Глава VIII

Она принесет себя в жертву

Прием в честь начала процесса, который американцы закатили в ресторане «Гранд-отеля» был в самом разгаре. Напитки лились рекой. Разгоряченные гости уже принялись за танцы. Блистательная Марлен Дитрих была, разумеется, в центре внимания. Группа советских переводчиц вдруг дружно затянула «Из-за острова на стрежень…». Американцы и англичане шумно зааплодировали. Ребров, рассеянно наблюдавший за происходящим из-за мраморной колонны, вдруг заметил, что княгиня Трубецкая пробирается к выходу, и устремился следом.

 – Добрый вечер, Татьяна Владимировна, – негромко окликнул он ее в пустынном фойе.

 – A-а… это вы, молодой человек, – обернулась княгиня. – А я вот решила покинуть сие торжество. Утомилась, знаете ли… Отвыкла. И потом все французы ушли, мне неловко оставаться, ведь я все-таки здесь от лица Франции. – А что случилось?

 – Случилось, что ваш большой начальник, господин Вышинский, обидел Францию. Он сказал, что поднимает бокал за самых лучших и благородных союзников СССР – англичан и американцев… Французов то ли забыл, то ли нарочно не упомянул. Они обиделись и покинули зал. А я вот задержалась, заболталась со старыми знакомыми.

Ребров помог княгине надеть весьма скромное на вид пальто.

 – Татьяна Владимировна, я хотел спросить вас… Как Ирина Юрьевна?

 – У нее сильный жар, бедняжка вся горит. Но американцы помогли с лекарствами, так что все будет хорошо. Со временем, конечно.

 – Я мог бы отвезти вас домой… У меня машина.

 – Бог ты мой, какая роскошь! Свое авто! Ну что ж, если вы не шутите… А то в городе такая погода, что хороший хозяин и собаку на улицу не пустит.

Сумрачные улицы и переулки Нюрнберга были пустынны.

 – Татьяна Владимировна, я хотел… – нерешительно начал Ребров.

 – Ах, Денис – ведь вас, кажется, так зовут? – не стоит ничего говорить. Я все понимаю, но…

 – Но почему два человека, молодых и свободных, не могут просто любить друг друга? – упрямо воскликнул Ребров. – Не понимаю! Почему всех это раздражает? Почему все хотят помешать? Лезут им в душу?

 – Да все вы понимаете, мой дорогой, – вздохнула княгиня. – В том-то и дело, что вы оба не свободны. Вы скованы по рукам и ногам. Цепями неимоверной тяжести и крепости. Потому что за каждым из вас другой мир. И не просто другой, чужой, а – враждебный, с которым не может быть примирения.

 – Господи, да мы русские люди!

 – Русские. Да не те…

 – И что же делать?

 – Не знаю. Только Ирину мне безумно жаль, потому что поступит она, как и должно русской женщине.

 – То есть?

 – Пожертвует собой.

 – Но почему она должна жертвовать собой? Зачем?

 – Потому что она не может иначе. Доля наша такая, доля русских баб…

 – И что она сделает с собой?

 – Не знаю. Помните, как у Ивана Алексеевича Бунина в рассказе? Герой получает письмо. Это была ласковая, но твердая просьба не ждать ее больше, не пытаться искать, видеть… Бесполезно длить и увеличивать нашу муку… Это про нее, про Ирину. Она поступит именно так.

 – Как?

 – Принесет себя в жертву.

Глава IX

Это был американец

Распрощавшись с Трубецкой, Ребров, подумав, решил вернуться в «Гранд-отель»: в конце концов, задачу наблюдать за происходящим и делать выводы никто не отменял. Припарковав машину, он вдруг ясно услышал два выстрела.

От громоздкого черного автомобиля, стоящего совсем недалеко от входа в отель, в сторону развалин бежал человек с пистолетом. На мгновение остановившись, человек обернулся и тут же пропал среди обрушенных стен…

Когда Ребров подбежал к машине, он увидел, что правая дверца распахнута, а шофер, сержант Советской армии, лежит головой на руле.

 – Живой? – спросил Ребров, осторожно откидывая тело на спинку сиденья.

Сержант застонал.

 – Кто стрелял? Кто это был?

 – Американец, – еле слышно прошептал сержант. – Форма американская…

От отеля к автомобилю, рядом с которым стреляли, уже неслась американская военная полиция. Когда они подбежали, сержант был уже мертв.

