I

Весною 190* года, въ холодныя и дождливыя сумерки, по тихой окраинной улиц? очень большого губернскаго города тихо пробирался, – щадя свои резиновыя шины отъ колдобинъ и выбоинъ мостовой и осторожно объ?зжая лужи, которыя могли коварно оказаться невылазными провалами, – щегольской «собственный» фаэтонъ, везомый парою прекрасн?йшихъ гн?дыхъ коней въ строжайшей в?нской упряжк?, но съ русскимъ бородатымъ кучеромъ-троечникомъ на козлахъ. Сочетаніе получалось см?шное, но экипажъ принадлежалъ м?стному руководителю модъ, настолько признанному въ авторитет? своемъ, что не только никто изъ встр?чныхъ прохожихъ и про?зжихъ господъ интеллигентовъ, но даже ни единый изъ дворниковъ y воротъ, либо верхомъ на доживающихъ в?къ свой, архаическихъ тумбахъ, и лавочниковъ въ дверяхъ лавокъ своихъ, ни единый и никто не см?ялись. Напротивъ, вс? провожали фаэтонъ взглядами одобренія и зависти: вотъ это, дескать, шикъ такъ шикъ! См?шно было, кажется, только самому хозяину фаэтона, губернскому Петронію, arbitre elegantiarum. То былъ маленькій, горбатый челов?чекъ, съ огромною головою, покрытою превосходнымъ парижскимъ цилиндромъ, – haut de forme, a huit reflets, – a ниже сверкали подъ золотымъ пэнснэ умные, живые, семитическіе глаза, б?л?лъ тонкій длинный носъ малокровнаго больного челов?ка, и роскошн?йшая черная борода спускалась по груди на… русскій армякъ тончайшаго англійскаго сукна, украшенный… значкомъ присяжнаго пов?реннаго!..

– Вендль шикуетъ, – сказалъ, глядя на страннаго господина въ странномъ экипаж?, изъ-за гераней, заростившихъ кособокія окна низенькой столовой, учитель городского, имени Пушкина, училища, Михаилъ Протопоповъ.

Тогда тощая, на зеленую кочергу похожая, жена его сорвалась изъ-за стола съ самоваромъ и бросилась къ окну, оставивъ безъ вниманія даже и то обстоятельство, что тяжело шмякнула о полъ дремавшаго на ея кол?няхъ, любимаго желтаго кота.

– А-а-а… скажите, пожалуйста… а-а-а…, – стонала она, покуда, медленнымъ и граціознымъ движеніемъ, точно танцуя на своихъ четырехъ колесахъ классическій босоногій танецъ какой-нибудь, эластически влачился мимо оконъ учительскихъ безукоризненный в?нскій экипажъ. – Ну, до чего-же, однако, люди въ прихотяхъ своихъ доходятъ!.. удивленія достойно… а-а-а…

Супругъ внимательно гладилъ кустистую рыжую бороду и, не то съ сожал?ніемъ, не то съ умиленною гордостью, повторялъ:

– Шикуетъ, Вендль, шикуетъ… Жжетъ батькины денежки… Только, братъ, дудки! Сколько ни состязайся, Эмильки теб? не перешиковать…

Супруга безпокойно оглянулась на дверь въ кухню и, уб?дившись, что она плотно заперта, сказала мужу съ упрекомъ:

– Ты бы, Михаилъ, потише…

– A что? – пріосанился учитель Протопоповъ, услышавъ въ голос? жены привычную ноту житейскаго трепета, на которую онъ, въ качеств? мужчины, интеллигента и выборщика, долженъ приготовить привычную же ноту мужественнаго гражданскаго протеста. – Что я сказалъ особеннаго? Кажется, ничего.

– То, что нехорошо: какая она намъ съ тобою Эмилька? Не сломаешь языкъ назвать и Эмиліей ?едоровной.

– Очень надо! Не велика пани. Обыкновенн?йшая помпадурша изъ сочиненій Щедрина.

– Ужъ этого я не знаю, изъ какихъ она сочиненій, но только Воздуховъ вылет?лъ изъ-за нея со службы по телеграмм? изъ Петербурга. A потомъ едва укланяли ее, чтобы генералъ-губернаторъ простилъ, оставилъ его въ пред?лахъ губерніи. A Воздуховъ былъ не теб? чета: податной инспекторъ, со связями, свой домъ…

Учитель Протопоповъ взглянулъ на жену съ снисходительнымъ презр?ніемъ къ ея бабьему робкому разуму и возразилъ:

– Сравнила! Воздуховъ гулялъ передъ ея окнами въ пьяной обнаженности и, съ мандолиною черезъ плечо, сп?лъ ей испанскую серенаду. Это публичный скандалъ и притомъ было среди б?лаго дня. За это, брать, кого угодно. Каковъ ни есть нашъ городъ, но голымъ ходить по улицамъ и на мандолин? бряцать податному инспектору не полагается… A я что-же? Я въ четырехъ ст?нахъ…

– А, вотъ, подслушаетъ кто-нибудь, – такъ и будутъ теб? ст?ны.

