирателей, сиюминутные выгоды. Они любят комфорт, покой.

Миссия была готова, но ее сперва отложили, а потом отменили совсем. А корабли между тем вырабатывают ресурс. Их один за другим сводят с орбиты и топят в заданном районе Тихого океана. Как ненужных котят! В прошлом году затопили «Фермопилы». Те, кто работал в проекте, плакали, поверьте, я видел. Скоро настанет очередь «Паллады». И тогда мы надолго останемся без Марса. А когда предпримут следующую попытку? Может, когда-нибудь и предпримут. Только, боюсь, мы этого уже не увидим.

Старостин перевел дух.

– Помните, вы восхищались, что я спас проект? – спросил он. – Так вот, мы спасем еще один. Но тогда мне пришлось мечтой пожертвовать, а теперь она станет наградой.

Стоун помолчал некоторое время, переваривая услышанное, потом сказал тихо:

– Не хотелось бы вас огорчать, сэр, но у вас ничего не выйдет.

– Вот как?

– Да, сэр. На «Палладе» есть все, что нужно для перелета, это верно. Но кое о чем вы позабыли, сэр. В двигатели корабля не загружено топливо!

– Черт! Мы забыли про топливо! – хлопнула себя по лбу Криста.

– Все пропало! – горестно воскликнула Люси.

– Что же теперь делать?! – вопросил Старостин.

Все трое замолчали и уставились на Стоуна.

– Разыгрываете? – догадался тот. – Актеры из вас никакие, если по правде.

– Вот вам задание, Джереми. У вас ровно минута. Найдите выход. Хотите стать пилотом экстра-класса, умейте выпутываться из затруднений.

Второй пилот справился за двадцать секунд.

– Вы заберете топливные стержни с док-станции, сэр. Там готовят пару автоматических миссий к газовым гигантам. Двигатели однотипные. Их разрабатывали с прицелом на унификацию.

– Именно!

– А паренек не так глуп, – вынесла очередной вердикт Криста.

– Они все равно не позволят вам состыковаться, сэр.

– Ну вот, опять. Стоило его только похвалить.

– Позволят, если мы пригрозим выбросить заложника за борт.

– За борт? Но, сэр!

– Джереми, сами подумайте, вы ведь не собираетесь лететь с нами? Куда вас прикажете девать?

Шантажировать экипаж не пришлось. Его на станции не оказалось. У стыковочного узла их встречал только бельгиец Анри. Он долго обнимался с Люси, но о друзьях не забыл и через плечо китаянки вводил их в курс дела:

– Пришлось инспирировать тревогу. Выдать угрозу столкновения с обломком спутника. Экипаж собрался в спасательной капсуле, а я заблокировал люк. Потом ребята смогут перестыковаться и войти через черный ход, а могут сразу вернуться на Землю.

– Да, лучше бы им сразу домой, – кивнул Петр. – Здесь-то, думаю, мало что уцелеет.

Они работали с упоением кочевников, наскочивших на богатый город. Бельгиец управлял манипулятором, как одержимый лихорадкой экскаваторщик на золотом прииске. Огромной клешней, словно кусачками для ногтей, срезал крепления солнечных батарей, складывал панели гармошкой и прятал в орбитер. Затем он «свинтил» несколько вспомогательных модулей со всем их содержимым и уже присматривался к антенне.

Барышни в это время орудовали внутри станции, удаляя оттуда все, на что падал взгляд. Демонтировали оранжереи, пихали в мешки салфетки, одежду, спальники. Вынесли тренажер, душевую, туалет, скафандры. Но главное – продовольствие. Его выметали подчистую.

– Пираньи, истинные пираньи, – умилялся Старостин, наблюдая за разбоем из кабины орбитера. – Они обглодают станцию до костей.

– Собираетесь унести все, что сможете поднять, сэр?

– Здесь невесомость, Джереми. Мы сможем поднять все, что угодно.

Они отступили, только забив орбитер под завязку. Он был навьючен как мул – створки грузового отсека не закрывались, и награбленное добро возвышалось над эталоном аэродинамики безобразным бугром.

Наконец смолкли насосы, закончив выкачивать из баков станции топливо, воду и другие нужные в хозяйстве жидкости.

– Вот и все, – произнесла Криста. – Мы высосали жестянку досуха. Как паук муху.

– Ну что, будем прощаться, Стоун? – Старостин быстро освободил пилота от пут.

– Не понял, сэр!

– Вам лучше остаться на станции, Джереми.

– Нет. Я полечу с вами, сэр.