– Американцы звонят, извиняются, – сказал Руденко, положив трубку телефона. Он обвел взглядом присутствующих. На утреннее совещание в кабинете Руденко, едва успевавшего отвечать на звонки, были приглашены Покровский, Зоря, Александров, Филин и Ребров, как непосредственный свидетель происшедшего.

 – Не верят они, что это мог сделать американец, – разводит руками Руденко. – Говорят, что ваш сотрудник ошибся или не расслышал… Товарищ Ребров, так ты точно расслышал, что сказал сержант?

 – Точно. Ошибиться я не мог, – Ребров встал, чтобы его ответ звучал как можно убедительнее, по-официальному.

 – Да ты сиди, – махнул рукой Руденко.

 – Но, товарищ генерал, – вмешался Филин, с которым Ребров поздно ночью обсуждал ситуацию. – Это не значит, что это был именно американский военнослужащий. На кой им это нужно?

 – То есть?

 – Это мог быть немец, раздобывший американскую форму. Кстати, убежал-то именно в сторону развалин, где раньше работали военнопленные… Это мог быть один из них.

 – Мог-то он мог, да поди теперь разбери… Главное, на кой ему это было нужно?

 – Все говорят, что это было покушение на вас, Роман Андреевич. Журналисты уже передали эту версию в газеты… – вмешался Покровский. – А покушение на вас, главного обвинителя от СССР, это уже очень серьезно. И очень многим на руку.

 – Многим – это не разговор, – отрезал Руденко. – Кому именно? Что я Москве докладывать буду? И главное – как это может отразиться на процессе? Вот что меня тревожит.

 – Ну, давайте еще раз подумаем, что же именно произошло. С самого начала, – спокойно сказал Филин. – Стрелять именно в сержанта Бубнова – кому это нужно? Какой тут смысл?… Можно допустить, что стреляли просто в члена советской делегации – неважно в кого. Просто из слепой ненависти к русским. Но тогда зачем это делать прямо у «Гранд-отеля» и именно во время приема по поводу начала процесса?.. Скорее всего, рассчитывали, что в машине находился кто-то, кроме шофера. А нападавший просто не разобрался в темноте и спешке, что в ней никого нет… Вы этой машиной часто пользуетесь, Роман Андреевич?

 – Несколько раз ездил.

 – Значит, вариант покушения именно на вас в принципе реален…

 – Да все тут ясно, – рубанул воздух ладонью Покровский. – Покушались именно на Романа Андреевича. А смысл очень простой – прервать работу трибунала или вовсе сорвать ее!

 – Могли рассчитывать поссорить делегации, – вступил в разговор Александров. – Главный советский обвинитель убит в американской зоне оккупации. Сразу возникает миллион вопросов. Что – прошляпили? Или сознательно допустили? На глазах у сотен журналистов со всего мира! Тут такой скандал развернется, что ого-го!

 – Да, – вздыхает Руденко, – небо покажется с овчинку.

 – Шум уже поднялся, а мы молчим, – подал голос Зоря. – Может, надо сделать какое-то заявление? Выразить протест?

 – А что это даст? – не согласился Филин. – Американцы и так землю роют – вон Реброва чуть не загребли, мы его еле отбили… Наш протест в данной ситуации будет выглядеть только как нагнетание обстановки. А нам нагнетание вокруг процесса ни к чему.

 – Согласен с тобой, Сергей Иванович, – подвел итог Руденко. – Думаю, спешить не надо. Для нас главное – процесс. Он должен идти нормально, столько сил в него вложено, такое значение весь мир ему придает… Пусть американцы занимаются расследованием, посмотрим, что они выяснят, кого поймают…

 – Думаю, никого, – откинулся на спинку кресла Филин. – Им это не выгодно. Если убийца немец – налицо разгильдяйство с их стороны. Если американец – еще хуже.

 – Ну, пусть тогда чувствуют себя перед нами виноватыми, – усмехнулся Руденко. – Это не помешает. В случае чего – напомним, что за ними должок имеется.

– Идиоты! Сто раз идиоты! Тысячу раз идиоты! Миллион!.. Убили русского шофера… Зачем? Чего они этим хотели добиться?

Барон был в гневе. Его буквально трясло.

 – Только разозлили американцев! Русские теперь могут потребовать более жесткого отношения к немцам! Твой друг, которого ты так расхваливал, имеет отношение к этому маразму?

