Жизнь как искусство

В первобытной пещере и в современном застолье душой компании был и остается рассказчик. Искусство рассказа старше литературы и не всегда сливается с ней. Иногда оно достигает высот, усложняется, и тогда миру является «Декамерон» или «Шахерезада».

И вот перед нами еще одна попытка в этом роде – роман Александра Стефановича «Париж ночью». Скажем сразу – попытка удалась. Книга читается на одном дыхании. Она состоит из нескольких десятков новелл – озорных, шокирующих, веселых, иногда страшных, но всегда захватывающих.

Встретившись в модном парижском ресторане, два приятеля вспоминают свои любовные приключения. О чем еще можно с таким удовольствием поговорить под запотевшую бутылочку шабли? Но эта идиллия – видимость. Над героем повествования нависла смертельная угроза. Он мучительно ищет путь к спасению. Автор наделил его опасной профессией фотографа-папарацци. Вместе с ним мы проникаем в тайны парижских секс-клубов, становимся свидетелями политических заговоров, участвуем в операции по спасению плененных французских летчиков, погружаемся в интриги, бурлящие на Каннском кинофестивале.

Можно догадаться, что за сюжетами, поведанными на страницах романа, стоят реальные истории. Александр Стефанович – гражданин Мира, знаменитый писатель и режиссер, однажды шутливо пожаловался: «У меня плохое воображение, но хорошая память». А ему есть что вспомнить. Возможно, автор приоткрыл нам в этом романе некоторые страницы своей жизни, наполненной бурными событиями. Но где кончается правда и начинается вымысел, мы никогда не узнаем. А так ли это важно?

Важно другое: перед нами нечто совсем иное, чем нынешний литературный поток. Александр Стефанович создал современный плутовской роман. От этой книги веет свежестью. Она напоминает мне полет на воздушном шаре, стремительный и свободный. При этом пилотирование от новеллы к новелле следует по четко установленному маршруту и управляется крепкой рукой капитана-рассказчика.

Среди рассказов, которые составляют эту книгу, есть настоящие жемчужины. Такие как «Женские тайны» – про коварство красавиц, владеющих нашими сердцами, или «Правда жизни» – про парижскую модель с отменной внешностью и «большими тараканами» в голове. Есть и трагические – как новелла «Страх», сдобренная жуткими деталями истории похищения. Одно отрезанное ухо, по которому ползет муравей, чего стоит! Есть и фантасмагорические сюжеты о недавнем прошлом – рассказы «Портрет вождя после дождя», «Двойной замкнутый круг», «Письмо в XXX век». Но основу составляют озорные рассказы, такие как «Честь полка» – история про полковую печать, оттиск которой на нижнем бюсте неверной жены стоил карьеры двум молодым офицерам. Некоторые новеллы достаточно смелы и фривольны, но это не коробит читателя, потому что автор смещает акценты и самую острую ситуацию сводит к шутке, анекдоту, наивному изумлению. Эта наивность таинственным образом придает очарование повествованию. Она – искусный авторский прием, за которым спрятана лукавая улыбка рассказчика.

В своих новеллах автор смело использует современные формы, идущие от кино и телевидения с их клиповой экспрессивностью, рваным монтажом, необычными ракурсами и сверхкрупными планами. В этом угадывается творческая манера кинорежиссера Стефановича – автора ярких художественных и документальных фильмов.

Не только оригинальный литературный стиль отличает роман «Париж ночью». Он наполнен запоминающимися портретами колоритных персонажей и острыми наблюдениями над противоречивостью женской натуры. Ведь женщины – постоянный предмет авторского интереса. Жутковатые признания героинь иногда шокируют своей откровенностью. Но рассказчик, вместо того чтобы читать традиционную мораль, пытается понять своих красавиц, изумляется или восхищается ими. А если иронизирует, то делает это с доброй улыбкой.

Позитивное восприятие мира является важной частью философии автора. Он называет себя гедонистом. Для него высшая цель и смысл бытия состоит в получении удовольствий. К собственной жизни он относится как к произведению искусства. Поэтому ощущение праздника пронизывает все повествование.

Короче говоря, это талантливая книга. Она увлекает, веселит, раззадоривает. Главное в ней – жажда жизни, любви и приключений. Поздравляю Александра Стефановича с творческой удачей и с удовольствием подниму за его здоровье бокал доброго вина.

Евгений Рейн

Пролог

Такие заведения, как секс-клуб «Шандаль», на жаргоне называют «коробкой». Но, в отличие от других, это местечко предназначено для сливок общества. Да и расположено оно в самом сладком месте Парижа, на полпути от Оперы Гарнье к Лувру. Из той же Оперы после какой-нибудь премьеры можно за несколько минут дойти до «Шандаля» пешком.

Кстати, после премьер в Опере или в «Комеди Франсез» продвинутая публика сюда частенько заглядывает. Мужчины отлично смотрятся в черных смокингах, бабочках и накрахмаленных рубашках, а у дам есть лишний повод похвастаться драгоценностями на полностью обнаженном теле.

Сюда приходят с женами или дорогими любовницами. Ужинают, знакомятся, находят новых партнеров. Потом разделяются на пары или занимаются любовью все вместе – кому как нравится.

«Шандаль» отличает роскошь. Изысканные интерьеры, великолепная кухня, хорошая музыка, незаметная прислуга. Здесь царят добротность, спокойствие и уют, как в отеле «Ритц» или в ресторане «Максим».

Сюда-то мне и надо. Как и принято в подобных клубах, входная дверь, ведущая в этот рай, совершенно невзрачная. Никаких надписей, никакой рекламы. Только маленькая, незаметная кнопка звонка. Невидимый глаз телекамеры изучает тебя и твою спутницу. Если что-то не понравится, то дверь так и не шелохнется.

Но меня здесь знают. Поэтому она приоткрывается, и накачанный охранник, приветливо улыбаясь, пропускает нас в храм любви.

– Мадам, мсье? – спрашивает услужливый портье.

– Жанна и Жан, – называемся мы вымышленными именами и спускаемся по лестнице в подземелье.

Там, под высокими сводами зала, звучит музыка, переливается женский смех, всюду атмосфера беззаботной радости.

О, какой сюрприз! Сегодня вечеринка в венецианском стиле. На столиках посетителей ждут карнавальные полумаски – яркие, разноцветные, с блестками и перьями.

Уже далеко за полночь, и веселье в самом разгаре. Прекрасные женщины (а какие еще женщины могут быть у хозяев парижской жизни?), в одних только туфлях на высоченных каблуках, сверкая драгоценностями, флиртуют со всеми подряд. Над стойкой бара раздаются хлопки открываемых бутылок шампанского. Только что сложившиеся пары весьма откровенно обнимают друг друга, медленно кружа на танцполе. И так же, в обнимку, покидают зал, чтобы уединиться в многочисленных комнатах, предназначенных для любви.

– Доброй ночи! Что вы желаете? – расплывается в улыбке бармен.

– «Дом Периньон», пожалуйста.

– Для вас, мадам. Для вас, мсье. Приятного вечера…

К моей спутнице подходит седой крепыш, начинает делать ей комплименты и чуть приподнимает маску. Бог мой, как он похож на президента Валютного фонда! «Жанна» даже не представляет, как же ей повезет, если сегодняшняя интрижка с этим господином у нее когда-нибудь продолжится! Ладно, не будем им мешать. Не за этим я сюда пришел.

Я беру со стойки бокал и удаляюсь в глубины клубных коридоров. Они ведут к множеству комнат, из которых раздаются страстные стоны и нежное мурлыканье. Те гости, что еще не нашли себе пары, так же, как и я, фланируют из зала в зал и любуются этой бесконечной камасутрой. Розовый зал, золотой, сиреневый… И всюду обнаженные пары, предающиеся любви. А какие красотки! Просто завораживающее зрелище!

В центре синего зала возвышается огромная кровать. На ней извивается от страсти длинноногая мулатка. Голубая простыня так прекрасно оттеняет смуглую матовость ее ореховой кожи, что я невольно на нее заглядываюсь и не сразу обращаю внимание на партнера.

Стоп! Это, кажется, ОН. Тот, ради которого я и пришел сюда. И ради встречи с которым разрабатывалась вся эта операция.

Ах, как же его увлекла эта мулатка! Ничего не замечает господин хороший. Даже того, что с него сползла маска. Это точно ОН! Я нащупываю в кармане кнопку управления камерой. Сжимаю пальцы. Щелк. Щелк. Щелк. Вот он, голубчик, во всей красе. И мулатка, которую он подцепил, тоже хороша в своей роли. И еще раз – щелк. Стараюсь подойти поближе, чтобы объектив, вмонтированный в пуговицу моей рубашки, запечатлел их крупнее. Еще нужно замереть, чтобы изображение не оказалось смазанным. Разумеется, камера абсолютно бесшумная, да и пишет она видео, а не делает статичные снимки. Но за много лет работы я привык шептать про себя: «Щелк-щелк», когда нажимаю затвор.

Ну, и ладушки. Нужно срочно уносить ноги. Надеюсь, моя «Жанна» уже получила свою порцию счастья с банкиром, и мне не придется отрывать ее от процесса. Чтобы все выглядело правдоподобно, скажу ей, что не нашел для себя подходящей красотки, и предложу пойти в другой клуб. А уходить надо скорее. И вместе. Ведь каждый приходит сюда со своей дамой. С ней и уходит. Таковы правила.

«Поросячья ножка»

Для встречи с Пьером Амелем ресторан «Поросячья ножка» я выбрал не случайно. Во-первых, здесь отменная кухня. Во-вторых, вряд ли они откроют тут пальбу – слишком много богатых туристов и важных персон сидят за этими столиками. И в-третьих, после дюжины устриц «Гран Бретань», после порции больших розовых креветок и моих любимых морских улиток-бюлё умирать будет не так обидно. Хотя с чего я взял, что они будут именно стрелять? Есть много других способов устранения. Ладно, не будем о грустном. Насладимся жизнью. Надеюсь, что не в последний раз. Нет! Увидеть Париж и умереть – это не для меня! В этом городе нужно жить. Я всегда грущу, когда отсюда куда-нибудь уезжаю, а покинуть его навсегда будет очень обидно.

Так что выбор ресторана я сделал правильный. Как-то из Москвы приехали два моих знакомых банкира и попросили выгулять их в Париже. Я привел «олигархов» сюда на ужин. Мы отведали половину меню, в том числе и фирменное блюдо – поросячью ножку, которую нам поджарили на гриле прямо возле столика, выпили по бутылке хорошего бордо. Но особого впечатления на моих гостей это не произвело. Всем своим видом русские нувориши демонстрировали, что видали места и получше. На следующий день они улетели домой.

Прошло две или три недели – вдруг из Москвы звонок:«Старик, так нельзя. Ты почему нас не предупредил?!» – «Вы про что, ребята?» – недоумеваю я. «Про ресторан этот, где у входа живая свинья в будочке живет!» – «А о чем я должен был вас предупредить?» – «О том, какой он крутой!» – «Что же это до вас так поздно дошло? Откуда такое прозрение?» – «Да только что по телевизору показывали, как французский президент водил туда Путина! Знали б мы раньше – вторую половину меню тоже бы съели!»

А вот и Пьер подкатил на своем новеньком «пежо», нашел меня глазами сквозь витринное стекло, приветливо помахал рукой и показал, что поехал парковаться. Только здесь, в районе Биржи, это сделать непросто.

Значит, у меня есть минут десять. Нужно еще раз обдумать, что можно ему говорить, а чего нельзя. Шансов, что он захочет мне помочь, мало. Скажет, сам доигрался, – и будет прав. Кто я ему, в конце концов? Но мне нужно выбираться из моего безвыходного положения. А Пьер – ушлый малый. Я почему-то уверен, что он знает, как на НИХ выйти. Во всяком случае, из всех моих знакомых в этом городе он самый осведомленный. Тогда главное – мне его не спугнуть. Нужно начать с чего-нибудь нейтрального. Увлечь его беседой. А там посмотрим…

Ну вот. Припарковав наконец в переулке свою тачку, Пьер входит в ресторан. Рукопожатие, символические объятия, традиционное похлопывание по плечу.

– Привет, Пьер!

– Привет, Алекс! Как дела?

– Все хорошо!

Хотя, что может быть хорошего в положении человека, у которого в любую минуту могут грохнуть.

– Нет, признавайся, зачем ты меня вытащил? Что-то случилось?

– Да ничего не случилось. Мы с тобой старые приятели и давно не виделись. Вот я и подумал: почему бы не провести этот денек вместе, предаваясь чревоугодию? Я, естественно, угощаю. Как тебе заведение? Нет возражений?

– Приятное место. Знаешь, эта харчевня существует с незапамятных времен. Раньше здесь на площади находился знаменитый рынок «Чрево Парижа». Когда его убрали из центра, многие ресторанчики, его окружавшие, прогорели. А вот «Поросячья ножка» осталась. Она всегда славилась отменной кухней.

– Я поражаюсь, Пьер, откуда ты про все знаешь?

– Профессия обязывает. Я все-таки журналист.

– Что закажешь? Гарсон, пожалуйста, примите заказ у мсье!

Официант положил перед Пьером многостраничное меню в кожаном переплете и вопросительно взглянул на меня. Я кивнул. Он наполнил вином бокал Пьера и, помахивая салфеткой, удалился. Пьер углубился в карту.

А я размышлял, с чего бы начать? Но, перелистав страницы гастрономического фолианта, Пьер пригубил вино и неожиданно спросил:

– Ты давно не был в России?

– Уже года три.

– Скучаешь?

– Бывает.

– Когда приезжаешь туда, тебе что сразу бросается в глаза?

– Что бросается? – задумался я – Сейчас вспомню…

Здравствуй, Родина!

– Вообще, возвращение на Родину у меня связано с сильными переживаниями. Как можно забыть выразительные взгляды пограничников и таможенников? Почему в глазах этих простых деревенских парней, которым государство доверяет первыми встречать гостей и граждан, вернувшихся в свою собственную страну, так легко закаляется сталь и почему у них так быстро образуется эта незабываемая манера разговаривать с въезжающими через губу?

В советские времена была популярна такая байка. Приехал иностранец в Советский Союз и упал на улице в яму. Переломал себе кости, лежит в больнице весь в гипсе. Его навещает сотрудник «Интуриста».

– Уважаемый мистер – говорит он, – надеюсь, вы не держите зла на нашу замечательную страну. Ведь то, что произошло с вами, могло случиться в любой точке мира. Это просто несчастный случай.

– Верно, – отвечает иностранец, – но у меня на родине, к примеру, если на улице есть какое-то препятствие, то его окружают заборчиком или вешают веревочку с красными флажками, чтобы предостеречь прохожих от опасности.

– Простите, – спрашивает тогда наш чиновник, – а на каком виде транспорта вы к нам приехали?

– На автомобиле.

– А вы над таможней большой красный флаг видели?

Прошли годы, наступил новый век. Над таможней теперь не красный, а трехцветный флаг, но шок от встречи с Родиной я испытываю всегда.

Приехав в Москву, я должен отвыкнуть приветливо улыбаться продавцам, официантам и просто незнакомым людям в начале разговора. В России этого не понимают. Мужчины могут принять за «голубого», а женщины думают, что с ними заигрывают.

То же самое с автоматической, после нескольких месяцев пребывания на Западе, привычкой при разговоре по телефону сначала здороваться, потом представляться, потом извиняться, что отвлекаю собеседника от его дел, а потом излагать суть своего вопроса. В любой момент своего непривычно вежливого для собеседника монолога можешь услышать:

– Короче, ближе к делу!