– У паренька стокгольмский синдром, похоже, – заметила Криста.

– Ему сорвало крышу, – предположила Люси.

– На Марсе дурной климат, мистер Стоун, – добавил с улыбкой бельгиец.

– Нет, – пилот смутился. – Я не собираюсь с вами на Марс. У меня с головой пока все в порядке. Просто я должен вернуть орбитер. В конце концов, во всем можно найти приятный момент. Врубиться на такой скорости в атмосферу – оно того стоит!

– Без нужных навыков, тем более в одиночку, вы просто сгорите.

– Я проходил подготовку на тренажере, сэр.

– Чушь. Сидите на станции и вместе с экипажем дожидайтесь спасателей.

– А если экипаж решит не возвращаться на станцию? Мне так тут и торчать, сэр?

– Веселого мало, – согласился Петр.

– Клянусь, я не стану вам мешать, сэр. Летите хоть на Юпитер. Только позвольте мне потом забрать «Неву».

Прошло шесть часов, как «Нева» отошла от док-станции и начала восхождение на парковочную орбиту «Паллады». Лю с Анри сидели в обнимку в одном углу, Стоун пытался дремать в другом. Старостин с Кристой вели корабль.

– В эфире тихо, – сказал Петр. – Как думаешь, на Земле уже раскусили наш план?

– Почему нет? – отозвалась Криста. – Все, кроме тебя, проходили подготовку по марсианской программе, а Анри еще и летал к астероиду. Так что там могут сложить два и два. Но думаю, даже сложив, сами себе не поверят. Слишком уж дико звучит.

– А если?

– Они не смогут быстро взять контроль над «Палладой», – отвлеклась от объятий Люси. – Расконсервация – дело долгое. А без этого сработает только программа уклонения от опасных объектов. Нам она не помешает.

– Постойте-ка, ха-ха! – додумался до очередной мысли Стоун. – Но ведь на «Фермопилах» был марсианский взлетный модуль. Его же предполагалось забросить заранее, чтобы снизить риски.

– Верно. А говорили, что не интересуетесь космосом.

– Но «Фермопилы» утопили, сэр. Их утопили! И на чем же вы будете возвращаться?

– А кто вам сказал, что мы собираемся возвращаться? – притворно удивился Анри.

– Что?! – Стоун хватанул воздух, точно пойманная рыба. – Нет, вы серьезно? Ну, я понимаю, сэр, угнать орбитер. Могу даже как-то представить полет на Марс. Но дорога в один конец? Это безумие!

– Перегоночная дальность, – произнес Петр. – Вероятно, карма такая. От нее не уйти.

– Но ведь это неминуемая смерть, сэр! Ведь корабли снабжения даже не построены. И никто не собирается их строить и запускать. Проект закрыт, сэр. Надолго ли вам хватит ресурсов?

– Два года. Может, протянем и больше. Марсианская база рассчитывалась на восемь человек, а нас летит четверо. Кроме того, там есть семена, концентрат для искусственной почвы и все такое. Но дело не в запасах.

– А в чем?

– Люди сжигают себя во имя идеалов. Безо всякой надежды добиться правды. Это виктимная стратегия, Джереми, – подставить себя, чтобы пробудить многих. Другие объявляют голодовку и умирают медленно на глазах тысяч людей. Им порой удается добиться цели. А мы будем умирать два года. И не просто так умирать. Мы будем вести с Марса трансляции. Их смогут принимать любительские станции, так что власти не замолчат нашу миссию, не отвертятся от неудобных вопросов. Мы не станем проклинать, агитировать или провозглашать лозунги. Мы будем просто рассказывать, что нашли, увидели, чего удалось достичь и сколько осталось припасов. Мы будем отсчитывать дни. И тогда нам обязательно отправят помощь. Насколько я знаю, так устроена наша система. Общественное мнение переменчиво. А вместе с ним меняются и приоритеты политиков. Люди не позволят им бросить нас просто так. Один транспорт снабжения за два года человечество как-нибудь осилит. А потом, кто знает, может, найдутся средства, изменится отношение, стратегия. Может, богатые мальчики решат вложить деньги в туризм.

– Таков был наш план, – подтвердила Люси.

– А если вам все-таки не помогут?

– Тогда мы умрем, но умрем, воплотив мечту. Мы ведь и здесь бы умерли, правда? От старости, от болезни или попав в катастрофу. Просто так, без смысла.

Стоун помогал им с Кристой разгружать орбитер. Люси боролась с бортовым вычислителем, а затем пересчитывала массу и корректировала курс. Анри проводил инвентаризацию и раздавал друзьям указания.

