Население

Каким было население Японии в начале эпохи Токугава – самом начале XVII века, – мы точно не знаем, поскольку переписи в то время еще не проводились. Впрочем, косвенные расчеты показывают, что оно составляло 10–20 миллионов человек; большинство историков склоняется к 15–16 миллионам. Через несколько десятилетий появились более точные данные. На волне борьбы с “христианской угрозой" сёгунат поручил храмам переписать население, чтобы установить число обращенных в заморскую веру. Первая перепись с религиозным уклоном (сюмон аратамэтё), очень неполная, была проведена в 1630 году. С 1664 года переписи стали регулярными. Сегодня их результаты служат единственным, хотя и не вполне точным, источником демографических сведений о той эпохе. До XIX века считалось, что “такое исчисление сделать весьма трудно или невозможно, потому что многие миллионы бедных людей не имеют постоянного местопребывания… а живут на открытом воздухе, по улицам, в полях и в лесах" [Головнин, 1816].

В 1721 году возникла новая потребность. Восьмой сёгун Токугава Ёсимунэ (1684–1751) распорядился провести инвентаризацию посевных площадей и переписать трудоспособное население. Самураи – наследственно-профессиональные управленцы – к трудовым ресурсам не относились, поэтому их переписывать не стали, ограничившись тремя низшими сословиями. Переписи проводили на местах чиновники удельных княжеств, а затем пересылали данные в столицу, где сводили цифры. Общих правил переписи не было. Например, совершеннолетними в разных провинциях считались люди разного возраста, поэтому часть несовершеннолетних и беглые крестьяне в отчеты не попали. Всего получилось 26 миллионов 65 тысяч 425 человек. Японские историки полагают, что вместе с самураями и другими неучтенными душами население в 1721 году составляло около 30 миллионов человек.

Голод. Прямым следствием ограниченности пищевых ресурсов в древности и в Средние века был обычай “прореживания” (мабики) часто рождавшихся детей

В дальнейшем переписи стали регулярными и проводились каждые шесть лет (всего за годы правления Токугава их было девятнадцать). Эти данные позволяют судить об изменениях демографической картины эпохи Токугава. Последняя при сёгунате перепись 1846 года зафиксировала цифру 26 миллионов 907 тысяч 600 человек [Судзуки, 1996].

Таким образом, за 125 лет (1721–1846) население страны выросло незначительно – чуть более чем на 3 %. Почему? Причин тому несколько. Главная – объем собираемого на полях натурального продукта не способствовал приросту населения. К второстепенным можно отнести стихийные бедствия, неурожаи и голод, увеличение городского населения и демографический дисбаланс.

В эпоху Токугава Япония пережила три периода массового голода – Кёхо, Тэммэй и Тэмпо (названы по девизам соответствующих годов императорского правления). В 1603–1732 годах население страны медленно, но неуклонно росло и достигло почти 27 миллионов человек (без учета воинского сословия). Голод годов Кёхо и его последствия к 1750 году уменьшили количество японцев на 850 тысяч. Народонаселение оставалось по численности примерно одинаковым следующие тридцать лет, пока не случился Великий голод годов Тэммэй (1783–1787), сокративший население архипелага более чем на миллион человек. После этого вплоть до 1830-х годов все было более или менее благополучно: люди создавали семьи, рожали и растили детей. Население страны снова достигло 27 миллионов. Затем последовали неурожаи 1833–1836 годов (Великий голод Тэмпо), сократившие население на миллион человек.

В течение веков убийство новорожденных было наиболее доступным средством планирования семьи в бедных сельских районах. Иногда его называли словом когаэси (букв. возврат ребенка); новорожденного как бы не убивали, а “возвращали" в мир богов, откуда он пришел. “Возвращали" в основном девочек. Несмотря на то что “прореживание" считалось довольно распространенной практикой, достоверных сведений о нем не осталось. Слухов много, но все они сводятся к устным пересказам отдельных случаев. Согласно этим пересказам, младенцев чаще всего душили платком. В отдаленном северо-восточном регионе Тохоку есть немало глухих балок, оврагов и болот, названия которых указывают на существование этого обычая.

