Иногда Эдик приходил в дом Михалевых, и Надежда поила всех троих чаем с вареньем, намазанным на толстые хлебные ломти.

В один редкий теплый день ребята с Дингой направились в бухту, где рыбаки с полуторки разгружали рыбу. Когда они подошли ближе, оцепенели. Огромное черное тело билось в судорогах на камнях. Динга поджала хвост и терлась о ноги хозяина.

– Акула, – прошептал Эдик.

– Живучая, падла, – сказал высокий мужчина в телогрейке.

Он ударил кувалдой по голове чудовища. Акула еще сильнее задергалась, а спустя пару минут затихла. Всю дорогу, пока шли обратно, Сережа хныкал: «Ей же больно было. Она плакала, я сам слезы видел».

Потом оба Крайних и Динга исчезли. Вечером, когда пили чай, тетя Нина сказала, что на Трассе отец Эдика замешкался и не сразу съехал на обочину, уступая дорогу черному «паккарду».

Сообщение о начале войны семья получила от шофера, примчавшегося на газике. Первый и последний раз они в полном составе отдыхали на берегу спокойной бухты Гертнера. Шофер отчаянно махал руками с обрыва. Отец быстро поднялся к нему, а когда вернулся, сказал: «Все. Война!»

Теперь Михалев редко бывал дома, он на Трассе. Вечерами часто заходила тетя Нина. Сережа прислушивался к разговору женщин, почему-то тетя Нина называла отца «Владимир Андреевич», а Надя – «Михалев».

В самолете Коржева знобило. Он позвал адъютанта:

– Принеси мне коньяка и одеяло.

Прошло четыре часа, как он вышел из кабинета Берии. В первый раз нарком не поздоровался и не предложил сесть. Когда нарком снял пенсне и начал протирать стекла, Коржев даже подумал, что это конец. Но нарком вышел из-за стола: «Не будет золота, нас с тобой не будет… Оборона бесплатно не бывает… Делай что хочешь: стреляй, лопату сам бери, но золото дай». Было видно, что он сильно волновался. В такие минуты пропадал акцент. По вертушке он вызвал заместителя.

– Надо готовить крупные партии заключенных на Колыму, обязательно с учетом сроков навигации, когда и сколько – решите вдвоем. Мне докладывать лично каждую неделю. – Берия повернулся к Коржеву: – Стесняться не надо, расстрел за контрреволюционный саботаж хорошо дисциплинирует. В первую очередь ликвидировать нужно тех, кто не может толком ничего делать. Сам разберешься. На победу все должны работать. Причины и обстоятельства после победы будем выяснять… Лишние рты кормить надо. Врагов нам кругом и так хватает.

На ночном совещании Хозяину доложили об успешном проведении трех показательных акций на приисках, во время которых по обвинению в контрреволюционном саботаже было расстреляно несколько сот заключенных.

– Это хорошо. – Коржев постучал карандашом по столу. – Нам нужен опытный специалист, знакомый с организацией производства. А вам волю дай – всех перестреляете, кто золото мыть будет?

– Товарищ комиссар, есть тут один спец, бывший главный инженер металлургического завода, – встает начальник техотдела.

– А как он здесь оказался? Освобожденный?

– По контракту, товарищ комиссар, – вскакивает начальник управления кадров.

– Я пару часов вздремну на диване. После этого инженера ко мне. Хорошо, что главный, дело организовать сумеет.

В пять утра адъютант Коржева вводит Михалева в кабинет Хозяина. Через два часа отец выезжает на Трассу – у него приказ через десять дней доложить о предполагаемых мерах по увеличению добычи золота. А Трасса – это многие сотни километров и лагеря… лагеря…

Похудевший и осунувшийся от бессонных ночей и увиденного отец в кабинете Хозяина.

– Ну что придумал, главный инженер?

– Это план мероприятий. – Отец протягивает пару листков.

– Коротко, значит, по делу… Завтра в десять у меня. Доложишь подробно. Соберу всех.