– Здесь он главный, – пояснил Стоуну Петр. – Я свое дело сделал и теперь всего лишь рядовой член экспедиции.

– Корабль большой, сэр. Я даже не представлял, сколько здесь всяких закутков.

– Поверьте, через три месяца он покажется нам тесной каморкой.

Стоун ответил невпопад. Он вообще выглядел каким-то растерянным, если не сказать потерянным, и мрачнел тем больше, чем ближе был час свободы. Возле стыковочного узла молодой пилот совсем сник.

– Мой вам совет, – сказал ему Старостин. – Возвращайтесь на станцию.

– Нет, я верну корабль сам. Мне тоже хочется испытать себя, сэр.

– Не поверите, если я скажу, что тот мой полет в стратосферу был ошибкой?

– Нет, не поверю, сэр, – Стоун виновато улыбнулся.

– Что ж, удачи! Поступайте так, как считаете нужным, Джереми. Я вам больше не командир. И передайте Томсону, пусть впредь не смеет ломать людям мечту. – Старостин начал закрывать люк. – Его-то мечту я, получается, исполнил, раз уж он так жаждал избавиться от меня.

– Удачи вам, сэр! – крикнул в сужающуюся щель Стоун. – И знаете, возможно, я сам и прилечу к вам когда-нибудь. Там ведь тоже атмосфера на Марсе, сэр. С ней тоже можно и нужно сражаться. И никаких эшелонов, автопилотов, диспетчеров. Непаханое поле, сэр…

Люк захлопнулся. Голос землянина стал не слышен. Голос крайнего из землян.

Полина Кормщикова. Небо

Это так страшно – остаться одному в темноте. Я не помню, как выглядят мое лицо. Я слышу только свое дыхание и далекое гудение приборов. Мое жизненное пространство – два на два метра – включает в себя место для сна, санузел и угол с консервами и канистрами воды.

Я заставляю себя ходить по периметру каюты, держась за стены. Я уже не натыкаюсь на препятствия, потому что запомнил, где они расположены. Иногда я читаю: взял с собой е-книгу с фантастикой двадцатого века – рассказы американца Рея Брэдбери. Я решил, что это символично – читать о Марсе во время полета на Марс. Но я вынужден читать редко – заряда батарейки хватит еще часов на двенадцать, а зарядить аккумулятор мне негде. Чаще всего я сплю.

Антон был курсантом Военно-космической академии имени Ф. А. Можайского. Он поступил на кафедру систем жизнеобеспечения для объектов космической инфраструктуры, что стоило ему немалых усилий. Пока его приятели во время школьных каникул путешествовали по Земле и общались со сверстниками, он штудировал энциклопедии, решал математические матрицы, а по вечерам пропадал в спортзалах.

Все ради Цели, во имя которой Антон был готов на многое. Полететь на Марс.

Поступление в академию – только ступенька на пути к Цели.

Антон считал себя неисправимым романтиком и втайне гордился этим. Что такое Марс? Шар красного грунта, который люди определили себе в пользование, но на самом деле им не принадлежащий. Однако во всем мире считали, что ресурсы ничьи не бывают, и были правы.

Ночами Антон искал в Сети новости с далекой Арсии, первого и пока единственного марсианского города, – фотографии разбитых под Куполом садов, зданий, так не похожих в своей функциональной простоте на вычурные питерские высотки, красновато-розового неба с крохотным шариком Солнца… Он бредил этим небом.

Антон знал – каждые два года на Марс отправлялся космический корабль. Он вез арсийцам технику, саженцы растений, провизию и новых поселенцев. Потом летел обратно, чтобы через два года вернуться.

Там нужны были инженеры.

Антон решил, что непременно станет лучшим специалистом в своей области. После окончания академии он попадет на этот корабль, чего бы это ему ни стоило.

Часы на е-книге говорят, что сейчас третье марта по земному календарю, но я им не верю. Не хочу верить. Это значит, что лететь еще два месяца.

Я не помню, как давно я здесь. За два месяца я просто свихнусь.

У меня появилась привычка говорить с собой вслух. Как будто в моей голове теперь есть кто-то еще. Я могу часами рассуждать о процессах ядерного распада, хотя ни черта в этом не смыслю, или декламировать только что придуманные стихи. Жаль, что никак не записать – к концу полета, глядишь, насочинял бы на целый сборник.

Великий поэт-инженер Антон Гинчев, ха!

Антон стоял на плацу в парадной форме.