– ?едосья, что-ли, донесетъ?

– A то н?тъ? – злов?ще кивнула госпожа Протопопова лысоватымъ проборомъ бурыхъ и жиденькихъ волосъ своихъ. – Акцизный ?едоровъ черезъ кого въ политик? увязъ? Катька, горничная, любовника-сыщика им?ла. Ну, и обличилъ.

– Ну, тамъ политика… A я, кажется…

– То-то… кажется! – со вздохомъ заключила учительша, отходя отъ окна, такъ какъ интересный экипажъ уже исчезъ изъ виду за угломъ, и вновь подбирая на кол?ни обиженнаго кота своего.

– Это Вендль опять къ Сарай-Бермятовымъ по?халъ, – сказалъ супругъ, присаживаясь къ самовару. – Часто ?здитъ.

– Друзья съ Симеономъ Викторовичемъ-то, – почему-то вздохнула учительша, передавая мужу дымящійся стаканъ. – Съ университета товарищи.

– Товарищи! – недов?рчиво ухмыльнулся учитель. – A я такъ думаю: онъ тамъ больше по барышенской части. Ты, Миня, не гляди на него, что онъ горбатый и, съ виду, въ чемъ душа держится. Этакого другого бабника поискать. Онъ, да еще вотъ Мерезовъ Васька. Два сапога пара – а?инскія ночи-то устраивать.

– Для а?инскихъ ночей изв?стно, кого нанимаютъ, – перебила учительша, не безъ досады. – A къ благороднымъ барышнямъ съ подобными пошлыми нам?реніями мужчина обратиться не можетъ. Это глупо и безполезно – то, что ты говоришь. A ужъ въ особенности, что касается Сарай-Бермятовыхъ. Слава Богу, съ малол?тства ихъ знаемъ. Аглаечка, конечно, красавица, и соблазнъ ей отъ вашей мужчинской козлячьей породы предстоитъ многій. Но характеръ y нея совс?мъ не такой категоріи, чтобы какой-нибудь бабникъ вокругъ нея пооб?далъ. Д?вушка серьезная, – хоть Богу не молится, a живетъ свят?й иной монашенки. A Зоечка еще ребенокъ, – что ей? Много, если пятнадцать минуло… Да и собой нехороша.

– Ребенокъ-то ребенокъ, – возразилъ супругъ съ н?сколько сконфуженною язвительностью, – но въ какой гимназіи этотъ ребенокъ воспитаніе свое получаетъ?

Госпожа Протопопова насторожилась:

– Изв?стно, въ какой: y Авдотьи Васильевны… Ч?мъ гимназія нехороша?

Протопоповъ захихикалъ надъ стаканомъ своимъ:

– Сегодня въ "Глашата?" вид?лъ зам?тку, будто y китайцевъ въ Пекин? въ женской школ? имени Лао Цзы открыта "лига любви"… Вотъ они каковы, ребенки то ваши!

Госпожа Протопопова, въ волненіи, поставила чашку на блюдце, всплеснула худыми руками и трепетно опустила ихъ на кота своего, который, сквозь дремоту, вообразилъ, будто его ласкаютъ, a потому прен?жно замурлыкалъ. A Протопоповъ многозначительно сказалъ:

– То-то вотъ и оно то… Эмиліи ?едоровны школа… Прежде, ч?мъ въ помпадурши свихнуться, сколько времени она y Сарай-Бермятовыхъ гувернанткою была?.. Ну-ка, посчитай.

Не получивъ отъ взволнованной супруги отв?та, онъ вздохнулъ и продолжалъ, обжигаясь въ м?рныхъ перерывахъ горячимъ чаемъ.

– Но, т?мъ не мен?е, относительно Вендля я, д?йствительно, такъ полагаю, что понапрасну мальчикъ ходитъ, понапрасну ножки бьетъ… Еще, если бы годъ, два тому назадъ, то, по тогдашней б?дности Бермятовыхъ, можетъ быть, и очистилось бы ему что нибудь…

– Женатому то? – съ негодованіемъ воскликнула супруга, и костлявые пальцы ея непроизвольно вонзились въ кота съ такою силою, что тотъ взвизгнулъ и, хвостъ трубою, дернулъ отъ хозяйки, однимъ прыжкомъ, черезъ всю комнату, на триповый синій диванъ. – Женатому то? Да ты, Михаилъ, съ ума сошелъ! Ты въ развратномъ настроеніи ума!

Но Михаилъ вдругъ почувствовалъ подъ собою твердую почву и ос?нился вдохновеніемъ къ радикальнымъ идеямъ.