Доклад Михалева у собравшихся и облеченных безграничной властью над жизнью бесправных зэков и привыкших другими методами решать вопросы вызывает злостное недоверие. Но все же начальник Дальстроя, человек очень жесткий, но не лишенный здравого смысла, предоставляет отцу чрезвычайные полномочия.

На одном из приисков выходит из строя электродвигатель привода драги. Боясь последствий для себя за остановку работ, начальник прииска обвиняет группу зэков в контрреволюционном саботаже и запрашивает санкцию на их расстрел.

На место выезжает Михалев. Необходим новый двигатель, который можно доставить самолетом из Хабаровска, что займет минимум пять суток, а с учетом погодных условий и все десять. К нему, непрерывно кашляя, подходит зэк. У заключенного красные пятна на лице, сиплый простуженный голос.

– Начальник, там в бараке человек есть, он может сделать.

– Приведите.

К Михалеву под руки подводят истощенного зэка, еле передвигающего ноги. Он в незашнурованных ботинках, грязные, в бурых пятнах портянки волочатся по земле.

Зэк говорит медленно, с трудом, но внятно:

– Я к утру запущу… С условием… Мне все равно амба, пугать не надо, начальник… Дубарь сегодня… или завтра… какая разница!

– Ваша фамилия и какое условие?

– Долгин, до ареста был завкафедрой электрических машин… Ставлю на кон жизнь, починю – воля, не починю – пуля. Все просто. Идет, начальник?

– Идет. – Михалев рукой останавливает дернувшегося начальника лагеря, который расстегнул кобуру.

Через три часа двигатель зашумел, отец по радио доложил дежурному в Главном управлении о ликвидации аварии.

Не заходя домой, Михалев сразу поехал в Главное управление. Коржев молча его выслушал.

– Ну хорошо! Только как исключение, а то зэки начнут командовать.

– Товарищ комиссар, в лагерях сотни бывших врачей, инженеров – серьезных специалистов. Часть из них практически доходяги. Давайте создадим конвойную группу из полезных для города.

– Этак ты мне пол-Колымы освободишь. Кто золото мыть будет?

– От них все равно проку нет, а городу польза.

– Подготовь предложение и список. Смотри аккуратнее, у меня народ больше к маузеру приучен… Борзые, мать их! А то беду накликаешь на себя.

Утром колонну из отобранных зэков под конвоем приводят в город и распускают по рабочим местам. Вечером колонну строят и после переклички уводят.

На свой страх и риск Михалев включил в список молодого художника, получившего десять лет лагерей за неправильное толкование в карикатуре политики партии. «Тройка» пожалела его, а редактор газеты получил высшую.

В подвале книжного магазина под охраной зэк на использованных в роддоме кусках клеенки рисует маслом по фотографиям портреты детей начальствующего состава Дальстроя. Фотографии черно-белые, поэтому цвета глаз, волос и одежды художник выбирает по своему вкусу. Художнику понравился двойной фотопортрет, сделанный мастером, но с цветом глаз Коли зэк не угадал. После месячного восстановления в горбольнице член-корреспондент Академии наук Долгин был оформлен вольнонаемным сотрудником технического отдела без права выезда из Магадана в течение пяти лет.

Однажды отец на обед привел домой сморщенного худенького человека. Очки его были привязаны шпагатом к ушам.

– Это профессор медицины Скобло. Он консультирует поликлинику и роддом.

Профессор еще до революции окончил медицинский факультет в Берлине. Этот энциклопедически образованный, несгибаемый, несмотря на внешнюю немощность, человек, получивший двадцать лет, в лагерных условиях продолжал научную работу. Он рассказал о потрясающем явлении, когда заключенный, которого испугал медведь, потерял дар речи и принял облик зверя. Профессор установил причину заболевания и за несколько сеансов восстановил зэка. Он передал матери толстую тетрадку, в которой были описаны наблюдения за пять лет его колымской эпопеи. Профессора уважали блатные. Но об этих визитах становится известно недоброжелателям отца.

В отсутствие Коржева в управлении кадров инженеру-инспектору вручили приказ о новой должности и переводе на другой уровень продовольственного обеспечения.

