Двойной замкнутый круг

До революции первые русские кинематографисты снимали в Одессе немые кинофильмы на местной частной киностудии. Как-то к одной из съемочных групп прибился неграмотный парнишка, которого за расторопность определили в осветители, то есть разрешили ему держать во время киносъемки отражающие солнце щиты. Назовем его Сердюковым, потому что его настоящую фамилию я не помню. Потом началась Первая мировая война, его забрали в армию. А потом разразилась революция, проураганила Гражданская война, в которой «красные», как известно, победили.

Наш герой воевал на их стороне. Благодаря своему пролетарскому происхождению и преданности революции он дослужился до комиссара, а когда вернулся из окопов в Одессу, то оказался не у дел.

С просьбой о трудоустройстве он припал к стопам родной советской власти, но ей было не до него. Чтобы отвязаться от Сердюкова, его направили работать осветителем на Одесскую кинофабрику. Ведь никакой другой гражданской профессии, кроме этой, наш герой не имел.

Так замкнулся круг. Так судьба вернула его на киностудию в первый раз. Но не в последний.

А надо сказать, что пришедшая в упадок кинофабрика до того успешно производила фильмы. И при румынской оккупации, и при украинских «самостийниках», и при «зеленых», и при «белых». И лишь с приходом «красных» кинопромышленники и звезды немого кино погрузились на корабли и уплыли к чужим берегам, только бы не видеть эту новую власть.

Обнаружив на киностудии полное запустение, Сердюков, вместо того чтобы запить горькую, начал по собственной инициативе организовывать производство. Сказалась, видимо, его привычка комиссарить на фронтах. Его инициативность заметило местное начальство, и бывшего осветителя вскоре назначили директором. Сердюков ретиво взялся за дело, и вверенное ему предприятие вскоре выпустило свои первые агитфильмы. Если ты, Пьер, следишь за плавным течением моего рассказа, то отметишь, что до войн и революций Сердюков был неграмотным. Таким он и оставался. Он даже газету ухитрялся держать вверх ногами. А когда ему показывали им же завизированные бумаги, то он не узнавал своей подписи.

Но тут произошло событие, многократно описанное историками кино. На Одесскую кинофабрику прибыл будущий великий режиссер Сергей Эйзенштейн для производства своего «Броненосца “Потемкина”». Фильм был государственным заказом к двадцатилетию революции 1905 года. Деньги на него были отпущены немалые, но и результат оказался выдающимся.

При «раздаче слонов» за создание этого, признанного всем миром киношедевра советское правительство Сердюкова не забыло, наградило орденом, но дальнейшее повышение по службе ему не обломилось – начальству было известно, что с грамотой Сердюков не в ладу.

Вспомнили о нем, только когда было принято решение о создании монгольской кинематографии.

При чем тут Монголия? – спросят те, кто забыл историю строительства социализма на нашей планете. Дело в том, что Монголия была первой из стран-сателлитов, вошедших в орбиту Советского Союза еще в двадцатых годах. Как писалось в тогдашних газетах: «Монголия шагнула в социализм прямо из первобытно-общинного строя». Руководили монгольской революцией, естественно, из Москвы. Начальство посчитало, что для руководства монголами образования Сердюкову вполне достаточно. Его назначили шефом монгольской кинематографии. Но и в этой дыре нашему герою повезло. Другой классик советского кино, режиссер Всеволод Пудовкин, поставил в Монголии свой лучший фильм «Потомок Чингисхана». А организатором производства выступил наш везунчик Сердюков.

Такого еще никому не удавалось. Оба фильма, к которым наш герой имел отношение, получили мировое признание. Ему достался еще один орден. Успехи неграмотного Сердюкова на идеологическом фронте не давали покоя его завистникам. На него косяком шли доносы. Наконец в 1935 году Сердюков был арестован и получил двадцать пять лет лагерей. Только после смерти Сталина, в 1956 году, наш герой был освобожден. Оказалось, что двадцать лет он провел в лагере по ложному обвинению. Сердюков вернулся в Одессу и стал требовать у властей помощи в трудоустройстве. А куда определить неграмотного, несчастного реабилитированного человека, если, кроме кино, он ничем не занимался? Конечно, на Одесскую кино-фабрику. Но не директором же – в новые времена требовалась более высокая квалификация.

Полистали на студии его трудовую книжку и предложили вспомнить самую первую профессию. Сердюков согласился. Его зачислили осветителем. Так круг его жизни замкнулся вторично. На этот раз навсегда.