– Другъ мой Миня! – прочувствованно воскликнулъ онъ, – при нын?шнемъ торжеств? гражданскаго брака и расшатанности моральныхъ устоевъ, какое препятствіе можетъ быть б?дной д?вушк? въ дилемм?: ухаживаетъ за нею холостой женихъ или женатый претендентъ?.. Теперь, конечно, все это – другой коленкоръ. Какъ скоро Симеонъ Викторовичъ отвоевалъ дядюшкино насл?дство, – теперь, брать, шалишь! Теперь д?вицы Сарай-Бермятовы будутъ первыя по городу нев?сты… Полъ-милліона, чистоганчикомъ, хватили Сарай-Бермятовы! Шутка! Теперь Аглаю съ Зоею женихи наши съ руками рвать будутъ…

– Насл?дство прекрасн?йшее, – съ осторожностью зам?тила скептическая супруга, – но в?дь Аглаи съ Зоей оно мало касается. Я слыхала такъ, что главный капиталъ назначенъ по зав?щанію ему – Симеону, a сестрамъ и прочимъ братьямъ оставлено всего по несколько тысячъ…

– Ну, все-таки! По нын?шнимъ нашимъ губернскимъ временамъ, когда нев?ста стала дешевая, a женихи вздорожали, – и то хл?бъ!..

Т?мъ временемъ Вендль – господинъ въ армяк? и въ цилиндр?, возбудившій эти супружескіе – господъ Протопоповыхъ – разговоры, подъ?халъ въ в?нскомъ экипаж? своемъ съ русскимъ кучеромъ на козлахъ къ длинному, какъ казарма или больница, одноэтажному дому, за заборомъ съ гвоздями, надъ которымъ розгами торчали частые, еще безлистые тополя, a за тополями черн?ли стеклами, далеко не всегда ц?лыми, далеко не весьма опрятныя окна. По деревяннымъ мосткамъ, вдоль забора этого, сп?шно шагалъ высокій господинъ, тоже въ армяк? и въ цилиндр?, точн?йше скопированныхъ съ Вендля: только значка присяжнаго пов?реннаго не доставало, да матеріалъ одежи былъ груб?е и хуже, дешевенькій. Увидавъ Вендля, господинъ всею фигурою своею выразилъ и смущеніе, и гордость перваго счастливаго подражателя и гоголемъ шелъ мимо, пока не исчезъ въ с?рыхъ сумеркахъ, которыя лишь теперь и очень вдали, въ туманномъ центр? города, подъ горою, начали пестриться электрическими фонариками. Вендлю стало совс?мъ весело.

– Максимъ! – окликнулъ онъ кучера слабымъ, звенящимъ, д?вичьимъ почти, голосомъ.

– Чего изволите? – откликнулся тотъ съ козелъ, не оборачивая бородатаго лица.

– Вид?лъ?

Тотъ помолчалъ и сказалъ:

– Вид?лъ.

– Хорошъ?

– Чего лучше!

Вендль залился тоненькимъ дробнымъ стекляннымъ см?хомъ, грустнымъ, н?жнымъ и переливчатымъ, – какъ тритоны звенятъ въ л?тнихъ болотахъ.

– Выросъ въ соборную колокольню, a – увидалъ на горбунчик? Вендл? цилиндръ и армякъ. – сейчасъ же и пов?рилъ, что такъ надо, и – давай себ?!.. Экой дуракъ! Вотъ дуракъ! Ты не знаешь, кто такой?

Максимъ подумалъ и улыбчивымъ голосомъ отв?тилъ:

– Да, кажись… какъ его, б?са?.. Въ жел?знодорожной контор? служить… Антифоновъ, что ли… песъ ли ихъ разберетъ!

Вендль еще ярче залился см?хомъ, отчего звукъ см?ха сталъ еще грустн?е, и продолжалъ:

– Ну, скажите, пожалуйста! Антифоновъ!.. Поповичъ по фамиліи, a за жидомъ тянется… Если мы съ тобою, Максимъ, еще съ нед?льку по?здимъ такъ по городу, ты увидишь: вс? наши зд?шніе чудаки вырядятся намъ подобными гороховыми шутами… А? Максимъ?

Максимъ качнулъ кучерскою своею шляпою съ павлиньими перьями и отв?чалъ равнодушнымъ басомъ:

– Стадо-народъ… Чего отъ нихъ ждать?… A ужъ вы тоже, Левъ Адольфовичъ! Только бы вамъ состроить дурака изъ каждаго челов?ка…

– Разв? я строю, Максимъ? – звен?лъ тритоньимъ см?хомъ своимъ Вендль. – Сами строятся… Я только произвожу опыты. Глупость и пошлость тутъ сами прутъ изнутри. Я только готовлю формы, да подставляю ихъ подъ кранъ. Какую форму ни подставь, сейчасъ же полна сверхъ краевъ. Разв? же не см?шно? Максимушко! другъ единственный! Знаешь, что я теб? скажу! Придумалъ я…

– Мало ль y васъ придумокъ, – усм?хнулся въ бороду свою Максимъ.