Он успешно защитил диплом, он сдал все выпускные экзамены. Он подал прошение о включении его в состав ближайшей экспедиции на Марс. Он был готов. Его Цель – розовое небо – как никогда близко.

Антона колотила дрожь. На сцене поздравлял выпускников ректор академии, Генрих Владиславович Федяков, один из кумиров юноши. Федяков был в составе первой экспедиции на Марс – это он руководил строительством Купола. Здоровье не позволило ему остаться там навсегда. Говорили, что он очень об этом жалел – единожды увидевший Марс не забудет его уже никогда.

Огромные экраны позволяли разглядеть каждый жест ректора, и все собравшиеся здесь юные выпускники-офицеры, их растроганные и гордые родители и преподаватели могли слышать каждое произнесенное Федяковым слово так, будто тот обращался лично к нему. Гордо реяли на ветру флаги, негромко и торжественно звучала фоновая музыка, и Антон заранее переживал миг своего триумфа, который вот-вот должен был наступить.

– И наконец, – говорил Генрих Владиславович, – я хочу поздравить тех, кто уже в этом году полетит к самому дальнему на сегодняшний день оплоту человечества. Итак! Львов Андрей Андреевич, кафедра автономных систем управления.

Из строя вышел Энди (как его называли другие курсанты), двинулся через плац, чеканя шаг, поднялся на сцену и застыл – руки по швам – перед ректором.

– Поздравляю, офицер! – сердечно произнес тот и пожал Энди руку.

Энди улыбался – совершенно по-детски, весело, открыто. Антон был рад – Энди ему нравился. Работать с ним будет приятно.

Ректор произнес еще с десяток имен. Один за другим новоиспеченные офицеры поднимались на сцену, пожимали руку Генриху и застывали за его спиной.

– Крылова Марьяна Вадимовна, кафедра цифровых устройств, – выкрикнул Федяков. Тонкая девушка поднялась на сцену. Теперь за спиной ректора стояло двенадцать человек.

– Еще раз поздравляю, офицеры. Спускайтесь и вставайте справа, под флагом Арсии. Уверен, вы сможете многого достичь.

У Антона потемнело в глазах, ноги подкосились. Его имя ректор так и не произнес. Дальше он почти ничего не осознавал. Ни то, что его имя все-таки прозвучало в середине церемонии – академия направляла Антона для работы в Антарктиду. Ни то, как вышел на сцену и пожал кумиру руку. Ни то, как Федяков внимательно посмотрел на него и тихо, так, чтобы слышал только Антон, сказал:

– Не реви как девка, офицер. Сейчас ты нужен на полюсе. Наберись опыта сначала. Не улетит от тебя твой Марс.

Антон кивнул тогда и занял свое место в строю других полярников.

Когда церемония закончилась и выпускники танцевали на берегах Невы, Антон лежал на своей кровати в общежитии и тупо смотрел в потолок. Ему казалось, что цвет потолка – розовый.

Я теперь знаю, что чудеса бывают.

Настоящим чудом можно считать то, что батарейка е-книги до сих пор не села. Я скинул яркость экрана до минимума и читаю теперь только минут по пятнадцать, два раза в перерыве между сном. Часы говорят, что сейчас – пятнадцатое марта. Если я все сделал правильно, то осталось полтора месяца. Если нет, я останусь один навсегда.

Странно, но это уже не пугает.

Сегодня дочитал «Лед и пламя», про Меркурий. По Брэдбери, там жили люди. Их биологические процессы были до предела ускорены из-за радиации, и они появлялись на свет, любили, рожали других людей, старились и умирали за восемь дней. И ходили слухи, что соседнее племя, на расстоянии часа бега от их пещер, живет целых одиннадцать дней, а убив врага, ты получишь его силу. Еще три дня казались им богатством!

А мы… мы жадные. Нам мало отпущенных восьмидесяти лет. Мы хотим больше и за последние годы наизобретали достаточно способов продлить жизнь.

Если я неправильно рассчитал курс, это выйдет мне боком. Корабль сделан на совесть – система подачи воздуха там, где я заперт, может изолированно работать очень долго. Если не случится форс-мажора. Усмехаюсь. Он уже случился – значит, совесть была не чиста.

А Брэдбери – гений.

Антон жил теперь в Антарктиде, на научной базе. Работы здесь было – непочатый край: изучение недр южного континента, исследовательские площадки микробиологов и метеорологов, инженерные проекты и регуляция жизни экспериментальных поселений под куполами. Здесь же находился центр подготовки к межпланетным полетам, где проходил каждые два года стажировку новый экипаж марсианского корабля.