Коржев открыл папку с грифом «Для служебного пользования». Там лежала справка – донесение о контактах инженера-инспектора Михалева с зэками с необходимостью привлечь его к уголовной ответственности по 58-й статье.

Комиссар вызвал начальника управления кадров.

– Откуда данные?

– Товарищ комиссар, у меня подтвержденные данные, что Михалев ведет подрывную работу и использует зэков из колонны по обслуживанию города.

– Неплохо! А ты знаешь, как драга работает и зачем она нужна?

– Золото, товарищ комиссар. Мы должны план давать!

– Это верно, что должны. Только вот от «должны» до «даем» сколько километров?.. Как Трасса! Михалев знает, как она работает, и, если авария, починить сможет. А ты сможешь? Понизили в должности, на вторую по продуктам перевели, и ладно. Образумится. Если что, объясним. Я товарищу Сталину должен докладывать, сколько золота добыли, а про врагов народа кому надо и без меня доложат… Этих гадов искать надо с умом. А то мы с тобой с лопатами сами на Трассу за золотишком поедем… Ты давно лопату держал? То-то… А за бдительность спасибо! Продолжай в том же духе. Все для Победы! Нам враги в аппарате нужны.

«Вот этот и на меня стучит, – подумал Коржев. – Хорошо, теперь знаю. Надо бы, чтоб и мне стучал».

В приемной Берзарин ожидает вызова. Выходит личный адъютант наркома.

– Товарищ комиссар, нарком ждет вас.

В кабинете новый портрет вождя – в форме и большего размера.

– Читал твою докладную. Хорошо съездил, докладывал Самому. Ну, наворотил карлик. Спасибо товарищу Сталину, убрал гниду. Сколько хлопот доставил, ублюдок сраный… Есть задание вождя. Надо по колымским лагерям разыскать и отобрать бывших командиров и военспецов Красной армии, готовых на фронте искупить свою вину перед партией. Особое внимание нужно обратить на имеющих боевой опыт. Прежде всего на отличившихся на Хасане и в финскую. Я Коржева вызвал, он Колымой командует. Есть еще личное задание: разыщешь ученых и инженеров по списку, они будут в закрытых местах работать на оборону. С Коржевым договоришься – у него свой самолет. Разобраться надо – кто будет работать на Победу, а кто злобу затаил. Сам понимаешь, тут ошибки не должно быть. Потому тебе и поручаю, с тебя и спрошу, если что…

Берзарин окончил императорскую академию Генерального штаба, служил у Деникина. Во время боев под Царицыном перешел на сторону красных с документами и попал к Сталину, которому понравился немногословный и образованный полковник, свободно владеющий немецким, английским и испанским языками. Это было непростое решение для полковника, присягавшего государю императору. Но императора не стало, а Россия была. Берзарин понимал, что здесь, в России, либо смерть от большевиков, либо унизительная эмиграция. И он принял это трудное решение. Когда репрессировали многих руководящих сотрудников иностранного отдела советской разведки вместе с ее главой Артузовым, Сталин не разрешил тронуть Берзарина. На докладной против его фамилии вождь написал: «Грамотный работник. Давно у него в гостях не был».

Это обеспечило неприкосновенность бывшему царскому полковнику и дало особый статус. После неудачной поездки за кордон, где погибла коллега и жена Берзарина, он выполнял особо важные поручения наркома НКВД внутри страны.

Об этом знал Сталин.

Весь перелет Коржев и Берзарин молчали. Они были плохо знакомы, да и не принято было у людей их уровня много разговаривать. Сразу после взлета выпили коньяка и закусили бутербродами с сыром, сырокопченой колбасой и осетриной. Оба в полете дремали.

Перед посадкой в Хабаровске Коржев повернулся к спутнику.