– Собственно говоря, я вру. Собственно говоря, не придумалъ, но вычиталъ въ книжк? Эдгара По. Помнишь, мы однажды пили портвейнъ, и я читалъ теб? вслухъ "Паденіе дома Ашеровъ" – о брат?, который нечаянно похоронилъ живую свою любимую сестру? Такъ вотъ этого же самаго писателя… Слушай, Максимъ! Давай – въ сл?дующемъ м?сяц? – обваляемся въ пакл? и шерсти и въ этомъ самомъ вотъ фаэтон?… или н?тъ! чортъ съ нимъ! лучше съ?здимъ въ им?ніе къ Фальцъ Фейну и купимъ пару ?здовыхъ страусовъ. Такъ больше стиля: вы?демъ двумя обезьянами, въ шерсти и пакл?, на одноколк?, запряженной парою страусовъ.

– Эка васъ разбираетъ!

– Да в?дь ты пойми, – завизжалъ Вендль, – ты пойми же, Максимъ: в?дь – черезъ нед?лю посл? того, ну, много дв? нед?ли, – въ город? не останется ни одного челов?ка: одн? обезьяны будутъ ходить… въ шерсти и пакл?… одн? обезьяны! В?дь это же надо будетъ умереть со см?ха.

– Полиція, чай, не позволить, – возразилъ Максимъ.

– Да, вотъ, разв? что полиція! – пожал?лъ Вендль.

См?ясь и качая головою, вышелъ онъ, маленькій, горбатенькій, изъ экипажа и пошелъ къ калитк? каменныхъ, съ облупившеюся штукатуркою, воротъ, надъ которыми еще видн?лись постаменты разрушенныхъ львовъ. Толкнулъ калитку ногою и, по кирпичному выбитому тротуару, направился, хромая, къ дворовому крыльцу того стараго, длиннаго, казарменнаго дома… Было оно съ нав?сомъ и с?нцами, точно опущенная крыша громаднаго старомоднаго тарантаса.

Вендль давно зналъ, что въ этомъ дом? не звонятъ и не стучать, a прямо входятъ, кто къ кому изъ обитателей пришелъ, ибо двери никогда не заперты, и обитателямъ р?шительно все равно, когда, кто и какъ ихъ застанетъ. Изъ передней, гд?, на ворох? наваленнаго платья, весьма сладко спала довольно неприглядная д?вчонка-подгорничная, которую приходъ гостя нисколько не потревожилъ, Вендль осторожно, изъ-за дверной притолоки, стараясь быть невидимымъ, заглянулъ въ залъ, откуда слышался бодрый шумъ юныхъ голосовъ, взрывы молодого хохота. Съ дюжину молодыхъ людей – студенты въ тужуркахъ, молодые военные, офицеры и вольноопред?ляющіеся, въ дешевыхъ мундирахъ, барышни, похожія на курсистокъ и начинающихъ драматическихъ актрисъ, – сумерничали въ папиросномъ дыму вокругъ стола съ самоваромъ… Одинъ – длинноногій, не мундирный, въ очкахъ – вл?зъ на столъ и, съ серьезнымъ лицомъ жреца, отправляющаго таинство, зажигалъ висячую лампу-молнію, стоически вынося пом?ху со стороны двухъ, не весьма красивыхъ д?вицъ, которыя дергали его за ноги. Вендлю захот?лось войти въ веселый кругъ р?звой молодежи. Но онъ вспомнилъ, что сейчасъ онъ прі?халъ въ этотъ домъ по серьезному д?лу и, слегка вздохнувъ про себя, постарался остаться незам?ченнымъ и заковылялъ изъ передней не въ залъ, но въ длинный б?лый корридоръ, опять таки говорившій не столько о жиломъ семейномъ дом?, сколько о больниц? или арестантскихъ ротахъ, либо казенномъ пріют?, что ли, какомъ нибудь для матросскихъ или солдатскихъ сиротъ.