– Занятная история, – усмехнулся Пьер. – С Сердюковым все понятно, а как, Алекс, сложилась твоя актерская карьера?

– Она началась и закончилась на том единственном фильме. Но киношная жизнь так меня увлекла, что я устроился на «Мосфильм» фотографом. Мне нравилось жить в этом таборе. Ведь как снимается кино? Люди самых разных профессий: актеры, гримеры, режиссеры, осветители, операторы, костюмеры и реквизиторы – собираются вместе, куда-нибудь уезжают и живут там общиной, пируют за общим столом, заводят дружбы и романы. За несколько месяцев съемок они не успевают друг другу особенно надоесть, и, что очень важно, все занимаются общим делом, которое имеет непонятный другим, сакральный смысл. Они чувствуют себя особенными, «посвященными». Это напоминает жизнь секты. Или мне так казалось по молодости лет. Ну, в общем, жизнь моя тогда забурлила…

– А не помнишь какой-нибудь амурной истории, произошедшей в суровые советские времена? Цвела ли любовь под сенью красных знамен?

– Еще как цвела!

– Тогда выдай что-нибудь веселенькое на эту тему. Только с приметами эпохи.

– Что ж, вот тебе несколько баек из серии «Советский Декамерон»…

Пионеры в лесу

У одного моего женатого приятеля случился роман. Возлюбленная его тоже была замужем. Поэтому главной их проблемой было место для свиданий. Снять для этой цели квартиру ему не позволяли финансовые возможности, а в гостиницу с местной пропиской тогда не пускали. Любовников выручал автомобиль. Подхватив подругу в условленном месте, он мчался куда-нибудь в укромный уголок, где они предавались любви прямо в салоне, благо дело было летом. И так эта парочка привыкла к своему автомобильному гнездышку, что машина казалась им самым райским местом на земле.

Но вот как-то у них выдалась свободная от семейных обязательств суббота, и они решили провести ее на лоне природы. Мой приятель подготовился к свиданию основательно. Положил в багажник мангал. Заехал в магазин за грузинским вином киндзмараули и на рынок за мясом. Там же он купил свежей зелени и фруктов. Потом, встретив любимую на заранее оговоренном перекрестке, нажал на педаль газа. День выдался замечательный. Стояла прекрасная теплая погода. Светило солнце. Настроение у любовников было самое радужное. Им предстояло настоящее полноценное свидание, они могли радовать друг друга в течение целого дня. Ведь до этого они встречались украдкой и второпях.

Любовники уехали подальше от города и расположились на берегу живописного озера. Мой приятель притащил из чащи валежник, разжег мангал, приготовил шашлыки по-карски, которые просто таяли во рту. Его прекрасная подруга украсила букетом полевых цветов их маленький дорожный столик. Любовники выпили, закусили и, наконец, решили перейти к тому, ради чего, собственно, и приехали.

Приятель приступил к объятиям прямо на берегу, на мягком пледе, но его любимая заявила: «Я так привыкла к свиданиям в автомобиле, что даже сегодня не хочу изменять этому правилу».

Они направились к машине, которая стояла под соснами на лесной тропинке, включили музыку, откинули сиденья, подняли стекла, чтобы им не досаждали комары, и предались самому лучшему на свете занятию.

Любовники не виделись уже несколько дней, поэтому дарили тогда друг другу всю свою нерастраченную нежность.

Мой приятель впал в эйфорию. С ним это бывало только в периоды настоящей любви. Он будто взлетел под облака и в этом волшебном полете не видел и не слышал ничего вокруг. Он парил с закрытыми глазами, и только какая-то волшебная музыка отдавалась далеким эхом. Правда, в один момент ему показалось, что небесный оркестр слегка фальшивит, что в чудную гармонию вклиниваются диссонансом резкие звуки трубы и барабана, но именно в этот момент он достиг высшей точки блаженства, до которого ему оставалось сделать всего несколько движений. От переполнивших его чувств он раскрыл глаза и окаменел. Он увидел жуткую картину. Все стекла его автомобиля были буквально облеплены детскими личиками, которые с любопытством наблюдали за происходящим внутри салона. В первый момент он подумал, что это ангелы небесные осенили своим присутствием его романтическое свидание, но потом заметил под лицами ангелов красные пионерские галстуки и отчетливо услышал монотонные удары барабана и фальшивое завывание трубы.

Он понял все.