– Что-то холодно. Знобит меня. – Они выпили по полному стакану коньяка. – Заночуем здесь. Экипажу да и нам надо передохнуть. Нездоровится. Одного человека взять нужно. Со мной будет жить. Артистка, достойная женщина. А с женой я договорился, ателье пошивочное ей дал в Магадане, пусть заведует. На улицу не выгонишь, столько лет прожили, еще с гражданской… В двадцать втором я на Кавказе полком командовал. Там и срослось у нас. Она ничего не боялась. Когда меня после смерти Ильича в «чрезвычайную» направили, я ее с собой взял. Поженились. В Хабаровске, когда осели, я сына или дочку попросил. Но не получилось. Видать, гражданская свое сделала… Я узнал, что она в церковь тайком молиться ходит. Пригрозил… В ногах валялась, чтоб не тронул попа. С той поры у нас с ней наперекосяк пошло. А тут встретил…

В семь утра они снова стояли у самолета. Коржев тяжело дышал, он представил Берзарину подругу.

– Луиза. – Она улыбнулась и протянула руку в перчатке.

– Надо переодеться, не в Сочи летим, – с улыбкой, но властно сказал Коржев, окинув взглядом спутницу.

Женщина послушно поднялась в самолет. Мужчины курили у трапа.

– Давно знакомы?

– Второй год… Война, дел по горло, золото надо мыть, а тут сердце по ночам стучит и давление стало прыгать… Тянет меня к ней. Вот и решил, легче станет, если она рядом. Может, родит. Еще пяток лет, и поздно будет в отцы напрашиваться. Вдарит по мозгам или мотору, – Коржев постучал по груди, – не до детей будет… А ты женат?

– Был… Мы не здесь работали… Я все больше на перекладных.

– Вспомнил, у меня для наших дел человек по лагерям есть… Главным инженером большого завода был… Михалев. К нам по контракту попал. Думаю, от беды смотался. Ретивый, здесь у нас, сам знаешь, какая публика… Но спецов маловато…

Берзарин промолчал. Кольнуло в сердце. «Значит, и Надя здесь. Дороги у нас разные. Чего судьбу испытывать».

По многолетнему опыту общения с разными людьми и на разных уровнях Берзарин почувствовал, что между ними сложатся доверительные отношения.

Берзарин занял гостевые апартаменты на первом этаже особняка Коржева. Сразу после ужина они поехали в Главное управление. В половине третьего ночи адъютант привел Михалева в кабинет Хозяина.

– Вот о ком я тебе говорил, – Коржев повернулся к Берзарину.

– Будем работать. Нужна ваша помощь. – Берзарин встал и внимательно посмотрел на вошедшего.

– Я готов, – Михалев по-военному вытянулся.

– Завтра приказ будет, сниму опалу. У тебя дружков больно много… У меня небось тоже… друганы есть борзые… – Коржев с прищуром посмотрел на Берзарина.

Утром Берзарин вызвал начальника управления кадров.

– Кто у тебя по семьям ИТР в городе работает?

– Хохлова, Цыбин.

– Кто такие?

– Хохлова в загсе, Цыбин в школе.

– Давай Хохлову ко мне, как только с Трассы вернусь.

На Трассе в домике начлага Берзарин и Михалев сидят за столом. Трещат дрова в печке. Входит начлаг, вытягивается в струнку, протягивает лист:

– Товарищ комиссар, одного нашли из списка. Комбриг, совсем дошел, актировать будем, если дотянет. Двух полковников, танкового и артиллерийского, и военврача второго ранга… В прошлый раз… саботаж… Сказать, чтоб чай подали или сразу пельмени.

– Не густо… Чай утром пьют, а сейчас что покрепче и пельмени. – Берзарин поворачивается к Михалеву.

– Только засыпать. В момент, товарищ комиссар! – Начлаг открыл дверь и громко скомандовал: – Трали-вали, засыпай!

– Кто такой? Пятьдесят восьмая? – Берзарин поднял голову.

– Никак нет, товарищ комиссар. За убийство отбывает.

Из командировки Михалев вернулся воодушевленный.

– Надюша, давай по рюмке… Первый раз встречаю такого толкового комиссара. К нам на завод в Запорожье приезжал один, ничего не хотел слушать. Я тогда думал – всё, мне амба. А этот слушает и слышит. Меня в должности восстановят, и отовариваться опять в первом будем. – Они чокнулись. – Говорят, очень большая шишка, личный представитель Берии, живет у Коржева.