С убийством новорожденных начали более или менее серьезно бороться в XVIII веке – отчасти из-за того, что рост населения остановился по причине общего похолодания климата, неурожаев, роста смертности и падения рождаемости. В книге того времени Сисон хандзё тэбикигуса (“Наставление о богатом потомстве") говорилось, что собственных детей убивать нехорошо. Таких книг издавалось много, но эта была самой популярной. “У женщины, убивающей младенца, от рождения доброе лицо, но душа страшнее дьявола, потому что даже дикие звери заботятся о своем потомстве", – писал ее автор. Издание таких книг и официальные меры по искоренению обычая мабики являются косвенным свидетельством того, что проблема действительно существовала. Сохранились также указы удельных князей о запрете “прореживания" и абортов. Самый ранний запрет подобного рода появился в княжестве Сацума (префектура Кагосима) уже в начале XVII века, но основная часть сохранившихся указов относится к концу XVII – началу XVIII века. Эти указы можно считать началом политики поддержки семьи, вызванной неблагоприятными демографическими условиями.

Помимо инфантицида, власти также запрещали отцам семейств отказываться от детей, что в то время было обычным делом. А для повышения действенности распоряжений в начале XVIII века городские и сельские управы начали регистрировать случаи беременности и следить за тем, чем они заканчиваются. В некоторых провинциях после рождения ребенка семьям даже выдавали небольшие пособия – где рисом, где деньгами.

Наряду с убийством новорожденных в японском фольклоре часто упоминается обычай убасутэ – вынос престарелых членов семьи в лес или в горы на голодную/холодную смерть. Цель та же – избавление семьи от лишних ртов. И здесь ситуация похожая: об обычае все слышали, все знают, что он вроде бы существовал, но документальных подтверждений не осталось. О нем упоминается в “Сказании о Ямато" (Ямато моногатари, X век), “Новых и старинных сказаниях" (Кондзяку моногатарисю, XII век), многих других литературных памятниках. В префектуре Нагано есть гора Убасутэяма, что вроде бы прямо указывает на существование в этой местности такого обычая. Скептики, однако, возражают: во-первых, это не единственное и даже не общепринятое название горы. Во-вторых, в употребление оно вошло недавно – в конце XIX века. В-третьих, о таком обычае говорится и в древних буддийских легендах, пришедших в Японию из Индии вместе с буддийским учением. Вдобавок ко всему уже в первом японском административном кодексе VII века для подданных моложе 20 и старше 60 лет были установлены большие налоговые льготы, так что причин для существования жестокого обычая не было.

Убасутэ

К тому же конфуцианское отношение к старости утвердилось в Японии давно, и в городах уже в раннем средневековье за убийство родителей карали более жестоко, чем за убийство кого бы то ни было другого. Поэтому если обычай убасутэ и существовал, то в совсем уж бедных и отдаленных горных селениях. Возможно, именно экзотичность и несоответствие официальной конфуцианской морали придали ему фольклорную известность, обеспечив передаваемость из одного литературного памятника в другой. Сцена из показанного у нас еще во времена СССР на кинофестивале японского фильма “Легенда о Нараяме", где крестьянский сын относит на спине престарелую мать в горы умирать, стала одной из самых запоминающихся. После этого о японском обычае стало известно и у нас в стране.

Во времена Токугава существовали и менее радикальные методы регулирования численности семьи. Чаще всего второму, третьему и последующим сыновьям просто запрещали жениться. Есть старший сын, наследник отцовского дела – ему от имени братьев и полагалось быть семьянином.