До него дошло, что это пионерский отряд, оглушавший все вокруг дикими звуками горна и барабана, направляется купаться на озеро. Догадка подтверждалась криками пионервожатой:

– Дети! Дети! Ну что вы там застряли, проходите быстрее.

Передние ряды, прильнув к дверцам, не желали отходить, а задние на них напирали. Кто-то из ангелов влез с ногами на автомобиль и пытался заглянуть в салон через верхнюю часть лобового стекла. Но не удержался и кубарем скатился с крыши. Образовалась свалка.

Возлюбленная тоже открыла глаза, ужаснулась происходящему и, собравшись в комочек, спряталась от посторонних глаз под мощным телом своего любовника. Но не вся. Некоторые, наиболее выдающиеся части ее тела были видны, что вызывало особую радость у мальчиков-пионеров. А пионерки были в восторге от голой задницы моего приятеля, которому даже нечем было ее прикрыть, ведь одежду любовники оставили на пледе возле мангала.

– Дети! Дети! Проходите! – надрывалась пионервожатая. – Ну что такого интересного вы там увидели? Ну-ка, я посмотрю…

Она наклонилась к машине и испустила дикий крик. Вырвав у трубача горн, она принялась лупить им пионеров по головам, только бы оторвать их от созерцания сей возбуждающей картины. Это ей удалось с огромным трудом. Ведь стройный отряд юных ленинцев превратился в ржущий и брыкающийся табун диких жеребцов. Но вожатая, как разъяренный волкодав, зарычала и только так сорвала это стадо с места, погнав его вдаль по берегу озера.

Через какое-то время ей удалось построить отряд в колонну и заставить солистов снова трубить и барабанить.

Любовники вышли из оцепенения, когда дробь барабана и всплески горна стихли за дальним холмом.

Что еще можно добавить к сказанному? Только одну грустную деталь. Это был последний день любви моего приятеля и его несравненной красавицы.

Больше они не встречались.

Честь полка

А теперь расскажу тебе байку про армейскую любовь.

В этой истории все, как в одной старой военной песне:

Привалов и Гречкин были друзьями, как говорится, не разлей вода. Вместе они окончили военное училище, вместе получили назначение в часть, вместе несли тяготы гарнизонной службы, вместе участвовали в боевых действиях. Да и жили они рядом, в соседних комнатах офицерского общежития.

Весь танковый полк знал об их дружбе. Но какие они были спорщики! Точно как в песне. К тому же Привалов был блондин, а Гречкин брюнет. Вся их жизнь была построена, как соревнование друг с другом. И в быту, и на службе, и на спортплощадке. Никак один не мог уступить другому. Новые звания они получали вместе. Награды тоже вместе. В отпуска уходили тоже, конечно, вместе.

Говорят, что в спорах рождается истина. Не уверен, но в спорах наших героев было здоровое соперничество, был азарт, который помогало им выживать. В результате оба танковых экипажа, которые возглавляли Привалов и Гречкин, считались лучшими в полку.

А дальше тоже сложилось, как в песне. Когда полк направили в горячую точку для исполнения интернационального долга, то машина Гречкина подорвалась на мине. Экипаж попал в засаду. Ребята держались четверо суток. Спасли экипаж Гречкина бойцы Привалова. Его танк первым ворвался в ущелье, принял огонь на себя, потом подавил пулеметные точки противника и освободил товарища.

Оба героя были представлены к правительственным наградам, а полковая многотиражка написала об этом подвиге и процитировала песню:

По окончании спецкомандировки наши герои вернулись к месту постоянной службы. Их дружба после боевого крещения еще больше окрепла.

Однажды они напились в местном ресторане, и Гречкин сказал:

– Братан, извини, конечно, но ты должен это знать. Твоя жена того…

– Чего? – не понял Привалов.

– Гуляет она…

Привалов схватился за пистолет. Хотел тут же убить друга. Но Гречкин стоял за правду:

– Скажу больше. Нет уже в нашем полку ни одного мужика, которому бы она не дала… Кроме меня!

– Врешь, сука! – закричал Привалов. – Я тебя от «духов» спас, а ты…

– Вот потому я тебе и говорю все как есть, – рванул на своей груди китель Гречкин, – а так ты бы с ней всю жизнь мучился. Гнать ее надо, гадину…

– Может, и так, – согласился Привалов, – но нужны веские доказательства.

– Будут тебе доказательства, – не унимался Гречкин.

– Какие? – спросил Привалов, засовывая пистолет обратно в кобуру.