Энди и другие уехали неделю назад. Антон проводил их и вернулся к работе – проектировке улучшенного климатического купола. Он понадобится совсем скоро, ведь на Марсе будет строиться второй город.

Почти половина Антарктиды со всеми запасами пресной воды и полезных ископаемых принадлежала России. Ближайшим к станции городом был Лазаревск – первый в мире город, закрытый климатическим куполом, что делало его оазисом посреди пустыни вечной зимы. Антон мог ездить туда на снегоходе хоть каждый день, но делал это редко – предпочитал одиночество.

Поначалу молодой инженер грыз себя – мол, оказался недостаточно хорош. Потом надоело. Он подал второе прошение. Он трудился со всей отдачей, выдвигал новые идеи, участвовал во всех разработках, где только успевал. Через полгода он уже руководил проектным отделом.

Антон был уверен, что при таких успехах Марс – дело решенное.

Небо над Антарктидой было черным в алмазный горошек.

Аккумулятор е-книги сел. Раньше я мог хотя бы видеть свои руки или осветить каюту. Теперь не могу и этого.

От одиночества и тоски хочется выть. Никогда не понимал отшельников. Это жутко – быть одному так долго. Я теперь знаю точно, что человек – существо социальное.

Становится холоднее. А может, так только кажется – меня часто бьет озноб. Система отопления сломаться не могла, по крайней мере я в это не верю. Я кутаюсь в одеяло и пью антибиотики – их у меня хватит на целую роту. Еще меня тошнит от консервов и дистиллированной воды, но больше у меня ничего нет.

А ведь всего этого могло и не быть. Я мог бы жить сейчас на Земле, в теплых и светлых широтах. Нет, я ни о чем не жалею. Я попытался. Это – моя Цель. Моя мечта. Высокое розовое небо.

Я долечу. Корабль долетит. Я должен верить.

Иногда я слышу женский голос – он мне знаком. Это только мое воображение, я знаю, но так приятно хотя бы представить, что в темноте рядом со мной есть кто-то еще. Она никогда не обращается ко мне напрямую, но мне нравится ее слушать. Слов я не понимаю.

А потом Антон встретил Марину. Она была моложе его года на два. Она любила свою ледяную родину, холодные темные воды моря Лазарева и императорских пингвинов.

– Они совсем как люди, – говорила она.

Антон стал чаще бывать в городе.

Они часто гуляли вдвоем – под куполом царило тепло, и можно было забыть, что за его пределами простираются вечные ледяные поля. Заходили в кинозалы и смотрели фильмы – иногда интерактивные, но чаще старые, двухмерные: это развлечение недавно снова вошло в моду. Ели рыбные блюда в новом ресторанчике на Главной улице, где поваром был робот – тоже новомодное развлечение. Марина смеялась над наивностью Антона – почти детской, по ее мнению.

– Как можно быть талантливым инженером, но при этом не знать, как развлекаются люди? Неужели ты только и делал всю жизнь, что учился? – удивлялась она.

Ей нравились фрукты, и Антон часто приносил Марине дорогие яблоки, манго или персики. Он смотрел, как она откусывает от плодов маленькие кусочки, и улыбался. Ее губы были цвета неземного неба.

Его сокурсники провели в космосе девять месяцев и благополучно достигли Марса. Антон получил от Энди пару сообщений с фотографиями. Он показывал их Марине, взахлеб рассказывал о куполе Арсии, о горной цепи Фарсида, о высочайшей в Солнечной системе горе Олимп. Марина слушала с интересом, кивала, задавала вопросы.

– Ты не хотела бы увидеть все это? – спросил он как-то.

– Хотела бы, конечно. Внеземная красота, – Марина засмеялась.

Они вместе поехали смотреть на вполне земные красоты Кавказских гор. Антон был счастлив. Розовое небо в его воображении поблекло, расплылось. На его месте оказалась вдруг Маринина улыбка.

Новый купол был почти готов.

Через месяц на электронный ящик пришло письмо. В нем говорилось, что Министерство освоения космоса приняло решение включить Антона Гинчева в состав экипажа корабля с последующим поселением и трудоустройством: сначала в Арсии, а позже – во втором марсианском городе, пока безымянном.

Антон перечитал письмо три раза. Он не мог поверить, а когда все-таки поверил, помчался к Марине. В ответ на его восторженную тираду она грустно покачала головой и сказала:

– Я не полечу с тобой.

Голоса, голоса. К женскому прибавились еще чьи-то. Сколько я уже здесь? Не могу думать, не хочу ходить, ненавижу спать. Не может быть, чтобы так долго… Я неправильно рассчитал курс, я идиот, бездарь!