Сегодня трудно сказать, сильно ли повлиял на это обычай убивать новорожденных девочек, но женщин в токугавской Японии хронически не хватало. Это достоверный факт, зафиксированный в переписях. В 1721 году на 14,4 миллиона мужчин в Японии приходилось 12,5 миллиона женщин. Обществу недоставало 2 миллионов 100 тысяч жен и матерей, то есть почти 15 %. А если прибавить не учитываемых в переписях самураев и беглых крестьян (тоже мужчин!), то реальный дисбаланс получается еще большим. По мере увеличения производства продовольствия разрыв постепенно сокращался, но окончательно преодолеть его сёгунам Токугава не удалось: в 1840 году при той же численности населения в Японии не хватало от 900 тысяч до 1 миллиона женщин [Кито, 2010][1].

Хроническая нехватка женского населения отчасти объясняет, почему в “веселых кварталах" вроде столичного Ёсивара тысячи тамошних обитательниц неизменно пользовались популярностью у десятков тысяч жаждущих их общества мужчин. Правда, следует учитывать важный фактор: почти постоянную разлуку служилых самураев со своими семьями. Воинская служба того времени была связана с бесконечными переездами вслед за своим начальником. Да и крестьяне-ремесленники во множестве приезжали на заработки в города, увеличивая армию временно свободных представителей сильного пола.

Особенно резкий дисбаланс между мужским и женским населением сложился в Эдо. Во-первых, сюда ежегодно из всех провинций устремлялись удельные князья со свитой. По приблизительным подсчетам, по делам службы в столице постоянно находились 20–30 тысяч самураев. Во-вторых, время от времени бакуфу[2] объявляло трудовую мобилизацию. Текущий ремонт огромного замка Эдо или его восстановление после пожаров требовали множества рабочих рук. И ландшафтные работы в столице шли интенсивнее, чем где бы то ни было.

Во время первой переписи 1721 года горожан-простолюдинов насчитывалось полмиллиона: 320 тысяч мужчин и 180 тысяч женщин – то есть на каждые 100 женщин приходилось 178 мужчин. Есть все основания полагать, что до 1721 года дисбаланс был еще заметнее: в XVII веке население увеличивалось преимущественно за счет мужчин. В 1832 году на 100 женщин приходилось 120 мужчин. Любопытное совпадение: число женщин в Эдо (сегодняшний Токио) впервые превысило число мужчин в 1867 году, и именно в тот год воинское сословие лишилось власти.

Источник: Оиси Синдзабуро. Эдо дзидай = Эпоха Эдо. Тюо синсё, 1993. С. 123.

В XVII веке быстро росли города, и это также меняло демографическую картину. Если в 1600 году все городское население страны насчитывало около 550 тысяч человек, то в 1700 – уже 3 миллиона 220 тысяч, а в 1800 – 3 миллиона 970 тысяч. Таким образом, в городах проживало 12–13 % населения Японии, общая численность которого оставалась практически неизменной [Кито, 2010]. Среди крупнейших городов страны на четвертую и пятую позиции после Эдо, Киото и Осаки вышли Нагоя и Канадзава (население более 100 тысяч человек).

Крупные города притягивали крестьян, одновременно сокращая им жизнь и снижая уровень рождаемости в стране. В города на заработки ехали в основном мужчины, чаще молодые и одинокие. Устраивались с трудом, жили бедно, часто переезжали. В брак если и вступали, то поздно, да и состояли в нем недолго – большинство городских браков были бездетными и быстро распадались. Известный сочинитель хайку Кобаяси Исса (1763–1827) приехал в Эдо еще мальчиком. Он прожил в городе много лет, прежде чем вернулся на родину, но ни семьей, ни детьми так и не обзавелся – по причине непреходящей бедности. О типичности такой ситуации говорит популярная в то время пословица “У эдосца и на одну ночевку денег нет" (эдокко ва ёигоси но дзэни ва мотанай).