Минувъ дв? затворенныя двери, Вендль остановился y третьей и, на этотъ разъ, постучалъ. Отв?та не посл?довало, но, когда Вендль терп?ливо постучалъ во второй разъ, дверь распахнулась, и, на порог? ея, въ сильномъ б?ломъ св?т? ацетиленовой лампы, появился самъ хозяинъ этого длиннаго, стараго, скучнаго дома – Симеонъ Викторовичъ Сарай-Бермятовъ. Нахмуренный и недовольный, что его потревожили, съ привычною сердитою складкою между густыми бровями, какъ черными піявками, на желтомъ лбу желчнаго, сорокал?тняго лица, онъ н?сколько прояснился, узнавъ Бендля. Черные, безпокойные глаза повесел?ли. Зам?тно было, что этотъ сухощавый, средняго роста, стройный брюнетъ когда то былъ очень красивъ, да еще и сейчасъ можетъ быть красивъ, если захочетъ, – несмотря на начинающую св?титься со лба лысину. Черты лица сухи, но благородны и почти правильны; только легкая расширенность скулъ выдаетъ старую прим?сь татарской крови. Голова на широкихъ плечахъ сидитъ гордо и мощно, движенія т?ла, въ красивомъ и изящно сшитомъ темно-синемъ, почти черномъ костюм?, см?лы, сильны и гибки. Словомъ, былъ бы молодцомъ хоть куда, лишь бы избавились глаза его отъ тревожнаго выраженія не то гн?ва, не то испуга, точно челов?къ этотъ – не то обдумываетъ преступленіе, не то только что сейчасъ укралъ y сос?да часы и ищетъ въ каждомъ новомъ лиц? сообщника, какъ бы ихъ спрятать. Подъ гнетомъ же этого выраженія, лицо Симеона Сарай-Бермятова производило довольно отталкивающее впечатл?ніе, особенно, когда правую щеку его начиналъ подергивать нервный тикъ. Подъ острымъ, пронзительнымъ взглядомъ его, принимавшимъ, по м?р? его любопытства къ разговору, почти лихорадочный блескъ, становилось непріятно и тяжело, такъ что долгой бес?ды съ Симеономъ Сарай-Бермятовымъ никто почти не выдерживалъ. Въ обществ? губернскомъ этотъ господинъ далеко не пользовался любовью. Вендль, одинъ изъ немногихъ, ум?лъ приблизиться къ этому неприв?тливому, нелюдимому, съ темною душою, существу. И Симеонъ Сарай-Бермятовъ тоже, по своему, любилъ Вендля, в?рилъ ему, насколько ум?лъ, и почти всегда былъ радъ его вид?ть.

Комната, въ которую Симеонъ ввелъ Вендля, была довольно неожиданна въ такомъ старомъ, некрасивомъ и облупленномъ снаружи дом?, ибо наполнялъ ее не только большой и ум?лый, со вкусомъ сд?ланный, кабинетный комфортъ, но было даже не безъ претензій на хорошую дорогую роскошь… Вендль сразу зам?тилъ, что хозяинъ не весьма въ дух?, и, какъ опытный врачъ этой мрачной души, сейчасъ же принялся "разр?жать атмосферу". Медленно снимая армякъ свой, – онъ неугомонно звен?лъ тритоньимъ своимъ см?хомъ.

– Извини, Симеонъ Викторовичъ, что я вхожу въ твое святилище въ этой хламид?. Но – откровенно говоря: вестибюль вашъ въ такомъ образцовомъ порядк?, что страшно оставить тамъ верхнее платье. Во первыхъ, ваша д?вственница – какъ ее? Мар?утка? Михрютка? – им?етъ обыкновеніе избирать пальто гостей ложемъ своихъ отдохновеній. Это еще не такъ важно, но д?вственница – чудовище признательности. Всякій разъ, что она выспится на моемъ плащ?, она непрем?нно, въ благодарность, оставляетъ въ немъ двухъ-трехъ клоповъ. A они потомъ выползаютъ здороваться съ публикою въ самые неожиданные моменты, нисколько не заботясь, кстати они или н?тъ. Въ посл?дній разъ было на скетинг?, – третьяго дня, благотворительный праздникъ въ пользу новорожденныхъ глухон?мыхъ. Подлецъ выползъ на воротникъ и непрем?нно желалъ, чтобы я его представилъ генералъ-губернаторш?, съ которою я велъ эстетическій разговоръ о превосходств? Брюсова надъ Блокомъ. Если-бы, не мое израильское происхожденіе, оно еще куда бы ни шло. Клопъ на россіянин?, – на теб? бы, наприм?ръ, – это что-то даже стильное, патріотическое, истинно-русское. Но клопъ на нашемъ брат?, жидо-масон?, это уже вызывающая претензія, персонажъ изъ буренинскаго фельетона. Зат?мъ: y васъ бывая, каждый разъ надо опасаться, что назадъ придется ?хать, вм?сто своего платья, въ попон? или од?ял?. О такой мелочи, какъ калоши, я уже не говорю. Твои собственные, кожаные, по ног?, непрем?нно должны исчезнуть неизв?стно куда, a теб?, взам?нъ, останутся неизв?стно чьи резиновыя драныя, одна съ литерой Д, a другая съ литерой О, которую, однако, надо почитать за Ю, потому что это, видите ли, y нея только палочка и хвостикъ отвалились отъ древности…

– Да, – отв?чалъ съ досадою Симеонъ. Голосъ y него былъ глухой и мрачный, говоръ отрывистый, быстрый, угрюмо-вдумчивый, – скрытной и одинокой мысли голосъ. – Ты, къ сожал?нію, правъ. У насъ в?чный хаосъ. Безобразный и непристойный. A ужъ теперь, когда Аглая и ея в?рная Анюта скитаются по пригородамъ, выискивая дачу, исчезъ посл?дній порядокъ, и повсюду въ дом? совершенный цыганскій таборъ или даже адъ. Садись, пожалуйста.