Я теперь почти все время сижу в углу, закутавшись в одеяло, и строю домики из консервных банок и пищевых упаковок. Делаю это вслепую, и если я ненароком задеваю башенку рукой, начинаю сначала. Иногда добираюсь ползком до санузла, чтобы обмыть грязное тело. Воды мало: я пересчитал – осталось всего три канистры. Приходится экономить. Что ж, смерть от удушья мне не грозит. Умирать придется от жажды.

Экипаж космического корабля «Перун» состоял в этот раз из сорока человек. Десять из них – непосредственно экипаж, остальные тридцать – переселенцы. Антон оказался в числе последних.

Для капитана Владислава Черных это был первый самостоятельный полет. Раньше он летал на «Скифе», предшественнике «Перуна», в качестве старпома. Команду он набирал сам. Ветераном космоса считался только навигатор. Остальные – врач, старший инженер, пилот – почти новички.

«Перун» летел впервые.

Антон зачарованно глядел на Землю сквозь иллюминатор. Отсюда она казалась бело-голубой жемчужиной. Они были еще недалеко, и он мог видеть очертания Антарктиды. Там осталась Марина, которую он больше никогда не увидит. Рано или поздно она выйдет замуж, родит детей и проживет долгую интересную жизнь под колючими звездами южного полюса.

Он тоже обустроится, женится. Поможет возвести на Марсе новые города. Его внуки увидят на Красной планете леса и океаны.

Все так, как и должно быть. Это жизнь, парни.

По вечерам Антон играл в шахматы со вторым пилотом или читал старую фантастику. Его Цель была совсем близко.

Время, время. Ты никак не хочешь кончаться. Ты тянешься клейкой лентой Мебиуса и закручиваешься в спираль. Ты вкрадчиво мяукаешь из темных углов, рычишь с потолка, плещешься водой в канистрах.

Ты гора пищевых упаковок возле кровати. Ты женский голос и крики пингвинов. Ты бело-голубое, как моя старая планета.

Не было никакой планеты – ни голубой, ни красной. Это просто бусины. Время, ты – нитка. Я, как планета, нанизан на тебя, ты проходишь через мой желудок. Я болтаюсь на тебе, суча ножками и взмахивая руками, изредка выдавая монологи мертвых датских принцев.

Бре-е-е-ед… Я неправильно рассчитал курс.

Как ни странно, в полете ничего не хотелось делать. Всех пассажиров одолела лень. Дни тянулись монотонно, один за другим. Общаться друг с другом через шесть месяцев пути было уже невозможно, спутники знали друг о друге всё. Нехотя играли в карты и шахматы. Антон пытался читать профессиональную литературу, но никак не мог сосредоточиться.

Верочка – бортовой врач – везла племяннице самую настоящую деревянную куклу. Верочка рассказывала Антону, что племяшке уже семь лет и она родилась на Марсе, где деревья были пока редкостью. Тот вымученно улыбался. Он слышал эту историю уже миллион раз.

В один из неотличимых друг от друга вечеров Антон сидел в столовой и читал. Больше в помещении никого не было. Его каюта располагалась недалеко, в носовой части корабля, но он не хотел туда идти – бежевый квадрат стен доводил его до исступления. Здесь, в столовой, создавалась иллюзия открытого пространства благодаря анимированным обоям – березы, трава… Но потолок был серым и скучным – дизайнеры недодумали.

Свет мигнул и погас. Несколько мгновений Антон оторопело сидел в темноте, уставившись на экран е-книги. Потом включилось аварийное освещение, завыла сирена. Антон вскочил, машинально сунул читалку в карман комбинезона и выбежал прочь.

По коридору в сторону мостика неслись Верочка и второй пилот. Антон побежал за ними. Пилот круто повернулся и заорал:

– В свою каюту, живо! Забыл, чему учили, что ли?

– Я офицер, – пытался протестовать Антон.

– Да мне по хрену, кто ты! К себе, быстро, и не выходить без разрешения!

Пилот исчез за поворотом коридора. Антон проглотил комок в горле и поспешил в каюту.

Тук-тук-тук. Стучит сердце. Гудят приборы. Корабль-полутруп летит в космическом пространстве. Дрейфует, как пустая консервная банка. Скоро он станет кирпичиком, который возьмет исполинская огненная рука, чтобы построить домик.

Тук. Тук. Тук. Это чьи-то шаги за стеной. Это мои коллеги встали и ходят по коридорам, а иногда стучат в мои двери, но не могут открыть. Им досадно, что я не с ними.

