– Здрасте, очень приятно, Половец, – принимаю службу микрофильмирования.

Принял, конечно, а она тебя? Небольшое окно в тупике длинного коридора подвального этажа огромного здания Патентной библиотеки. Окно прорезано в стене рядом со всегда закрытой дверью. Дверь открывается, только чтобы впустить или выпустить. Перед окном несколько человек терпеливо дожидаются своей очереди – когда, наконец, ярко красивая блондинка протянет руку к прорези: «Что у вас?»

– «Вот, нам срочно нужны копии патентных описаний, здесь их номера и страны». – Блондинка забирает заполненную форму, бросает на нее взгляд и укладывает в стопку таких же листков. Она поднимает голову и роняет: «Месяц». – «Как месяц? Нам нужно теперь, завтра! Ну, через день хотя бы…»

– Следующий! – доносится из окошка.

Следующий – это ты. Извинившись перед стоящими у окна, ты обращаешься к блондинке:

– Можно вас на минутку!

Было – «не можно». Пришлось просто войти в помещение, когда дверь на минуту оказалась открыта.

– Гражданин, вы что, не видите разве – посторонним вход сюда запрещен!

– Знаете, я не совсем посторонний. И вывеску я вижу. Просто теперь я ваш начальник. С сегодняшнего дня…

К вам подходят сотрудницы – одна, другая, они окружают вас, с любопытством, не таясь, разглядывают новенького, как бы прикидывая – сразу дать ему понять, кто здесь главный, или позже?.. Пытались, конечно, и не раз: каста подборщиков описаний патентов, женщин, работающих с архивом, в котором несколько миллионов документов, держит за горло начальство – да и, правда, как без них? Все остановится. Не все твои предшественники такое выдерживали. Тебе – пришлось выдержать, но это всё стало понятно потом.

А пока – «Ой, так это вы! Извините, пожалуйста! Извините! Нас предупредили, но мы же вас не знали…» – Теперь блондинка становится по-настоящему красивой, она доброжелательна и любезна – спустя некоторое время ты ей мягко намекнул: так бы надо и с клиентами… А еще спустя время вы подружились с Ниной, она стала верным союзником и немало помогла тебе в нередких поначалу разборках с новыми коллегами.

Говорят, Нина Шанто (такая фамилия досталась ей от бывшего мужа-венгра) скончалась совсем нестарой… Царство ей небесное – славный был человек. И умница. Жаль.

Спустя всего год – ты и Каган оба в «Патенте», возникшем только что из ваших служб. Это вы его «возникли». Каган теперь – директор, ты – его первый «зам». По издательству – при твоём и при его назначениях на должности – прокатилось активное, хотя чаще тайное недовольство кадровиков. Все же – Комитет по изобретениям при Совмине Союза. Теперь это ваше ведомство: Михайлов Олег Александрович, директор вашего института, сумел настоять – ему нужно было вытягивать провальные службы, а вы – умели и могли.

Однажды тебе случилось быть в его кабинете, когда начальник отдела кадров (он же – «ПВО» – противовоздушая оборона, если кто не помнит, – обычное должностное совмещение тех лет), косясь на тебя, сидящего в углу, чуть поодаль от стола Михайлова, прошептал: «Но она – гречанка…». Разговор шел о приеме в институт, кажется, новой машинистки. – «А как у нас с греками – план выполнен? Или пока – нет?» – с серьезным видом спросил кадровика Михайлов. «Олег Александрович, с греками у нас все в порядке», – заглянув в принесенную с собой папку, доложил тот директору. «Ну, тогда берите гречанку!» – улыбнулся Михайлов. Умница, он много лет прослужил в ЮНЕСКО в качестве заведующего библиотекой, и теперь, вернувшись в страну, получил это назначение.

Еще год, два… три… Теперь «Патент» – объединение, с самой-самой информационной техникой, с филиалами, с издательскими и исследовательскими службами – прообраз вполне современного капиталистического предприятия. Тогда, в СССР! Свой бюджет, который надо обеспечить любой ценой. Чаще всего ценой бессчетных часов, проводимых там вами ежедневно, а то и еженощно. Но зато и свой транспорт – сначала полугрузовой микроавтобус, его ваши кураторы – любители грибной охоты, бывало, заимствовали на выходные дни, тогда вам довелось побывать, и не раз, в «Лесных далях», на правительственных дачах.