– Ну и хорошо. Все полегче с продуктами будет. Ребята растут, витамины нужны.

– Комиссар Берзарин, – задумчиво сказал Михалев.

Надя взглянула на мужа, вытерла тряпкой стол и молча вышла на кухню. Весь следующий день, сославшись на головную боль, она молчала.

Поздним вечером начальник управления кадров представил Берзарину Нину Хохлову.

– Товарищ комиссар, Хохлова. По рекомендации из Москвы. Работает аккуратно.

– Хорошо. Мы поговорим наедине. – Комиссар обратился к Нине. – С какими семьями работаете? В военное время надо быть особо бдительными… Семья Михалевых вам известна?

– Да, товарищ комиссар.

– Михалев бывает в лагерях, общается с зэками. Мы за ним наблюдаем! Михалев выполняет государственное задание. Надо, чтобы он был в рабочем состоянии. Как у него дома? Что известно?

– Я в хороших отношениях с женой Михалева, бываю у них дома. Двое детей. Но жена Михалева, Надежда, часто болеет.

– Ей надо помочь. Организуйте мне встречу с ней, только у себя дома, чтобы не испугалась. Ей муж, наверно, рассказывает о своих поездках. О его работе никому.

Нина зашла к Михалевым. Ребята из стульев и одеял посреди комнаты строили машину. Крышка от бельевого бака – руль. Это была их любимая игра, когда мать не пускала на улицу. Сережа всегда за водителя.

На кухне Нина тихо сказала Надежде:

– Тебя хочет видеть большой начальник из Москвы. Будет вечером ждать у меня дома. О разговоре никому. Он по поводу Володи.

У Нади сжалось сердце. Она знала, кто ее хочет увидеть.

– Возьми ребят и приходи к семи часам. Я погуляю с мальчиками у дома, – добавила Нина.

Как всегда после ужина Михалев ушел на службу. Надя причесалась и пошла с ребятами на Портовую. Возле дома стоял «ЗИС». Нина помахала ей рукой из окна и спустилась на улицу.

Когда Надя вошла в комнату, Берзарин сидел за столом.

– Здравствуй, Коля!

– Здравствуй… – Он опустил голову. – Прости за всё… Есть обстоятельства, они сильнее нас. – Он замолчал, потом взял папиросу, размял ее, закурил. – Прости, я себе не принадлежу… У нас с тобой нет будущего…

– Я всё понимаю… Извини, пойду, ребята одни на улице.

Вечером Берзарин заехал к Нине.

– Вот адрес до востребования, по которому в особых случаях телеграммой можно со мной связаться. Никому его не давать. Это оперативный адрес.

На аэродроме у самолета Коржев и Берзарин курили.

– В добрый путь. Ни пуха и мягкой посадки.

– Ты правильно сделал, что Луизу взял сюда… Одному тяжко. А жизни второй не будет.

– Зато Победа будет! – Берзарин пожимает руку Коржеву. – Михалев полезный человек. Тебе тоже, видать, показался.

– Не сомневаюсь.

Уже целый месяц Надю мучил кашель, утром она вставала потная, а вечером поднималась температура. Нина настояла, чтобы Надя сходила в поликлинику на консультацию к Скобло.

В поликлинике сказали, что по распоряжению Хозяина профессора и двух медсестер отправили на материк. Наде становилось все хуже. У нее оказалась запущенная форма двустороннего воспаления легких. Ее положили в больницу.

Михалев сидит на табуретке у постели жены. Он целует ее ладонь. Надя открывает глаза и убирает руку.

– Я плохая мать и никудышная жена!

– Все нормально будет. Войне скоро конец. Пацаны уже большие. Мне на несколько дней на Трассу надо. Нина за ребятами присмотрит, у нас заночует. С завтрашнего дня домработница будет ходить с восьми утра до шести вечера. В управлении кадров договорился. Интеллигентная женщина. Преподавательница английского, «член семьи»[2].

– Врача позови… Плохо мне. – Надежда отворачивается к стене.