Олаф покачал головой. Он сидел в кресле, а обычно спокойный барон как тигр метался по своему кабинету.

 – Это, конечно, глупо, господин барон, но…

 – Что? Какое тут может быть «но»?

 – Многие немцы просто в отчаянии. Когда я вижу их на улицах с какими-то узлами в руках, что-то везущих на телегах и велосипедах, они представляются мне призраками, которым уже нет места на земле Германии… Призраками с пустыми глазами. Люди просто сходят с ума от унижения, которому, кажется, уже никогда не будет конца!

 – И поэтому надо убивать русского шофера в звании сержанта?

 – Думаю, целью все-таки был русский генерал. Если бы это удалось, то…

 – Если бы! – сардонически засмеялся барон. – Если бы Германия выиграла войну, сейчас бы она диктовала условия! Кстати, не представляю себе, что случилось бы, если бы убили главного русского обвинителя? Что изменилось бы?.. Русские назначили бы нового обвинителя и удесятерили свою жесткость. И им бы никто не возражал. Но убили простого шофера! Непростительная глупость! Я убеждал американцев, что мы контролируем все немецкие силы здесь, что никаких сюрпризов и эксцессов не будет… А теперь я выгляжу перед ними как хвастливый петух, который ничего не может сделать. А значит, ничего не может требовать!

 – Можно сказать им, что это был свихнувшийся фанатик. Одиночка! Такие есть.

Барон укоризненно посмотрел на Олафа.

 – Именно так я и сказал им. Потому что больше сказать просто нечего. Но этого слишком мало, катастрофически мало!.. Мы должны доказывать, что без нас американцам не справиться! После того, что случилось, нам теперь нужно продемонстрировать им свою значимость и незаменимость. Кое-что я уже предпринял.

Олаф вопросительно взглянул на барона.

 – Американцы прислали в Германию специальную группу экспертов, которые должны отыскать все, что относится к экспериментам медиков СС и гестапо с применением мескалина.

 – Мескалина?

 – Да. Это препарат, который получали из эссенции какого-то редкого кактуса. Медики СС искали средство подавить волю человека, парализовать психику, изменить его поведение в нужном направлении.

 – Я слышал, что эти опыты проводились над заключенными в лагерях, в первую очередь русскими пленными. Об этом, кстати, говорят на процессе русские обвинители. Это одно из самых тяжелых обвинений.

 – Знаю. Но при этом в Америке создано «Подразделение 19», которое должно, используя полученные СС результаты, создать препараты для особо засекреченной американской агентуры. Речь идет об оружии специального назначения – химических, биологических и психологических средствах воздействия… Пришлось выдать американцам часть документов, которые находились у меня на хранении.

Олаф не смог скрыть изумления.

 – Да-да, они хранились у меня, и я не собирался их никому отдавать. Но… После этого дурацкого покушения мне пришлось кое-чем пожертвовать, чтобы набить цену перед американцами. Но этого мало. Надо дать им что-то еще…

 – Если бы мы знали, где спрятано «альпийское золото»… Можно было бы откупиться им. Ну не всем конечно… Только маленькой его частью.

 – Нет, с золотом мы спешить не будем, – задумчиво сказал барон. – Золото мы прибережем. Ты рассказывал мне про группу этого твоего друга Гюнтера Тилковски… Ну, про их план захвата членов трибунала и освобождение подсудимых…

 – Не думаю, что у них что-то получится.

 – У них не получится ничего, – решительно отрезал барон. – Ровным счетом ничего. Потому что они будут арестованы американцами.

 – Американцы вышли на них?

 – Пока еще, слава богу, нет. Но скоро выйдут.

Барон загадочно улыбнулся. Олаф, глядя на его улыбку, заметно побледнел.

 – Но, господин барон…

 – Да, мой мальчик, да! Американцы выйдут на них, потому что мы с тобой сдадим их американцам, – барон говорил жестко, не выбирая выражений. – Мы сдадим их вместо золота. Золото нам еще понадобится самим, если мы его отыщем. Оно понадобится будущей Германии. А эти сумасшедшие с их идиотскими планами никому не нужны.

Барон брезгливо махнул рукой.

 – Они только мешают. Пора пришла избавиться от них. Но не просто избавиться, а с выгодой для себя. Пусть послужат великому делу возрождения Германии. В конце концов, они немцы.

Олаф встал, голос его дрогнул.

 – Вы предлагаете мне предать друга… Я не могу, господин барон. Вместе с Гюнтером мы рисковали жизнью, мы дружим с детства!

