В королевстве франков

Это было очень сложное общество, где в очень сложных и опасных условиях, в постоянной тревоге жили люди.

До франкского завоевания история тесных отношений галлов (потом галло-римлян) и германцев насчитывала несколько столетий, вновь останавливаться на этом не стоит. Но все же вспомним, что и после нашествия германцы становились собственниками не всех галльских земель, а части (правда, большей), а знатные германцы были «гостями-сотрапезниками» галло-римских владетелей не только номинально – им было о чем поговорить за трапезой. При королевских дворах оказывалось немало местной знати – это мы еще увидим. Но все же теперь на одной земле, бок о бок оказались народы с весьма несхожими жизненными установками, причем одни чувствовали себя завоевателями, другие завоеванными.

Церковь Сен-Жан в Пуатье. VII в.

Еще один немаловажный фактор, несколько усугубляющий ситуацию. Если другие германские народы – такие, как готы, бургунды, вандалы, позднее лангобарды, осуществляя завоевание, совсем отдалялись от своей германской прародины, всем скопом переселяясь на новые места, то франки сохранили свои исконные земли на Рейне и оттуда получали, надо думать, неслабую подпитку «германского духа».

У франков были основания много о себе думать, чувствовать свое превосходство над местным галло-римским населением не только по факту завоевания. Много значило и то, что у них было самосознание более свободных людей, живы были реликты общинной демократии.

Мы видели, как франки поднимали на щит нового короля, пусть это и было уже проформой. По обычаю, молодой повелитель сначала должен был объехать все королевство, и только после этого обретал полноту своих верховных прав.

Сталкивались мы и с ситуацией, когда король не хотел идти в поход, а воины хотели – в случае с Теодорихом. Там договорились полюбовно, а бывало, что события развивались поострее: у одного короля уже подрубили его походный шатер, а могли рубануть и самого, если бы не заслонили своими телами придворные.

Были жаркие протесты, когда славный король Теодоберт, сын Теодориха, тянул с женитьбой на принцессе знатного королевского рода, хотя и был с ней давно обручен: он предпочитал тесное сожительство с дамой попроще.

Кстати уж, об этой даме. Звали ее Деотерией. У нее была подрастающая дочь, и молодящаяся мать очень боялась, что король положит глаз и на нее. Однажды, когда девушка собралась куда-то и уже залезла в крытую повозку, мать приказала впрячь не лошадей, а диких быков, и дочка безвозвратно свалилась с моста в реку. А ведь эта Деотерия была не варварка какая-нибудь, а из хорошей галло-римской семьи, романски образованная. Теодоберт после этого случая и смотреть на нее больше не захотел, а поспешил выполнить требование своих воинов – женился на нареченной королевской дочери. Та, увы, вскоре умерла.

В первые десятилетия существования Франкского королевства, когда объявлялся призыв на войну – в поход шли почти одни только франки (из галло-римлян только те, кто состоял на постоянной королевской службе). Вели они себя при этом зачастую попросту безобразно: по земле своего королевства шли, как по вражеской территории, грабя, насилуя и убивая, не щадя даже святых обителей. В повседневном общении они, очевидно, успели уже более-менее притереться с соседями галло-римлянами, но когда собирались все вместе, одни только франки, при оружии и в предбоевом задоре – тогда только успевай святых выносить. В них просыпался синдром завоевателей этой страны.

Была разрушена прежняя римская централизованная система управления. Не стало оплачиваемых из казны чиновников, короли не имели никаких эффективных средств контроля за действиями местных правителей.

Короли назначали наместников с широкими полномочиями: герцогов на территории побольше, графов – как правило, в отдельные города с прилегающими областями. Они были и судебной, и исполнительной, и военной властью – по королевскому призыву должны были собрать рать и повести ее в бой.

Эти господа чувствовали себя как почти никем не ограниченные владыки, тем более, что и в личной собственности у них находились огромные поместья с трудящимся галло-римским населением. Им случалось и присваивать, и грабить, и даже убивать – причем не только на своей подмандатной территории, но и на соседской, куда они могли двинуть свое войско.

Главное ограничение их своеволию было в том, что свои вооруженные отряды из многочисленных прислужников и людей зависимых были у всех знатных людей, да и практически все простолюдины были вооружены.