Довольно быстро перестаешь мыть машину, ведь после каждой лужи не намоешься. И только привычку каждый день чистить ботинки я никак не могу из себя вырвать.

Встреча с Родиной может приготовить и кое-какие новые сюрпризы, ведь жизнь России быстро меняется. Например, Москва за последние годы сильно похорошела. Из большого, но грязного и неприветливого коммунистического города она превратилась в динамичную и процветающую европейскую столицу, однако и на этом сверкающем фоне можно легко нарваться на хамство. Боюсь, что оно у нас в крови…

Вот, пожалуй, такие у меня впечатления… А у тебя, Пьер?

В россию с любовью

– Я был в России не раз. Мне там нравится. Но в первые дни пребывания многое кажется непонятным. Еще сильна во мне инерция парижской жизни. А через несколько дней или после какого-то случая я, что называется, «включаюсь» в русскую жизнь.

Вот пошли мы с переводчицей обедать в знаменитый китайский ресторан на Маяковке, то есть в самом центре Москвы. Расположились за столиком в центре полупустого зала, а неподалеку от нас сидел еще один клиент. Это был настоящий классический «отморозок», из молодой поросли, вскормленной диким русским капитализмом. Его светлый пиджак небрежно висел на спинке соседнего стула. А бледные руки, выглядывавшие из коротких рукавов рубашки, были сплошь в татуировках. Сам он, тоже очень бледный, с изможденным лицом и впалыми глазами наркомана, располагался за столом, заставленным пиалами и блюдами с экзотическими закусками. Его обслуживали три официанта, а за спиной два музыканта, скрипач и гитарист, безостановочно исполняли популярные ресторанные мелодии.

«Отморозок» всем своим видом демонстрировал, как он устал от этой скучной и сытой жизни, от этого подобострастного обслуживания, но его расслабленные жесты являлись только увертюрой к будущему спектаклю. Он явно хотел произвести на кого-то впечатление, а того человека все не было. Такой вывод я сделал, заметив, как часто он поглядывает то на свой «Ролекс», то в сторону двери.

Прошло около часа. «Отморозок» уже совсем было скис, как вдруг в сопровождении услужливого метрдотеля в дверях ресторана появилось этакое воздушное существо: юная миловидная девушка в синем парчовом платье и в белых босоножках на высоченных каблуках. Легкой, танцующей походкой она прошла через весь зал, кокетливо чмокнула «отморозка» в щеку и уселась напротив него с жеманным видом барышни, которой все позволено за ее молодость и красоту.

«Отморозок» несколько секунд бесстрастно смотрел на нее, потом точным движением вынул из кармана висящего рядом пиджака пистолет и, вытянув руку над столом, приложил дуло прямо ко лбу своей дамы.

Девушка замерла. В мгновение ока кровь отлила от ее пунцовых щечек. Она превратилась в белую куклу с широко раскрытыми глазами.

– Если ты, сука, еще раз опоздаешь, – произнес «отморозок», – то твои мозги будут соскребать с этой стенки. Поняла?

– Д-д-да… – с трудом выдавила из себя девушка.

– Не слышу, – прошипел он.

– П-п-поняла, – еще тише пролепетала она.

– А теперь ешь, – разрешил «отморозок» и спрятал свою «пушку».

Я огляделся вокруг. Эту сцену видели все. Посетители, официанты, метрдотель, находившийся рядом, и даже охранники в камуфляжной форме, стоявшие у входа. Но никто не среагировал, не прикрыл своим телом девушку, не выбил оружие из рук бандита, не бросился звонить в полицию, наконец. Все присутствующие отнеслись к этому как к вполне заурядному происшествию из числа тех, которыми здесь, в Москве, каждый день полна привычная жизнь.

И вот в эту минуту я понял, что нахожусь в России.

– Да, в Париже такого не увидишь, – улыбнулся я, – но не надо излишне драматизировать картину. Жизнь в России многоцветна. И бандиты там есть, конечно, но есть и нормальные люди. Их все-таки больше.

– А что ты скажешь по поводу русских женщин?

– Давай сначала за них выпьем! – предложил я.

– Давай! – поддержал Пьер. – Скажу тебе честно, когда я приезжаю в Москву и первые дни хожу по Тверской, то просто не в силах закрыть рот от восхищения. Я так же, как и ты, вечный поклонник прекрасного пола. Постоянно ищу заповедники, где красавицы живут и размножаются. Есть места в мире, где существует генетическая предрасположенность к женской красоте: Южная Германия, Северная Италия, Польша, Чехия, Венесуэла. Но чтобы столько прекрасных женщин собралось вместе на одной территории?! Ответственно заявляю – такого количества красавиц, как в России, нет нигде.

– Опять хочешь жениться на русской?

– Нет. С вашими дамами я уже завязал.

«Коробка»

Несколько лет назад Пьер был женат на одной пышногрудой красавице, победительнице конкурса «Мисс Оренбург». Знал бы он, что именно его жена впервые привела меня в «коробку». Сейчас даже не помню, как звали эту красотку. Предположим, Нинка. Не в этом дело. Тогда они уже развелись, и Нинка была абсолютно свободной девушкой, озабоченной поиском новых спонсоров. Я совершенно случайно встретил ее на улице Риволи, и мы с ней в тот день загуляли. Она решила показать свой любимый японский ресторанчик, в котором мы так набрались, что, начав целоваться за столом, увлеклись и преступили правила приличия, решив продолжить этот сладкий процесс в тесной туалетной кабинке. Я до сих пор помню ставшие круглыми глаза хозяина и его руку, потянувшуюся к кривому самурайскому мечу, когда мы вместе с ней вывалились из ресторанного туалета. Я быстро вытащил Нинку из японской харчевни, но ей хотелось продолжения банкета.

– Какой дикий японец, – возмутилась она, – не понимает наших внезапно вспыхнувших чувств! – И предложила: – Пойдем в «буат». Там нас никто не осудит.

– Куда-куда? – не понял я.

– В «коробку». Ты что, там никогда не был? А зачем тогда ты приехал в Париж?

И мы помчались на площадь Италии. Там, в цоколе высотного дома, возвышавшегося над всем районом, Нинка нашла невзрачную стальную дверь, позвонила в звоночек и нахально показала язык видеокамере, укрепленной над входом. Дверь приоткрылась – и я впервые шагнул в этот безумный мир.

Если с помощью Пьера я открыл для себя многие тайны деловой и светской жизни Парижа, то благодаря его жене, о чем он, конечно, не подозревал, перед моими глазами явилась закрытая для посторонних, полная страстей и загадок, тайная сторона существования этого великого города.

Если вход в клуб был невзрачным и неприметным, то сама «коробка» представляла собой огромное, полутемное, бесконечное помещение с несколькими барами, танцполами, ресторанами, бутиками, торгующими эротической одеждой и аксессуарами для секса. Но это была только прелюдия. В глубинах «коробки» таились комнаты для занятий любовью – в форме купе пассажирского железнодорожного экспресса, в форме обитого бежевой кожей люкс-салона самолета, в форме зеркального зала и т. д. и т. п. Всего не перечислишь. И в каждом углу целовали, ласкали и любили друг друга десятки пар.

– Пойдем! – сказала Нинка. – Я покажу тебе еще кое-что.

И показала. Впечатление было ошеломляющим. Когда я пришел в себя, то спросил:

– А ты откуда знаешь про «коробку»? Кто тебе все это открыл?

– Мой бывший муж, – улыбнулась она. – Мы тут были постоянными посетителями.

Я посмотрел на Пьера, который сидел сейчас напротив меня и расспрашивал про русских женщин. Как жаль, что я не могу спросить у него, что заставляет французских мужчин приводить в «коробки» своих жен.

– Так что ты хочешь узнать про русских красавиц? – спросил я.

– Все, – категорично сказал Пьер. – Ну, например, о чем они все время друг с другом шушукаются?

– Не только же русские женщины шушукаются… – попытался я встать на защиту наших красавиц.

Но Пьер уперся:

– У русских девушек это любимое занятие.

– Наверно им есть что скрывать, – усмехнулся я, – вот послушай…

Женские тайны

– «Жизнь женщин окутана тайной» – эта мысль особенно нравится самим женщинам. Она поднимает их в собственных глазах. Она всячески культивируется представительницами прекрасного пола, так как основная их задача – запутать мужчин, сбить их с толку, поработить и сделать источником своего существования или собственного обогащения.

Женщины любят напустить туману вокруг своей жизни. Даже самая круглая дура никогда не расскажет мужчине того, чем она с таким удовольствием делится с подругами. А о каких собственно «женских тайнах» они бесконечно шушукаются друг с другом? Если отбросить сплетни и хвастовство новыми цацками, то главная тема их разговоров одна – охота на мужчин. Они делятся опытом установки силков, устройства волчьих ям, набрасывания сетей, добивания и освежевывания добычи. От животных их отличает то, что зверь может насытиться и на некоторое время забыть об охоте, но женщину победа только распаляет, ее опять влечет к новым захватам.

Главная задача любой красавицы – завоевать максимальное количество поклонников и развести их во времени и пространстве, убедив при этом каждого, что именно он «самый милый, дорогой, любимый, единственный».

Обнаружив как-нибудь случайно, что он не единственный, не первый и даже не второй, до того момента убежденный в своем превосходстве мужчина в недоумении хлопает глазами и не может понять, как же сумели его так ловко провести, такого умного и крутого.

История, которую я хочу рассказать, произошла с одним моим приятелем, высокопоставленным российским чиновником. Он мне клялся, что все – чистая правда, хотя, рассказывая ее, сам не верил, что это в действительности произошло с ним, человеком очень не глупым и ловким.

У него был бурный, страстный и продолжительный роман с одной очаровательной женщиной. Часто встречаться ему не позволяли дела, но раз в неделю они с возлюбленной предавались такому неземному счастью, что он даже подумывал на ней жениться.

Однажды она ему позвонила и сказала:

– Милый, у меня проблемы. Пожалуйста, приезжай, ты мне должен помочь.

Он поинтересовался:

– В чем дело? Деньги нужны? Я пришлю сейчас своего водителя. Скажи, сколько нужно?

Она ответила:

– Ты же знаешь, что я никогда не просила у тебя денег. Нет, нужно, чтобы ты сегодня ко мне приехал, тут такая ситуация… Я не могу объяснить по телефону.

Он так нежно к ней относился, что, бросив все свои важные государственные дела, приехал в назначенный час. Дело было под вечер. Когда он вошел в ее квартиру, то обнаружил там еще четырех мужчин, а потом подошел и пятый. То есть всего на кухне ее однокомнатной квартиры собралось шестеро мужиков. Все довольно приличные люди – дипломат, успешный бизнесмен, артист цирка… Они пожали друг другу руки, но было совершенно непонятно, по какому поводу их пригласили. А тут как раз появилась очаровательная хозяйка, откупорила бутылочку коньяка, налила всем по рюмочке и сказала:

– Ребята, как хорошо, что все вы познакомились. И как мне приятно на вас смотреть, потому что, только не падайте в обморок, все вы – мои любовники. Да, да. Именно так. И не будем делать из этого проблему – мы же взрослые люди. Я пригласила вас, чтобы вы мне помогли. Тут такая история… Не знаю, с чего начать… В общем, должна признаться: я залетела. Пошла в женскую консультацию и выяснила, что срок у меня еще не очень большой. Но существует одна проблема. По медицинским показаниям аборт делать нельзя. И ребенка оставлять я не хочу, потому что точно не знаю, кто из вас его отец. Когда я открылась врачихе, что рожать не могу, тогда она мне, не как врач пациенту, а как баба бабе, посоветовала один народный способ. Она сказала, что, если очень долго и хорошо заниматься любовью, к примеру целую ночь подряд, то можно обойтись без всякой операции. Тогда может произойти самопроизвольный выкидыш, и все решится без хирургического вмешательства, которое мне противопоказано. Поскольку все вы были моими любовниками, и кто из вас является причиной залета, это один Бог ведает, то я пригласила всех сразу. Прошу вас мне помочь, если вы меня действительно любите.

Шестеро мужчин онемели от такой откровенности. Но красавица продолжала, как ни в чем не бывало:

– В другое время я бы вас никогда друг с другом не познакомила. Но сейчас вопрос встал ребром. Поэтому я надеюсь, что вы люди без комплексов и отнесетесь к моему положению с пониманием. Пока остальные пятеро посидят на кухне, один из вас пойдет со мной. А потом каждый по очереди будет меня любить так, как я любила каждого из вас на наших свиданиях.

В наступившей тишине дама обвела всех своих любовников томным взглядом и остановила его на одном из них.

– Ты будешь первым, – сказала она самому юному и удалилась с ним в спальню, а остальные остались на кухне.

Находясь в некотором шоке, мужчины выпили еще по рюмке и перешли к обсуждению животрепещущей темы: «Кто бы мог подумать? Женщина – это загадка».

Периодически один из них уходил, другой возвращался.

Далеко за полночь она наконец произнесла:

– Все. Спасибо, ребята, что вы пришли, не бросили меня в трудную минуту. Словом, поступили, как настоящие мужчины. А теперь прощайте, и будем ждать результата.

Поцеловала каждого на прощание, но в квартире никого не оставила. Мой приятель ехал домой в шоке от произошедшего. Он решил вырвать ее из своего сердца, то есть прекратить с ней всякое общение, потому как сильно обиделся. Ведь он всерьез думал, что он у нее единственный. Кстати, из разговоров, которые велись тогда на кухне под коньяк, выяснилось, что единственным считал себя каждый из этих мужчин.

Но мужское сердце – не камень. В общем, недели через две он не выдержал. Набрал номер и начал с нейтрального вопроса:

– Как дела, куда ты пропала?

Голос ее звучал легко и весело:

– Все в порядке.

Он осторожно спросил:

– Как твои проблемы?

Она недоуменно:

– Да нет у меня никаких проблем. Ты про что?

Тут пришла очередь ему удивляться:

– Ну как же? Помнишь, ты говорила, что у тебя залет. Мы приезжали, тебе помогли.

– А… ты про это… – засмеялась она на том конце провода.

Он опять не понял:

– Что я смешного спросил?

Она продолжала хохотать:

– Да не бери в голову, я вообще-то всех вас разыграла. Никакого залета у меня не было!

– То есть как? – опешил мой приятель. – А зачем же ты нам врала?

– Понимаешь, дорогой, – ответила она, – дело в том, что я через несколько дней выхожу замуж за седьмого своего поклонника, иностранца, и мне нужно было попрощаться с остальными. Но растягивать это удовольствие у меня не было времени, поэтому я решила попрощаться со всеми вами сразу. Быстро и красиво. А теперь прощай, милый, и пожелай мне семейного счастья. Я уезжаю жить за границу.

– О, женщины, коварство имя вам! – воскликнул Пьер.

– Не ты первый это заметил, – усмехнулся я.

– А я и не претендую на открытие. Я просто потрясен. Мужчине никогда такое не пришло бы в голову. Выпьем, – предложил Пьер и спросил: – А можно я использую твой рассказ?

– Как используешь, – не понял я, – и где?

– Да зависла у меня в издательстве одна книжка. Никак не могу ее закончить…

– Про что книжка?

– Про Россию вообще и про русских женщин в частности. Взгляд парижского журналиста, – усмехнулся Пьер.

– И чего же тебе не хватает?

– Чего не хватает? Деталей, примет, неожиданных сюжетов, ярких историй… Только все должно быть в легком стиле. Без вашего русского копания в себе. Французы этого не любят.