 – Я понимаю твои чувства, мой мальчик.

Барон подошел к Олафу вплотную и положил руку ему на плечо. Сильно, так, чтобы Олаф почувствовал, сжал пальцы.

 – Но я предлагаю тебе не предать его, а спасти! Понимаешь – спасти. Если они предпримут что-нибудь, их просто перебьют, как щенков. А если американцы арестуют их раньше, еще до того, как они что-то предпримут, до того, как они наделают кровавых глупостей, они останутся в живых. Мало того, через какое-то время выйдут на свободу. Достаточно быстро. Потому что их вина в таком случае будет детской шалостью на фоне других. Пойми это, Олаф! Я не хочу, чтобы ты всю оставшуюся жизнь чувствовал себя предателем. Ты просто спасешь их от смерти. Причем смерти глупой и ненужной Германии. И заодно поможешь нашему делу. Найди мне этого Гюнтера и его группу. Найди. Это приказ.

Глава X

Истинные германцы

Советский обвинитель Лев Смирнов показал судьям и залу большую книгу в кожаном переплете, напоминавшую своими объемами средневековые инкунабулы.

 – Перед вами отчет генерал-майора Штрумпфа своему начальству об успешной ликвидации варшавского гетто. Тут только имена умерщвленных. Ваша честь, – обратился он к председателю суда, – прошу вас приобщить эту книгу к вещественным доказательствам. А теперь я хочу привести цитаты из дневника генерал-губернатор Польши Ганса Франка, находящегося на скамье подсудимых. Вот что он пишет… «То, что мы приговорили миллионы евреев умирать с голоду, должно рассматриваться лишь мимоходом… С Польшей нам надо вести себя как с колонией. Все поляки станут просто рабами Великого германского рейха…»

Франк, сидящий на скамье подсудимых сгорбился и напрягся.

 – Именно Франк отдал приказ «со всей жестокостью и безжалостностью ликвидировать варшавское гетто», – продолжил Смирнов. – Описывая начальству выполнение этого приказа, генерал Штрумпф пишет: «Я решил уничтожить всю территорию, где скрывались евреи, путем огня, поджигая каждое здание и не выпуская из него жителей». Эсэсовцы и приданная им в помощь военная полиция и саперы заколачивали выходные двери, забивали нижние окна и поджигали здание. Тех, кто пытался выбраться из огня, убивали. В отчете говорится: «Солдаты неуклонно выполняли свой долг и пристреливали их, прекращая агонию и избавляя их от ненужных мук». Тех, кому удавалось все-таки уползти и скрыться в руинах, разыскивали с собаками… Тех, кто искал спасения в канализации, выкуривали газовыми шашками…

«В один только день, – свидетельствует Штрумпф, – мы вскрыли 183 канализационных люка и бросили туда шашки. Евреи, думая, что это смертельный газ, пытались спасаться наружу. Большое количество евреев, которое, к сожалению, точно не поддается учету, было истреблено также путем взрыва канализационной системы. Саперы показали себя при этом мужественными людьми и мастерами своего дела»…

Прошу обратить внимание суда на следующее признание… «Чем больше усиливалось сопротивление, тем более жестокими и беспощадными становились люди СС, полиции и вооруженных сил… Они выполняли свой долг в духе тесного сотрудничества и показывали при этом образцы высокого солдатского духа… Работали без устали с утра до поздней ночи. Солдаты и офицеры, полиция, в особенности те из них, кто побывал на фронте, также доблестно и прекрасно проявили при этом свой германский дух». Вот он – идеал гражданина нацистского государства. Вот образец того, как все те, кто сидит сегодня на скамье подсудимых, воспитывали «истинных германцев»…

Смирнов отложил книгу в сторону, прокашлялся и продолжил:

 – Представляя суду доказательства по разделу «Преступления против мирного населения», хочу предъявить следующий предмет…

Он повернулся к столу, стоявшему рядом с трибуной. Стол был накрыт белой простыней. Обвинитель откинул простыню, и в зале наступила мертвая тишина.

На столе, под стеклянным колпаком, на изящной мраморной подставке стояла человеческая голова с темными, длинными, аккуратно зачесанными назад волосами. Но размером она была всего лишь с большой кулак…

 – Такого рода чудовищные «сувениры» изготовляли нацистские изуверы в концентрационных лагерях, по специально разработанным там после чудовищных экспериментов технологиям. Начальник лагеря дарил «изделия» в качестве сувениров своим высокопоставленным посетителям.