Города могли не впустить к себе неугодного им вновь назначенного герцога или графа, могли изгнать, а то и убить не пришедшегося по душе старого. Ведь существовало какое-то местное самоуправление, выбирались свои судьи (позднее они стали лишь помощниками графов). Правда, часто местная инициатива выражалась в том, что под влиянием знати жители округа сколачивались в организованные банды и шли грабить соседей.

Враждовали влиятельные роды, их междоусобицу могли спровоцировать даже сцепившиеся в схватке вооруженные слуги. На всех уровнях общества находились те, кто предпочитали сами вершить суд и расправу. Или брать без спросу то, что понравится – при помощи меча. Это если удастся взять – а то, опять же, можно было нарваться на встречный удар.

Общество имело и писаные законы. К началу VI в. у франков сложилась «Салическая правда», кодифицированная при Хлодвиге – широко известный памятник «варварской» правовой мысли. По ней судились не только взаимоотношения германцев, но и их отношения с галло-римлянами. Последние разбирались между собой по нормам Римского права.

«Салической правдой» определялся широкий спектр общественных отношений в очень подробной их детализации. Так, если убили чью-то собаку – надо было разобраться, какая она была, обученная пастушья или обыкновенная. За всякий ущерб, увечье, даже убийство могла быть назначена компенсация в пользу потерпевшего (или родственников убитого) – вира. В случае увечья свою цену имели и глаз, и ухо, и все прочее. За большой палец была положена вира в 50 солидов, за указательный («тот, которым стреляют») – 30, за средний – 15.

Родственники убитого могли отказаться от виры с убийцы – «Салическая правда» определяла, что они имеют право на кровную месть. Неверная жена могла быть присуждена к сожжению.

«Салическая правда» допускала и «Божий суд»: назначался судебный поединок между тяжущимися сторонами – «Бог дарует победу правому». Или же человек, чтобы доказать свою невиновность, должен был пройти некоторое расстояние, держа в руках котелок с кипящей водой: если волдыри сходили в короткий срок, это служило ему оправданием. В некоторых случаях требовалось произнести без ошибок трудную присягу («скороговорку»).

Интересен порядок закрепления имущественных прав. Покупатель имения или виноградника приглашал на место совершения сделки 12 взрослых мужчин и 12 мальчиков. Мальчикам он давал пощечины и драл их за уши: чтобы они лучше запомнили происшедшее и могли свидетельствовать о сделке, когда подрастут.

«Салическая правда» особенно интересна тем, что отражает национальное и сословное неравенство, сложившееся в государстве.

Проще всего было с рабами: приведенные франками из Германии невольники встали в равное положение с рабами галло-римскими. Закон был к ним суров: любому рабу, поднявшему руку на господина, могли отрубить руки и ноги, после чего его вешали. Но, судя по сочинениям историков того времени, люди, стоящие на низших ступенях общества, рабы и младшие слуги (авторы четкой границы между ними не проводят) как бы выпадали из правового поля – по отношению к ним был возможен почти любой произвол.

Крестьяне ссыпают зерно

Если рабы были уравнены в своем бесправии, то уже статус франка-землепашца в денежном выражении был вдвое выше, чем у галло-римского крестьянина – при прочих равных условиях за нанесенный ему ущерб уплачивалась вдвое большая вира. Вот примеры, показывающие и сословное, и национальное неравенство. За убийство свободного франка полагалась вира в 200 солидов серебром, галло-римлянина – 100. За франка-дружинника – 600, за галло-римлянина из свиты короля – 300, и так далее. Свою цену имели и купцы, и горожане, и все другие зафиксированные «правдой» слои общества.

Важный момент: по какому бы закону ни вершился суд, по «Салической правде» или в соответствии с Римским правом, после вынесения судебного решения дальнейшее выяснение сторонами отношений, тем более кровная месть, были недопустимы. Похоже, это правило более-менее соблюдалось – иначе просто жить было бы невозможно.

Время шло, в конце VI в. в большие походы призывались уже все свободные люди. Совместное франко-галльское ополчение вело себя так же по-скотски, как мононациональное. Но если люди вместе, плечом к плечу идут в бой – это важнейший фактор «дружбы народов».

Налоги тоже стали платить все, а не одни галло-римляне. Когда появился этот закон, возмущенные франки ворвались в дом его автора, герцога Парфения, вытащили новатора из большого ларя, куда тот спрятался, и убили – но это уже ничего изменить не могло.

С галло-римлянами происходили и психологические метаморфозы. Они избавились от прежнего постоянного административного пресса римских чиновников, но в то же время оказались в условиях почти тотального произвола, которого при римской власти не было. Ну что ж, в этих людях текла горячая галльская кровь, и она, когда надо, настойчиво напоминала о себе. Да и пример внутренне более раскованных соседей-франков был заразителен, и галло-римляне все чаще могли постоять за себя, а то и учинить насилие не слабее тех.

У них ведь и язык складывался общий, «варварская латынь» – предтеча французского. И слово «Франция», как обозначение их общего места жительства, уже появилось – как сокращенное от «Regnum Francorum», «королевство франков». Правда, поначалу так обозначались не галльские земли, а лишь область наиболее древних поселений франков в бассейне Мааса и Шельды. Но довольно скоро под «Францией» стали подразумевать всю территорию между Рейном и Луарой, включая и южную Бургундию.

Важнейшим местом, где сглаживались грани между франками и галло-римлянами, был королевский двор. Короли не могли не признавать за римской знатью давнего опыта управления, ее знание традиций коренного населения. Эти достоинства были присущи не только господам: управляющие виллами, зачастую рабы по положению, могли обладать еще большим опытом. И король без особых колебаний назначал графами и их: многие такие вельможи стали основателями известных французских аристократических родов. А что – генеалогия древнейшая, с Хлодвиговых времен…

Галло-римляне использовались как доместики – исполнители отдельных важнейших поручений, как послы, как викарии – управляющие королевскими имуществами в провинциях и исполнители судейских функций.

Королей прельщали и терминология, и реалии ушедшей Римской империи. Знатные люди, независимо от национальной принадлежности, получали звание патриция как некий чин и им доверялось исполнение функций наподобие графских. В знак отличия присваивалось трибунское или сенаторское звание, потомки римских сенаторов тоже были в почете. Полномочия герцогов, традиционных военных вождей германцев, наполнились новым содержанием по образцу позднеримских дуков – командующих военными округами, наделенных вдобавок большой гражданской административной властью. Так же и графы стали подобиями римских комитов (титулы герцогов и графов звучат во французском языке в соответствии с этими римскими аналогами).

Многие знатные франки старались дать детям хорошее образование по римскому образцу, в том числе и девочкам. Конечно, античная культура изрядно выродилась на закате империи, но все же были еще учителя «свободных наук»: поэтики, риторики, истории, философии, грамматики. Был интерес к античным писателям, большой популярностью пользовался Вергилий. Интересовались и богословскими проблемами – особенно в свете постоянно ведущейся тогда полемики с ересями.

Наиболее просвещенные короли строили новые цирки, устраивали конные состязания по римскому образцу, чтобы доставить удовольствие своим подданным. Строили и храмы – при этом, как дети малые, ради удовлетворения своего созидательного зуда безжалостно выламывали колонны и прочие необходимые стройматериалы из прекрасных римских базилик.

За трапезой, по античной традиции, возлежали на ложах. Лучшие вина со всего Средиземноморья старыми маршрутами доставлялись в марсельский порт. Как и папирус из Египта – во Франкском королевстве его потребляли очень много, пергамент не скоро пришел ему на смену. Германцы переняли римский праздник «стрижки первой бороды» – вступление юноши в совершеннолетие, который дополнил традиционное торжественное вручение оружия.

Внешняя торговля пока еще была довольно развита, хотя и не на прежнем уровне. Не на прежнем уровне, но относительно благополучно существовали города, торгуя и производя. Мудрый король Теодоберт, когда жители одного города пришли к нему жаловаться на кромешное обнищание, не стал заниматься простой благотворительностью. Он дал им денег на развитие торговли – и поднялись, зажили.

Но в целом тенденции были тревожные, хозяйство медленно вырождалось. Особенно сельское. В крупных поместьях уже не могли поддерживать прежний уровень агрокультуры. Крестьянам приходилось всех труднее. Бедствия наваливались непрерывно: войны, усобицы, произвол, неурожаи, а помощи ждать было не от кого. В голодные годы многие запродавали себя в полную неволю, чтобы получать хоть какое-то пропитание от господина. Но и в обычные годы крестьяне, чтобы обрести поддержку и защиту, все чаще прибегали к практике, распространенной сначала в галльские, потом позднеримские времена. Они передавали свою землю в собственность могущественному человеку, оставаясь работать на ней – тем самым они ставили себя под его покровительство.

Много способствовало росту авторитета галло-римлян то, что из них состояло большинство служителей церкви. Епископы, архиепископы – те почти все происходили из родовитой галло-римской знати, франков среди них было очень мало.

Но нравы, царящие среди божьих людей, оставляли желать лучшего. Споры из-за епископских кафедр могли перерасти в кровавые побоища со смертоубийствами. Большая сложность была в том, что отсутствовала строго определенная традиция поставления епископов. Вроде бы решающее слово было за королем – Реймсский синод еще в 511 году наделил Хлодвига этим правом (инвеститурой), но существовало и церковное правило: епископа поставляют другие епископы. Значим был и голос паствы: горожане тоже стремились настоять на своей кандидатуре и, случалось, добивались своего. Имели свое мнение и папа римский, и византийский император.

Епископ и священник

Все было как-то неопределенно. А потому среди священнослужителей, наряду с истинными подвижниками веры, встречались и стяжатели – те, кто добился своего назначения за взятки, а добившись – готов был на что угодно ради приумножения достояния своего. Епископские слуги представляли собой хорошо вооруженную стражу, и иногда дело доходило до откровенного разбоя. Например, одному иерарху не понравилось, что соседняя кафедра досталась его недругу. И когда тот праздновал назначение, нагрянул со своей оравой: все перебили, все разграбили, поубивали кое-кого из слуг и даже из клириков.

Велика важность – в худшем случае заплатил штраф королю, и все тут. Короли в таких случаях были крайне нерешительны, ведь они сами часто способствовали выдвижению в епископы своих людей за хорошее подношение. Назначение пьяниц, чревоугодников, прелюбодеев было явлением рядовым. Иногда епископами поставляли даже женатых мирян, и те так и архипастырствовали в семейном статусе. Были епископы – любители военных походов, куда они отправлялись во всеоружии, как заправские вояки и собственноручно убивали неприятелей – что совсем уж недопустимо по церковным понятиям. Разве что предпочитали орудовать палицей: меньше было вероятности «пролить кровь».

По большому счету – было ли то общество христианским? Встречный вопрос, и тоже по большому счету: а было ли за всю историю человечества общество, которое с чистой совестью можно назвать христианским? Можно говорить только о каких-то степенях приближения к идеалу или отдаления от него, а со вчерашних воинственных язычников – какой спрос? Люди, воспитанные в суеверном страхе перед древними богами и духами природы, – могли ли они все это смыть с себя в одночасье, вместе с водой крещения? Нет, конечно – они оставались при своем прежнем страхе, и детям, и внукам его передавали.

Многие чистосердечно приняли Христа – но скорее как верховного бога над другими богами, которые тоже не утратили силу и которым тоже надо поклоняться, пусть не всегда открыто. Баварцы почитали бога грозы и ветра Вотана под именем святого Бартоломея (Варфоломея). А что говорить про всякую низовую нежить, всяких там фей, эльфов и прочих аналогов наших кикимор? Про ведьмовщину, магию, колдовство? Это вообще неизбывно, с этим в тысячу лет не справишься. В это и священники верили. И сегодня еще во французской Бретани бытует множество поверий дремучих кельтских времен, и бытуют они не только как сказочки для детей. А тогда представления полуязыческой паствы проникали даже в католическую догматику: так, принято было, например, учение о Чистилище, о том, что вечные адские муки грешнику могут быть заменены на временные – по молитвам церкви.

Грозных знамений в те тяжкие времена было хоть отбавляй. То небо озарится северным сиянием (не все современные французы представляют, что это такое), то зардеют сразу четыре солнца, то виноградники повторно заплодоносят в декабре месяце, или две огромные тучи саранчи сойдутся в беспощадной битве – и все падут на землю мертвыми. А кто не испытал жуткого трепета, когда «в город Бордо забежали волки и, нисколько не боясь людей, пожрали тамошних собак»?

Зрелость Меровингов

Наконец, на 51-м году правления пришел срок преставиться королю Хлотарю (561 г.), пережившему всех, кого хотел: братьев, их сыновей и даже внуков.

Незадолго до смерти он горько каялся в базилике Святого Мартина во всех своих черных делах, совершенных, по его словам, в безрассудстве. Затем вернулся домой, где вскоре, отправившись на охоту, подхватил лихорадку. Для старческого тела болезнь оказалась непосильной. Умирая, он часто повторял: «Ох, что же это за Царь Небесный, если он губит таких великих владык?».

После него Франкское королевство поделили по жребию его сыновья: Хариберт, Гунтрамн, Хильперик и Сигиберт.

Хариберту досталась Нейстрия (западная часть) и большая часть Аквитании – столицей его был Париж. Гунтрамну – прежнее Бургундское королевство и Орлеан. Хильперик получил часть старинных франкских земель и область Тулузы в Аквитании. Сигиберт стал владеть Австразией и восточной Аквитанией. Австразия – земля преимущественно с германским населением, но столичными резиденциями Сигиберта были романские Реймс и Мец. Как видим, королевские владения лежали вразброс.

Из всех братьев вероломством и нахрапистостью больше всех в отца был Хильперик.

Хариберт вскоре умер, и братья поделили его королевство.

Сигиберт, рассудив, что его братья только унижают себя, женясь на недостойных их сана женщинах (даже на служанках), посватался за Брунгильду – дочь короля испанских вестготов Атанагильда. Отец не отказал, и Сигиберт был рад, встретив свою невесту. Она была арианкой, но сразу перешла в католичество и до конца дней осталась верна истинной вере. Женщина это была неординарная, обаятельная, образованная – ей посвящали свои стихи последние латинские поэты, не переведшиеся к тому времени.

Его брат Хильперик был женат на Фредегонде, в прошлом служанке. До нее у него уже была жена – Авдовера, здравствующая и о ту пору, а от нее три сына – Теодоберт, Меровей и Хлодвиг (тогда было принято решение, подтвержденное церковью: все королевские дети считаются законными, независимо от того, кто их мать – лишь бы их признал отец).

Но Хильперик позавидовал братнему счастью и тоже отправил послов к испанскому королю – свататься к другой его дочери, сестре Брунгильды – Галсвинте, обещая отказаться ради нее от других жен. Атанагильд поверил обещанию и отправил во Франкское королевство еще одну принцессу с богатыми дарами.

Сыграли свадьбу. Хильперик, по свидетельству Григория Турского, полюбил жену – возможно, благодаря привезенному ею богатству. Но, видно, у него не перегорело и к Фредегонде, и между королем и королевой начались раздоры. Наконец, Галсвинта заявила, что она не пользуется здесь никаким почетом, и попросила отпустить ее на родину. Сокровища же обещала оставить мужу.

Тогда Хильперик изобразил великую любовь, словами и ласками уговорил ее остаться. А сам приказал слуге задушить королеву при первом удобном случае. Однажды ее нашли в постели мертвой. Многие были уверены, что в этой истории не обошлось без Фредегонды.

На могиле несчастной Галсвинты произошло чудо. Висящая над надгробием тяжелая, всегда горящая лампада сорвалась и, как в масло, глубоко вонзилась в камень – при этом не погаснув.

Король Хильперик через несколько дней опять женился на Фредегонде, и они жили долго и вряд ли счастливо.

В Испании на престол взошел король Леовигильд. Памятуя о том, что многих его предшественников, как только они чем-то не угождали знати, убивали – истребил всех влиятельных готов. Не оставив из них, говоря словами писания, «никого, мочащегося к стене».

Этим в Испании была искоренена «ужасная привычка убивать королей».

На европейскую арену вышла новая мощная и агрессивная сила – германские племена лангобардов. Долго обитавшие на берегах Дуная, они неожиданно перевалили через альпийские проходы и двинулись в Италию, которая незадолго до этого была присоединена к Византии императором Юстинианом. Шли бесконечные угрюмые толпы, с огромными стадами свиней, со своими рабами. Это был не набег, а всенародное переселение.

В бою лангобарды были свирепы и безжалостны. Страх внушал один их вид: длинные патлы, переплетенные с бородами, зеленая татуировка на лицах. Люди дикие и грубые, завоевывая земли, они не были расположены ни к какому конструктивному сотрудничеству: покоренное сельское население поголовно обращалось в рабов.

Всю Италию они не захватили, да к этому, наверное, и не стремились. Ограничились долиной реки По на севере, в центре – областью Тосканы и некоторыми горными районами, удобными для скотоводства. В память о них северная Италия и посейчас называется Ломбардией (парадокс истории – места обитания этих дикарей стали впоследствии самыми высокоразвитыми областями Италии. Ломбардия с Миланом – ее индустриальным центром, Тоскана с Флоренцией – центром духовным и культурным).

Не успел король лангобардов Альбоин обустроиться на новом месте, как при его дворе тоже разыгрались шекспировские страсти. У него умерла жена (дочь франкского короля Хлотаря, на которой Альбоин женился еще на Дунае), и он взял другую – Розамунду, отца которой незадолго до этого убил. Понятно, что молодая от всей души ненавидела своего мужа. Мало того, она влюбилась в его оруженосца Гельмигиса, и любовь эта была взаимной.

Влюбленные действовали решительно. Они подослали к королю убийцу, Перидея – человека необыкновенной силы, который сделал все, как надо. Сами же, прихватив королевские сокровища, бежали в Равенну (подвластную византийцам). Но там произошел неожиданный сюжетный поворот. Префект города Лонгин уговорил молодую женщину умертвить своего любовника и выйти замуж за него. Та согласилась. Но когда Гельмигис отхлебнул из чаши, поднесенной любимой, отравленного вина, он почуял недоброе и заставил ее выпить оставшееся. Вскоре оба были мертвы.

Лангобарды же на общем собрании поставили над собой королем Клефа, знатнейшего из них. Он истребил многих видных римлян, других изгнал, но через полтора года его зарезал собственный слуга. Пришлось выбирать нового.

В последующие годы император Юстиниан часто обращался к франкским королям за помощью против пришельцев – ему очень хотелось выдворить их из Италии, и он не скупился на наградные своим союзникам. Но лангобарды оказались очень крепким орешком. Они сами не раз нападали на южную Галлию и в битвах с ними пролилось немало крови.

Во Франкском королевстве началась новая волна усобиц и злодеяний, зачинщиками и активнейшими участниками которых нередко были Хильперик и Фредегонда.

Фредегонда не раз подсылала убийц к жене короля Сигиберта Брунгильде. Она не испытывала к гордой испанке ничего, кроме ненависти, ибо знала, что та считает ее презренной служанкой, к тому же виновницей гибели своей сестры Галсвинты.

Однажды она отправила на черное дело клирика из своих владений – чтобы тот втерся к Брунгильде в доверие, а потом умертвил. Ободряла его обещаниями, что за ней не пропадет: даже если ему доведется погибнуть, все его близкие будут безбедно жить до скончания дней своих.

Священник подчинился. Но Брунгильда его быстро раскусила, обо всем выведала на допросе и отправила восвояси (слегка вправив мозги). Лучше бы ему было на свет не родиться – раздраженная Фредегонда приказала отрубить ему руки и ноги.

Брунгильда, женщина по природе великодушная, могла простить покушение на свою жизнь, но смерть сестры – никогда. Жаркими уговорами, даже прикидываясь тяжело больной, она принудила своего мужа пойти войной на Хильперика. Сигиберт воевал успешно, в бою погиб один из сыновей Хильперика от первого брака. Но когда он с победой возвратился к себе в Реймс, где ему была устроена торжественная встреча, двое слуг Фредегонды протиснулись к нему, якобы по делу – и нанесли удары отравленными кинжалами. Король громко вскрикнул, упал и через короткое время скончался.

Его вдова осталась с маленьким сыном. Хильперик не прочь был заграбастать королевство убитого брата. Но на защиту прав наследника поднялась австразийская знать, и он был провозглашен королем под именем Хильдеберта II.

Знать знала, что делала – при несовершеннолетнем короле фактически правила она, роль королевы была незначительна.

Враждебность Фредегонды усилилась после того, как ее пасынок Меровей, другой сын Хильперика от первого брака, повстречался с Брунгильдой в Руане. Он влюбился во вдовую королеву, та ответила взаимностью – и они вступили в брачный союз.

Даже если оставить в стороне ее чувства к Брунгильде – у Фредегонды была навязчивая идея избавиться от всех потомков Хильперика от других женщин, и женитьба Меровея была ей поперек горла. В планы Хильперика она тоже не укладывалась, и он нагрянул с отрядом в Руан. У него был предлог, чтобы требовать расторжения этого брака: Меровей женился на вдове своего родственника, что недопустимо по церковным правилам.

Молодожены нашли убежище в базилике, но король клятвенно пообещал, что никогда не разлучит их. Они поверили и вышли. Поначалу действительно ничего не происходило, но когда через несколько дней Хильперик собрался возвращаться в Суассон – сын последовал за ним. Понятно, что глубокого чувства под этим браком не было.