«Вот это удача! – подумал я. – Я тут голову ломаю, как оказать Пьеру какую-нибудь услугу, а он сам просит об одолжении…»

– Конечно, я тебе помогу, Пьер. Не стесняйся, спрашивай, готов соответствовать.

– Отлично. Но учти – сегодня я от тебя не отстану.

«Что ж, начало неплохое. Не отстанешь, говоришь?

Тогда я тоже от тебя не отстану…»

– А что тебя конкретно интересует?

Мы пригубили шабли.

Пьер произнес:

– Вот, например, такая тема… Я приверженец теории, что мужчин и женщин занесло на Землю с разных планет. Потому между ними и существует такая разница. Она во всем. И в понимании своего предназначения на земле, и в жизненных целях, и в средствах их достижения, и во многом-многом другом. Если начну перечислять, не хватит времени. Едины оба пола, пожалуй, только в одном – в желании использовать друг друга. Хотя получить друг от друга они хотят совершенно разные ценности и платят совершенно разной валютой. В общем, взаимоотношения между полами – это такой бесконечный всемирный рынок, а торговля – вещь азартная и озорная: не обманешь – не продашь.

Я подхватил:

– Верное наблюдение…

И продолжил…

Валюта мужская, валюта женская

– Дело было еще, когда я жил в России. Возвращаюсь я как-то с юга на машине, и почти на подъезде к Москве заканчивается у меня бензин. Происходит это в районе Каширы, где при советской власти была построена первая электростанция и где сам бывший вождь пролетариата лично то ли ввернул, то ли вывернул лампочку Ильича. В России, знаешь ли, вечные проблемы с энергоносителями. Не при нас они начались, не при нас и закончатся. Вот и в тот раз разразился очередной бензиновый кризис. Топливо отпускали только с одной колонки. Остальные раздаточные ящики не работали. И водители, проклиная все на свете, выстроились в длиннющую автомобильную очередь.

Она двигалась очень медленно, и, как сороки, слетевшиеся на помойку, вокруг орудовали цыганки. Подходили к каждой машине и предлагали погадать. Водители гонят их от своих авто, но цыганки прилипчивы: от одной машины их шуганут, они к другой лезут. Ко мне тоже пытались приставать, но, как только они открывали рот, я, насупив брови, произносил: «Пошли вон». От всех отбился, а тут подходит последняя, довольно молодая. Не скажу, что симпатичная, но не такая противная, как остальные. И начинает свою песню:

– Дорогой, давай погадаю.

Я говорю:

– Исчезни.

Она не отстает:

– Ты такой красивый, у тебя есть друг-брюнет, так он тебе не друг, а змея подколодная. Но есть другой – блондин, ты его не любишь, но он как брат тебе будет.

Ну и так далее. Шпарит по заученному тексту.

Моя машина медленно движется в очереди, цыганка рядом идет, не отстает. И предлагает:

– Слушай, красавчик, я тебе погадаю просто так, без денег.

А мне скучно, да и очередь длинная, вот и решил развлечься. Заблокировал кнопкой дверь, чтобы она не могла ее открыть, чуть опустил стекло и милостиво разрешил:

– Гадай.

Цыганка опять за старое:

– У тебя друг-брюнет, так он тебе не друг, а сволочь…

Я скривился:

– Я это уже слышал, ты разнообразь репертуар.

– Ну что сердишься, красавчик, я всю твою судьбу вижу как на ладони, все твое будущее. Ой, тебя такой успех ждет, такая удача. А девочка, которую ты любишь, сейчас решает, изменить тебе или не изменить.

В общем, пытается меня чем-нибудь зацепить. Я ей не отвечаю, но и не отгоняю ее от машины. Цыганка думает, что жертва попалась, и начинает нести околесицу про какие-то болезни, про удачи-неудачи, про деньги, которые меня впереди ждут, про казенный дом, который я должен обойти стороной.

Медленно раскручивается ее монолог, и машина так же медленно движется в очереди. Но по ходу дела цыганка все больше и больше заводится, впадает в раж, рассказывает мне какие-то подробности того, что будет через три дня, через неделю, через год, через десять лет. И рассказ ее довольно складный. Естественно, у нее это все уже много раз отработано. Она неплохой психолог, постепенно клубочек разматывает:

– Давай расскажу, что ждет тебя в Москве. Я вижу, ты издалека едешь. Все тебе поведаю, что впереди будет, как на духу. Вижу всю твою жизнь будущую, но не могу открыть, ты должен мне позолотить ручку.

Я заявляю категорически:

– Денег нет.

– Почему обманываешь, красавчик, у тебя есть деньги. Я их вижу в твоем бумажнике.

Я нагло вру:

– Действительно, лежит у меня пара тысяч, я сейчас их потрачу на горючее, а больше ничего нет. Еду с юга, все там потратил, сейчас заправлюсь, и больше не останется ни копейки. Все прогулял. Так что на эти деньги не надейся, это неприкосновенный запас на бензин, иначе я до Москвы не доеду.

Но цыганка не сдается:

– Нет, дорогой, я вижу, что у тебя рядом с этими тысячами еще красный червонец лежит.

Я говорю:

– Да нет у меня никакого червонца.

– Нет, есть.

– Точно нет, – отвечаю я.

И для демонстрации своей правоты заглядываю в бумажник, а там действительно лежит у меня старинный червонец красного цвета. Тут я вспоминаю, что для киносъемки на «Мосфильм» привозили несколько пачек старых денег. И я взял себе царский червонец. Просто как сувенир, на память.

А цыганка прямо зашлась:

– Ну, что я тебе говорила, красавчик! Вот эта деньга! Права я была. А ты меня обмануть хотел, но я все насквозь вижу. Убедился теперь? Не надо мне тех денег, которые на бензин, на них я не претендую, а вот червонец этот ты мне отдай.

Я говорю:

– Зачем тебе эти деньги, они ничего не стоят. Это же царская ассигнация, которая сейчас не в ходу. Сейчас это просто бумажка.

– Нет, ты мне ее должен отдать, ты обещал.

Я говорю:

– Во-первых, я тебе ничего не обещал, а во-вторых, все равно ничего не получишь.

А она опять:

– Ты знаешь, красавчик, ты мне дай ее в руках подержать, потому что мы, цыгане, можем правду говорить только тогда, когда у нас в руках есть любая деньга от человека, это ведь часть его. Ты должен ее мне хотя бы на время дать, я потом верну.

Я, естественно, понимаю, что бы я ей ни дал, то пропадет. Но одновременно меня разбирает любопытство: как же она это сделает? Поскольку я тоже считаю женщин хитрыми, коварными, но недалекими существами, то решаю поставить эксперимент. Решаю червонец этот сделать приманкой и проследить, как же она его украдет? Как она обманет меня, человека, имеющего явное интеллектуальное превосходство? Я вынул царский червонец из бумажника и отдал ей. Почувствовав деньгу в руке, цыганка стала серьезной, лицо ее посуровело.

Игра началась. Она сжала червонец в правом кулаке и произнесла:

– Вот видишь, твои деньги здесь. А в левой руке у меня зеркало. Оно волшебное. Ты в него посмотришься, и вся твоя жизнь будет у меня в ладони.

Действительно, в другом кулаке у нее был обломок зеркальца. И она протягивает мне его:

– Посмотрись, посмотрись. А деньги, вот они, в другой руке.

Причем оба кулака она держит на уровне моего лица, у открытого окна передней дверцы. Я на мгновение бросаю взгляд в зеркало, и в этот момент она ударяет ногой по автомобилю. Одновременно с ударом делает движение головой в сторону, как будто где-то там удар произошел. Может, гром грянул, а может, на крышу бензоколонки метеорит свалился. То есть этим движением отвлекает мое внимание. Но я впиваюсь глазами в ее правую руку, в которой у нее зажат этот царский червонец, и вижу, как она молниеносным движением эту скомканную бумажку перебрасывает в левый кулак и пальцем засовывает ее за зеркало, а правую руку возвращает в прежнее положение. Но поскольку цыганка после этого удара лицо отвернула в сторону, то не заметила, что я слежу за ее руками.

После этой своей манипуляции она, как ни в чем не бывало, продолжает бормотать:

– Впереди у тебя, красавчик, возможно, большая удача. И сейчас мы узнаем, что же тебя ждет. Если сбудется все, что я сказала, то деньги эти должны исчезнуть.

Поднимает правую руку, дует, потом раскрывает кулак. Денег там, естественно, нет. А мне, по ее словам, светит счастье.

Цыганка продолжает:

– Вот видишь, все у тебя будет хорошо.

Но я-то видел, куда она деньги перебросила. Поэтому хватаю ее рукой за левое запястье и говорю:

– А теперь, дорогуша моя, ну-ка открывай мне вот этот кулак и из-под зеркала доставай червонец.

Она дернулась, но я ее крепко держу. И говорю:

– Что же ты меня обманываешь?

– Я тебя обманываю? – возмущается она, начинает причитать и дальше делает то, что может сделать только женщина. Какой бы нации она ни была: цыганка, монголка, вьетнамка; черная, белая, желтая, – женщина знает, что, в конечном счете, она может расплатиться за все в этом мире своей молодостью, своей красотой или другими своими прелестями. Поэтому она свободной рукой поднимает легкую блузку и показывает мне с близкого расстояния две свои большие цыганские сиськи. Грязные, естественно, но крепкие и молодые. Наклоняет грудь к моему лицу и тычет мне в губы соском. От неожиданности я отпрянул, сплюнул, выпустил ее руку.

Она этого и добивалась. Отскочила от машины, захихикала, озорно сверкнула глазами и заявила:

– Ну что, красавчик, теперь мы в расчете!

И побежала надувать следующего мужика.

Еще в самом начале моего рассказа Пьер достал из кармана смартфон и, настроив его, уточнил:

– Ты не будешь возражать, если я запишу.

– Валяй, Пьер, записывай, не жалко.

Теперь он остановил запись и неожиданно спросил:

– А ты сегодня никаких девушек не пригласил?

– Как-то в голову не пришло.

– Напрасно. С ними всегда веселее.

– Как ты думаешь, почему?

– Черт их знает? Вроде бы глупые существа, но в их компании появляется стимул.

– Какой?

– Не помню какой… – засмеялся Амель. – Кстати, расскажу тебе на эту тему французский анекдот. Два мсье стоят на углу улицы и спорят о том, что у женщины самое прекрасное. Один твердит: «Это, конечно, грудь. Ах, эта нежная возвышенность, эта бархатная кожа, этот розовый сосочек. Ах, ах!» Другой не соглашается: «Нет, самое прекрасное – это, безусловно, ножка! Эти пальчики, эта щиколотка, эта коленочка, это бедрышко, уходящее в небеса…» Долго спорят. Так и не могут убедить друг друга. А мимо проходит старичок. Он прислушивается к их разговору, делает по инерции несколько шагов, потом возвращается и заявляет: «Господа, а, по-моему, вы оба не правы. Я вот, правда, не помню, как это называется и где находится. Но, шарман!..»

– Да, и мы с тобой, Пьер, можем поспорить, что у женщины самое прекрасное. Но я точно знаю, что у русских женщин самое опасное. Включай свою запись…

Язычок красавицы

На киностудии «Мосфильм» есть центральная гримерная. В лучшие времена это был сверкающий зал с большой, прозрачной стеклянной стеной, куда допускались только посвященные. Над гримерными столиками сверкало множество ярких ламп. Их волшебный свет многократно отражался в десятках зеркал, а в креслах лежали народные, заслуженные и другие знаменитые артисты. Над ними колдовали легендарные художники-гримеры, за несколько часов превращавшие, например, Николая Черкасова, из Александра Невского в депутата Балтики и обратно. Другие, не менее именитые, артисты ждали своей очереди в курилке. Вокруг бегали ассистенты и администраторы. В гримерную заходили, чтобы утвердить грим для своих исполнителей, великие режиссеры – Сергей Бондарчук, Витторио де Сика или Акира Куросава, ставившие на «Мосфильме» свои картины. Киностудия работала тогда как конвейер, и ее эпицентром была гримерная.

Здесь-то все и произошло. В главных ролях популярнейшей впоследствии мелодрамы «Взлет разрешаю» снимались народные кумиры, изображавшие любовную пару. Немыслимый красавец Иван Бубенцов и главная покорительница мужских сердец Алевтина Крайская. По этим знаменитостям сходили с ума миллионы зрителей, но знали они своих кумиров только по экрану. А работники «Мосфильма» видели жизнь за кадром. Поэтому экранная женщина-вамп Алевтина Крайская была им известна как белая и пушистая домашняя кошечка, хорошо устроившаяся за широкой спиной богатого немецкого мужа-бизнесмена. А благородный экранный рыцарь Иван Бубенцов прославился на студии как очень противный тип: глупый, наглый, самовлюбленный и желчный. К тому же он пил, и его отношение к окружающим, и без того не самое гуманное, сильно усугублялось по утрам отсутствием опохмелки.

Тем не менее в процессе репетиций и работы над образами влюбленных между вышеупомянутыми народными артистами возник небольшой романчик, всячески поощряемый режиссером-постановщиком Жорой Малафеевым, который тоже пил. По этой причине долго репетировать с актерами ему было тошно, и он таким простым способом решил добиться правды чувств на экране.

Но просчитался. Роман между исполнителями главных ролей увял в середине съемочного периода. Вскоре они уже не могли смотреть друг на друга без отвращения, а впереди у них были съемки центральных любовных сцен. Впрочем, это не так сильно смущало режиссера Малафеева. Он твердо верил в свою звезду, в свой главный творческий принцип: «Талант не пропьешь!» Так же искренне к тому же он надеялся получить за свой фильм «Государыню» – то есть Государственную премию.

Так вот, перед съемкой главной любовной сцены вышеупомянутого киношедевра исполнители главных ролей оказались в соседних креслах центральной гримерной «Мосфильма». Несмотря на то что через пару часов на съемочной площадке им предстояло целоваться и плакать от счастья, при личной встрече в жизни они даже не поздоровались.

Иван Бубенцов плюхнулся в свое кресло в самом отвратительном настроении. С утра он не опохмелился. Дома все было выпито, магазины крепкое спиртное с утра не продавали, а ассистентка по актерам Симочка категорически отказывалась бежать за пивом, мотивируя это тем, что Бубенцов изменил ей во время примерки с костюмершей Зинкой.

Бубенцов мутными глазами обвел гримерную, громко икнул, и взгляд его остановился на красавице партнерше, которой гримеры завивали волосы.

– Между прочим, – громко произнес Бубенцов своим звучным и знаменитым на всю страну баритоном, – я ее трахал.

Честно говоря, Бубенцов произнес другое слово, означающее этот сакральный акт, но я его не буду приводить.

В ответ артистка Крайская даже бровью не повела.

Это несколько озадачило Бубенцова. И, обращаясь к аудитории, а гримерной было в это время человек пятьдесят работников и артистов, он произнес:

– А я не только туда ее трахал, но и сюда, и сюда, и даже отсюда.

Алевтина Крайская в этот момент демонстративно обсуждала с гримершей завитки волос над ушами и делала вид, что заявление партнера по фильму ее не касается.

Однако остальных посетителей гримерной эти подробности явно заинтересовали. Они не перестали заниматься своими делами, но разом все посторонние разговоры прекратились, и в гримерной установилась абсолютная тишина – никто не хотел пропустить ни слова из откровенного монолога народного артиста.

Почувствовав внимание публики, Бубенцов начал куражиться:

– А как я ее в первый раз за декорацией драл! Прямо во время съемки. Благо снимали кадр без нашего участия. А что я с ней делал в душе после смены!