– А какие хочешь…

– Приведи пример…

Гречкин почесал голову:

– Против баб нужно с умом действовать. Они ведь хитрые бестии. Могут потом от всего отказаться. А нужно, чтоб был неопровержимый документ.

– Ты еще скажи, с печатью, – вставил Привалов.

– И скажу, – завелся Гречкин. – Будет тебе печать. Прямо у нее на заднице!

– Это как же? – не понял обманутый муж.

– А вот так! – ударил кулаком по столу Гречкин. – У меня созрел план… Завтра в ночь я буду дежурным по штабу, а у тебя по плану ночной марш-бросок и стрельбы.

– Так точно, – ответил Привалов.

– Ну, а я, как только ты уедешь на полигон, приглашаю Валюху твою в штаб. Там мы с ней кувыркаемся. А она ведь страшно любит, когда ее по заднице шлепают.

– Это точно, – подтвердил Привалов.

– Так вот, когда она совсем разомлеет от удовольствия и забудется, я ей прямо на задницу полковую печать поставлю. У меня ключи-то от сейфа будут. Утром ты вернешься домой, а у тебя прямо в постели документ, заверенный печатью, – закончил свою речь Гречкин.

– Отличный план, – согласился Привалов и предложил: – А теперь выпьем, друг!

Следующей ночью все и произошло. Привалов уехал на стрельбы. Валюха по звонку Гречкина помчалась в штаб и вернулась под утро с печатью. Когда муж пришел домой, он первым делом откинул одеяло, а там – доказательство измены: лиловый герб СССР прямо на нежно-розовой заднице.

Валюху спасло то, что у Привалова заклинило пистолет. Она с визгом выскочила из комнаты, а муж еще долго носился по общежитию с оружием в руках, угрожая застрелить ее на месте. От расправы Валюху спасла жена Гречкина, спрятав ее у себя в комнате.

На следующий день был разбор полетов.

Командир полка, красавец, герой Советского Союза, получивший это звание тоже за дружественную помощь Афганистану, вызвал друзей к себе на ковер.

– Я провел следствие и выяснил все детали, – сурово произнес он. – Не за то вы будете наказаны, что с бабой связались, этого с кем не бывает. А за то, что уронили честь полка. Два священных символа есть у воинской части. Ее боевое знамя и полковая печать. И вы опозорили один из них. Полковая печать… – тут командир сделал паузу, – не есть тот предмет, который гулящим бабам на жопу ставят. Им скрепляют приказы идти в бой и сражаться до последней капли крови. И чтобы смыть пятно позора с нашей полковой печати, я сегодня скреплю ею приказ о ваших направлениях для прохождения дальнейшей воинской службы в разные воинские части. Чтобы никому неповадно было…

Добавить к этому нечего. Лучше поэта все равно не скажешь. Как там поется в песне?

– Да, пострадали ребята ни за что, – захохотал Пьер. – Женщины действительно опасные существа. Правильно про них говорят: молятся богу, а шепчутся с дьяволом.

– И примеров тому тьма… – добавил я.

Верхом на помеле

Помню, как-то вечером в самом начале московской весны мне позвонила парочка очаровательных девчушек. Обе были как раз такими существами женского пола, какие мне нравятся. А именно: юными, смешливыми, с длинными ногами и налитыми грудками.

– Алекс, – предложили они по телефону, – давай поедем на дачу!

– Берите такси и быстро ко мне, – ответил я, искренне надеясь, что бред с посещением дачи на ночь глядя выветрится из их куриных мозгов, как только они выйдут на холод.

Но не тут-то было. Явившись ко мне домой, они категорически отказались снимать свои шубки и стали требовать, чтобы я оделся и действительно отправился с ними за город. Это никак не входило в мои планы. Они с ходу отвергли заманчивое предложение никуда не ехать, а приготовить баранью ножку дома, в камине, и съесть ее при свечах.

– Только на дачу, – визжали они на два голоса и, сломив мое сопротивление, вытащили меня на холодную улицу, усадили в машину и заставили ехать на дачу.

По пути мы остановились у большого гастронома. Набрали всяких деликатесов и помчались по автостраде к дачному поселку.

Мой коттедж располагался в лесу на территории бывшего заповедника. Он был огражден высоким забором, а в центре большого участка росли вековые дубы. На фоне стриженого газона они смотрелись очень красиво. Сам участок был расположен на высоком холме. Из окон коттеджа открывался изумительный вид на прибрежные луга, березовые рощи и реку, начинающую извиваться под окнами дачи и теряющуюся в дальних полях где-то у линии горизонта.