Уровень смертности в городах был выше, чем в сельской местности – прежде всего из-за худших санитарных условий и тесноты. При этом лечили в городе и в деревне одинаково скверно. В начале XVIII века, когда Эдо стал городом-миллионником, плотность населения в кварталах для простых горожан составляла более 50 тысяч человек на квадратный километр [Найто, 1966]. В таких условиях ничего не стоило подхватить корь, натуральную или ветряную оспу (три главные болезни-убийцы того времени). Поэтому для многих выходцев из села жизнь в городе оказывалась недолгой.

Бродячий торговец храмовыми талисманами. Источник: NC

Низкая рождаемость и высокая смертность в городах работали на сокращение городского населения и стимулировали приток новых людей. Эта тенденция сохранялась в Японии вплоть до начала XX века. Таким образом, на селе уменьшалось число рабочих рук, а в городах люди быстрее умирали и реже рожали детей, прирост населения сдерживался. Численность жителей Эдо к 1718 году достигла 534,6 тысячи (не считая полумиллиона самураев) и на этой отметке остановилась. В последующие полтора столетия, несмотря на огромную текучесть городского населения, его численность не менялась: в 1867 году в Эдо жило всего на 5 тысяч больше, чем в 1718 году [Минами, 1978].

В городах люди жили не так долго, как в деревнях, но зато быстрее и интенсивнее. В XVIII–XIX веках в городе Киото около 10 % семей ежегодно меняли место жительства. В Эдо эта цифра доходила до 16 %, то есть один раз в год каждая шестая столичная семья переезжала на новое место. Главная причина высокой мобильности заключалась в том, что четверо из пятерых эдосцев не имели недвижимости и зарабатывали на жизнь чем придется.

Самурайское сословие, которое большую часть эпохи переписями не охватывалось, насчитывало около 1,5 миллиона человек (5–6 % населения страны). Примерно треть самураев (около 500 тысяч) постоянно находилась в столице, еще миллион трудился в провинциях. Таким образом, на каждое из примерно 260 княжеств, на которые тогда была разделена Япония, приходилось в среднем 4 тысячи самураев. Правда, княжества были разными. В известных воинскими традициями княжествах наподобие Сацума или Ёнэдзава самураи составляли 25–30 % населения.

Продолжительность жизни

Определяемая по храмовым регистрационным записям средняя продолжительность жизни японцев (как мужчин, так и женщин) в конце XVII – начале XVIII века составляла 35–40 лет. Сама по себе эта цифра мало о чем говорит. В течение всего периода Токугава на среднюю продолжительность жизни больше всего влиял уровень детской смертности, а она была огромной. Даже в начале эпохи Мэйдзи, в 1880 году, средняя продолжительность жизни японцев составляла 36 лет. Затем начался ее рост: в 1920 году – 42 года, в 1960 – 65 лет. К 1970 году Япония догнала западные страны: средняя продолжительность жизни превысила 70 лет [Явата, 2009]. Сегодня, как известно, японцы живут дольше всех в мире. Осенью 2010 года сошлись две священные для японцев восьмерки: количество 80-летних (и старше) японцев превысило 8 миллионов.

Некоторое представление о продолжительности жизни в эпоху Токугава можно получить, ознакомившись с фамильными хрониками императоров и сёгунов. Большинство правителей доживало примерно до 50 лет. Годы жизни сёгунов хорошо известны, и простой подсчет показывает, что средняя продолжительность жизни пятнадцати сёгунов Токугава (1603–1867) равна 49,6 года. Для сравнения: у пятнадцати сёгунов Асикага (правили с 1338 по 1588 год) она составляет 42 года. Двое сёгунов Токугава, первый и пятнадцатый, прожили больше 70 лет, четверо – 60–70, четверо – 50–60, двое – 40–50. Двое умерло в молодости, и один (седьмой сёгун Иэцугу) – еще в детстве.