Онъ пододвинулъ Вендлю кресла, въ мягкой кож? которыхъ тотъ, съ удовольствіемъ усталости, утопилъ горбъ свой. Оглядывая знакомую обстановку, Вендль остановилъ глаза на обновк?: великол?пномъ книжномъ шкаф?, еще безъ книгъ, краснаго дерева, въ стил? empire, съ бронзовыми колонками и каріатидками ручной работы, поддерживающими углы верхняго и средняго карниза.

– Ба! новый шкафъ?

– Новый.

– Хорошая вещь. Я третьяго дня на выставк? вид?лъ подобную модель.

Симеонъ съ довольнымъ видомъ осклабилъ, между черными, будто нарисованными, усами и такою же, чуть с?д?ющею бородкою a l'Henri IV, два серпа превосходныхъ б?лыхъ зубовъ, острыхъ, сильныхъ, волчьихъ. Онъ былъ польщенъ, что Вендль, знатокъ въ вещахъ такого рода, одобряетъ его покупку.

– Да это та самая модель и есть, – сказалъ онъ, улыбаясь. – Когда покупалъ, мн? говорили, что ты хвалилъ. Потому и купилъ.

– Тысяча?

– Тысяча сто пятьдесятъ.

Вендль съ уваженіемъ склонилъ голову.

– Деньги-съ!

Симеонъ бросилъ на него подозрительный взглядъ, точно вдругъ усумнился въ искренности похвалы, и буркнулъ, нахмурясь:

– Пора и мн? пожить въ свое удовольствіе.

Вендль, улыбаясь, закурилъ сигару.

– Разум?ется… Отдыхай, братъ, отдыхай!.. Ты теперь, въ н?которомъ род?, покоишься на лаврахъ… Сегодня былъ я y Эмиліи ?едоровны. Говорила, что можно поздравить тебя съ окончаніемъ вс?хъ хлопотъ?

Симеонъ гордо выпрямился – такъ, что даже сталъ казаться большого роста:

– Да. Зав?щаніе дяди окончательно утверждено.

– Процессъ, значить, больше не грозитъ?

– Да, господинъ Мерезовъ остался съ носомъ.

– Удивительно это все!

Симеонъ посмотр?лъ на него мрачными глазами, опять сд?лался антипатиченъ и некрасивъ, уменьшился въ рост? и проворчалъ:

– Ничего н?тъ удивительнаго,

– Ну, н?тъ, Симеонъ, не скажи. Удивительнаго много. Въ клуб? до сихъ поръ не хотятъ в?рить, что все досталось теб?.

– Потанцовалъ я вокругъ дяденькина одра то! – угрюмо возразилъ Симеонъ.

– Да, – но Мерезовъ былъ фаворитъ, a васъ, Сарай Бермятовыхъ, покойникъ терп?ть не могъ, это вс? знали.

Симеонъ поднялъ на Вендля взглядъ – торжествующій, ясный, ястребиный взглядъ хищника, зажавшаго въ когтистыя лапы свои неотъемлемую добычу.

– Вольно же дураку Мерезову, когда богатый дядя умираетъ, рыскать гд? то тамъ въ Монтекарло или по парижскимъ бульварамъ.

Вендль невольно отвелъ глаза. Жесткій, холодный взглядъ, тяжелый, хладнокровно ненавистный голосъ нехорошо давилъ на его мягкую добродушную натуру. Презр?ніе этого грубаго поб?дителя къ простосердечному поб?жденному оскорбило его деликатность. Ему захот?лось слегка наказать злые глаза за жестокость, голосъ за спокойствіе торжествующей ненависти.

– Обставился ты недурно, – насм?шливо сказалъ онъ, – но одной вещицы y тебя въ кабинет? не хватаетъ.

– Именно? – насторожился Симеонъ.

– Хорошаго портрета Эмиліи ?едоровны Вельсъ. Я бы, на твоемъ м?ст?, ст?нной заказалъ и рядомъ съ иконами его во весь ростъ въ кіотъ поставилъ.

Вс? эти ироническія слова Симеонъ выслушалъ совершенно невозмутимо.

– Не спорю, подрад?ла она мн? вояжемъ своимъ, – равнодушно согласился онъ.

– A это правду разсказываютъ, – поддразнивалъ Вендль, – будто на вояжъ этотъ ты ей денегъ далъ, лишь бы она увезла Васю Мерезова?

Симеонъ такъ же равнодушно поправилъ:

– Не далъ, a досталъ. Это я теперь могу давать, a тогда нищій былъ. Она просила, я досталъ. A кто куда за чьимъ хвостомъ треплется, я знать не обязанъ.

– Да теперь и не все ли равно? – усм?хнулся Вендль. – Поб?дителей не судятъ.