Слухи на «Мосфильме» распространяются мгновенно. Во многих кабинетах зазвонили телефоны: «Бегите скорее в центральную гримерку! Там такой концерт дают!»

Народ бросил процесс созидания высокохудожественных фильмов и под разными предлогами стал заполнять помещение гримерной.

А Бубенцова несло.

– В экспедиции я ее прямо в лесу отодрал. А когда мы в самолете летели, то прямо в небе, то есть в туалете авиалайнера, – сообщал он все новые подробности.

В гримерной уже яблоку негде было упасть. Работники студии заполнили коридор и сквозь стекло искали глазами лица героев дня. Самые живописные детали бубенцовского монолога передавались по цепочке из уст в уста.

– Или взять случай в гостинице в Самаре, – упивался воспоминаниями Бубенцов. – Мы репетировали под бутылочку коньяка в номере у режиссера, а когда Жора вырубился, так она мне прямо под столом при спящем заслуженном деятеле искусств…

Во многих съемочных павильонах объявили технический перерыв. У телефонов замерли те, кто не успел добежать до гримерки.

Кульминации шоу ждали все. И в осветительном цехе, и в цехе съемочной техники, и на дальнем мебельном складе, и в реквизиторских, и в мастерской пластического грима, и в шорной мастерской, и в пошивочном цехе, и в известном на всю страну гараже игровых автомобилей. Я уже не говорю про все четыре столовки и творческий буфет. Весь коллектив крупнейшей в Европе киностудии замер в ожидании, а работало тогда на «Мосфильме» не меньше пяти тысяч человек.

Минут через сорок артист Бубенцов выдохся. Его атрофированный постоянным принятием алкоголя мозг больше не мог выдать ни единой интимной подробности. Да и что было говорить об этой любви. О ней все уже было сказано.

Между тем Крайская, с которой гримеры начали работать несколько раньше, чем с Бубенцовым, закончила процесс превращения в женщину-вамп. Она поднялась из кресла, взглянула на себя в зеркало.

Представление достигло высшей точки. В цирке в это время звучит барабанная дробь.

Сотни людей замерли в ожидании. Чем же ответит этой мрази любимица публики, что она скажет?

И она сказала.

Поправляя пальчиком помаду в уголке рта, она сказала совсем тихо, но это слышала даже глухая уборщица тетя Маруся.

Она произнесла:

– Между прочим, хуечек-то – во… – Крайская поднесла к глазам ноготочек своего прелестного мизинца и добавила со вздохом: – А разговоров-то, разговоров…

Вся студия взорвалась хохотом, и даже год спустя в брак уходили дубли, если кто-нибудь на съемочной площадке вспоминал этот случай, – актеров душил смех, и съемки просто срывались.

Так какая часть тела у красавицы самая опасная? Конечно язычок. И вот мой совет. На него лучше не попадаться.

Между прочим, с этого дня карьера Ивана Бубенцова покатилась под откос. Зрители по инерции еще ходили на старые фильмы своего кумира, но режиссеры не могли вспоминать фамилию этого романтического красавца без издевательского смеха и в новых картинах его не снимали.

Сейчас его вообще мало кто помнит.

– Это тебе, Пьер, подарок из моих киношных воспоминаний. Спрашивай еще.

Пьер на минуту задумался.

– Я думаю, чтобы понять русских женщин, нужно понять русских мужчин. И вообще, вот откуда у русских людей, в общем-то ленивых и пассивных, такой упрямый характер? Почему в критических ситуациях вдруг просыпается в них такая невероятная одержимость? На вас, похоже, не действуют обстоятельства непреодолимой силы. Откуда такая закалка? Из-за вашего жуткого климата?

– Наша жизнь сильно отличается от французской. Это вас Бог поселил на своей даче – на Лазурном Берегу Средиземного моря, и в Бургундии среди цветов и виноградников, и в Нормандии среди лугов с тучными коровами. В раю, одним словом. Ты и представить себе не можешь, каково это – три четверти года веками жить при пронизывающем холоде. Но именно поэтому русские научились выживать. Им действительно нипочем и климат, и иноземные завоеватели, и собственные безумные властители. Вот расскажу тебе одну байку про пир во время чумы. Брутальная история. Там ни одной женщины. Но мужские характеры что надо…

Портрет вождя после дождя

Мы валялись на пляже возле ялтинской гостиницы «Ореанда». Это было счастливое время. Мне было двадцать лет, и я снимался в одной из главных ролей кинофильма «Прощай», производимого Одесской киностудией. А самую главную роль в этом фильме играл замечательный актер Виктор Авдюшко. В свое время он просто потряс меня наполнением роли контуженого солдата в картине «Мир входящему».

В актерской работе я был дилетантом, просто случайно попался на глаза режиссеру и был утвержден, поэтому Виктор учил меня уму-разуму. Заметив, что на первых съемках от волнения у меня дрожат руки, он отозвал меня в сторону и сказал:

– Не переживай. Это со всеми бывает. Вот я уже сорок картин имею в послужном списке, а губы на каждой съемке дрожат до сих пор, как будто я дебютант. И знаешь, как я с этим борюсь. Перед каждой своей репликой говорю про себя: «Твою мать…», а потом вслух произношу текст по сценарию. Очень помогает. Даже кинокритики в рецензиях отмечают, какие у меня многозначительные паузы.

Я потом попробовал этот прием, и действительно, помогло. А еще Авдюшко рассказывал мне разные байки про народных и заслуженных.

– Это историческое место, – говорил Виктор, оглядывая пляж «Ореанды». – Именно здесь молодой артист Сергей Бондарчук превратился в большого босса. Дело было так. Режиссер Игорь Савченко утвердил никому не известного двадцатилетнего студента ВГИКа Сережу Бондарчука на главную роль в фильме «Тарас Шевченко». Сталин посмотрел фильм у себя на даче и, уходя из просмотрового зала, произнес всего одну фразу: «Народный артист!»

Через несколько дней в газетах было опубликовано постановление о присуждении Бондарчуку самого высшего в СССР актерского звания. А в это время ничего не подозревавший Бондарчук лежал на этом самом пляже в компании своих сокурсников. Они вместе снимались в очередном фильме.

Какой-то случайный человек осторожно отозвал в сторону Бондарчука, у которого была тогда еще студенческая кликуха Бондарь, и показал ему газету. Артист ушел в гостиницу, переоделся в единственный костюм, надел рубашку, галстук, туфли и в таком виде вернулся на пляж.

«Сережа, ты что, на солнце перегрелся?» – со смехом встретили его друзья.

«Не Сережа, а Сергей Федорович», – поправил Бондарчук.

С этого дня к нему было не подступиться.

Так подытожил свой рассказ Авдюшко.

Я вспомнил, что он тоже народный артист РСФСР, и решил больше не называть его Авдей.

А Виктор продолжал:

– Послевоенное время, когда я учился, было тяжелое. Носили тогда одни штаны на двоих и одно пальто на троих. Так что если ударяли очень крепкие морозы, то кому-то грозило отчисление из родного ВГИКа за непосещаемость. С этим было строго.

Но были, конечно, и светлые минуты. К примеру, осенью на Рижский вокзал, расположенный не так далеко от киноинститута, прибывали цистерны с кавказскими винами для розлива на московских заводах. Тогда вся наша общага хватала большие чайники – их выдавали один на комнату для четырех человек – и мчалась на товарную станцию. Строгие охранники наливали полный чайник вина за три рубля, а коньяка – за пятерку. Правда, с деньгами у студентов было худо. Разгружали вагоны, снимались в массовках. Помню, снимался я в эпизоде у режиссера Пырьева в «Кубанских казаках». Сцена называлась «Праздник урожая». Бог ты мой, чего только не понаставили реквизиторы на колхозный стол! И цыплят жареных, и поросят, и цельных осетров отварных, которых мы никогда не видели. У нас слюни текли. И руки наши сами к жратве тянулись. Но Пырьев приказал облить всю еду керосином, чтобы актеры ее не портили. Некоторые ели и с керосином. Носы зажимали и ели. Я не мог.

Были и другие приключения.

Как-то весной, в середине апреля, меня вызвали в деканат. Я думал, будут отчислять за непосещаемость. У меня в то время как раз роман с одной сокурсницей случился. Можно сказать, первая любовь. А другого места для счастья, кроме как нашей комнаты, в общежитии не было. Приходилось нам с подругой ждать, когда все уйдут в институт. Поэтому мы пропускали занятия. Но в тот раз обошлось.

Вхожу, значит, в деканат, а в кресле декана сидит лысый, широкоскулый мужик в кожаном коричневом пальто. Сам декан стоит рядом. Широкоскулый назвался Иваном Павловичем. Он приказал мне встать у двери, потом пройтись вправо, влево.

«Годишься, – сказал Иван Павлович, – мы тебя вызовем».

Через пару дней мне приказали явиться в воинские казармы на Хорошевке. На КПП я встретил еще семерых ребят из других театральных училищ. Зачем нас вызвали, никто не знал. Да и время было такое, что лишних вопросов не задавали. Мы прождали часа два. Потом у всех проверили документы и в сопровождении двух солдат завели в расположение части. В спортзале нас встретил Иван Павлович, он скомандовал: «Смирно» – и произнес речь: «Вам, лучшим из лучших, отличникам учебы и спорта, доверена большая честь. Ваша группа после военного парада будет открывать первомайскую демонстрацию трудящихся на Красной площади нашей столицы. Вы понесете портрет великого вождя всех народов товарища Сталина. Надеюсь, вы понимаете, какая на вас лежит ответственность. Вы будете первыми из демонстрации трудящихся, кого увидит с трибуны Мавзолея сам товарищ Сталин!»

После этого нас повели в столовую и накормили до отвала. Больше в институт мы не ходили. Целыми днями тренировались на Ходынском поле, а спали в казармах. За день до праздника была ночная репетиция на Красной площади.

Сперва громыхал военный парад – гвардия, пушки, танки. Потом были перестроение оркестра и парад физкультурников – фигуры и пирамиды, – а уже следом мы. Восемь человек в два ряда. По четыре в каждом.

На репетиции мы несли каркас, чтобы случайно не попортить портрет, тем более что все две недели моросил противный мелкий дождичек. Он-то и был главной темой наших разговоров. Мы молили небо разогнать тучи.

За эти две недели мы, восемь первых красавцев страны, подружились и сплотились. Мы действительно стали одной командой.

Лишь об одном мы не говорили вслух, но каждый думал только об этом. Мы все ждали того момента, когда увидим товарища Сталина, а он увидит нас.

Наши молитвы были услышаны. В самую ночь перед Первомаем небо очистилось от туч. Свежий ветер разогнал последние облака. Первые лучи солнца осветили кремлевские башни с рубиновыми звездами. Мы радовались и поздравляли друг друга.

К шести утра нас доставили на Манежную площадь, вручили нам каркас с портретом вождя, обыскали и оставили на попечение неразговорчивого сотрудника в штатском.

Ровно в десять начался военный парад. Справа и слева от нас, огибая здание Исторического музея, проходили войска с развевающимися боевыми знаменами, катили танки.

Потом физкультурники продемонстрировали свои пирамиды, и наступила наша очередь. Мы встали во главе колонны. По команде сотрудника подняли на плечи портрет и под звуки оркестра двинулись вверх по брусчатке к Красной площади. Огромная толпа с флагами и транспарантами двинулась за нами, заполняя узкое пространство между кремлевской стеной и Историческим музеем. Я шел вторым в правом ряду. В том, который должен быть ближе к Мавзолею.

Что произошло дальше, никто из нас не понял.

Мы ощутили удар. Меня подбросило вверх. Я вцепился в ручку каркаса и почувствовал, что нахожусь почти в воздухе. Мои ботинки царапали камень, но не цеплялись за него! Только спустя минуту я понял, в чем дело.

Тот самый весенний ветер, который разогнал дождь, сыграл с нами шутку, едва не стоившую нам жизни. Ураган дул нам прямо в лоб со стороны Москвы-реки. Красная площадь, ограниченная с двух сторон ГУМом и кремлевской стеной, превратилась в огромную трубу. Когда мы поднялись на бугор, с которого уже виднелся Мавзолей, портрет над нашими головами прогнулся как парус. Я с ужасом смотрел вперед и видел, что идущий передо мной товарищ висит в воздухе, с трудом удерживаясь за поручень каркаса. Впереди призывно играл оркестр, но самое страшное было то, что никто из нашей группы не мог сделать ни шага вперед. Преодолеть этот воздушный барьер было выше человеческих сил. Демонстрация споткнулась о нас и остановилась. С площади слышался марш, под звуки которого мы должны были появиться, но мы словно прилипли к этому проклятому месту, а Красная площадь, на которой нас ждали, была пуста.

Меня охватил ужас, какого я больше никогда в жизни не испытывал.

И в это время к нам подскочил Иван Павлович. Его коричневое кожаное пальто было расстегнуто. Мне почему-то бросилась в глаза малиновая подкладка.

«Расстреляю на месте, сукины дети», – внятно произнес он и протянул руку к кобуре.

И с нами вдруг что-то произошло. Мои ноги опустились на землю. Я вцепился в поручень, сделал неимоверный, немыслимый, невозможный шаг вперед, и наша группа двинулась к Мавзолею.

За нами шевельнулась и остальная толпа.

Что толкало нас вперед? Я думаю, это был страх смерти. Никогда я не сталкивался с ней так близко. Смерть в этот день была в кожаном коричневом пальто с вытертой местами малиновой подкладкой.

Мы совершили невероятное. Мы вынесли портрет вождя на Красную площадь. Я не помню, как мы прошли мимо Мавзолея. Мне было страшно повернуть голову туда, где стоял Сталин. Я видел только булыжники под ногами и понимал, что оркестр уже в шестой раз заводит марш, под звуки которого мы должны были пройти по площади. Наши ноги переступали, как в замедленной киносъемке. Портрет над головами изогнулся дугой, а наша лодка совсем медленно, буквально по сантиметру, продвигалась вперед. Так же медленно двигалась и толпа. Даже оркестр играл свою здравицу в темпе похоронного марша.

Ветер рвал знамена и транспаранты, сбрасывал с голов кепки и шляпы. Солдаты затянули под подбородком ремешки своих фуражек, моряки сжимали зубами ленточки бескозырок.

Но мы ничего этого не видели. Мы слышали только шепот идущего слева от нас Ивана Павловича: «Расстреляю на месте, расстреляю на месте…»

И мы понимали, что он это сделает.

Так мы прошли всю площадь и спустились с холма за храмом Василия Блаженного. Иван Павлович исчез, и силы наши испарились вместе с ним. Портрет вырвало из наших рук, и ветер намертво прижал изображение вождя к цоколю храма.

Я не помню, кто первый начал. Но мы, восемь молодых, сильных ребят в белых рубашках, принялись бить друг друга. Зло. Страшно. С каким-то надрывом.

Нас никто не разнимал. Ликующие толпы огибали храм с двух сторон и проходили мимо. Тысячи людей смотрели на нас, а мы мутузили друг друга под портретом, прилипшим наискось к каменной стенке.

– Видишь этот шрам на губе? – спросил Виктор. – Это с тех пор. В театре я его замазываю гримом, а в кино, как ни мажь, на крупных планах все равно заметно.

Рассказ про первомайскую демонстрацию Пьер слушал, как школьник. По-моему, даже сопереживал тем событиям. Вот теперь он у меня на крючке. Надо будет вспомнить еще что-нибудь экзотическое…

Я кивнул на меню:

– Ты уже выбрал?