Что касается остального японского населения, то в конце XVII века семеро из ста человек жили дольше 60 лет. По тем временам это были глубокие старики. А через столетие, при нулевом приросте населения те, кому за шестьдесят, составляли уже около 12 % населения [Кито, 2010]. Это говорит о том, что в эпоху Токугава общая продолжительность жизни хотя и медленно, но все же росла. По некоторым данным, с конца XVI до конца XVII века в семьях высокоранговых самураев хатамото[3] она увеличилась с 42 до 51 года [Ямамура, 1976].

При этом детская смертность оставалась стабильно высокой во всех сословиях и, судя по всему, не очень зависела от уровня жизни семьи. Например, одиннадцатый сёгун Токугава Иэнари (1773–1841) помимо законной жены имел около 40 официальных наложниц и в общей сложности 55 детей. Пятнадцать умерли на первом году жизни, шестеро – на втором, еще шестеро не дожили до совершеннолетия. Таким образом, выживаемость детей в аристократических семьях была не выше, чем в крестьянских.

Высокая детская смертность обусловила появление множества ритуалов, знаменующих этапы взросления ребенка. Первый – купание через три дня после рождения (убую). Второй – показ ребенка посторонним на седьмой день (сития). Третий ритуал – первое посещение синтоистского храма миямаири через 30 дней после рождения, четвертый – отъем ребенка от материнской груди через 100 дней (куидзомэ), и так далее. Затем отмечали достижение возраста одного года, трех, пяти и, наконец, заветных семи лет. В промежутках также отмечалось первое участие ребенка в праздничных мероприятиях годового цикла (хацудзэкку). В общем, японцы проявляли здесь ту же внимательность к маленьким рубежам и достижениям, что и сегодня.

Умиляющие сегодня иностранцев возрастные детские праздники сити-го-сан (семь-пять-три), отмечаемые повсеместно, – наследие той эпохи. Прохождение каждого барьера на пути к совершеннолетию обязательно сопровождалось внесением какого-то небольшого, но видимого изменения в облик ребенка: смена детского пояса на взрослый (обитоки), смена прически (камиоки) и так далее. Давнее и универсальное японское правило: форма должна соответствовать содержанию, а внешний вид человека – его возрасту, внутреннему настрою и роду деятельности в данный момент.

Японцы знали, что при достижении 5-летнего возраста шансы ребенка достичь совершеннолетия резко увеличиваются. Окончательно в мир людей его принимали в семь лет, о чем говорит сохранившееся с тех времен устойчивое выражение “До семи лет – среди богов” (напасай мадэ ва ками но ути). Возрастные ритуалы на этом, конечно, не заканчивались, поскольку умереть можно в любом возрасте. Совершеннолетия мальчики и девочки достигали в 13–15 лет (в разных сословиях по-разному). Ритуал и название мероприятия, соответственно, различались: фундоси иваи (для мальчиков простых сословий), гэмпуку (для мальчиков воинского сословия), юмодзи иваи (для девочек).

Первое посещение храма (миямаири). Источник: НА

К смерти японцы относятся и сегодня довольно просто, а в те времена и подавно относились как к обыденности. Отчасти этому способствовало буддийское учение о карме и переселении душ. Если человек родился, то это жившая когда-то душа пришла в этот мир в новом обличье. А если умер, то тоже не навсегда – при следующем рождении душа снова явится в мир людей, куда ей еще деваться? Поэтому детскую смерть переживали легко. Хоронить ребенка младше семи лет вообще не полагалось – не человек еще. Тело просто уносили подальше от живых и оставляли в укромном месте.

У взрослых также были свои рубежи и опасности. С незапамятных времен японцы верили в существование “несчастливых лет” (якудоси), когда человек подвергался наибольшей опасности тяжело заболеть или умереть. В эпоху Токугава опасными для мужчин рубежами считались 25, 42 и 61 год, а для женщин – 19, 33 и 37 лет. Каждый предшествующий и последующий якудоси год также требовал повышенного внимания и осторожности. С учетом кадзоэдоси[4] от названных чисел нужно отнимать единицу, чтобы получить европейский возраст.