Впечатляло там всё: и «закрытые» магазины – для своих, и кинозал, и охрана по периметру на подъезде за километр до дач. Летом там обосновывался Евгений Иванович Артемьев, зампред вашего ведомства, с женой Ларисой Григорьевной, теткой вздорной и требовательной, ее и сам Артемьев побаивался. Не то было на службе: «Половец, – поучал он тебя, когда ты заходил к нему с ходатайством за кого-то провинившегося, – учти: на работе лучше иметь твердый шанкр, чем мягкий характер!». И первым смеялся остроте. Хотя к самому нему относились сослуживцы и подчиненные неплохо, чему способствовало, кроме прочих достоинств, чувство юмора, которое у него присутствовало в полной мере.

А в «Лесных далях» спустя три десятилетия ты оказался сам, в качестве отдыхающего, по купленной через обычное турагентство в Москве путевке. Да, нормально – но ничего особенного. Ну, не совсем – «ничего». Стандартные корпуса со стандартными же чистыми номерами, коридорными дежурными (с одной из них ты разговорился – архитектор, другой работы не находится, а жить надо: «Вот, устроилась как-то здесь»). Недорогая столовая с неплохим меню – да, закрытый бассейн – да, лес – да, действительно, хорош. Только до райских кущ сегодня не дотягивает… Да.

Появились в «Патенте» потом и легковые машины – для тебя с Каганом, водители в три смены, что при вашем графике совсем не было излишней роскошью.

Забавный эпизод: Суворовский бульвар, Дом журналиста. Час-другой после работы, когда удавалось, провёл здесь с приятелями в пивном баре – глядишь, скоро ночь. Ты подходишь к телефону на столике вахтера у входа, набираешь номер дежурного: «Патент?» – пришлите Калошина на Суворовский». Так бывало не раз и не два. Вахтер, обычно всегда тот же, отставник-военный, но и, наверняка, на действительной службе в «органах», стал встречать тебя полупоклоном – «Патент?» – и протягивал телефонную трубку, не дожидаясь, когда ты ее возьмешь сам. «Патент» – значит, такой пароль, как же иначе! И значит, – свой, значит, коллеги…

А Коля Калошин, водивший в вечерние часы твой служебный «Москвичок-универсал», оказался одним из немногих, кто пришел через несколько лет тебя проводить в эмиграцию. Хотя и работал в правительственном гараже. Такое не забывается: спасибо тебе, Коля.

Когда-нибудь потом ты расскажешь: о том, как Каган, полагаясь на безусловную поддержку ваших кураторов и на свои личные надежные (так ему казалось) связи с руководителем Всесоюзной Торговой палаты, обладателем замечательной фамилии Питовранов, с его коллегами (известными своей службой «там»), затеял гонения на «недругов», между прочим, еще недавно им же самим на работу приглашенных… А к тому времени в «Патент», помимо издательских, входили «элитные» службы – отделы патентных исследований, лицензионный.

Вот из числа их сотрудников директором были «назначены» предполагаемые недруги. А это были бывшие дипработники, переводчики, патентоведы, и ведь кто-то из них наверняка был «вернувшимся с холода», т. е. вернулся в страну после выполнения специального задания. Вот тот же Лисицин, заместитель Кагана по патентной службе, отбывал у нас наказание, потеряв в горах Греции, будучи в состоянии подпития, свой диппаспорт. Он нам и сам рассказывал об этом при случае.

Лисицин оказался одним из «недругов» директора. Ведь тогда, и правда, многие считали, что «враги» те были самим Каганом придуманные. Зачем? – кто знает… Честно говоря, ты и сейчас так считаешь… Плохо всё это кончилось – так плохо, что и вспоминать не хочется, и для вашего директора – в первую очередь.