– Может быть, поросячью ножку? – произнес он в раздумье. – Здесь ее неплохо готовят…

– Я ее себе уже заказал, и если ты поддерживаешь…

– Конечно!

– Официант, еще одну поросячью ножку для мсье. И большое плато с «фруктами моря»! Не возражаешь, Пьер?

– Мы сегодня гуляем, Алекс?

– А я тебе про что!

Мы пригубили вина, и Пьер кивнул на смартфон:

– Продолжим?

– К твоим услугам.

– А есть у тебя в запасе еще что-нибудь про «эпоху большого стиля»? У нас теперь это модно. На блошином рынке несколько галерей успешно торгуют картинами советских соцреалистов.

– Сейчас покопаюсь в загашниках… – сказал я. – Кажется, вспомнил… Я упомянул про Одесскую киностудию. Так вот, будет тебе история про «железных людей»… Только опять не про женщин.

– Ничего, мы к ним еще вернемся…

Двойной замкнутый круг

До революции первые русские кинематографисты снимали в Одессе немые кинофильмы на местной частной киностудии. Как-то к одной из съемочных групп прибился неграмотный парнишка, которого за расторопность определили в осветители, то есть разрешили ему держать во время киносъемки отражающие солнце щиты. Назовем его Сердюковым, потому что его настоящую фамилию я не помню. Потом началась Первая мировая война, его забрали в армию. А потом разразилась революция, проураганила Гражданская война, в которой «красные», как известно, победили.

Наш герой воевал на их стороне. Благодаря своему пролетарскому происхождению и преданности революции он дослужился до комиссара, а когда вернулся из окопов в Одессу, то оказался не у дел.

С просьбой о трудоустройстве он припал к стопам родной советской власти, но ей было не до него. Чтобы отвязаться от Сердюкова, его направили работать осветителем на Одесскую кинофабрику. Ведь никакой другой гражданской профессии, кроме этой, наш герой не имел.

Так замкнулся круг. Так судьба вернула его на киностудию в первый раз. Но не в последний.

А надо сказать, что пришедшая в упадок кинофабрика до того успешно производила фильмы. И при румынской оккупации, и при украинских «самостийниках», и при «зеленых», и при «белых». И лишь с приходом «красных» кинопромышленники и звезды немого кино погрузились на корабли и уплыли к чужим берегам, только бы не видеть эту новую власть.

Обнаружив на киностудии полное запустение, Сердюков, вместо того чтобы запить горькую, начал по собственной инициативе организовывать производство. Сказалась, видимо, его привычка комиссарить на фронтах. Его инициативность заметило местное начальство, и бывшего осветителя вскоре назначили директором. Сердюков ретиво взялся за дело, и вверенное ему предприятие вскоре выпустило свои первые агитфильмы. Если ты, Пьер, следишь за плавным течением моего рассказа, то отметишь, что до войн и революций Сердюков был неграмотным. Таким он и оставался. Он даже газету ухитрялся держать вверх ногами. А когда ему показывали им же завизированные бумаги, то он не узнавал своей подписи.

Но тут произошло событие, многократно описанное историками кино. На Одесскую кинофабрику прибыл будущий великий режиссер Сергей Эйзенштейн для производства своего «Броненосца “Потемкина”». Фильм был государственным заказом к двадцатилетию революции 1905 года. Деньги на него были отпущены немалые, но и результат оказался выдающимся.

При «раздаче слонов» за создание этого, признанного всем миром киношедевра советское правительство Сердюкова не забыло, наградило орденом, но дальнейшее повышение по службе ему не обломилось – начальству было известно, что с грамотой Сердюков не в ладу.

Вспомнили о нем, только когда было принято решение о создании монгольской кинематографии.

При чем тут Монголия? – спросят те, кто забыл историю строительства социализма на нашей планете. Дело в том, что Монголия была первой из стран-сателлитов, вошедших в орбиту Советского Союза еще в двадцатых годах. Как писалось в тогдашних газетах: «Монголия шагнула в социализм прямо из первобытно-общинного строя». Руководили монгольской революцией, естественно, из Москвы. Начальство посчитало, что для руководства монголами образования Сердюкову вполне достаточно. Его назначили шефом монгольской кинематографии. Но и в этой дыре нашему герою повезло. Другой классик советского кино, режиссер Всеволод Пудовкин, поставил в Монголии свой лучший фильм «Потомок Чингисхана». А организатором производства выступил наш везунчик Сердюков.

Такого еще никому не удавалось. Оба фильма, к которым наш герой имел отношение, получили мировое признание. Ему достался еще один орден. Успехи неграмотного Сердюкова на идеологическом фронте не давали покоя его завистникам. На него косяком шли доносы. Наконец в 1935 году Сердюков был арестован и получил двадцать пять лет лагерей. Только после смерти Сталина, в 1956 году, наш герой был освобожден. Оказалось, что двадцать лет он провел в лагере по ложному обвинению. Сердюков вернулся в Одессу и стал требовать у властей помощи в трудоустройстве. А куда определить неграмотного, несчастного реабилитированного человека, если, кроме кино, он ничем не занимался? Конечно, на Одесскую кино-фабрику. Но не директором же – в новые времена требовалась более высокая квалификация.

Полистали на студии его трудовую книжку и предложили вспомнить самую первую профессию. Сердюков согласился. Его зачислили осветителем. Так круг его жизни замкнулся вторично. На этот раз навсегда.

– Занятная история, – усмехнулся Пьер. – С Сердюковым все понятно, а как, Алекс, сложилась твоя актерская карьера?

– Она началась и закончилась на том единственном фильме. Но киношная жизнь так меня увлекла, что я устроился на «Мосфильм» фотографом. Мне нравилось жить в этом таборе. Ведь как снимается кино? Люди самых разных профессий: актеры, гримеры, режиссеры, осветители, операторы, костюмеры и реквизиторы – собираются вместе, куда-нибудь уезжают и живут там общиной, пируют за общим столом, заводят дружбы и романы. За несколько месяцев съемок они не успевают друг другу особенно надоесть, и, что очень важно, все занимаются общим делом, которое имеет непонятный другим, сакральный смысл. Они чувствуют себя особенными, «посвященными». Это напоминает жизнь секты. Или мне так казалось по молодости лет. Ну, в общем, жизнь моя тогда забурлила…

– А не помнишь какой-нибудь амурной истории, произошедшей в суровые советские времена? Цвела ли любовь под сенью красных знамен?

– Еще как цвела!

– Тогда выдай что-нибудь веселенькое на эту тему. Только с приметами эпохи.

– Что ж, вот тебе несколько баек из серии «Советский Декамерон»…

Пионеры в лесу

У одного моего женатого приятеля случился роман. Возлюбленная его тоже была замужем. Поэтому главной их проблемой было место для свиданий. Снять для этой цели квартиру ему не позволяли финансовые возможности, а в гостиницу с местной пропиской тогда не пускали. Любовников выручал автомобиль. Подхватив подругу в условленном месте, он мчался куда-нибудь в укромный уголок, где они предавались любви прямо в салоне, благо дело было летом. И так эта парочка привыкла к своему автомобильному гнездышку, что машина казалась им самым райским местом на земле.

Но вот как-то у них выдалась свободная от семейных обязательств суббота, и они решили провести ее на лоне природы. Мой приятель подготовился к свиданию основательно. Положил в багажник мангал. Заехал в магазин за грузинским вином киндзмараули и на рынок за мясом. Там же он купил свежей зелени и фруктов. Потом, встретив любимую на заранее оговоренном перекрестке, нажал на педаль газа. День выдался замечательный. Стояла прекрасная теплая погода. Светило солнце. Настроение у любовников было самое радужное. Им предстояло настоящее полноценное свидание, они могли радовать друг друга в течение целого дня. Ведь до этого они встречались украдкой и второпях.

Любовники уехали подальше от города и расположились на берегу живописного озера. Мой приятель притащил из чащи валежник, разжег мангал, приготовил шашлыки по-карски, которые просто таяли во рту. Его прекрасная подруга украсила букетом полевых цветов их маленький дорожный столик. Любовники выпили, закусили и, наконец, решили перейти к тому, ради чего, собственно, и приехали.

Приятель приступил к объятиям прямо на берегу, на мягком пледе, но его любимая заявила: «Я так привыкла к свиданиям в автомобиле, что даже сегодня не хочу изменять этому правилу».

Они направились к машине, которая стояла под соснами на лесной тропинке, включили музыку, откинули сиденья, подняли стекла, чтобы им не досаждали комары, и предались самому лучшему на свете занятию.

Любовники не виделись уже несколько дней, поэтому дарили тогда друг другу всю свою нерастраченную нежность.

Мой приятель впал в эйфорию. С ним это бывало только в периоды настоящей любви. Он будто взлетел под облака и в этом волшебном полете не видел и не слышал ничего вокруг. Он парил с закрытыми глазами, и только какая-то волшебная музыка отдавалась далеким эхом. Правда, в один момент ему показалось, что небесный оркестр слегка фальшивит, что в чудную гармонию вклиниваются диссонансом резкие звуки трубы и барабана, но именно в этот момент он достиг высшей точки блаженства, до которого ему оставалось сделать всего несколько движений. От переполнивших его чувств он раскрыл глаза и окаменел. Он увидел жуткую картину. Все стекла его автомобиля были буквально облеплены детскими личиками, которые с любопытством наблюдали за происходящим внутри салона. В первый момент он подумал, что это ангелы небесные осенили своим присутствием его романтическое свидание, но потом заметил под лицами ангелов красные пионерские галстуки и отчетливо услышал монотонные удары барабана и фальшивое завывание трубы.

Он понял все.

До него дошло, что это пионерский отряд, оглушавший все вокруг дикими звуками горна и барабана, направляется купаться на озеро. Догадка подтверждалась криками пионервожатой:

– Дети! Дети! Ну что вы там застряли, проходите быстрее.

Передние ряды, прильнув к дверцам, не желали отходить, а задние на них напирали. Кто-то из ангелов влез с ногами на автомобиль и пытался заглянуть в салон через верхнюю часть лобового стекла. Но не удержался и кубарем скатился с крыши. Образовалась свалка.

Возлюбленная тоже открыла глаза, ужаснулась происходящему и, собравшись в комочек, спряталась от посторонних глаз под мощным телом своего любовника. Но не вся. Некоторые, наиболее выдающиеся части ее тела были видны, что вызывало особую радость у мальчиков-пионеров. А пионерки были в восторге от голой задницы моего приятеля, которому даже нечем было ее прикрыть, ведь одежду любовники оставили на пледе возле мангала.

– Дети! Дети! Проходите! – надрывалась пионервожатая. – Ну что такого интересного вы там увидели? Ну-ка, я посмотрю…

Она наклонилась к машине и испустила дикий крик. Вырвав у трубача горн, она принялась лупить им пионеров по головам, только бы оторвать их от созерцания сей возбуждающей картины. Это ей удалось с огромным трудом. Ведь стройный отряд юных ленинцев превратился в ржущий и брыкающийся табун диких жеребцов. Но вожатая, как разъяренный волкодав, зарычала и только так сорвала это стадо с места, погнав его вдаль по берегу озера.

Через какое-то время ей удалось построить отряд в колонну и заставить солистов снова трубить и барабанить.

Любовники вышли из оцепенения, когда дробь барабана и всплески горна стихли за дальним холмом.

Что еще можно добавить к сказанному? Только одну грустную деталь. Это был последний день любви моего приятеля и его несравненной красавицы.

Больше они не встречались.

Честь полка

А теперь расскажу тебе байку про армейскую любовь.

В этой истории все, как в одной старой военной песне:

Привалов и Гречкин были друзьями, как говорится, не разлей вода. Вместе они окончили военное училище, вместе получили назначение в часть, вместе несли тяготы гарнизонной службы, вместе участвовали в боевых действиях. Да и жили они рядом, в соседних комнатах офицерского общежития.

Весь танковый полк знал об их дружбе. Но какие они были спорщики! Точно как в песне. К тому же Привалов был блондин, а Гречкин брюнет. Вся их жизнь была построена, как соревнование друг с другом. И в быту, и на службе, и на спортплощадке. Никак один не мог уступить другому. Новые звания они получали вместе. Награды тоже вместе. В отпуска уходили тоже, конечно, вместе.

Говорят, что в спорах рождается истина. Не уверен, но в спорах наших героев было здоровое соперничество, был азарт, который помогало им выживать. В результате оба танковых экипажа, которые возглавляли Привалов и Гречкин, считались лучшими в полку.

А дальше тоже сложилось, как в песне. Когда полк направили в горячую точку для исполнения интернационального долга, то машина Гречкина подорвалась на мине. Экипаж попал в засаду. Ребята держались четверо суток. Спасли экипаж Гречкина бойцы Привалова. Его танк первым ворвался в ущелье, принял огонь на себя, потом подавил пулеметные точки противника и освободил товарища.

Оба героя были представлены к правительственным наградам, а полковая многотиражка написала об этом подвиге и процитировала песню:

По окончании спецкомандировки наши герои вернулись к месту постоянной службы. Их дружба после боевого крещения еще больше окрепла.

Однажды они напились в местном ресторане, и Гречкин сказал:

– Братан, извини, конечно, но ты должен это знать. Твоя жена того…

– Чего? – не понял Привалов.

– Гуляет она…

Привалов схватился за пистолет. Хотел тут же убить друга. Но Гречкин стоял за правду:

– Скажу больше. Нет уже в нашем полку ни одного мужика, которому бы она не дала… Кроме меня!

– Врешь, сука! – закричал Привалов. – Я тебя от «духов» спас, а ты…

– Вот потому я тебе и говорю все как есть, – рванул на своей груди китель Гречкин, – а так ты бы с ней всю жизнь мучился. Гнать ее надо, гадину…

– Может, и так, – согласился Привалов, – но нужны веские доказательства.

– Будут тебе доказательства, – не унимался Гречкин.

– Какие? – спросил Привалов, засовывая пистолет обратно в кобуру.

– А какие хочешь…

– Приведи пример…

Гречкин почесал голову:

– Против баб нужно с умом действовать. Они ведь хитрые бестии. Могут потом от всего отказаться. А нужно, чтоб был неопровержимый документ.

– Ты еще скажи, с печатью, – вставил Привалов.

– И скажу, – завелся Гречкин. – Будет тебе печать. Прямо у нее на заднице!

– Это как же? – не понял обманутый муж.

– А вот так! – ударил кулаком по столу Гречкин. – У меня созрел план… Завтра в ночь я буду дежурным по штабу, а у тебя по плану ночной марш-бросок и стрельбы.

– Так точно, – ответил Привалов.

– Ну, а я, как только ты уедешь на полигон, приглашаю Валюху твою в штаб. Там мы с ней кувыркаемся. А она ведь страшно любит, когда ее по заднице шлепают.

– Это точно, – подтвердил Привалов.

– Так вот, когда она совсем разомлеет от удовольствия и забудется, я ей прямо на задницу полковую печать поставлю. У меня ключи-то от сейфа будут. Утром ты вернешься домой, а у тебя прямо в постели документ, заверенный печатью, – закончил свою речь Гречкин.

– Отличный план, – согласился Привалов и предложил: – А теперь выпьем, друг!

Следующей ночью все и произошло. Привалов уехал на стрельбы. Валюха по звонку Гречкина помчалась в штаб и вернулась под утро с печатью. Когда муж пришел домой, он первым делом откинул одеяло, а там – доказательство измены: лиловый герб СССР прямо на нежно-розовой заднице.