Пятое мая – праздник мальчиков. Источник: НА

Представления о “несчастливых годах” пришли в Японию вместе с китайским учением о инь и ян и вряд ли имеют научное объяснение. Во всяком случае сегодня они считаются в Японии предрассудками, хотя и могли основываться на каких-либо наблюдениях. Например, общеизвестно, что выход на пенсию является для человека, привыкшего к ежедневной работе, стрессом: это кардинально меняет его жизненный уклад, самооценку, самоощущение. Именно в 60 лет мужчины эпохи Токугава передавали дела старшим сыновьям и уходили на покой. В этом смысле критичность 61-летного возраста не кажется совсем уж надуманной. Что касается женщин, то многие рожали первого ребенка в 19 лет – очевидно, что роды также были существенным риском. А в 33 года женщина выходила из детородного возраста и ее роль в семье и обществе резко менялась.

Стихийные бедствия

В силу географических условий Японского архипелага земля и небо с незапамятных времен подвергали его обитателей суровым испытаниям, и годы правления сёгунов Токугава в этом смысле не были исключением. Природные катаклизмы часто заканчивались недородом и голодом. С 1603 по 1867 год страна пережила четыре массовых голода, которые унесли 1,5 миллиона жизней.

В июне 1640 года[5] после длительной “артподготовки” взорвался вулкан Комагатакэ в юго-западной части острова Хоккайдо, выбросив 2,9 км³ пепла и пыли. Гигантский выброс накрыл огромную площадь, в том числе весь северо-восток острова Хонсю. До этого извержения вулкан Комагатакэ имел такую же красивую, геометрически правильную форму, как и воспетая в стихах Фудзияма, и высоту 1700 метров. После взрыва купол высотой около 600 метров превратился в пыль и развеялся по ветру. От вулкана осталось лишь неровно зазубренное основание высотой чуть более километра. Извержение 1640 года стало самым мощным за последнюю тысячу лет жизни этого вулкана. Оно сильно повлияло на климат региона, и в следующем году северо-восток Японии охватила аномальная засуха, вслед за которой прошли холодные ливни, смывшие остатки урожая. Большая часть посадок погибла, и в следующие два года люди умирали от голода и болезней. Точное число жертв Великого голода годов Канъэй (Канъэй дайкикин) неизвестно.

После этого стихия не беспокоила жителей архипелага почти сто лет. В 1732 году очередная засуха в юго-западной части страны вызвала нашествие саранчи, уничтожившей около 70 % урожая. Сильнее всего пострадала провинция Мацуяма (современная префектура Аити), потерявшая из-за последовавшего голода десятую часть своего населения. Согласно сохранившимся записям, от голода тогда не умер ни один самурай – только крестьяне. Когда осенью 1732 года они пришли к замку удельного князя просить о помощи, их прогнали. Местный феодал ничем не мог помочь своим крестьянам и обратился к правительству. Из столицы было выслано продовольствие, однако помощь пришла только весной следующего года, и дождались ее не все – к тому времени умерло около 12 тысяч человек.