На гостевом балконе истошно вскрикнула женщина. У молодого американского солдата в очках, стоявшего за подсудимыми, закатились глаза и подкосились ноги. Сослуживцы быстро вывели его из зала.

Все подсудимые сидели как каменные. Вдруг кто-то из них истерически то ли закашлял, то ли захохотал.

Глава XI

Я жил в другом мире

Ливший с утра мелкий бесконечный дождь, походивший на туман, прекратился, и выглянувшее солнце залило пустынный пригород Нюрнберга ослепительным светом.

Ребров остановил машину у скромного особнячка, казавшегося под солнцем декорацией на театральной сцене.

 – Вот и приехали, – повернулся он к Ирине, сидевшей рядом. – Кажется, здесь.

Они выбрались из машины и какое-то время просто стояли, пораженные тишиной, покоем и отсутствием страшных черных развалин, к которым так привыкли глаза в центре Нюрнберга.

 – Как тихо и красиво, – вздохнула Ирина. – Как будто нет никакого трибунала, никаких нацистов, лагерей… Ничего.

Ребров подошел к калитке, позвонил. Через несколько томительных минут из дома вышел высокий худой мужчина в просторной вязаной кофте с длинными седыми волосами. Когда он, тяжело передвигая ноги, подошел к калитке, стало видно, что он уже совсем старик. Но горбоносое лицо с изрезанными морщинами щеками было значительно и по-своему красиво, словно на рисунке Дюрера.

 – Чем обязан? – церемонно спросил он. В глазах его было знакомое беспокойство, с каким большинство немцев смотрело на своих победителей.

 – Господин Гланц? – подчеркнуто вежливо осведомился Ребров.

 – Совершенно точно.

 – Мы – журналисты, аккредитованные на процессе.

 – Американцы? – спросил Гланц, внимательно оглядев Реброва и задержав взгляд на Ирине.

 – Нет. Мы из Франции.

 – Вот как. Из Франции… А чем я могу быть вам интересен, господа?

 – Господин Гланц, многие люди считают Адольфа Гитлера вашим учеником и последователем…

Гланц покачал головой. Было непонятно, соглашается он или протестует.

 – Нам бы хотелось узнать ваше мнение о том, что произошло с немцами и Германией?

 – Давно уже никого не интересовало мое мнение о немцах и Германии, – словно разговаривая сам с собой, пробормотал Гланц. – А зачем это вам?

 – Нам кажется, сейчас очень важно разобраться во всем, что произошло с Германией и немцами. И возможно ли повторение?

 – Ну, если вам угодно… Хотя, как вы понимаете, этот разговор не доставит мне удовольствия. Но вы – победители сегодня…

Старик открыл калитку и пригласил Реброва и Ирину в дом.

Он провел их в типичный кабинет книжного человека – массивный письменный стол у окна, прикрытого тяжелыми шторами, стены плотно увешаны старинными картинами и оружием. Гланц сел в кресло с высокой прямой спинкой, Ирина и Денис устроились на громоздком и неудобном диване.

 – Простите, мне нечем вас угостить, – развел руками старик. – Итак, с чего начнем?

 – Видимо, с вашего знакомства с Адольфом Гитлером, – предложил Ребров, раскрыв блокнот.

 – Ну, конечно… Но он не был тогда тем Гитлером, которого сегодня знает весь мир. Он был совсем молод, придавлен бедностью, даже нищетой, но его очень интересовала история, вернее, мир древних германцев, их верований, законов…

 – Простите, а почему он пришел именно к вам? – спросила Ирина.

Гланц посмотрел на нее с укоризненной улыбкой.

 – Потому что это был мой мир. Я был один из тех, кто его увидел в своих мечтах. Увидел, а потом рассказал о нем другим немцам.

 – А с чего началось ваше увлечение древними германцами? – решил уточнить Ребров.

 – С неприятия того пошлого и грязного мира, который окружал меня. Еще в детские годы я страстно интересовался средневековым прошлым Европы и религиозными рыцарскими орденами. Это был прекрасный мир сказочных героев, совершенных и неотразимых в своем величии. Я с головой ушел в их историю, легенды, предания… Увлечение было настолько сильным, что я даже решил принять послушание в аббатстве недалеко от Вены, хотя семья была категорически против. Я стал братом Георгом.