Состояние Нади резко ухудшается. Она всё время молчит. Только иногда просит, чтоб воды принесли кислой. Нина каждый день после работы забегает к ней в палату.

– Вот как меня Бог наказал. Прости меня, Ниночка. Ты сына хотела, вот пусть Коленька… с тобой живет. Запуталось все, тьма непроглядная… А Николай ушел, совсем ушел… Не нужна я ему… Это его сын, Берзарина. В тумбочке иконка Николая-угодника… Возьми, пусть вас бережет… Берзарина, Бог даст, увидишь, отдай… – Она закрыла глаза.

На похороны Михалев детей не взял, они остались дома у Нины с домработницей. Тогда поминки не справляли. Михалев попросил Нину помочь разобрать вещи жены и уехал на Трассу. В альбоме Нина нашла две одинаковые фотографии детей, одну она взяла себе.

После двух бессонных ночей Нина решилась и послала короткую телеграмму по известному адресу: «МИХАЛЕВА СКОРОПОСТИЖНО УМЕРЛА ТЧК КОЛЯ ВАШ СЫН ТЧК ЖДУ УКАЗАНИЙ ЗПТ РЕШЕНИЯ ТЧК ХОХЛОВА».

Через неделю приходит телеграмма-молния: «ПОТРЯСЕН ЗПТ ПРИБУДУ МЕСЯЦ ЗПТ НИКАКИХ РЕШЕНИЙ ТЧК МИХАЛЕВ УЗНАЕТ ВСЕ МЕНЯ ТЧК».

Берзарин привез ящик орденов для вручения руководящему составу Дальстроя за выполнение плана по добыче золота. С аэродрома он сразу поехал в Главное управление. Коржев встретил его внизу, у самых дверей. Они обнялись:

– Извини, не встретил на аэродроме. Кашляю опять, продуло на Трассе. Что-то ослаб я, чихать от любого ветерка стал… Ну как добрались? Знаю, с чем прилетел.

– Болтанка была всю дорогу. Не волнуйся, награды не растряс. Перед отлетом был у наркома. Благодарит тебя лично. Скоро звания воинские у нас будут. Так что генералами станем, заказывай лампасы.

В кабинет внесли два ящика. Коржев обратился к адъютанту:

– Вскрой, только аккуратно. Тебе бы только лопату держать или маузер… Документы там? – Он показал на второй ящик.

– Там, – Берзарин улыбнулся. – В Москву за звездой героя сам полетишь.

Адъютант достал список награжденных и протянул Хозяину. Тот удивленно поинтересовался:

– А почему Михалева нет? Вот засранцы, без меня готовили список. Обидели мужика… В другой раз не забуду!

– У него жена умерла.

– Война… у всех потери. Я ему премию выпишу… А ты откуда знаешь?

– А где мы работаем?!

– Небось и про меня настучали… Борзые, мать их!

– Что дозволено Юпитеру, то недозволено быку. План даешь – Юпитер, не даешь – в стадо. Все так живем! Мы с тобой особенные, что ли?

– Особенные. Кто золото даёт! – Коржев встал из-за стола.

Вечером Берзарин зашел к Нине. Он сидел за столом в верхней одежде, в штатском.

– Как это случилось?

– Запущенное воспаление легких. Она не лечилась и не боролась совсем… Оставила вот… – Нина протянула иконку.

– Устройте мне встречу с Михалевым. Мы должны сами разобраться. Коля мой сын, и это главное… Помогите только на какое-то время. У меня на работе загрузка особая. За материальную сторону не надо беспокоиться. Хотя нынче деньги не дорого стоят.

– Хорошо. Я Колю возьму к себе. Мальчикам как-то объяснить надо. Что сказать?

– Ничего. И Михалеву не говорите. Сам скажу, что надо. Стол накройте, помянем Надежду Мироновну.

На следующий день в обед мужчины встретились у Нины. На столе была бутылка водки и закуска.

Михалев, увидев Берзарина, улыбнулся:

– Здравствуйте, Николай Владимирович. Новое задание будем отмечать?

– Владимир Андреевич, выслушайте меня спокойно…

– Что-нибудь случилось? Теперь я ко всему готов, – Михалев отвернулся.