Спустя полвека природа нанесла еще более тяжелый удар – и снова по северо-востоку острова Хонсю. В конце 1770-х годов здесь было отмечено нарастающее ухудшение погодных условий и падение урожаев. В феврале 1783 года произошло мощное извержение вулкана Иваки (префектура Аомори), а в июле – вулкана Асама (префектура Нагано). Весь обширный северо-восточный регион, бедный и удаленный от центра, был снова засыпан вулканическим пеплом. Вызванное этим резкое похолодание погубило урожай, и в следующем году начался массовый голод. Опасаясь наказания, удельные князья в донесениях правительству занижали масштабы бедствия и число умерших от голода, поэтому относительно цифр мнения историков расходятся. Считается, что за три года в регионе от голода умерло от 300 до 500 тысяч человек, а в наиболее пострадавшем княжестве Хиросаки (западная часть современной префектуры Аомори) население сократилось наполовину: здесь умер каждый третий (от 80 до 130 тысяч человек), а каждый пятый бежал в другие провинции [Явата, 2009]. Сначала люди съели всех кошек и собак, затем настала очередь покойников. Последствия оказались столь тяжелыми не только из-за природного бедствия, но и из-за долгов княжества перед осакскими купцами. На следующий после неурожая год за долги им пришлось отдать даже посевной рис, что закончилось вполне предсказуемой катастрофой. В Эдо начались погромы рисовых лавок и беспорядки. Власти не знали, что предпринять, и на какое-то время жизнь города была парализована. Великий голод годов Тэммэй (1783–1787) стал самым тяжелым за всю эпоху Токугава. Длительное недоедание и эпидемии за несколько лет сократили население страны более чем на 900 тысяч человек.

Спустя пятьдесят лет на северо-восток Хонсю (современные префектуры Ямагата, Фукусима и Акита) снова обрушились холодные ливни, которые на корню сгубили рис, не видевший в тот год солнца. Три неурожайных года за десять лет (1833, 1835 и 1838) подбросили рисовые цены на недосягаемую высоту, и люди снова стали умирать от голода. Общее число жертв составило 200–300 тысяч человек. В Эдо опять начали громить лавки, вырос уровень преступности. Чтобы удержать ситуацию под контролем, правительство составило списки нуждающихся и организовало бесплатную раздачу риса. В город начали стекаться голодающие со всей страны, и вскоре в списках значилось более 400 тысяч человек. По распоряжению бакуфу в районе Канда открыли приют для бездомных, куда только за первые десять дней пришло 700 человек. Для приюта было построено 21 здание, где нашли спасение 5800 горожан. В провинциях дело обстояло хуже. По стране прокатилась волна крестьянских бунтов, но в столице благодаря принятым мерам волнений удалось избежать.

В пользу Эдо были изъяты все запасы риса со складов в Осаке, после чего и там начались голод и погромы. В марте 1837 года бывший городской полицмейстер Осио Хэйхатиро (1793–1837), недовольный политикой бакуфу в отношении своего родного города, поднял в Осаке восстание, которое через месяц с небольшим завершилось поражением и гибелью его организатора.

Раздача риса голодающим. Источник: MR

Подземная стихия также доставляла много неприятностей архипелагу, расположенному на тектоническом разломе. В первой главе исторической хроники современного Токио (Токёси сико) говорится о том, что за 264 года эпохи Токугава сёгунскую столицу трясло более 860 дней: это два года и четыре месяца постоянных толчков. Эти данные основаны на официальных хрониках и личных дневниках горожан, поэтому не могут считаться абсолютно точными, однако они дают общее представление о частоте стихийных бедствий. В этом графике выделяются три больших пика. Первый – с 1628 по 1649 год. В течение 21 года земля дрожала под ногами жителей Эдо от 3 до 20 дней в году. Второй пик пришелся на 1703 год (23 неспокойных дня). Третий период сейсмической активности оказался самым долгим. Он длился 29 лет (с 1826 по 1855 год). Согласно сохранившимся записям, в 1832, 1840, 1847 и 1855 годах земля дрожала под ногами жителей Эдо более 25 дней в году. Рекордным же оказался 1847 год: 33 дня из 365 [Нонака, 2010].

Замок Эдо, в котором жили сёгуны и работало правительство, был обведен глубоким рвом с водой. Выложенная камнем внутренняя сторона рва переходила в высокую крепостную стену. В течение двух с половиной столетий эта стена рушилась от землетрясения девять раз, причем в семи случаях разрушения пришлись на три обозначенных выше пика. В общем, архипелаг трясло почти постоянно. Проще назвать периоды, когда земля под ногами японцев не дрожала.