Они правы – я виноват. Не смог сделать для них то, что должно.

Работало только аварийное освещение. Антон просидел в каюте шесть часов. Никто не появлялся, и он наконец решился на вылазку.

В коридоре было пусто. Антон шел, стучал в двери других кают, но никто не отзывался. Он попробовал открыть одну. Нажал на кнопку – створки разошлись, не потребовав отпечатка пальца. На кровати одиноко сидел желтый зайчик. Больше – никого.

В других тоже оказалось пусто. Антон вспомнил, что сегодня в кинозале показывали старую комедию и все должны были быть там. Кинозал – на второй палубе. Он пойдет туда, но сначала – на мостик.

Капитан лежал на полу, раскинув руки, взгляд светлых глаз устремлен в пустоту. Поперек него, лицом вниз – Верочка. Штурман и первый пилот – на пультах управления. Голова пилота – в запекшейся крови. Второго пилота здесь не было.

Антона вырвало.

Придя в себя, он первым делом перевернул Верочку, для порядка пощупал пульс, хотя было видно – мертва. Остальные – тоже. На теле девушки не нашлось видимых повреждений. Антон сложил ее руки на груди и ладонью попытался закрыть ей глаза. Один так и остался полуоткрытым и, казалось, следил за ним. Рот девушки кривился в непонятной ухмылке.

Капитану он тоже закрыл глаза – больше пока ничего не сделаешь. Позже, когда он найдет остальных, надо будет отнести тела к шлюзу, упаковать в прозрачный пластик, прочитать короткую речь и отправить за борт, к звездам. Так принято хоронить в космосе. Антон никогда раньше не понимал, насколько это правильно – и по отношению к мертвым, и по отношению к живым.

Он заставил себя взглянуть на приборы. Кое-что он в них понимал, не зря учился в академии – по специальности он не был пилотом, но элементарные знания им давали.

И теперь Антону стало по-настоящему страшно.

Приборы показывали, что на второй палубе пробоина в районе инженерного отсека – инородное тело, диаметром метра три. В результате – полная разгерметизация помещения. Не сработали аварийные системы, вероятно, тоже повреждены… Как будто чья-то рука прицелилась и бросила мячик – крохотную частицу бескрайнего космоса, – который не засек компьютер, не смог предвидеть навигатор, не заметил пилот, и этот мячик прервал жизнь хрупких созданий, которым так необходим воздух.

Отчего умерла Верочка, Антон определить не смог.

Жизнеобеспечение первой палубы еще держалось, но вот-вот должно было отказать. Исправить всё одному – нереально.

Так. Спокойно.

Ведь не может быть, чтоб только он один остался. Надо найти выживших. Не могли все тридцать пять человек пойти смотреть этот проклятый фильм. Где второй пилот, в конце концов? Он же приказал ему идти в каюту. Сначала надо найти людей, а потом решать, что делать дальше.

Антон носился по коридорам, врывался во все каюты – двери открывались легко. Никого. Он остался один. Когда он понял это, сел посреди коридора и завыл.

Истерика продолжалась недолго. Когда паника утихла, Антон снова направился на мостик. Он хотел жить. На мостике всегда есть скафандры. Он не может отремонтировать корабль, не может препятствовать полной разгерметизации, но может направить подачу воздуха в одно маленькое замкнутое помещение вроде склада – на каюту, пожалуй, не хватит. Рисковать он не хотел.

Он столкнул с кресла навигатора, стараясь не смотреть тому в лицо, и проверил курс. Не было никакого курса – корабль дрейфовал. Антон отчаянно выругался. О навигации он знал ровно столько, чтобы сдать зачет по факультативу в академии. Влез в корабельную базу данных, просмотрел все, что там есть. Единственный шанс спастись – проложить курс так, чтобы «Перун» сам, без пилота, добрался до Марса и потом сам сел. Это было невозможно.

Время истекало.

Антон выполнил расчет, как смог. Потом влез в скафандр, хотя воздух в помещениях еще был. Он нашел рядом со столовой склад – крохотный, но подойдет. Перетаскал туда из камбуза канистры с водой и провизию, с запасом, чтоб хватило месяца на четыре. Принес одеяла и матрас из своей каюты и карманный фонарик с вечной батарейкой. И наконец занялся тем, что умел лучше всего, – системами жизнеобеспечения.

Освещение отказало полностью – придется обойтись без него. Гравитация, слава богу, осталась. Замкнул на отсек цепи подачи воздуха. Загерметизировал помещение. Поставил блокировку на три месяца с невозможностью открытия дверей изнутри, так как знал, что не выдержит и попытается выйти, причем про скафандр может забыть.