Я подробно описываю место действия, потому что окружающий пейзаж будет иметь немаловажное значение в этом захватывающем и правдивом рассказе.

Приехав на дачу, мы накрыли на стол и выпили за встречу. За окном темнел лес, в лунном сиянии таинственно переливалась река, очаровательные девчонки украшали мою трапезу своим присутствием, поэтому я скоро перестал жалеть, что покинул уютную московскую квартиру, и несколько расслабился. А зря.

Чем ближе была полночь, тем большее возбуждение охватывало моих подруг. Выпив третью бутылку шампанского, они принялись беспричинно хихикать, как болотные кикиморы. Перемигнувшись друг с другом, неожиданно спросили, есть ли в доме метла. Приняв это заявление за благородное желание навести порядок в доме одинокого мужчины, я указал им в угол, где находились швабра и веник.

– Годится, – завизжали они, и, взглянув на часы, которые показывали без пяти двенадцать, обе, как по команде, скинули с себя всю одежду, схватили швабру, веник и с дикими криками выскочили на улицу.

Это произошло так быстро, что я не успел ни слова произнести. Когда опомнился и выбежал на крыльцо, то увидел следующую картину. Над черным лесом висела огромная луна. Луну таких размеров я не видел никогда в жизни. Призрачным светом она заливала поляну перед домом. А по траве вокруг дубов с визгом и хохотом носились голышом обе мои подруги, сжимая между ног одна швабру, а другая – метелку.

– Ну-ка, быстро домой! – закричал я, но мое дыхание перехватил ледяной ветер.

Сатанинский хохот девиц был мне ответом. Ни с чем я вернулся в теплый дом, потому что долго находиться на крыльце было невозможно. Именно в этот день ударили последние заморозки. Лужи и даже газон покрылись изморозью. Я смотрел сквозь оконное стекло на ужимки и прыжки этих двух резвящихся идиоток и с ужасом представлял себе, что будет с их босыми ногами. Острый, как стекло, лед должен был изрезать их подошвы и пальцы. Я представил себе эту адскую боль и аж сморщился, но юные ведьмочки не ведали проблем. Они продолжали носиться друг за другом, словно играя в пятнашки.

Меня охватил ужас. «Боже, с кем я связался», – произнес я и машинально перекрестился. Стоило мне упомянуть о Всевышнем, как их будто током ударило. Бросив на лужайке швабру и веник, они помчались к дому и, влетев в него, заперли дверь изнутри. На девчонок было жалко смотреть. Грязные, с разбитыми до крови ногами, они жались друг к другу, как две заблудшие овечки, испуганные и молящие о пощаде.

– Быстро в душ! – приказал я.

Они помчались в ванную и, оттаяв там, опять принялись хихикать, фыркать и обливать друг друга водой.

Я снизошел до них. Открыл прямо в ванной новую бутылку шампанского. Вместе мы разместились в джакузи, и я забрызгал их раны подвернувшимся под руку антисептиком.

Потом мы вернулись к столу и продолжили пир.

– Что это с вами было, девчушки? – спросил я, разливая вино по бокалам. – Вы, наверно, умом двинулись?

– Нет, это ты, милый, умом двинулся, – последовал ответ. – Самое главное позабыл за своей работой.

– И что же я позабыл?

– А то, что сегодня Вальпургиева ночь!

– Какие очаровательные ведьмочки! – воскликнул Пьер. – Значит, они и в России водятся.

– Там имя им – легион, – отозвался я. – Расскажу тебе еще пару баек про русских красавиц, только ты меня не сбивай.

– Молчу и слушаю.

Самый любимый танец

В своем модельном агентстве Любка была выше всех ростом. Да и выше меня она была тоже сантиметров на пять, за что в моей записной книжке рядом с ее именем и телефоном значилось прозвище Жирафа. Но это без всяких обид, просто чтобы не путать ее с другими моими подружками: Любкой-Толстушкой и Любкой-Хохотушкой.

Она была дочерью какого-то генерала. Но папаша был сильно занят на службе, воспитанием дочки не занимался, и Жирафа осуществляла свободный полет по жизни, не сдерживаемая никакими предрассудками.