Валюху спасло то, что у Привалова заклинило пистолет. Она с визгом выскочила из комнаты, а муж еще долго носился по общежитию с оружием в руках, угрожая застрелить ее на месте. От расправы Валюху спасла жена Гречкина, спрятав ее у себя в комнате.

На следующий день был разбор полетов.

Командир полка, красавец, герой Советского Союза, получивший это звание тоже за дружественную помощь Афганистану, вызвал друзей к себе на ковер.

– Я провел следствие и выяснил все детали, – сурово произнес он. – Не за то вы будете наказаны, что с бабой связались, этого с кем не бывает. А за то, что уронили честь полка. Два священных символа есть у воинской части. Ее боевое знамя и полковая печать. И вы опозорили один из них. Полковая печать… – тут командир сделал паузу, – не есть тот предмет, который гулящим бабам на жопу ставят. Им скрепляют приказы идти в бой и сражаться до последней капли крови. И чтобы смыть пятно позора с нашей полковой печати, я сегодня скреплю ею приказ о ваших направлениях для прохождения дальнейшей воинской службы в разные воинские части. Чтобы никому неповадно было…

Добавить к этому нечего. Лучше поэта все равно не скажешь. Как там поется в песне?

– Да, пострадали ребята ни за что, – захохотал Пьер. – Женщины действительно опасные существа. Правильно про них говорят: молятся богу, а шепчутся с дьяволом.

– И примеров тому тьма… – добавил я.

Верхом на помеле

Помню, как-то вечером в самом начале московской весны мне позвонила парочка очаровательных девчушек. Обе были как раз такими существами женского пола, какие мне нравятся. А именно: юными, смешливыми, с длинными ногами и налитыми грудками.

– Алекс, – предложили они по телефону, – давай поедем на дачу!

– Берите такси и быстро ко мне, – ответил я, искренне надеясь, что бред с посещением дачи на ночь глядя выветрится из их куриных мозгов, как только они выйдут на холод.

Но не тут-то было. Явившись ко мне домой, они категорически отказались снимать свои шубки и стали требовать, чтобы я оделся и действительно отправился с ними за город. Это никак не входило в мои планы. Они с ходу отвергли заманчивое предложение никуда не ехать, а приготовить баранью ножку дома, в камине, и съесть ее при свечах.

– Только на дачу, – визжали они на два голоса и, сломив мое сопротивление, вытащили меня на холодную улицу, усадили в машину и заставили ехать на дачу.

По пути мы остановились у большого гастронома. Набрали всяких деликатесов и помчались по автостраде к дачному поселку.

Мой коттедж располагался в лесу на территории бывшего заповедника. Он был огражден высоким забором, а в центре большого участка росли вековые дубы. На фоне стриженого газона они смотрелись очень красиво. Сам участок был расположен на высоком холме. Из окон коттеджа открывался изумительный вид на прибрежные луга, березовые рощи и реку, начинающую извиваться под окнами дачи и теряющуюся в дальних полях где-то у линии горизонта.

Я подробно описываю место действия, потому что окружающий пейзаж будет иметь немаловажное значение в этом захватывающем и правдивом рассказе.

Приехав на дачу, мы накрыли на стол и выпили за встречу. За окном темнел лес, в лунном сиянии таинственно переливалась река, очаровательные девчонки украшали мою трапезу своим присутствием, поэтому я скоро перестал жалеть, что покинул уютную московскую квартиру, и несколько расслабился. А зря.

Чем ближе была полночь, тем большее возбуждение охватывало моих подруг. Выпив третью бутылку шампанского, они принялись беспричинно хихикать, как болотные кикиморы. Перемигнувшись друг с другом, неожиданно спросили, есть ли в доме метла. Приняв это заявление за благородное желание навести порядок в доме одинокого мужчины, я указал им в угол, где находились швабра и веник.

– Годится, – завизжали они, и, взглянув на часы, которые показывали без пяти двенадцать, обе, как по команде, скинули с себя всю одежду, схватили швабру, веник и с дикими криками выскочили на улицу.

Это произошло так быстро, что я не успел ни слова произнести. Когда опомнился и выбежал на крыльцо, то увидел следующую картину. Над черным лесом висела огромная луна. Луну таких размеров я не видел никогда в жизни. Призрачным светом она заливала поляну перед домом. А по траве вокруг дубов с визгом и хохотом носились голышом обе мои подруги, сжимая между ног одна швабру, а другая – метелку.

– Ну-ка, быстро домой! – закричал я, но мое дыхание перехватил ледяной ветер.

Сатанинский хохот девиц был мне ответом. Ни с чем я вернулся в теплый дом, потому что долго находиться на крыльце было невозможно. Именно в этот день ударили последние заморозки. Лужи и даже газон покрылись изморозью. Я смотрел сквозь оконное стекло на ужимки и прыжки этих двух резвящихся идиоток и с ужасом представлял себе, что будет с их босыми ногами. Острый, как стекло, лед должен был изрезать их подошвы и пальцы. Я представил себе эту адскую боль и аж сморщился, но юные ведьмочки не ведали проблем. Они продолжали носиться друг за другом, словно играя в пятнашки.

Меня охватил ужас. «Боже, с кем я связался», – произнес я и машинально перекрестился. Стоило мне упомянуть о Всевышнем, как их будто током ударило. Бросив на лужайке швабру и веник, они помчались к дому и, влетев в него, заперли дверь изнутри. На девчонок было жалко смотреть. Грязные, с разбитыми до крови ногами, они жались друг к другу, как две заблудшие овечки, испуганные и молящие о пощаде.

– Быстро в душ! – приказал я.

Они помчались в ванную и, оттаяв там, опять принялись хихикать, фыркать и обливать друг друга водой.

Я снизошел до них. Открыл прямо в ванной новую бутылку шампанского. Вместе мы разместились в джакузи, и я забрызгал их раны подвернувшимся под руку антисептиком.

Потом мы вернулись к столу и продолжили пир.

– Что это с вами было, девчушки? – спросил я, разливая вино по бокалам. – Вы, наверно, умом двинулись?

– Нет, это ты, милый, умом двинулся, – последовал ответ. – Самое главное позабыл за своей работой.

– И что же я позабыл?

– А то, что сегодня Вальпургиева ночь!

– Какие очаровательные ведьмочки! – воскликнул Пьер. – Значит, они и в России водятся.

– Там имя им – легион, – отозвался я. – Расскажу тебе еще пару баек про русских красавиц, только ты меня не сбивай.

– Молчу и слушаю.

Самый любимый танец

В своем модельном агентстве Любка была выше всех ростом. Да и выше меня она была тоже сантиметров на пять, за что в моей записной книжке рядом с ее именем и телефоном значилось прозвище Жирафа. Но это без всяких обид, просто чтобы не путать ее с другими моими подружками: Любкой-Толстушкой и Любкой-Хохотушкой.

Она была дочерью какого-то генерала. Но папаша был сильно занят на службе, воспитанием дочки не занимался, и Жирафа осуществляла свободный полет по жизни, не сдерживаемая никакими предрассудками.

Любовницей она была замечательной – изобретательной, веселой, озорной. Мы встречались у меня в мастерской, где главным помещением для творчества была сауна. Любе там страшно нравилось, хотя полки были для ее длинных ног несколько коротковаты. В бане Любка полностью расслаблялась, и ее тянуло на откровения. Иногда она мне такое рассказывала, что я просто недоумевал, как это земля еще не разверзлась под ее ногами, а сама она не провалилась в геенну огненную. Свои немыслимые похождения она излагала с очаровательной непосредственностью и искренним убеждением, что они должны стать сюжетом какого-нибудь фильма. Еще она любила позировать ню. И у меня набралась целая серия ее фотопортретов.

Поведав новую порцию своих приключений, она ждала момента, когда же я наконец возьму в руки камеру и в очередной раз запечатлею ее несравненную красоту.

А меня в тот момент волновала совсем другая проблема, о которой я честно заявил ей в процессе банно-саунной увертюры нашего свидания. Я где-то застудил спину и старался разогреть ее в сауне, чтобы радикулит не помешал предстоящей любовной акробатике.

И что ты думаешь? Баня помогла. Некоторое время спина совершенно не давала о себе знать, но когда мы, утомленные после бурных объятий, отдыхали, в позвоночнике опять кольнуло. Я застонал и поморщился.

И тут Любка сочувственно говорит:

– Больно? А ведь я могу тебя излечить.

– Это еще как?

– Знаешь, я ходила в закрытую поликлинику министерства обороны, куда помимо папы приписана вся наша семья. И там, в лаборатории нетрадиционной медицины, мне сделали потрясающий массаж. Я, как и ты, мучилась со спиной, так мне за один сеанс все боли сняли, видишь, летаю над землей, как ангел.

Сравнение с ангелом было настолько сильным, что я заинтересовался этим методом, хотя всех этих «народных целителей» считаю жуликами и шарлатанами.

– Ну-ка, ну-ка, расскажи, что это еще за массаж?

– Это древний комплекс массажа, – вдохновенно заявила Жирафа, – абсолютно надежный и запатентованный. Его уже четыре тысячи лет практикуют в Тибете. Так что методика отработана. Ты должен мне довериться.

– С какой стати?

– Потому что тебе нужно расслабиться не только телом, но и душой. Там, в Тибете, делается большой акцент на духовность.

– А технически как его делают, этот массаж?

– Пятками.

– Чем-чем?

– Ногами. Я тебе сейчас все покажу. Ложись на живот, а я встану тебе на спину и буду массировать ее ступнями. Только ты не бойся. Я ведь так всю свою семью излечила, и папу, когда он в Москву из северной командировки прилетел, и своего брата-футболиста, и даже бабушку. Давай поворачивайся быстрее.

Конечно, доверять свою спину Любке было чистым безумием, но образ спасенной бабушки решил дело в пользу прогрессивного тибетского метода. Я перевернулся на живот. Она залезла мне на спину и стала ходить по ней ногами. Можешь представить себе хруст моих костей! Ведь девушка ростом под два метра, какая бы она ни была модель, все-таки что-то весила. А кроме того, лежал я не на жестком полу, как положено при массаже, а на мягком матрасе. Поэтому, когда она по мне ходила, мой позвоночник так изгибался, что вполне мог проломиться под ее пятками. Боль, конечно, никуда не ушла, а стала просто нестерпимой. В какой-то момент я понял, что могу потерять сознание и позвоночник вот-вот лопнет от Любкиных танцев. Собрав последние силы, я сделал отчаянное движение и сбросил ее с себя, а сам со стоном упал на бок.

Потом начал орать:

– Что же ты сделала, мерзавка, ты чуть не сломала мне хребет! Ты вообще могла меня искалечить, оставить на всю жизнь инвалидом! Ты же не умеешь никакого массажа делать! Зачем ты наврала мне про бабушку, брата и папу-генерала? Ты же меня чуть не угробила! Лгунья!

А Любка легла рядышком, по голове меня гладит и бормочет:

– Ну, прости, ну, наврала, это правда, ничего я не умею.

– Но зачем же ты влезла мне на спину, – рассвирепел я, – ведь я мог остаться калекой.

– Мог, – соглашается Жирафа, – но и я не могла устоять перед искушением.

– Перед каким таким искушением?

– Ты этого не поймешь. Это чисто женское…

– Говори, негодяйка!

– Ах, – подняв глаза к потолку, вздохнула Любка, – если бы ты мог себе представить, какое это наслаждение потоптать ногами мужика, который только что тебя поимел!

Прогульщица

Зта девушка с первого взгляда показалась мне незаурядной. Во-первых, она писала стихи, во-вторых, с ней можно было поговорить о литературе. Конечно, главными ее достоинствами в моих глазах были прелестное личико и точеная фигурка, но она просто запрещала мне об этом упоминать и требовала, чтобы я ценил глубины ее души.

Были у нее даже некоторые литературные способности. Однажды она взяла мою записную книжку и на первой странице написала такое свое стихотворение-посвящение:

Стихи, конечно, еще не очень умелые, но какова образная система – пустыня, стихия, вечность… Нет, было что-то особенное в этой юной и симпатичной поэтессе. И я пал перед ее обаянием, перед ее возвышенной, поэтической натурой. Влюбившись, я делал во множестве ее светлые, воздушные фотопортреты, снятые как бы сквозь дымку. Ей это нравилось, она говорила, что я уловил ее суть.

Но о том, что на самом деле скрывается за этим светлым образом, я даже не догадывался.

Однажды, когда подходило к концу наше очередное нежное свидание, она устроилась калачиком на диване и принялась рассказывать про свои недавние школьные годы. Как ее доводили учителя, как в нее влюблялись мальчики и как они с одноклассниками гуляли на выпускном балу. В общем, углубилась в трогательные и сентиментальные девичьи воспоминания.

И в этом ее монологе, без всякой перемены интонации, без малейшего эмоционального акцента, как что-то совсем обыденное, прозвучало признание, что самым любимым ее занятием в школьные годы было посещение морга. Я подумал, что ослышался, и переспросил:

– Что-что???

– Наша школа, – пояснила она, – находилась рядом с большой больницей, буквально через дорогу. Когда у нас в расписании было «окно» или мы просто прогуливали уроки, то ходили туда, в парк, где гуляли больные. Иногда даже забредали в самые дальние его уголки. Так я случайно попала в больничный морг. Я сбежала тогда с уроков не одна, а с мальчишкой-одноклассником, который за мной ухаживал. Он очень хотел мне понравиться и изображал из себя героя, который ничего не боится. Увидев полуоткрытую дверь, весь дрожа от страха, он стал подзуживать меня туда войти.

Мы заглянули, а потом затаив дыхание проскользнули внутрь. И вдруг услышали скрипучий голос:

– Вы к кому?

Голос был такой страшный, что мой одноклассник натурально описался. Отчего покраснел как рак и выскочил из морга. А я осталась.

Голос принадлежал санитару. Он был грузный, немолодой, рябой, в грязном зеленом халате. И на вид очень злой.

Он мрачно произнес:

– Тебе что?

– Посмотреть, – пропищала я.

Тут он в упор принялся меня разглядывать, потом ухмыльнулся:

– Пойдем, пока никого нет.

Взял меня за дрожащую руку и повел в свои владения.

Он долго водил меня по разным помещениям и приговаривал: вот тут холодильник для мертвецов, тут прозекторская, где производят вскрытие, – открывал дверцы в стеллажах, показывал трупы. Мне было страшно и до жути интересно.

А санитар продолжал показывать мне все закрома, все закоулки, объясняя, что тут для чего предназначено. В конце концов он привел меня в подвал, где в бассейне с формалином плавали трупы. Санитар объяснил, что это тела неопознанных людей, несчастных бродяг с улиц и вокзалов. Их тут отмачивали и передавали в анатомический театр медицинского института, чтобы студенты на лекциях изучали по ним строение организма. Он взял багор и начал гонять им трупы по бассейну. Подтаскивал их ближе, переворачивал, показывал с разных сторон. Потом дал мне в руки багор и, напутствуя: «Ты их не боись!», предложил самой поворошить мертвецов.

Я подцепила какой-то труп, развернула его и вдруг почувствовала на своей груди его лапы, жадно меня щупающие. Это было таким сильным впечатлением, что я вся затрепетала и впала в ступор. А санитар, не встречая никакого сопротивления с моей стороны, все больше входил в раж. Я закрыла глаза и открыла их, только когда все произошло. Жутко пахло формалином. Я поправила свою одежду и обернулась.