И наконец заперся внутри.

Фонарик сломался через неделю.

Я просыпаюсь от грохота. Пол подо мной вздрагивает, а потом я падаю. Сбиваю телом банки и канистры, натыкаюсь на что-то человекоподобное и холодное и начинаю орать. Мир вращается вокруг меня, его стены бьют меня в спину, в живот, в голову. Мир меркнет.

Открываю глаза. Вокруг – родная, привычная, уютная темнота. Затылок налит свинцом. Прикасаюсь к голове – мокрая. Пальцы липкие. Облизываю – кровь.

Шаги. Я уже слышал шаги. Это за мной идут Верочка и капитан. Теперь-то точно достанут. Да ладно, оно и к лучшему. Хоть не один буду.

Двери отсека распахиваются. На пороге – двое в скафандрах, из налобных фонарей бьют мощные белые лучи. Вою от боли – свет резанул по глазам. В следующий момент задыхаюсь. Значит, все-таки удушье…

Мир гаснет.

На моем лице – кислородная маска. Я лежу на чем-то твердом, и оно движется – плавно, но быстро. Открываю глаза – взгляд сначала никак не может сфокусироваться. Потом вижу два луча над собой. Вытягиваю руку: над лицом – прозрачный пластик. Не могу понять, где я.

Через время – я теперь совсем не могу его измерять – влетаю в свет. Закрываю глаза руками, очень уж больно опять, но решаюсь чуть раздвинуть пальцы. А потом открываю глаза так широко, как только могу, чтобы не упустить, запомнить, впитать в себя то, что вижу.

Глазам по-прежнему больно, но это такая мелочь…

Надо мной – розовое небо.

Александр Бачило. Стена

Сверху Стена казалась не очень высокой, зато бесконечно длинной. Но кто же доверяет глазомеру, когда речь идет о Стене? В степи ее, должно быть, видно на огромном расстоянии, с привычной гордостью подумал Ксей. Наверное, там, в двух-трех днях пути от Острова, Стена выглядит как горная цепь, встающая над горизонтом. Жалко, что некому на нее посмотреть оттуда…

Он лег грудью на прохладный камень парапета и глянул вниз. Ровные ряды многотонных гранитных блоков ближе к земле казались обыкновенной кирпичной кладкой, а затем и вовсе сливались в гладкую, блестящую, словно полированную поверхность. До чего же красиво сделано! Ксей радовался и за первых строителей Стены, и за себя. Ему было приятно, что он продолжает самую важную на свете работу и делает ее так же красиво и с душой, как старые мастера. Стена окружала остров по периметру и непрерывно надстраивалась, все новые тысячи каменных блоков укладывались в нее ровными, без оконниц и ворот, рядами. А зачем ворота, если некого впускать?

С тех пор как первая волна Претворения докатилась до подножия Стены, в степях не осталось ничего живого. Трава – и та помертвела. Она больше не колыхалась на ветру, а стояла неподвижно, ощетинившись каменными иглами. Продраться сквозь эти заросли невозможно, если бы кому-то и пришла в голову такая глупость. И все же степь казалась полной движения. По ночам даже с невообразимой высоты смотровых площадок можно было слышать, как внизу трещит, хрустит и рассыпается твердое крошево. Черную гладь, уходящую к горизонту, время от времени неторопливо пересекали бледные световые пятна. Никто не знал, что это, а гадать боялись. Ясно, что неживое, претворенное, а от претворенного добра не жди.

Когда-то – Ксей еще помнил те времена – вид со стены был другим. По левую руку, за пенной полосой, чернело море. По нему еще ходили корабли, добиравшиеся, говорят, до живых, настоящих островов. Но и море исчезло, его вымакали, иссушили волны Претворения. Теперь и там, в плоскодонной яме бывшего морского ложа, топорщились каменные леса. Как взбаламутило ил в свое время, так он вихрами и застыл.

Ксей вернулся в центр площадки и сел поближе к факелу. Газовая горелка храпела от натуги, испуская синее пламя, но тепла не давала. Ксей придвинул к огню калильню – массивную решетчатую конструкцию на колесах. Металл постепенно налился красным, оранжевым и, наконец, ярким белым сиянием. Пошел жар. Калильня засветилась нестерпимым блеском, а степь сразу потемнела, отступила в сумерки. Все видимое пространство ограничилось кругом смотровой площадки, с которой уже ничего нельзя было рассмотреть, если не встать у самого парапета, свесившись за край.