Любовницей она была замечательной – изобретательной, веселой, озорной. Мы встречались у меня в мастерской, где главным помещением для творчества была сауна. Любе там страшно нравилось, хотя полки были для ее длинных ног несколько коротковаты. В бане Любка полностью расслаблялась, и ее тянуло на откровения. Иногда она мне такое рассказывала, что я просто недоумевал, как это земля еще не разверзлась под ее ногами, а сама она не провалилась в геенну огненную. Свои немыслимые похождения она излагала с очаровательной непосредственностью и искренним убеждением, что они должны стать сюжетом какого-нибудь фильма. Еще она любила позировать ню. И у меня набралась целая серия ее фотопортретов.

Поведав новую порцию своих приключений, она ждала момента, когда же я наконец возьму в руки камеру и в очередной раз запечатлею ее несравненную красоту.

А меня в тот момент волновала совсем другая проблема, о которой я честно заявил ей в процессе банно-саунной увертюры нашего свидания. Я где-то застудил спину и старался разогреть ее в сауне, чтобы радикулит не помешал предстоящей любовной акробатике.

И что ты думаешь? Баня помогла. Некоторое время спина совершенно не давала о себе знать, но когда мы, утомленные после бурных объятий, отдыхали, в позвоночнике опять кольнуло. Я застонал и поморщился.

И тут Любка сочувственно говорит:

– Больно? А ведь я могу тебя излечить.

– Это еще как?

– Знаешь, я ходила в закрытую поликлинику министерства обороны, куда помимо папы приписана вся наша семья. И там, в лаборатории нетрадиционной медицины, мне сделали потрясающий массаж. Я, как и ты, мучилась со спиной, так мне за один сеанс все боли сняли, видишь, летаю над землей, как ангел.

Сравнение с ангелом было настолько сильным, что я заинтересовался этим методом, хотя всех этих «народных целителей» считаю жуликами и шарлатанами.

– Ну-ка, ну-ка, расскажи, что это еще за массаж?

– Это древний комплекс массажа, – вдохновенно заявила Жирафа, – абсолютно надежный и запатентованный. Его уже четыре тысячи лет практикуют в Тибете. Так что методика отработана. Ты должен мне довериться.

– С какой стати?

– Потому что тебе нужно расслабиться не только телом, но и душой. Там, в Тибете, делается большой акцент на духовность.

– А технически как его делают, этот массаж?

– Пятками.

– Чем-чем?

– Ногами. Я тебе сейчас все покажу. Ложись на живот, а я встану тебе на спину и буду массировать ее ступнями. Только ты не бойся. Я ведь так всю свою семью излечила, и папу, когда он в Москву из северной командировки прилетел, и своего брата-футболиста, и даже бабушку. Давай поворачивайся быстрее.

Конечно, доверять свою спину Любке было чистым безумием, но образ спасенной бабушки решил дело в пользу прогрессивного тибетского метода. Я перевернулся на живот. Она залезла мне на спину и стала ходить по ней ногами. Можешь представить себе хруст моих костей! Ведь девушка ростом под два метра, какая бы она ни была модель, все-таки что-то весила. А кроме того, лежал я не на жестком полу, как положено при массаже, а на мягком матрасе. Поэтому, когда она по мне ходила, мой позвоночник так изгибался, что вполне мог проломиться под ее пятками. Боль, конечно, никуда не ушла, а стала просто нестерпимой. В какой-то момент я понял, что могу потерять сознание и позвоночник вот-вот лопнет от Любкиных танцев. Собрав последние силы, я сделал отчаянное движение и сбросил ее с себя, а сам со стоном упал на бок.

Потом начал орать:

– Что же ты сделала, мерзавка, ты чуть не сломала мне хребет! Ты вообще могла меня искалечить, оставить на всю жизнь инвалидом! Ты же не умеешь никакого массажа делать! Зачем ты наврала мне про бабушку, брата и папу-генерала? Ты же меня чуть не угробила! Лгунья!

А Любка легла рядышком, по голове меня гладит и бормочет:

– Ну, прости, ну, наврала, это правда, ничего я не умею.

– Но зачем же ты влезла мне на спину, – рассвирепел я, – ведь я мог остаться калекой.

– Мог, – соглашается Жирафа, – но и я не могла устоять перед искушением.

– Перед каким таким искушением?

– Ты этого не поймешь. Это чисто женское…

– Говори, негодяйка!

– Ах, – подняв глаза к потолку, вздохнула Любка, – если бы ты мог себе представить, какое это наслаждение потоптать ногами мужика, который только что тебя поимел!

Прогульщица