Этот Квазимодо как-то странно смотрел на меня. В руках его был багор. Мне показалось, что он раздумывает, а не отправить ли меня тоже поплавать в этот бассейн. Так мы стояли и смотрели друг на друга, пока я не сказала:

– Тут душно.

Он указал багром в сторону лестницы. Перед тем как выпустить меня на улицу, он спросил:

– Понравилось?

– Да, – ответила я.

– Тогда приходи еще.

– И я потом приходила. – Так закончила свой рассказ моя пышногрудая поэтесса.

Сказать, что я был в шоке от ее откровений, значит ничего не сказать. Я не мог произнести ни слова. Весь остаток вечера я молчал. И когда вез ее домой. И когда провожал до лифта. Больше мы никогда не встречались.

Какой вывод из этого можно сделать? Если бы, дорогой Пьер, передо мной сидел не ты, а все девушки мира, то я бы сказал им: «Красавицы, прислушайтесь к моему совету: держите язык за зубами!»

Чудовище

Мы с приятелем отдыхали в московском клубе в обществе в двух юных красавиц. Разговор зашел о нашем общем знакомом, английском дипломате, имя которого пестрело во всех последних выпусках газет. Российское министерство иностранных дел выслало его из страны «за деятельность, не совместимую с дипломатическим статусом». Мы обсуждали эту тему на все лады и так увлеклись, что совсем забыли про наших девчонок.

Вдруг одна из них и говорит:

– Ну и что? Подумаешь. Меня тоже выслали из Греции «за несовместимую деятельность».

Вся наша компания уставилась на нее.

Семнадцатилетняя дурочка никак не походила на резидента иностранной разведки, даже на подручную Джеймса Бонда еще не тянула по возрасту.

– Врешь! – недоверчиво скривила губки ее подруга.

– Могу побожиться, – ответила Нателла, при этом она поцеловала крестик, висящий на ее аппетитной груди.

– За такие клятвы тебя черти в аду трахать будут, – предупредила подруга.

– А что, черти – не мужики? – спросила красавица, довольная, что ей удалось привлечь внимание к своей персоне.

И чтобы закрепить инициативу, она принялась рассказывать о своих приключениях.

Нателла была дочкой атташе по культуре нашего посольства в Греции. Большую часть своего детства она провела с родителями на вилле, расположенной на самом берегу моря. И благодатный средиземноморский климат сделал свое дело. Нателла расцвела, и еще в восьмом классе в ней проснулась невероятная сексуальность. Она переспала со всеми мальчишками-одноклассниками, потом перешла на местных студентов. Потом вообще перестала являться домой после ночных дискотек. Родители наказывали ее, били, водили к врачу. Нателла клялась, что больше не будет, но удержаться не могла.

Чашу терпения переполнил ее роман с местным красавцем, владельцем отеля на одном из островов в Эгейском море. Нателла исчезла с ним на неделю, даже не позвонив родителям. На ее поиски была брошена служба безопасности посольства. Пришлось даже обратиться в местную полицию. Посол рвал и метал, обещал отправить папу из Греции и поставить крест на его карьере. Поэтому когда Нателла, хлопая своими наивными глазками, наконец появилась дома, то папа для начала выдрал ее как следует, а потом побежал в посольство докладывать о счастливом возвращении блудной дочери.

С огромным трудом ему удалось сохранить место в дипломатической службе, но в отношении Нателлы посол был неумолим:

– Выслать в двадцать четыре часа.

Папа выполнил приказ досрочно. Сразу после встречи с послом он лично отвез дочку в аэропорт и сдал под присмотр двух стюардесс, чтобы она, не дай бог, не сбежала.

В Москве Нателлу ждали суровые будни. По отцовскому приказу бабушка не давала ей ни копейки денег, постоянно следила за внучкой и докладывала родителям в Грецию о ее легкомысленном поведении. Ведь Нателка и в Москве своей гульбы не прекращала. Мама рыдала в трубку, а папа обещал скоро приехать и сурово наказать.

Наконец в веселой жизни нашей красавицы наступил знаменательный момент. Она окончила школу и сразу решила начать самостоятельную жизнь, чтобы больше не слышать родительских нравоучений. Вместе с приятельницей, такой же, как и она сама, постоянной посетительницей ночных дискотек, которую тоже доставали родители, они решили начать трудовой путь, устроившись медсестрами в лабораторию онкологического центра. Их привлекла реклама, обещавшая приличную зарплату, льготное поступление в медицинский институт, а главное – работу «сутки через трое». То есть, ссылаясь на напряженный трудовой график, можно было получить официальное разрешение не ночевать дома под присмотром бабушки.

– Сегодня утром у меня закончилось суточное дежурство в онкоцентре, и теперь три дня я совершенно свободна! – подвела черту под историей своей жизни Нателла и заявила напрямик: – Надеюсь, я не буду скучать в вашей компании.

Скучать эти трое суток я ей не дал, а через неделю раздался ее звонок:

– Алекс, кто такой Усольцев?

– Откуда я знаю?

– Он говорит, что заслуженный художник…

– А-а-а… Да-да. Слышал о нем что-то.

– Он богатый?

– Не знаю.

– Узнай, и поточнее. Мне это очень важно.

Через несколько дней Нателла заявляется ко мне:

– Ну? – Это у нее была такая манера начинать разговор. Без всяких «Здравствуй», «Как дела?» и тому подобных условностей.

– Что «ну»?

– Узнал про Усольцева?

– Узнал.

– Говори скорее, не мучай.

– А где нежный поцелуй? Где «милый, как я соскучилась»?

– Ой, блин! – скорчила гримасу Нател ка и принялась быстро раздеваться.

Пришлось рассказать ей все, что я узнал о народном, а не о заслуженном, как выяснилось, художнике, лауреате Государственной премии Ладомире Усольцеве.

– А главное ты узнал? – спросила Нателла.

– Что главное?

– Ну, деньги у него есть или нет?

– А какое это имеет значение?

– Очень большое. Он хочет на мне жениться.

– Судя по его творческой биографии, ему лет уже шестьдесят.

– Не шестьдесят, а шестьдесят три, а скоро будет шестьдесят четыре, если он, конечно доживет.

– Что значит «доживет»?

– А то, что он – пациент в нашем онкоцентре.

– Он что, умирает?

– Вроде того.

– Зачем ему жениться, если он долго не протянет?

– А об этом он не узнает.

– То есть как?

– А так. В нашей лаборатории делают тесты на мышах, прививают им культуру от пациентов и смотрят, в какой стадии заболевание. И мы, лаборанты, узнаем об этом первые. Усольцев вообще-то выглядит довольно бодро, его положили на обследование, но он обречен. Не жилец, в общем.

– И как же ты крутишь с ним роман?

– Да это не я кручу, а он со мной крутит. Я у него тоже вроде теста.

– Не понимаю.

– Что тут непонятного? Наша медицина ведь гуманная. Пациенту ни под каким видом не говорят о его настоящем диагнозе. И этот Усольцев, как человек неглупый, решил выяснить свой окончательный приговор через меня. Предложил мне руку и сердце. Ну, во-первых, я ему понравилась, а во-вторых, если я соглашусь, то значит у него, так он думает, есть шансы. Ведь не будет же такая юная девушка, как я, выходить замуж за смертника.

– А вдруг он узнает о своем состоянии?

– Не узнает.

– Почему?

– Потому что я подменила мышей.

– Что-что?

– Что слышал. Поменяла мышей с положительным тестом на других, с отрицательным.

– А откуда ты их взяла?

– От другого больного.

– Ты что, «приговорила» к смерти здорового человека?

– Ну и что?

– А что будет с этим пациентом, с его семьей, если они получат такое жуткое известие? Что будет с ним после химиотерапии?

– Да какое мне до него дело? Мне важно устроить свою жизнь. Ведь если Усольцев узнает, что ему осталось куковать всего три месяца, то наверняка впадет в депрессию и на мне не женится, а так я смогу выйти за него замуж и получить наследство. Поэтому ответь скорее, так есть у него деньги или нет?

– Ну, ты и чудовище, – произнес я. – Хорошо, что по своей глупости ты так откровенно рассказала, как относишься к мужчинам. Теперь буду знать.

– И что такого? Для чего же тогда вообще мужчины нужны? Ясно для чего. Чтобы обеспечить нам существование. А как они там живут или умирают, наплевать. Может, вы и строите какие-то иллюзии на свой счет, но наша женская правда такова. Что ты так на меня смотришь? Или я опять что-то не то сказала?

Игра

– «Мы, боконисты, веруем в то, что человечество разбито на группы, которые выполняют Божью волю, не ведая, что творят. Боконон называет такую группу КАРАСС, в мой личный КАРАСС меня привел мой так называемый КАНКАН, и этим КАНКАНОМ была моя книга, та ненаписанная книга, которую я хотел назвать „День, когда наступит конец света“». – Инга прервала чтение, сделала паузу и торжественно произнесла: – «Внимайте и радуйтесь!»

– «БОКО-МАРУ поможет!» – воскликнули все хором.

Эта веселая компания состояла из двух супружеских пар. Боб по прозвищу Мотылек был женат на латышке Инге, а англичанин Оливер – на русской Вике.

Все они были помешаны на романе Курта Воннегута «Колыбель для кошки». Этот затрепанный томик стал их библией.

Перед тем как отойти ко сну, они читали его, открывая на любой странице, и, хотя знали текст наизусть, внимали тайному смыслу этих случайных строк, как Священному Писанию.

Все они были дипломниками театрального института и жили в одном общежитии в двух семейных комнатах на разных этажах.

Вика, Инга и Мотылек оканчивали учебу на актерском факультете, а Оливер – на режиссерском.

Естественно, для дипломного спектакля была выбрана «Колыбель для кошки». Оливер, как постановщик, распределил главные роли между своими друзьями, а остальные достались их однокурсникам.

Суперкрасавицу Мону, «женщину первого дня Творения», играла Инга. По режиссерскому замыслу на дипломном спектакле она должна была играть обнаженной. Это был секрет, который четверка тайно готовила, чтобы привести кафедру режиссуры и актерского мастерства в состояние полного шока.

Ребята настолько сжились со своим будущим спектаклем, что не только фразы, но и манеру поведения в обыденной жизни они заимствовали из романа, так что было непонятно, где начиналась жизнь и где кончалась игра.

По вечерам все собирались вместе, то в одной, то в другой семейной комнате, обсуждали окончившуюся репетицию и спорили о тех или иных творческих решениях. Но последнее слово всегда было за Оливером. Не только потому что он являлся постановщиком спектакля. Он, приехавший в Москву из Лондона по студенческому обмену, олицетворял в глазах своих друзей западный мир со всеми его достоинствами и недостатками. Достоинств было много, а недостаток один – друзья считали англичанина слишком рациональным. Наша русская душа – тонкая и ранимая субстанция, а ваша – прагматичная, объясняли ему друзья, и Оливер соглашался.

Как-то вечером они придумали новую игру. Еще в институте на репетиции Оливер был недоволен тем, как Инга, играющая Мону, массирует своими ступнями пятки Мотылька, игравшего Иону, – именно этим способом выражали свои чувства друг к другу герои Воннегута. Разговор на эту тему продолжился за ужином в комнате общежития. Компания уселась на двух кроватях за импровизированным столом, составленным из двух табуреток. Ужин состоял из четырех бутербродов с колбасой и бутылки вина.

– Не понимаю! – воскликнула Инга. – Что тебя не устраивает?

– Твои ноги должны быть нежными и легкими. Они должны извиваться вокруг его тела, как щупальца медузы…

– Все равно не понимаю, – покачала головой Инга и сказала с вызовом: – Режиссер, если не можешь объяснить, то хотя бы покажи!

– Хорошо, – сказал Оливер и вышел из комнаты.

Через пять минут он вернулся с тазом, наполненным водой. Закатал джинсы и принялся мыть ноги под насмешливые реплики сокурсников:

– Вот оно, истинное лицо этих английских чистюль! Не может до девушки дотронуться, не помывшись! Русскому человеку такое бы в голову не пришло. Он живет страстями.

Но Оливер уже привык к подобным шуточкам и пропускал их мимо ушей. Вытерев насухо свои ступни, он начал нежно и ловко ласкать пятки Инги:

– Теперь поняла?

– Нет, еще не совсем. Продолжай, Оливер, ты так хорошо это делаешь.

– Хорошо, но однообразно, – неожиданно вставила жена Оливера Вика. – Он и в постели такой же отмороженный! А ведь если включить фантазию, то могут быть такие варианты…

– Покажи! – подзадорил ее Оливер.

Вика не заставила себя ждать. Быстро сполоснула ноги и принялась показывать ласки пятками не только на ногах, но даже на шее и затылке Мотылька – мужа Инги.

Мотылек, смеясь, застонал от наслаждения.

– Кажется, я поняла! – воскликнула Инга.

Тоже сполоснув ноги в тазике, она стала демонстрировать свои знания на шее и лице Оливера, который расплылся в улыбке и даже в знак поощрения артистки поцеловал ее в пятку.

Из этого случайного эпизода возник целый ритуал. Оказалось, что массаж ступнями и пятками замечательное развлечение, и теперь они все вместе практиковали его по вечерам параллельно с чтением цитат из «Колыбели для кошки»:

– «Будь, я помоложе, я написал бы историю человеческой глупости, взобрался бы на гору Маккайб и лег бы на спину, подложив под голову эту рукопись. И взял бы с земли сине-белую отраву, превращающую людей в статуи. И стал бы статуей, и лежал бы на спине, жутко скаля зубы и показывая длинный нос – САМИ ЗНАЕТЕ КОМУ!»

– «Внимайте и радуйтесь!»

– «БОКО-МАРУ поможет!»

В общем, все это были обычные приколы веселой актерской компании. Но вот что в этой истории совершенно непонятно: как Оливер, муж Вики, и Инга, жена Мотылька, стали любовниками? Когда они успели? Ведь практически круглые сутки все они находились друг у друга на глазах. Но факт остается фактом.

Однажды после репетиции Инга сказала Мотыльку:

– Боб, я сегодня не приду домой. Я теперь живу с Оливером. Мы сняли квартиру. Не обижайся. Это жизнь.

И ушла.

Мотылек был так потрясен, что у него подкосились ноги, и он не смог побежать за Ингой, чтобы выяснить отношения.

Примерно то же самое Оливер сообщил Вике и тоже не пришел ночевать в общежитие.

Вика пришла вечером к Бобу, они молча выкурили полторы пачки сигарет. Потом она отправилась спать к себе в комнату.

Положение усугублялось тем, что до выпуска дипломного спектакля оставалось чуть больше двух недель. Репетиции нельзя было прерывать.

На сцене учебного театра исполнители главных ролей в «Кошке» Инга и Мотылек разыгрывали любовные сцены в соответствии с текстом Воннегута, и можно было только себе представить, какие чувства кипели в их душах на самом деле.

Больше всех переживала Вика: ее прелестное лицо стало земляным, а под глазами легли черные круги.

Только Оливер, как самый цивилизованный участник этого странного квартета, умел скрывать свои эмоции и совершенно бесстрастно разъяснял актерские задачи и Бобу, и Вике, и Инге.

За несколько дней до экзамена, когда Оливер собирался в институт, Инга, подкрашивая себе глаза в ванной комнате, вдруг спросила:

– Оливер, а когда мы поедем в Лондон?

– Я собираюсь сразу после экзаменов.

– А я?

– Не знаю. На меня в Англии сейчас навалится много проблем. Отец тяжело заболел. Мама сходит с ума. Я вообще не имею представления, как у меня там все сложится. Я решил вернуться через полгода и все с тобой обсудить.