Симеонъ стоялъ y письменнаго стола, выпрямившись съ видомъ гордымъ и мрачнымъ, какъ вызывающій борецъ, который знаетъ, что публика его не любитъ и охотно ждетъ его пораженія, но ему все равно: онъ знаетъ свои силы и пойдетъ на арену бороться, на зло вс?мъ имъ, этимъ недоброжелающимъ.

– Я челов?къ, можетъ быть, грубый, но прямой, – сказалъ онъ наконецъ. – Скрывать не хочу и не стану. Конечно, насл?дство я фуксомъ взялъ. Зав?щаніе въ мою пользу дядя написалъ со зла, подъ горячую руку, когда Мерезовъ ужъ очень взб?силъ его своимъ безпутствомъ.

Вендль смотр?лъ на него съ участіемъ.

– Ты пожелт?лъ и тебя какъ-то дергаетъ, – зам?тилъ онъ.

Симеонъ пожалъ плечами.

– Любезный мой, – тономъ даже какъ бы хвастливаго превосходства возразилъ онъ, – я продежурилъ н?сколько л?тъ, a посл?дніе слишкомъ два года почти безвыходно, при больномъ, свир?помъ старичишк? на положеніи только что не лакея. Это не сладко.

– Особенно при твоемъ характер?.

– Каждый день, каждый часъ я дрожалъ, – говорилъ Симеонъ, и голосъ его, въ самомъ д?л?, дрогнулъ на словахъ этихъ, – что дядя см?нитъ гн?въ на милость, и господинъ Мерезовъ пустить меня босикомъ по морозу.

– Я не выдержалъ бы! – улыбнулся Веядль. – Чертъ и съ насл?дствомъ!

– Два года я сид?лъ, какъ въ помойной ям?. Только и глотнулъ св?жаго воздуха, когда ?здилъ въ Казань, по старикову же приказу, продавать домъ.

– Мерезовъ тогда былъ уже за границей? – посл? н?котораго молчанія, спросилъ Вендль.

Симеонъ опять пожалъ плечами: какъ, молъ, этого не понимать?

– Разв? иначе я рискнулъ бы у?хать? И то лишь потому р?шился, что могъ приставить къ кладу своему надежнаго дракона.

– Любезнов?рную Епистимію? – засм?ялся Вендль.

– Да. У нея къ фамиліи нашей – собачья привязанность.

– A къ теб? наипаче?

Симеонъ тоже удостоилъ улыбнуться,

– Ко мн? наипаче.

– Шаливали смолоду-то, – я помню!

– Студенческихъ дней моихъ ут?шительница! – презрительно скривился Симеонъ.

Вендль вздохнулъ.

– Романтизмъ этотъ въ ихней сестр? какъ-то долго живетъ.

Симеонъ согласно двинулъ бровями.

– И въ д?вкахъ-то изъ-за меня осталась. Горда была, что съ бариномъ любилась, такъ не захот?ла уже итти въ чернь.

Примолкли, и оба долго слушали тихій, мягкій бой столовыхъ французскихъ часовъ, изображавшихъ Сатурна, тоскливо махающаго надъ Летою маятникомъ косою, каждый отд?льно думая свои отд?льныя думы.

– Ты въ ней вполн? ув?ренъ? – возвысилъ голосъ Вендль, и было въ тон? его н?что, заставившее Симеона насторожиться. Онъ подумалъ и отв?чалъ медленно, съ разстановкой:

– Вполн? в?рить я не ум?ю никому.

Примолкли. Симеонъ ждалъ, a Вендль конфузился.

– Объ этой казанской по?здк? твоей сплетни ходятъ, – нер?шительно намекнулъ онъ, наконецъ. Симеонъ пренебрежительно отмахнулся.

– Знаю. Чепуха.

Но Вендль ободрился и настаивалъ.

– Ув?ряютъ, будто старикъ въ твое отсутствіе переписалъ-таки зав?щаніе въ пользу Мерезова.

– Гд? же оно? – усм?хаясь, оскалилъ серпы свои Симеонъ.

– То-то, говорятъ, твою Епистимію надо спросить.

Посл?довало молчаніе. Сатурнъ стучалъ надъ Летою косою. И когда онъ достучалъ до боя, и часы стали звонить восемь, Симеонъ, медленно ходившій по кабинету своему, медленно погасилъ въ пепельниц? докуренную папиросу и заговорилъ глухо и важно:

– Борьба за состояніе покойнаго дяди изсушила мое т?ло, выпила мою кровь, отравила мой умъ, осквернила мою душу. Если-бы дядя, посл? вс?хъ жертвъ моихъ, угостилъ меня такимъ сатанинскимъ сюрпризомъ, я, можетъ быть, задушилъ бы его, либо Ваську Мерезова, я, можетъ быть, пустилъ бы себ? пулю въ лобъ. Но выкрасть зав?щаніе… брр… Я, милый мой, Сарай-Бермятовъ.

– Еще бы! – радостно подхватилъ Вендль.