– Я в курсе… Мы мужчины и, полагаю, отнесемся к создавшейся ситуации здраво. Для начала давайте помянем Надежду Мироновну. – Они выпили стоя и не чокаясь. – Дело в том, что Коля мой сын.

Михалев оторопело взглянул на Берзарина.

– Давайте не вдаваться в подробности. Это факт, – комиссар протянул Михалеву телеграмму.

– Ничего не понимаю. Как это?

– Факт есть факт, и точка. Мой сын будет жить со мной. Ваш сын – это ваш сын… Некоторое время Коля побудет у Хохловой. Это будет правильно… Сейчас ребята не поймут, и надо им объяснить, что после смерти Надежды Мироновны придется на время пожить в разных местах, так как домработнице с двумя не справиться. Пусть отвыкнут друг от друга. Вырастут – расскажем. Захотят – будут общаться… Надю не вернешь, в тонкости входить бесполезно. Я знаю, что Сережа не ваш общий сын… Жизнь есть жизнь! У ребят свой путь.

– Что мне сейчас надо делать? – Михалев сел и обхватил голову руками.

– Объяснить, что можно, ребятам, работать и решить самому, как жить дальше. Если что нужно от меня… Хотя понимаю нелепость своего предложения, – Берзарин встал. – Я полагаю, в ситуации, кроме нас, некому разбираться.

Михалев не прощаясь вышел. Он шел домой словно в забытьи. Все окружающее казалось ему серым, лишь с двумя оттенками: светлым и темным. Сердце то стучало, то останавливалось. У дома его ожидал газик. Домработница на обеденном столе гладила постельное белье.

– Ребята где? – Михалев вздохнул глубоко и сел на кровать не раздеваясь.

– В парке, смотрят, как с парашютной вышки прыгают. Скоро придут. Пошли со старшими, вполне приличными мальчиками. Я отпустила.

Михалев тяжело встал, достал из буфета бутылку водки, отрезал толстый ломоть хлеба, положил в карман и молча вышел.

– В бухту Гертнера едем, только быстро, – сказал он водителю.

Минут через тридцать газик остановился на обрыве. Михалев здесь не первый раз. Море спокойно.

– Часов в шесть за мной приедешь. Давай газуй. Мне побыть одному надо.

– Может, я с вами? – Шофер вышел и открыл дверцу с другой стороны.

– Спасибо, Вань, но бывает моменты, когда помощники не требуются.

Михалев сел на знакомый камень, достал бутылку, откупорил и медленно из горла выпил всю до дна. Потом понюхал хлеб и бросил его в воду.

Чайки садились на берег. «За все платить надо. Сколько еще и кому я должен?»

Перед отлетом Берзарин заехал к Нине и положил на стол конверт.

– Вот деньги. Высылать буду ежемесячно. Вас переведут в первую. Если что – мне телеграмму… Она будет у меня через три-четыре дня. Если очень срочно и важно – запишетесь на прием к Коржеву, он в курсе… Но это только в особом случае. Вы работаете в загсе, сможете переделать метрику Николая на мое имя, но чтоб никто не знал?

– Всё сделаю, товарищ комиссар.

– Ну и хорошо. Здесь пусть сын живет по старой метрике. Со мной уедет как Берзарин. Предварительно сообщу, когда за ним прилечу. Естественно, всё держать в тайне. Спасибо и за Надежду. В жизни бывают ситуации, которые управляют нами. Это не красивые слова, за которыми я хочу спрятаться. Я ваш должник…

Мальчики теперь живут порознь, но по-прежнему Колька ходит играть к себе во двор.

Раньше ребята ловили шпионов, они следили за любыми незнакомыми взрослыми, которые останавливались у подъездов или по двое выходили из книжного магазина, что находился в подвале их дома. Почуяв «подозрительное», они делились на разведчиков и оперативников. Первые следили за передвижениями «шпионов», а вторые сообщали куда следует.

После двух неудачных акций и родительской оценки контрразведывательная деятельность была прекращена.

Город хоронил Долгина. Колька и Сережка до самого кладбища провожали полуторку, на которой лежал открытый гроб. Когда оркестр стих, Сережка дернул за рукав брата:

– Пойдем покажу, где мама. Папа сказал, ей очень больно было… А вдруг я тоже умру? – Сережка захлюпал.

– Мы с тобой никогда не умрем. – Колька по-мужски обнял брата.

В городе появились доходяги. Эти обмороженные, жалкие подобия людей копались в мусорных баках, молча стояли у магазинов, надеясь на человеческую жалость.

На официальном языке зэков, не способных не только работать, но даже просто отбывать наказание, «актировали», то есть списывали из числа заключенных. Доходяги не представляли никакой угрозы, они просто были в самом прямом смысле отбросами общества. Их привозили в Магадан для отправки на материк.

За неделю до прихода теплохода в бухту Нагаево доходяги пропадали. Как срабатывал этот телеграф и где они прятались, чтоб не попасть в трюм теплохода, куда их загоняли как баранов на бойню, знали, наверное, кому следует. Перенести пятидневное, а с учетом погрузки и разгрузки, семидневное путешествие без еды и свежего воздуха дано не каждому даже здоровому человеку.

Зимой не попавшие на теплоход, закрывающий навигацию, грелись в бункерах, где находились паровые вентили городского отопления. Когда случались аварии, из бункеров вынимали сваренные трупы. Их укладывали в повозки и накрывали брезентом. Сережка и Колька дважды видели эту процедуру.

От Берзарина пришла срочная телеграмма: «СИЛУ ОБСТОЯТЕЛЬСТВО ВЫЕЗД СЫНА ЗАДЕРЖИВАЕТСЯ ТЧК ПОДЧЕРКИВАЮ ШКОЛУ ИДЕТ МОЙ СЫН ТЧК СОДЕРЖАНИЕ БУДЕТ УВЕЛИЧЕНО ЗПТ ПИТАНИЕ ВОЗМОЖНОСТИ УЛУЧШИТЬ ТЧК СВЯЗЬ ОСТРОЙ НЕОБХОДИМОСТИ ТЧК ОТЕЦ».

Нина встретилась с Михалевым на улице. Она рассказала про телеграмму и предложила записать мальчиков в разные классы, чтоб меньше было ненужных вопросов.

Берия вызвал Берзарина.

– В Магадан прилетит заморская птица – Уоллес, личный посланник Рузвельта. Часть ленд-лиза[3] пойдет через Магадан. У нас есть сведения, что японцы собираются серьезно активизироваться в проливе Лаперуза. Уже потопили одно судно, это не случайность – агентурные сведения. Сейчас технари готовят вопрос о возможности прохода через Татарский пролив.

– Но там очень мелко. Серьезные суда не пройдут, товарищ нарком.

– В том и вопрос. Американцы предлагают в счет ленд-лиза поставить плоскодонные транспорты-сухогрузы типа «либерти». У них малая осадка, и они должны пройти.

– Но Охотское море это не озеро Мичиган. Пять баллов – это обычное дело, а семь и восемь – нередко. У плоскодонок устойчивость плохая. Во время шторма опрокинутся, товарищ нарком.

– Вот и разберись со спецами. Уоллес будет ставить вопрос об улучшении для американцев условий поставки. Здесь надо ухо держать востро. Побольше дипломатии и конкретно ничего не обещать. Уоллес хитрая и опытная бестия. Попросит лагерь ему показать – надо подготовиться… А то потом у себя будут вопить. Ты не показывай, что английским владеешь. Послушаешь, о чем они между собой говорят. Понаблюдай за их поведением. На переговоры с нашей стороны людей лишних не брать. Надо показать, что мы готовы по-деловому решать. Но аккуратно, сам понимаешь. Я докладывать буду вождю.

Берзарин был рад неожиданно представившейся возможности увидеть сына. Но потом передумал. «Нечего будоражить мальчонку. Он толком не поймет, а круги могут быть. Пусть идет как идет. Всему свое время…» Берзарин вызвал Хохлову, поинтересовался здоровьем сына, передал деньги, подарки.