Когда-нибудь ты всё же расскажешь и о том, как Арвид Янович Пельше, председатель Комиссии партийного контроля, – нечто вроде гестапо при ЦК КПСС – кричал на вашего министра – «Что это вы, товарищ Максарев, устроили у стен Кремля синагогу!»… Был тому повод, ой – был.

Ведь, и правда – в «Патент» поступали, невзирая на «5-ю графу». Твоими заботами немало здесь оказалось и бывших сокурсников, и студентов-заочников Литинститута – вот и Жаворонков был среди них. И как-то это вам удавалось!.. Не в последнюю очередь с покровительства того же Максарева Юрия Евгеньевича, светлая ему память, – порядочнейший был человек, так считали все, кому с ним приходилось общаться. Ну, почти все – тот же Пельше так не считал.

Ещё несколько слов о самом Кагане: после войны, от звонка до звонка в танковых частях, к его биографии прибавились два или три года заключения по «бумажному делу», громкому, посадившему не один десяток сотрудников Комитета по печати, вспоминать вслух об этом Каган избегал. А что там было на самом деле – теперь вряд ли кто вспомнит.

Руководителей служб «Патента» все равно потом разогнали, начиная, естественно, с директора. Ты не дожидался, когда дойдет до тебя очередь, ушел сам. Хотя, скорее, всё же – из солидарности с Каганом: в ведомстве, да и у своих сотрудников ты был на хорошем счету, могли и не тронуть. Ну и, естественно, следом за тобой оставили службу коллеги, тобою сюда приглашенные.

– Что это вы все там натворили? Ну вот ты, почему уходишь? – Максарев всё, конечно, понимал и, наверное, не ожидал услышать от тебя настолько прямого ответа (ты тогда пришел к нему с заявлением-просьбой об увольнении): «Не мы натворили, Юрий Евгеньевич – наши родители…» – «Ладно, иди…», – взяв ручку, черкнул на уголке заявления – «рассмотреть», подписался, ничего больше. Он поднялся из-за стола и протянул тебе руку. И сразу отвернулся в сторону огромного окна, его стол стоял рядом, окно выходило на площадь Дзержинского, таким ты Максарева и оставил, покинув его кабинет, – смотревшим куда-то в сторону бронзового Дзержинского. О чем он думал?..

А ты сейчас, стоя рядом со столом, вспоминал его ответ на просьбу позвонить в Шостку директору завода, производящего кинопленку, – так советовал тебе Романов, тогдашний министр кинематографии. (В Госкино ты ходил на прием к нему, конечно же, с письмом Максарева. «Надейся, надейся… – услышал тогда ты на прощанье от министра: великий Шекспир (он сделал ударение на первом слоге – Шекспир) сказал: «Надежда – посох страждущего…».) Романов выглядел совсем по-западному: безукоризненный костюм, предельно элегантен, доброжелателен, улыбчив… и для нас ничего не сделал. Оставалось, разве что, напрямую звонить на завод.

– Не по чину все же вам, министру… – несмело говорю Максареву.

– Брось, если для дела – я дворнику позвоню.

И звонил, когда было нужно – министрам финансов, Средмаша (эвфемизм закрытого, суперсекретного Комитета по атомной энергии)… И только когда раздавался звонок с маленького, стоящего в самом углу его кабинета, столика – там были кремлевские «вертушки», белая и красная, – он брал трубку двумя руками и осторожно подносил ее к уху.

Сколько бы времени ни длился разговор, он оставался стоять с телефоном в руках. Даже если звонил не первой руки инструктор из ЦК. Боялся Юрий Евгеньевич этих людей. Неспроста боялся: имел как-то он неосторожность, представляя некие новинки советской науки и техники на ВДНХ, возразить Хрущеву. И в том же месяце перестал быть председателем Комитета по науке и технике Совмина. Ваш же комитет был лишь при Совмине, что означало для Максарева существенное понижение. Так-то…

– Пошли, пошли, – заторопил тебя Сидельников, помощник Максарева, он, сопереживая (вы приятельствовали не первый год), зашел с тобой. Так ты и попрощался со службой, которой были отданы пять лет, может быть, самые яркие в состоявшейся к тому времени части твоей биографии. И не самые легкие.

Стрелки… оборот за оборотом, теперь их ход становится не быстрым, он замедлен. Теперь – за ними высвечен год 74-й. Ты – руководишь издательским предприятием (комбината Минздрава Союза!). С твоим-то паспортом… Да, так уж снова случилось: издательский отдел института мединформации при твоём участии, какое там участие! – твоими хлопотами становится независимым учреждением. То есть, конечно, зависимым – сколько их, степеней зависимости, было у любой советской конторы, кто не знает! Но и все же: прямое подчинение ученому совету союзного министерства избавляет тебя от чудачеств – да мало ли от чего еще – тогдашнего директора института, человека в общем не злого…

В какой-то из будних дней 74-го, оказавшегося критической точкой твоей биографии, круто направившего её в новое русло, ты открываешь конверт с зарубежными штемпелями: содержание – приглашение в Германию, «демократическую» ее часть, конечно. Иначе – как же, как же – дошло бы оно до тебя! Мало ли было в пути инстанций между отправителем и адресатом? Итак, симпозиум по информатике – прямое попадание, это тебе. Что ж, «демократическая» – тоже сойдет. Всё равно – заграница, какая ни есть: привезти сыну чего-нибудь такого, вроде «жувательной» (так он выговаривает) резинки, белый шоколад, обувку из хорошей кожи, а раньше – что-то его маме, родителям, друзьям… Ты их ожидания никогда не обманываешь – как можно!

Ты еще не забыл свою первую поездку за рубеж – ту, самую первую, в 67-м. В середине пути, на границе СССР-Полыпа, меняют вагон-ресторан: к составу цепляют немецкий, здесь вы будете кормиться остаток пути – до самого Берлина. Здесь к тебе приходит первое ощущение заграницы. Обеденное время – ты усаживаешься за столик, помня первую часть пути: официант подойдет в лучшем случае через полчаса – столики все заняты, вагон полон.

Спустя минут пять замечаешь: вон он – в конце коридора, с кружками пива. Кружки удивительным образом держатся в числе, явно превышающем количество пальцев на обеих руках этого парня. Может, их у него больше десяти? Да нет: ставит кружку перед тобой, убеждаешься – пальцев десять, как у всех. Обед из трех блюд занимает минут пятнадцать, включая пятиминутное ожидание официанта… Хотя никто и никого не торопит. То же – в Берлине, то же – в Лейпциге (ты гость на ярмарке), то же – в Потсдаме.

Не забыл ты и ту, другую поездку за рубеж, в Прагу. Между прочим, весной 68-го… Да, да – «Пражской весной».

Поначалу всё складывалось замечательно: группа человек 25, народ преимущественно из твоего издательства и еще несколько из других, все члены профсоюза работников культуры, укомплектована, все комиссии пройдены, все наказы проф– и партруководства выслушаны: время непростое – Дубчек проявляет себя не вполне стойким коммунистом, поддается интригам ФРГ и Австрии, а через них, разумеется, действует мировой империализм. В общем, будьте, товарищи, бдительны!

Будем, конечно, будем! Чемоданы уже наполовину упакованы сухой колбасой и консервами: сэкономленная на еде валюта заполнит высвободившееся в них место шмотками и сувенирами – было всё как положено.

Было, пока радио не передало сообщение ТАСС: советские войска вступили в Чехословакию… Ладно, забыли – ну, не повезло. А ведь какие были условия – «научный туризм»! То есть, половина расходов оплачена профсоюзом. Жаль. Чемоданы распакованы, снова заняли своё место в шкафах и на полках. И вдруг – звонок из горкома профсоюза:

– Ну, вы собраны? Выезжать готовы?

– Что?!! Куда выезжать? Там же сейчас такое…

– Всё в порядке – вот и поедете укреплять дружбу с братскими народами Чехословакии. Вопросы есть?

Вопрос ты задал на польско-чехословацкой границе то ли «таманцам», то ли «кантемировцам» (сейчас уж не вспомнить, какая дивизия раскинула там свой бивуак), когда ваш автобус остановился с ними рядом, и из него вышли путешественники, чтобы размять ноги и справить неотложные нужды.

– Как там, успокоилось? Стрелять перестали?

– Да езжайте, не бойтесь… правда, до вас там один наш автобус перевернули, но без туристов, пустой.

И вы поехали. Программа визита была существенно скорректирована: вместо десяти дней с посещениями коллег и с поездками в другие города – через три дня вас из Праги переместили на всё оставшееся время в санаторий в Нижних Татрах. Только и осталось в памяти – русский язык жители Праги забыли все – начисто! Пришлось на почте и в магазинах объясняться жестами – но и тогда не всегда понимали. И удивительная экскурсия – на русское кладбище, вел её пожилой гид, скорее всего, из белых эмигрантов. Почему – кладбище?

Вроде в планах этого не было. Но зато в запущенном, неухоженном уголке ты вдруг заметил небольшой крест и надпись на нём «Аверченко».

– Это он, тот самый – писатель Аверченко? – полюбопытствовал ты.

– Да, он, – коротко ответил гид.

– Так почему же могилка так запущена?

– Никто не ухаживает, некому…

И еще – надписи по-русски на парапетах Карлова моста: «Дубчек, мы с тобой, будь ты с нами». Или вот: «Иван, иди домой – твою Машку е. т». Видимо, они поначалу были написаны черной краской, которая проглядывала местами из-под белой – ею, по команде властей, были замазаны надписи. Черные буквы обвели линия в линию – отчего они не перестали читаться…

Эх, найти бы сейчас эти фотографии, ведь сохранял ты их в конвертах все эти годы. Может, еще найдутся.

Итак, ГДР? – Прекрасно! Министерское начальство «за», местный профсоюз, местное партначальство, естественно, тоже – они же люди, и они не сомневаются: без сувениров никто не останется, традиция… Теперь последняя инстанция – парткомиссия райкома. Это всегда, кроме инструктора, заведующего «спецотделом» (т. е., уполномоченного ГБ), десяток пенсионеров из активистов, из военных отставников. Сидишь в приемной, с небольшими интервалами открываются обитые коричневым дерматином двери, в приемной людей остается все меньше и меньше. Вот выходит группка женщин, по всем признакам, провинциалок, они весело переговариваются: впереди Франция, конкурс поваров – не уроним честь страны! Не подведем! Конечно, не подведут.

Приглашают следующего, твоя очередь, можно входить, ты пропускаешь вперёд сослуживца, он тоже должен ехать в ГДР. За эти дни он сбросил килограммов десять (что было ему совсем не во вред) – он почти уверен: не пропустят же! Кадровик из Минобороны, разжалованный Хрущевым полковник, отсидел своё в лагерях: дело было громкое – взятки. Да и как было их не брать, если предлагают, вот он и распределял выпускников академий – в испрошенном теми направлении. Нынешний выезд для него мог бы означать полную реабилитацию. Сейчас ты его успокаиваешь: „Не волнуйся, может, пропустят…” – в чём сам не очень уверен. Сопереживаешь, разумеется, но и любопытно – по его поводу. (Тебе-то что? – все бумаги в порядке, трижды уже выезжал). Минут через десять коллега выходит, сияет – пропустили!

– Ладно, иди, – на ходу бросаешь ему, – вечером обмоем.

Всё, что происходит дальше, похоже на фантасмагорию.

Из-за стола тебя приветствуют улыбками, приглашают подойти ближе. Два-три стандартных вопроса – политическое положение, лидеры ГДР, ну и тому подобное. Папка с твоими бумагами переходит из рук в руки, их наскоро пролистывают… Кто-то из сидящих за столом задерживает на ней взгляд, шепчет что-то соседу, передает ему папку, тот – дальше, по кругу. Ты догадываешься – анкета! Неужели?

– Слушайте, – раздается из-за стола, – а зачем вы, собственно, туда едете?

– Здесь же всё в бумагах сказано! Приказ по Минздраву, вот рекомендации. Служба! – пытаешься ты что-то добавить. Тебя уже не слушают:

– Что-то вы разъездились, дорогой товарищ, – вот в Польше были, даже два раза, в Чехословакии, да и в ГДР уже бывали! Многовато – так ведь вы, наверное, еще и нашу страну не всю знаете, а вы вон куда! Мне кажется, товарищи, мы должны воздержаться, какое будет мнение? Воздерживаемся? – единогласно… Вы свободны, – это уже к тебе.

Если бы только этот партийный хмырь знал, насколько пророческими скоро станут его слова! Свободен! Прямо сейчас, прямо за дверями комиссии, ты понимаешь: «Свободен. Уезжаю, всё!». Увольняюсь. Риск? Да, немалый – это помнят отказники тех лет.

Потом – всё по-заведенному: просьба об освобождении со ссылками на здоровье, залежавшуюся кандидатскую, ревизия…

Новый поворот стрелок, они постоянно меняют направление: вперед-назад, вперед-назад…

Отступление: лучше бы его не было. В 1976-м, когда ты уезжал из страны, Каган, конспирируясь всеми возможными способами, тайком – опасно же быть в связи с «отъезжантом»! – а он, по протекции друзей, снова занимает «ответственную» должность – просит тебя прислать и ему «вызов». То есть приглашение – из Израиля. Такие «приглашения» тогда лепились в Израиле сотнями, тысячами, – липовые, в основном, от никому неведомых «родственников». И ведь все знали, что это – «липа»! Например, ты, подавая в ОВИР прошение о выездной визе, сообщил, что тебя ждет не дождется и мечтает как можно скорее заключить в объятья в Иерусалиме родная по двоюродной бабушке тетя-израильтянка. Потом, правда, оказалось, что имя приглашающего – мужское. Значит, это был «дядя». Да… 1978-й. Вот ты уже встречаешь в Лос-Анджелесе Кагана, перебирающегося сюда из Нью-Йорка. С ним жена Таисия Ивановна, Тася, и их любимица, вредная злая пожилая болонка Буся. Одна съемная квартира, другая… за главного грузчика, естественно, ты. Здесь вы еще успели что-то сделать вместе – выпустили книгу Халифа «ЦДЛ», например, тайно привезенную автором в эмиграцию.

Набирала книгу Тася на примитивной наборной машинке, привезенной Каганом из Нью-Йорка – ты прислал ему туда на нее несколько сот долларов, выкроенных из зарплаты. Помнится, не очень большой, даже, скорее, просто маленькой. После этого «ЦДЛ» издавали в России, дважды, кажется. Годами позже, обнаружив книгу на прилавке магазина, ты позвонил Халифу прямо из Москвы – да знает ли он об этом? Оказалось, знает, и даже какой-то гонорар за нее получил. Ну, и слава Богу.

А тогда, спустя некоторое время по приезде, Каган написал несколько текстов для «Панорамы», иные были удачны, потом – перестало у него получаться. И вы разошлись. Ну, не «как в море корабли», а так… ему показалось, что он и сам может «делать» русскую газету. Сделал – один или два номера, в чём ему помогли твои же приятели, тоже недавние эмигранты, сумевшие к тому времени обзавестись небольшим печатным станком.

В эмигрантском мирке, где читателей пока совсем мало, еще одна газета – не что иное, как прямая конкуренция твоей, а ведь ради неё ты оставил службу, где тебе неплохо платили… И кроме расходов в твоём нынешнем бюджете нет ничего. А Каган – ведь это ты помог ему здесь выхлопотать госпособия, медицину – тоже бесплатную, на него и на жену. Вот ведь как… Грустно тебе это вспоминать сегодня, не надо бы, да и нет теперь Кагана. Но и не забывается.

Светлая ему память…

От выпущенного халифовского тиража у тебя чудом уцелел единственный экземпляр – остальные как-то разошлись, большую часть книг ты передал тогда же самому автору. Правда, богатым он от того пока не стал – ни тогда, ни сейчас. Что жаль…