A Симеонъ, угрюмо улыбаясь, говорилъ:

– Я сейчасъ, какъ Лорисъ-Меликовъ. Взялъ Карсъ штурмомъ, – н?тъ, не в?рятъ, говорятъ: врешь, армяшка! купилъ за милліонъ!

– Только не я. Преклоняюсь передъ фактомъ и покорно кричу: да здравствуетъ Симеонъ Поб?дитель!

Симеонъ сд?лалъ скучливую гримасу и, опять закуривъ папиросу, опустился съ нею на диванъ y окна.

– Прибавь: поб?дитель въ одиночку. Потому что съ нел?пою оравою моихъ братцевъ и сестрицъ – не чужое завоевать, a гляди въ оба, – своего бы не потерять.

– Да, твои братья… признаться… – сомнительно началъ добродушный и всеизвиняющій Вендль. Но Симеонъ холодно оборвалъ:

– Мразь!

Вендль сконфузился.

– Н-ну… ужъ ты слишкомъ.

Симеонъ все такъ же холодно утвердилъ:

– Вырожденцы, поскребыши, безнадежники, глупцы. Я очень радъ, что они не женятся. Лучше прекратить родъ, ч?мъ плодить психопатовъ.

– Викторъ – не психопатъ, – заступился Вендль.

Но Симеонъ ему и Виктора не уступилъ.

– Такъ соціалистъ, революціонеръ, анархистъ, коммунистъ или – какъ ихъ тамъ еще? Его скоро пов?сятъ.

Лицо его пожелт?ло и приняло выраженіе угрюмой сосредоточенности. Вендль наблюдалъ его и думалъ, что, если когда-нибудь Виктора въ самомъ д?лъ станутъ в?шать, и отъ Симеона завис?ть будетъ спасти, то врядъ ли онъ согласится хотя бы только ударить для того пальцемъ о палецъ. Симеонъ молча докурилъ папиросу и перешелъ черезъ комнату, чтобы аккуратно потушить ее въ той же пепельниц? на письменномъ стол?. Потомъ сталъ передъ Вендлемъ, заложилъ руки въ карманы брюкъ и, съ р?шающимъ д?ло вызовомъ, сказалъ:

– Я смотрю на себя, какъ на посл?дняго изъ Сарай-Бермятовыхъ.

– До женитьбы и собственныхъ д?тей?

Симеонъ кивнулъ головою.

– Да, теперь я женюсь и хорошо женюсь.

– Доброе д?ло. Пора.

– Скажи лучше: поздненько.

– Гд? же? Мы съ тобою однокурсники, a мн? еще н?тъ сорока.

Симеонъ горько усм?хнулся.

– Хорошъ женихъ – въ сорокъ л?тъ! Но что д?лать? Раньше я не им?лъ права. Я никогда не могъ вообразить ее – въ б?дности, безъ комфорта.

– Ахъ, – удивился Вендль – такъ и нев?ста уже есть на прим?т?? Не зналъ. Поздравляю!

– Не съ ч?мъ, – спокойно возразилъ Симеонъ. – Я еще самъ не знаю, кто она будетъ.

– Позволь, ты сказалъ…

Симеонъ объяснилъ:

– Жену свою вообразить б?дной не могу я. Понимаешь? Вообще жену, кто бы она ни была.

– Такъ женился бы на богатой, – усм?хнулся Вендль. – Съ твоей фамиліей – легко. Симеонъ, стоя y новаго шкафа, медленно качалъ головою и говорилъ съ глубокимъ уб?жденіемъ.

– Это я за подлость считаю. Богатъ долженъ быть я, a не жена. Пусть она будетъ мн? вс?мъ обязана, какъ птичка въ готовомъ гн?зд?.

Онъ любовно погладилъ красивое гладкое, точно кровью облитое, дерево шкафа ц?пкою рукою своею, съ кр?пкими, нервными, чуть изогнутыми пальцами когтями, и продолжалъ мягкимъ, пониженнымъ голосомъ:

– Когда я женюсь, Вендль, ты не узнаешь меня. Я всю душу свою вложу въ семью мою.

– Милый мой, да ты, оказывается, тоже идеалистъ въ своемъ род?? – насм?шливо удивился Вендль.

– Я семьянинъ по натур?. Настолько люблю семью, что до сихъ поръ не см?лъ приближаться къ ея святын?. А, между т?мъ, я мечтаю о женитьб? съ восемнадцати л?тъ. И въ университет?, и посл?… всегда! Объ этакой, знаешь ли, простой, красивой, дворянской женитьб?, по тихой, старомодной любви, которая теплится, какъ лампадка предъ иконой.

– Да, – усм?хнулся Вендль. – Это хорошо, что ты насл?дство получилъ. Въ наше время подобной лампадки безъ пятисотъ тысячъ не засв?тишь.

Симеонъ не слушалъ его ироническихъ a parte. Гладя и лаская любезный шкафъ свой, онъ задумчиво говорилъ, глядя въ полировку, какъ въ зеркало: