Посолонь – по солнцу, по течению солнца. Церковнославянское «сльнь» («слонь»), «сльнь-це» («слонь-це»), древнерусское «съльнь» («солонь»), «съльнь-це» («солоньце») – солнце, отсюда «по-съльнь» («посолонь») – по солнцу. На Спиридона-поворота (12 декабря по ст. ст.) солнце поворачивает на лето (зимний солоно-ворот) и ходит до Ивана Купалы (24 июня по ст. ст.), с Ивана Купалы поворачивает на зиму (летний солоноворот).

Содержание книги делится на четыре части: Весна, Лето, Осень, Зима – и обнимает собою круглый год. Посолонь ведет свою повесть рассказчик – «по камушкам Мальчика-с-пальчика», как солнце ходит: с весны на зиму.

Весна-красна. Содержание Весны представляет мифологическую обработку детских игр («Красочки», «Кострома», «Кошки и Мышки»), обряда кумовства – «крещения кукушки» («Кукушка») и игрушки («У лисы бал»). Игры, обряд, игрушки рассматриваются детскими глазами, как живое и самостоятельно действующее.

С. 35. Кострома – игра. Выбирают Кострому или кто-нибудь из взрослых разыгрывает Кострому, остальные берутся за руки, делая круг. В середку круга сажают Кострому и начинают ходить вкруг нее хороводом. Из хоровода кто-нибудь один (коновод или хороводница), а не все допытывает у Костромы: что она делает? Кострома отвечает. Кострома делает все, что делает обыденно: Кострома встает, умывается, молится Богу, вяжет чулок и т. д. и, как всякий, в свой черед умирает. И когда Кострома умирает, ее с причитаниями несут мертвую хоронить, но дорогой Кострома внезапно оживает. Вся суть игры в этом и заключается. Окончание игры – веселая свалка.

Похороны Костромы, как обряд, совершался когда-то взрослыми. В Русальное заговенье на Всесвятской неделе (воскресенье перед Петровками) или на Троицу и Духов день делалось чучело из соломы и с причитаниями чучело хоронилось – топили его в реке или сжигали на костре. Кострому изображала иногда девушка, ее раздевали и купали в воде. В купальской обрядности рядом с куклой-женщиной (Купало, Марина – Марена) употреблялась и мужская кукла (Ярило, Кострома, Кострубонько). Миф о Костроме-матери вышел из олицетворения хлебного зерна: зерно, похороненное в землю, оживает на воле в виде колоса. См.: Аничков Е. В. Весенняя обрядовая песня на Западе и у славян. СПб., 1903–1905.

Кострома (костерь) – жесткая кора конопли, костер.

Лепуны-щекотунъи – прозвище детворе. Лепуны – лепетать, лопотать; лепает – говорит кое-как.

С. 36. Чувыркают-чивикают – воробьиное щебетанье. В песне говорится:

С. 37. …бросаются все взахлес… – один за другим безостановочно. Наседая, вцепляются в Кострому удавкой – так, что ей уж никакими силами не выбраться из петли детских рук.

…проходят калиновый мост… – Калина – символ девичьей молодости; ходить по калиновому мосту – предаваться беззаветному веселью.

«Ой, нагнала лета мои на калиновом мосту; ой, вернитеся, вернитеся хоть на часок в гости!»

С. 38. Зеленей зеленятся – зеленятся озимью; зеленя – озимь, зель в противоположность яровому (яри).

По черным утолокам. – Толока – пар, пустое поле.

По пробойным тропам – по торным тропам. Пробой – выбоина.

Гиблое болото – губящее, где погибло много народа.

Леснь-птица – мифическая птица, живет в лесу, там и гнездо вьет, а уж начнет петь, так поет без просыпу. В заговоре от зубной боли, «от зуб денной», говорится: «Леснь-птица умолкает, умолкни у раба твоего зубы ночные, полуночные, денные, полуденные…» Леснь-птица – птица лесная, как леснь-добыча – лесная добыча.

…Егорий кнутом ударяет… – Св. Георгий – скотопас, все звери у него под рукою. Егорий вешний – 23 апреля по ст. ст.

Гуси-лебеди – игра. Выбирается мать-гусыня и волк. Остальные играющие, изображая стадо, бегут на выгон в поле. Потом, когда на зов матери гуси собираются домой уходить, все они перенимаются волком. Мать идет выручать гусей и, найдя своих, нападает на волка. Топят баню и моют волка. Развязка самая шумная.

…черти бились на кулачки… – предрассветный сумрак – лисья темнота (полночь).

С. 39. Рай-дерево – название сирени.

С. 40. Томновать (томность, томный) – тосковать.

С. 40. Девки-пустоволоски – простоволоски, с непокрытой головой.

Бабы-самокрутки – окрутившиеся своей волей, ведьмы.

Одолень-трава (одолей трава) – приворотная, одолевающая.

Водяники – водяницы, русалки, утопленницы.

Лето красное. Содержание Лета представляет мифологическую обработку детской игры («Калечина-Малечина»), обряда опахивания («Черный петух»), купальской ночи («Купальские огни»), грозной воробьиной ночи («Воробьиная ночь»), обряда завивания бороды Велесу, Илье, Козлу («Борода»), легенды о Костроме. Сюда же входит рассказ «Богомолье» – о Петьке.

С. 41. Черный петух. – Сожжение черного петуха относится к обряду опахивания – очищения села от болезни и нечисти. Подробное и сравнительное исследование этого обряда см. в книге проф. Аничкова Е. В. Весенняя обрядовая песня на Западе и у славян. Ч. I и II. СПб., 1903–1905.

Черный петух поглощает все болезни и нечисть, символ всех зол и напастей и самой Смерти в противоположность не черному – будимиру, который является символом воскресения, солнца.

От недели до недели – с воскресенья до воскресенья, с седмицы до седмицы.

Алатырное – бледно-янтарное; алатырь – легендарный краеседмицы угольный камень.

…пчелка несет праздники… – воск для церкви и мед для пиров.

Коровья смерть – чума на скот.

Веснянка-Подосенница – весенняя и осенняя лихорадка.

С. 42. Подтынница, Навозница, Веретенница, Болотница и др. – названия сорока сестер-лихорадок.

Носить змеиного выползка – помогает от лихорадки; носить надо месяц, не снимая ни на ночь, ни в бане; выползок – змееныш, выползший из норы.

Спорыши – петушиные яйца, если петух возьмется яйца нести.

…стряпает из ребячьего сала свечу… – Этой свечой можно усыпить; когда такая свеча зажжена, бери все, что угодно, никто не проснется; сало надо обязательно из живого человека.

Золотой гриб – помогает от всех болезней.

Курник – курятник.

Мутовка – палочка с рожками на конце для пахтанья, взболтки и чтобы мешать.

…с горящим угольком… – очистительная сила дыма. Такое же значение имеют качели.

С. 44. Шумя и качаясь – очистительная сила огня.

Назем – навоз.

На месяце… подымал на вилы Каин Авеля. – Народное объяснение лунных пятен.

Дыхал гарным петушиным духом – горелым, пережженным, выжженным огнем, гарью.

…надел на Алену хомут… – испортил, наслав грудную болезнь: одышку, удушье.

С. 45. Шаландать – шататься, шалить; шаланда – парусное судно.

Вольготно – хорошо, легко, удобно, свободно.

Умора – умора, да и только, то есть такое состояние, при котором умираешь со смеху.

Осень темная. Содержание Осени: богатая осень – «Бабье лето», рассказ «Змей», обряд «Разрешение пут», заплачка невесты; протяжная осень – «Троецыпленица», сказки «Ночь темная» и «Снегурушка».

С. 47. Бабье лето – начало осени с Семенова дня по Аспосов день (с 1–8 сентября по ст. ст.), вообще же бабьим летом зовутся теплые ясные дни осени.

Расторопица – распутица, осенние и весенние грязи.

Сырым серебром – старинное народное определение: «Сыро серебро, сухо золото».

С. 48. …едет по полю Егорий… – Св. Георгий разъезжает на белом коне и раздает зверям наказы. Егорий холодный – 26 ноября по ст. ст. (Юрьев день).

Вылынь – вылынать, выплывать.

Гомон – гом, гам, громкий говор, крик, шум.

С. 49. Житье-бытье испроведоватъ – узнать, доведаться.

По-темному – несправедливо.

Таратора. – Тараторить – без умолку говорить; звукоподражательное слово.

С. 50. Смертная рубашка – рубашка на смерть, в которой в гроб лечь.

Батюшка-пещерник – в пещере живет.

Не выведешь монашкой. – Монашка – угольная курильная свечка, зажигается эта свечка, чтобы воздух прочистить.

Пострел, постреленок – непоседа, повеса, сорванец, сорвиголова.

Гулена – праздный, шатун.

С. 51. …хвост зачиклечился. – Если нитка или хвост бумажного змея за что-нибудь заденет и застрянет.

Зима лютая. Зимнее время долгое – не очень побегаешь. Пришла Снегурушка, принесла первый белый снег, а за нею мороз идет. И наступило на земле царство Корочуново с метелями и морозами – «Корочун». Кот Котофей Котофеич любит сказки рассказывать в зимнее время, вспоминать приятелей: «Медведюшка», «Морщинка», «Пальцы», «Зайчик Иваныч», «Зайка». Все заканчивается медвежьей колыбельною песней.

С. 53. Корочун – зимний дед – мороз. – Древнерусское название зимнего солоноворота (12 декабря по ст. ст.), время от 15 ноября до Рождественского сочельника. Древнерус. «карачунъ», «корочунь», «корочюнъ»; малорус, «керечун» – от «крачити», «кракъ» – «шаг», «нога». Этот самый дед Корочун, оказывается, по словам румынской колядки, приютил Божию Матерь с Младенцем у себя в хлеву. См.: Акад. Веселовский А. Н. Разыскания в области русского духовного стиха. СПб., 1883. Вып. VI–X.

Дунуло много, – буйны ветры. – Дунуло много ветров, – буйны ветры.

Вдарило много, – люты морозы. – Вдарило много морозов, – люты морозы. Такие опущения встречаются в народных русских песнях.

Драковитый дуб – развилистый.

Ветреник – шаловливый ветер, он румянит щеки и вешает сосульки на бороды и усы; если в студеное время отворить дверь наружу, так он тут как тут – заклубится паром.

Злющие зюзи – трескучие морозы, зюзи – морозы (Белоруссия).

С. 54. Без попяту – не спячиваясь, не устремляясь на попятный.

Без завороту – не возвращаясь, не оборачиваясь.

Секнет – лопнет, отскочит в стороны.

На голодную кутью – 5 января, в Крещенский сочельник. На эту кутью (кутья бывает еще в Рождественский сочельник – постная – и под Новый год – ласая, или щедрая, или богатая) чествуется Корочун. Выбрасывая Корочуну за окно первую ложку, зовут кутью есть, а летом просят жаловать мимо, лежать под гнилой колодой и не губить посевов.

«Пальцы». В основу сказки положен южнославянский миф. См.: Бодуэн де Куртенэ И. А. Материалы для южнославянской диалектологии и этнографии: II. Образцы языка на говорах терских славян в Северо-Восточной Италии // Сб. Отд. рус. яз. и словес. Имп. Акад. наук. СПб., 1904. Т. LXXVIII, № 2.

Безумное молчание

Есть молчание от великого познания – от богатства духовного и мудрости – не всякую тайну вместить сердцу человеческому – слабо и пугливо оно, наше сердце.

Видел я на старых иконах образ Иоанна Богослова: пишется Богословец с перстом на устах. Этот перст на устах – знак молчания. И этот знак заграждающий прошел в душу народную.

А есть молчание от нищеты духовной – от душевной скудости нашей, по малодушию и робости.

Когда на обиду смолчишь – свою горечь примешь вольную, и молчание твое – вольный крест. Но когда ты видишь, как на глазах у тебя глумятся и оскорбляют безответно, и сам смолчишь, твое молчание – безумное.

Мы в смуту живем, все погублено – без креста, без совести. И жизнь наша – крест. И также три века назад Смута была – мудровали Воры над Родиной нашей, и тяжка была жизнь на Руси.

И в это Смутное время, у кого болела душа за правду крестную, за разоренную Русь, спрашивали совесть свою:

«За что нам наказание такое, такой тяжкий крест Русской земле?»

И ответил всяк себе ответом совести своей.

И ответ был один:

«За безумное наше молчание».

Слово о погибели Русской земли

Широка раздольная Русь, родина моя, принявшая много нужды, много страсти, вспомянуть невозможно, вижу тебя, оставляешь свет жизни, в огне поверженная.

Были будни, труд и страда, а бывал и праздник с долгой всенощной, с обеднями, а потом с хороводом громким, с шумом, с качелями.

Был голод, было и изобилие.

Были казни, была и милость.

Был застенок, был и подвиг: в жертву приносили себя ради счастья народного.

Где нынче подвиг? где жертва?

Гарь и гик обезьяний.

Было унижение, была и победа.

Безумный ездок, хочешь за море прыгнуть из желтых туманов гранитного любимого города, несокрушимого и крепкого, как Петров камень, – над Невою, как вихрь, стоишь, вижу тебя и во сне и въявь.

Брат мой безумный – несчастлив час! – твоя Россия загибла.

Я кукушкой кукую в опустелом лесу твоем, где гниет палый лист: Россия моя загибла.

Было лихолетье, был Расстрига, был Вор, замутила Смута Русскую землю, развалилась земля, да поднялась, снова стала Русь стройна, как ниточка, – поднялись русские люди во имя Русской земли, спасли тебя: брата родного выгнали, краснозвонный Кремль очистили – не стерпелось братнино иго иноверное.

Была вера русская искони изначальная.

Много знают поволжские леса до Железных ворот, много слышали горячих молитв, как за веру русскую в срубах сжигали себя.

Где ты, родная твердыня, Последняя Русь?

Я не слышу твоего голоса, нет, не доносит и гари срубной из поволжских лесов.

Или в мать-пустыню, покорясь судьбе, ушли твои верные сыны?

Или нет больше на Руси – Последней Руси бесстрашных вольных костров?

Был на Руси Каин, креста на нем не было, своих предавал, а и он любил в проклятом грехе своем свою мать Россию, сложил песни неизбывные:

«У Троицы у Сергия было под Москвою…»

Или другую – на костер пойдешь с этой песней:

«Не шуми, мати зеленая дубравушка…»

Широка раздольная Русь моя, вижу твой красно-звонный Кремль, твой белоснежный, как непорочная девичья грудь, златокровельный собор Благовещенья, а не вестит мне серебряный ясак, не звонит красный звон.

Или заглушает его свист несносных пуль, обеспощадивший сердце мира всего, всей земли?

Один слышу обезьяний гик.

Ты горишь – запылала Русь – головни летят.

А до века было так: было уверено – стоишь и стоять тебе, Русь широкая и раздольная, неколебимою во всей нужде, во всех страстях.

И покрой твое тело короста шелудивая, буйный ветер сдует с тебя и коросту шелудивую, вновь светла, еще светлей, вновь радостна, еще радостней восстанешь над лесами своими дремучими, над степью ковылевою, взбульливою.

Так пошло, так думали, и такая крепла вера в тебя.

Человекоборцы безбожные, на земле мечтающие создать рай земной, жены и мужи праведные в любви своей к человечеству, вожди народные, только счастья ему желавшие, вы, делая дело свое, вы по кусочкам вырывали веру, не заметили, что с верою гибла сама русская жизнь.

Ныне в сердцевине подточилась Русь.

Вожди слепые, что вы наделали?

Кровь, пролитая на братских полях, обеспощадила сердце человеческое, а вы душу вынули из народа русского.

И вот слышу обезьяний гик.

Русь моя, ты горишь!

Русь моя, ты упала, не поднять тебя, не подымешься!

Русь моя, земля Русская, родина беззащитная, обеспощаженная кровью братских полей, подожжена, горишь!

О, моя родина обреченная, пошатнулась ты, неколебимая, и твоя багряница царская упала с плеч твоих.

За какой грех или за какую смертную вину?

За то ли, что клятву свою сломала, как гнилую трость, и потеряла веру последнюю, или за кровь, пролитую на братских полях, или за кривду – сердце открытое не раз на крик кричало на всю Русь: «Нет правды на Русской земле!» – или за исконное безумное свое молчание?

Ты и ныне, униженная, затоптанная, когда пинают и глумятся над святыней твоей, ты и ныне безгласна.

Безумное молчание верных сынов твоих вопиет к Богу, как смертный грех.

О, моя родина поверженная, ты руки свои простираешь —

Или тебя посетил гнев Божий – Бог послал на тебя меч свой?

О, моя родина бессчастная, твоя беда, твое разорение, твоя гибель – Божье посещение. Смирись до последнего конца, прими беду свою – не беду, милость Божию, и страсти очистят тебя, обелят душу твою.

Скажу тебе со всей болью моей – не лиха, только добра и тишины я желаю тебе – духа нет у меня: что я скажу в защиту народа моего? И стыдно мне – я русский, сын русского.

О, моя родина горемычная, мать моя униженная!

Припадаю к ранам твоим, к горящему лбу, к запекшимся устам, к сердцу, надрывающемуся от обиды и горечи, к глазам твоим иссеченным – —

Я не раз отрекался от тебя в те былые дни, грозным словом Грозного в отчаянии задохнувшегося сердца моего проклинал тебя за крамолу и неправду твою.

«Я не русский, нет правды на Русской земле!»

Но теперь – нет, я не оставлю тебя и в грехе твоем, и в беде твоей, вольную и полоненную, свободную и связанную, святую и грешную, светлую и темную.

И мне ли оставить тебя – я русский, сын русского, я из самых недр твоих.

На звезды твои молчаливые я смотрел из колыбели своей, слушал шум лесов твоих, тосковал с тобой под завывание снежных бурь твоих, я летал с твоей воздушной нечистью по диким горам твоим, по гоголевским необозримым степям.

Как же мне покинуть тебя?

Я нес тебе уборы драгоценные, чтобы стала ты светлее и радостней. Из твоих же камней самоцветных, из жемчугов – слов твоих, я низал белую рясну на твою нежную грудь.

О, родина моя обреченная, покаранная, жестокой милостью наделенная ради чистоты сердца твоего, поверженная лежишь ты на мураве зеленой, вижу тебя в гари пожаров под пулями, и косы твои по земле рассыпались.

Я затеплю лампаду моей веры страдной, буду долгими ночами трудными слушать голос твой, сокровенная Русь моя, твой ропот, твой стон, твои жалобы.

Ты и поверженная, искупающая грех свой, навсегда со мной останешься, в моем сердце.

Ты канешь на дно, светлая.

О, родина моя обреченная, Богом покаранная, Богом посещенная!

Сотрут имя твое, сгинешь, и стояла ты или не было, кто вспомянет?

Я душу сохраню мою русскую с верой в правду твою страдную, сокрою в сердце своем, сокрою память о тебе, пока слово мое, речь твоя будет жить на трудной крестной земле, замолкающей без подвига, без жертвы, в беспесенье.

Ободранный и немой стою в пустыне, где была когда-то Россия.

Душа моя запечатана.

Все, что у меня было, все растащили, сорвали одежду с меня.

Что мне нужно? – Не знаю.

Ничего мне не надо. И жить незачем.

Злоба кипит в душе, кипит бессильная: ведь полжизни сгорело из-за той России, которая обратилась теперь в ничто, а могла бы быть всем.

Хочу неволи вместо свободы, хочу рабства вместо братства, хочу уз вместо насилия.

Опостылела бездельность людская, похвальба, залетное пустое слово.

Скорбь моя беспредельная.

Нет веры в России, нет больше Церкви, это ли Церковь, где восхваляют временное?

И время пропало, нет его, кончилось время.

Не гибель страшна, но нельзя умереть человеку во имя себя самого. Ибо не за что больше умирать – все погибло.

И из бездны подымается ангел зла – серебряная пятигранная звезда над головой его с семью лучами, и страшен он.

– Погибни во имя мое!

И нет спасения свыше.

Злость моя лютая.

И тянется замкнутая слепая душа, немыми руками тянется в беспредельность – —

И не проклинаю я никого, потому что знаю час, знаю предел, знаю исполнение сроков судьбы.

Ничто не избежит гибели.

О, если бы избежать ее!

Каждый сам в одиночку несет бремя проклятия своего – души своей закрытую чашу, боясь расплескать ее.

Тьма вверху и внизу.

И свилось небо, как свиток.

И нету Бога.

Скрылся Он в свитке со звездами и с солнцем и луною.