– Я тогда тоже могу кое-что с тобой обсудить. Понимаешь, милый, мне кажется, мы совершили ошибку, и чем скорее мы ее исправим, тем лучше будет нам всем.

– Ты о чем? – спросил Оливер.

– О том, что я возвращаюсь к Мотыльку. Ты уж меня извини. Это жизнь.

– Подожди… Ты о чем?.. Давай это обсудим по дороге в институт…

– Нечего обсуждать, – холодно сказала Инга, – я уже все решила. Ты езжай один. Начинай репетицию, а я соберу свои вещи и подкачу в театр к началу второго действия.

Оливер, шатаясь, вышел во двор, сел в свой старенький, купленный по случаю «жигуленок» и помчался по направлению к учебному театру. Руки его тряслись, пелена мутными волнами накрывала глаза.

На набережной «жигуленок» потерял управление и врезался в опору метромоста.

Его доставили в «Склиф». На второй день он пришел в себя, а когда ему сообщили, что пришла его жена, он приподнялся на подушке и сказал вдруг:

– Да, да… Пусть Инга заходит…

Вошла Вика.

Оливер отвернулся к стене и умер.

Вечером того же дня Инга вернулась в комнату Мотылька с вещами.

– Это была ошибка, – сказала она. – «БОКО-МАРУ поможет?»

Марина-чума

Никто не знал, почему у такой очаровательной девушки, как Марина, было такое жуткое прозвище – Чума.

Долгое время это оставалось тайной и для двух моих приятелей, Игорька и Ленчика, которые пригласили Марину с ее подругой Леной совместно провести уик-энд. На самом деле в облике Марины не наблюдалось ничего ужасного или болезненного. Была она девушкой видной, зеленоглазой, с замечательными длинными вьющимися волосами и точеной фигурой – настоящий тип русской красоты. В этой категории ее впору было показывать на какой-нибудь всемирной выставке. Хотя девушкой ее можно было назвать только условно. Марина была замужем. Но этот недостаток как-то не замечался. Чуму не особенно связывали семейные узы – она любила выпить и погулять. Этому способствовала профессия ее мужа, солиста популярного музыкального ансамбля, вечно находившегося на гастролях.

И вот в субботу к двенадцати часам дня, как и было договорено, вся компания собралась дома у Игоря.

Пока девчонки готовили закуски, молодые люди вышли на балкон. Обсудили под пиво экономические и политические проблемы и даже успели обругать последними словами наше родное правительство.

Потом перешли к столу. Выпили за прекрасных дам, закусили, запустили музыку. Девчонок потянуло на эротические танцы. Под одобрительные возгласы мужской части компании они принялись изображать двух лесбиянок, хотя по жизни таких пристрастий за ними не замечалось. Войдя в раж, красотки принялись обниматься и стаскивать друг с друга одежду. А какая одежда летом? Легкие платья, лифчики да трусики. Все это полетело в угол, и к столу девчонки вернулись уже голышом.

Игорь и Ленчик устроили им овацию, пошлепали по попкам, потрепали по щечкам и удалились на балкон готовить шашлыки, потому что сексуальная часть программы планировалась на вечер. Куда было спешить? Впереди практически два дня и две ночи. Когда через полчаса наши джентльмены с дымящимися на шампурах шашлыками вернулись к уставленному бутылками столу, то обнаружили за ним только спящую Лену. Второй девушки в кухне не было.

– Лена, просыпайся! Марина, иди к столу! Шашлык готов! – позвали они.

Манящий запах жареного мяса заполнил однокомнатную квартиру.

Лена продрала глазки, быстренько сменила приборы, поставила чистые тарелки и уселась за стол. А Марины все не было.

– Иди позови подружку, – сердились Игорь с Ленчиком.

Поскольку на крик Марина не откликалась, Лена решила, что подруга тоже задремала, и пошла ее растормошить, но в комнате Марины не было. В прихожей тоже. Ванная, совмещенная с туалетом, оказалась пустой. Лена вернулась ни с чем. Тогда все вместе поискали Марину под кроватью, в шкафу, выглянули на лестничную площадку. Потом решили, что Чума где-то спряталась, чтобы их разыграть. А раз так, то нечего из-за ее причуд есть остывшую вырезку. Компания вернулась за стол и приступила к жареной баранине под водочку. Основной темой разговоров было, конечно, обсуждение, куда же делась эта придурошная красотка. Зла они на нее не держали и поэтому даже оставили ей пару шампуров с мясом, а вдруг красавица неожиданно выглянет из-за какой-нибудь занавески. Но Чума не появилась.

После обеда вся честная компания снова принялась за поиски. Еще раз осмотрели балкон и комнату. Заглянули в одежные и кухонные шкафы, даже вскрыли в ванной перегородку, которая закрывала трубы, позвали Марину возле лифта. Тогда кто-то высказал предположение, что, пока ребята были на балконе, а Лена дремала, Марина спьяну решила, что она на природе, и отправилась загорать. Это можно было сделать на крыше дома, куда вела с лестничной площадки металлическая лестница. Игорь с проклятиями полез на крышу, потом туда поднялся Ленчик. Осмотрели все. Крыша была пуста. Они спустились на первый этаж дома разными путями – Игорек в лифте, а Ленчик по лестнице, чтобы поймать Чуму, если она решила поиграть в кошки-мышки. Напрасно. Марина будто растворилась.

Ну куда, скажите, средь белого дня могла исчезнуть из квартиры в самом центре Москвы абсолютно голая девушка?

Веселого в этом было мало. Ребята решили продолжить поиски. Лену оставили в квартире на случай, если Марина все-таки явится, а Игорь с Ленчиком обошли все лестничные площадки, осмотрели мусоропроводы, позвонили соседям, проверили подъезд, поискали в палисаднике. Покричали.

Вернулись в квартиру ни с чем.

– А может, ну ее к черту, – заявила Лена. – Скажу вам как лучшая подруга Марины, от нее и не такого можно ожидать. За это ее Чумой и прозвали. Как выпьет, так теряет ориентацию во времени и пространстве.

– Подожди, – говорят ребята, – но она же была в своем уме, танцевала тут, даже, помнится, шутила.

– Шутить она может, – заявила Лена. – Вот у меня где сидят ее шутки. Танцевать тоже может, а вот соображать – с этим у нее туго.

Чтобы как-то снять напряжение, решили выпить. Предложение с энтузиазмом было поддержано, и несколько рюмок водки придали новый импульс поискам обнаженной красавицы. Но результат остался прежним.

Между тем наступил вечер, а потом и ночь.

Прежде чем лечь спать, Лена для успокоения совести несколько раз прокричала с балкона кухни:

– Марина! Марина! Ты где, дура этакая?

Потом уже ребята надрывали себе глотки. Наконец решили, что утро вечера мудренее.

Лена и Ленчик устроились в комнате, а Игорь расположился на диване в кухне, где до сих пор валялись в углу Маринино платье, ее туфли и трусики.

На следующее утро первый вопрос друзей к Игорю был:

– Не приходила?

– Нет.

За завтраком возникла дискуссия: звонить или нет в милицию? Тогда придется рассказывать все подробности, а девушка была замужем. Лишняя огласка в данном случае ни к чему. Тогда Лена предложила на время забыть о подруге.

– Сама явится! Она и не такие номера откалывает. И все с нее как с гуся вода.

Выудить более подробную информацию по поводу Марининых номеров у Лены не удалось. Она заявила, что это относится к области женских секретов, для мужчин не предназначенных.

Не знаю, как у Ленчика, а у Игоря в то утро настроение оказалось полностью испорченным. Он почему-то представлял себе самые жуткие картины. Под каждым кустом во дворе, где они искали Марину, он ожидал увидеть труп и представлял себе последующие за этим разборки с мужем, допросы в милиции и вызовы в прокуратуру. Но все-таки по его настоянию были осмотрены подвал дома, соседние подъезды и ближайшие палисадники. Так прошло воскресенье.

Вечером все напились.

Утром Игорь проснулся раньше всех, часов в шесть утра. Ситуация представлялась ему безвыходной. Наступил понедельник. Его ждала работа, а Маринины трусики, переложенные им с пола на стул, по-прежнему ожидали хозяйку. Игорь нащупал рукой пачку сигарет, закурил и вышел на балкон. Над Москвой вставало солнце. Прохожих еще не было, только первый трамвай прозвенел под окнами, появившись из-за поворота. И вдруг сигарета выпала из рук Игоря. Он замер, всматриваясь в подъезд дома на противоположной стороне улицы. Оттуда появилась абсолютно голая Марина. Игорь подумал, что у него галлюцинации. Нет. Это была она со своей потрясающей фигурой и развевающимися волосами. Повелительным жестом она остановила приближающийся трамвай. Игорь видел, как вылезли из орбит глаза вагоновожатого. Голая Чума пересекла улицу и вошла в подъезд его дома.

Игорь распахнул дверь квартиры, выскочил на лестничную площадку. Его сердце замерло в ожидании поднимающегося лифта. Через минуту из него с загадочной улыбкой на лице появилась Марина. Она деловито заглянула в кухню, забрала свои вещи и заперлась в ванной.

Игорь ворвался в комнату к Ленчику с криком:

– Маринка вернулась!

– А я что говорила, – ничуть не удивляясь этому сообщению, заявила Лена.

Когда Марина вышла из ванной, вся компания набросилась на нее с вопросами, но Чума ничего не могла ответить. Судя по всему, она еще находилась в состоянии сильного алкогольного опьянения и в ответ только хлопала своими зелеными глазами и тупо улыбалась, пропуская мимо ушей возмущенные крики друзей.

В какой-то момент она неожиданно подняла вверх указательный палец. Коллектив смолк, ожидая услышать какие-то пояснения. В наступившей тишине Чума налила себе рюмку водки, залпом выпила ее и, быстро пробежав в комнату, юркнула в постель, где и заснула мертвым сном.

Вскоре Лена и Ленчик, одарив хозяина квартиры букетом шуточек, умчались на работу. А Игорь не знал, что ему теперь делать. Оставлять Марину в квартире одну было нельзя – ведь неизвестно, что она еще выкинет. Он позвонил на службу, что-то наврал и, помаявшись немного, решил прилечь отдохнуть, но на всякий случай рядом с Мариной.

Когда он проснулся, Чумы рядом не было. Игорь решил, что она опять исчезла. Но нет. Приняв душ и находясь в чудесном настроении, Марина мурлыкала песенку, наводя марафет перед зеркалом.

– Привет, милый, – сказала она как ни в чем не бывало.

Это привело Игоря в ярость.

– Где ты была?

– В каком смысле? – удивилась Чума.

– Я спрашиваю, где ты была?

– Как где? Там же, где и ты. Здесь.

– Тебя здесь не было.

– То есть как?

– А вот так! Мы тебя искали два дня!

– А как же я здесь оказалась?

– Ты сюда явилась только сегодня утром!

– Откуда?

– Я тебя об этом спрашиваю!

Марина виновато улыбнулась:

– Честно сказать?

– Честно.

– Не помню.

– Ты что, больная? – возмутился Игорь. – Как мы здесь в субботу собрались, помнишь?

– Помню.

– Как вы стриптиз танцевали, помнишь?

– Помню, – подтвердила Чума, подкрашивая губы.

– А дальше?

– А дальше ничего не помню.

– Ну, хоть какие-нибудь детали…

Марина глубоко задумалась, а потом спросила:

– А в чем, собственно, дело?

– А в том, что ты ушла отсюда совершенно голая и провела две ночи вон в том доме через дорогу.

У Марины от возмущения выпала из рук пудреница.

– Знаешь что, милый! Я считала тебя нормальным мужиком. А тебе надо лечиться!

– Это тебе надо лечиться! – зашелся Игорь.

– Ах, так? – возмутилась Чума. – Больше ты меня никогда не увидишь. Забудь мой телефон. А если хоть раз позвонишь, то мой муж так тебя отделает, что тебе мало не покажется.

Она схватила свою сумочку и, хлопнув дверью, выбежала из квартиры.

Игорь остался в одиночестве. У него было время осмыслить произошедшее.

«Это же надо, – грустно размышлял он, – будучи абсолютно голой, исчезнуть, раствориться в этом безумном городе, двое суток где-то пропадать, явиться без единого синяка, без единой царапины, ничего не помнить и обвинить во всем человека, который искал ее два дня и две ночи. Как же эти женщины умеют устраиваться в жизни! И вообще, как они ухитряются всегда найти выход из самого безвыходного положения?»

– Именно этого мне и не хватало! – воскликнул Пьер. – Это же целая готовая глава про русских женщин и нечистую силу.

– Я тебе могу еще кое-что на эту тему рассказать.

– Подожди. К женщинам мы вернемся. А я бы хотел сейчас прояснить для себя различия между «старыми» русскими и «новыми».

– Разница проста, – ответил я. – «Новые русские» – это те, кого вы во Франции называете нуворишами. Порождение дикого русского капитализма. Таких типов невозможно было представить себе при коммунистах. А чтобы ты лучше понял разницу между «старыми» и «новыми», я тебе вот что расскажу…

Наследство

В Питере я работал на документальном фильме «Мосты». Он был посвящен людям, которые когда-то потеряли друг друга, которые ищут родственников и знакомых. Съемочная группа связалась с Управлением внутренних дел, попросила познакомить нас с гражданами, обратившимися в милицию за помощью в розыске. Направляясь туда, режиссер взял меня с собой, чтобы я фотографировал анкеты. Мы приехали в знаменитое на весь город здание на Литейном 4, которое местные жители именовали не иначе как Большим домом. В этом шедевре советского конструктивизма размещались две организации – Управление внутренних дел и Управление КГБ. Поэтому дом № 4 на Литейном проспекте пользовался у горожан дурной славой. Ходил даже такой анекдот. «Почему этот дом назвали Большим?» – «Потому что с него Колыму видать».

Короче, пришли мы в отдел МВД, занимавшийся поиском пропавших людей. Молоденькая девушка-лейтенант показала нам, как пользоваться картотекой. Там люди, которые потеряли друг друга во время войны, тут – без вести пропавшие, здесь – нынешние, неизвестно, куда канувшие. После чего предоставила нам стол для работы, а сама уселась за соседний и занялась служебными делами.

Мы принялись за изучение анкет. В этот момент раздался стук в дверь, и в комнату вошел человек лет пятидесяти. Лысоватый, невзрачный, он был одет в потертый костюмчик и выцветшую рубашку. Пришедший сильно волновался, как, наверное, волновался каждый, кого вызвали в Большой дом.

Сотрудница предложила ему сесть, повертела в руках его повестку, почему-то вздохнула и спросила:

– Вы – Благонравов Николай Петрович?

– Да, – ответил гражданин.

– Ваш паспорт, пожалуйста.

Она сверила данные, вернула документ и, покопавшись в ящиках стола, достала какое-то дело:

– Николай Петрович, скажите, отца вашего звали Петр Иванович Благонравов?

– Точно так, – подтвердил посетитель.

– А мать вашу звали Евгения Кузьминична Благонравова?

– Абсолютно точно.

– А вот сестру свою, Марию Петровну, вы не помните?

Посетитель почему-то поморщился. И через силу ответил:

– Нет.

– Но вы знаете, что у вас была старшая сестра?

– Дело в том, – замялся Благонравов, – что она пропала, когда я был совсем маленьким.

По всему было видно, что эта тема ему неприятна и он поскорее хочет ее закрыть. Но милиционерша не собиралась ничего закрывать. Она вцепилась в него мертвой хваткой:

1

Перевод Г. Плисецкого. – Примеч. ред.