Поля раскисли, одежда не просыхала, много времени приходилось тратить на обустройство шалашей, если нужда заставляла ночевать в лесу. Местные мужики, в коих страх к любому пришлому укоренился в крови еще со времен половецких буйных налетов, неохотно привечали голодных, измученных, завшивевших конных. Были б те нищими скитальцами – иное дело! Обидеть странника на Руси всегда почиталось великим грехом! Но, достигнув Стародуба, люди Ивана уже были все вооружены, имели по второй лошади и на сирых и убогих никак не походили, больше смахивали на вольных бродяг-разбойничков. А потому, коли в силах вместе с соседом огрызнуться – рогатину в руки и ворота на засов!
Приходилось придерживаться дорог. Вдоль них было больше жилья, проще было напроситься на ночлег с едой, оставляя взамен то подобранного по пути полудикого коня, то наколов дров на зиму, а то и просто христа ради! Позже беглецы уже не скрывали, что они – люди великого владимирского князя (в Стародубе удалось узнать, что Симеон с честью вернулся из Орды, получив вожделенный ярлык, и отправился с сильным войском в Торжок для приведения к покорности вновь проявивших буйный норов новогородцев).
Узнав эту весть, Иван с Архипом дружно решили не правиться далее на Москву через Козельск, а повернуть к северу, на Торжок. Знать о литовской грозе с запада и не повестить об этом как можно скорее князя, его ближних бояр – это просто не укладывалось в голове! Ольгерд мог нагрянуть на Москву в любую минуту: крепчали морозы, поля становились проходимыми, реки уже не требовали переправ. Один спутник серьезно простыл, его пришлось оставить у границ Смоленского княжества. Все помыслы только об одном: успеть, успеть!.. Не успели!..
Дорогобужская земля встретила москвичей проклятым местом. Опустелые и разграбленные деревни, пепелища, собаки с отвисшими от мертвечины животами. В одном из сел москвичи наткнулись на страшную картину: несколько мужиков, очевидно, пораненных при стычке, были зверски казнены. Изверги расклинили стену рубленого дома, сунули в щель кисти смердов, выбили клинья и оставили мучительно умирать. Единый крест распятия для всех!..
Двое были в беспамятстве, но еще дышали. Их освободили, от рук уже шел смрадный запах гниющей плоти. Почувствовав на лице струю ледяной воды, один мужик отверз глаза и невидяще поводил зрачками. Затем взор его осмыслился:
– Братцы! Откуда вы?
– Москва.
– Догоните их, окоянных! Полон отбейте, отомстите! Нехристи ордынские так не измывались, как эти! А ведь тоже крест на шее имают…
– Кто здесь прошел?
– Литва… Ольгерд… будь они прокляты…
Пелена беспамятства вновь заволокла глаза.
Иван разогнулся, обвел взором спутников. Остановился на племяннике:
– Добей их обоих!
– Ты что?..
– Добей, это для них избавлением будет. Христа тоже от мук копьем избавили. Остальные гляньте по избам, может, что нужное в дорогу узрите. И… дальше! Повестим князя – рати повернет и переймет этих татей. Иного не мыслю!
Неподалеку от села нашли еще одного беглеца, спасавшегося в земляной норе. Рассказав, кто они и куда направляются, Иван попросил страшно оголодавшего мужика провести их кратчайшим путем в нужном направлении. Смерд взялся указать дорогу до Вязьмы, одновременно добившись, чтобы москвичи взяли его с собой и далее. Зимовать в опустошенных местах было смерти подобно.
Еще двое суток пути. Вязьма тоже оказалась тронута литовской дланью, но здесь хотя бы многие дома уцелели. Вечерело. Андрей с Глебом были посланы в дозор, остальные пока остались на опушке бора. Парни вернулись вскоре галопом, нещадно охлестывая плетьми впалые бока лошадей.
– Ну, что?
– Большой рати там нету, пустой городок. Ворота нараспашку, никакой охраны не видно. Люда на улицах нет, только в некоторых домах печи топятся. Вот!
– Стало быть, можем все въезжать? – нетерпеливо перебил племянника Иван.
– Погодь!
Андрей припал к сулее с водой и сделал несколько жадных глотков. Утер губы грязным рукавом тегиля.
– Второй дом по главной улице… ратные там на постой встали!
– Чьи?
– Бог их ведает. Кони свежие, сбруя добрая. С десяток будет…
– Свежие? Архип, как мыслишь: новые кони нам не помешают?
– Думаешь, литвины?
– Кто ж еще? Одна змея проползла, никак не насытится. Онопря, баешь, сам про Можайск на княжем дворе слышал?
– Про него парни, что от Миндовга возвернулись, толковали.
– Макарка, а где отсюда Можайск, ведаешь?
Проводник уверенно показал на запад.
– Далеко?
– На свежих лошадях суток двое ходу. Это если одвуконь идти.
Иван задумался. Успевший хорошо изучить его характер, Архип спросил:
– Думаешь путь поменять?
– Думаю, литвины полоном, скотом уже себя изрядно огрузили. Скоком не пойдут. Нас не намного опередили. Повестить бы можайцам, чтоб в осаду округу забивали.
– А как же Симеон Иванович?
– Делиться нам надо, Архип, отсюда и врозь. Я на Можайск, ты в Торжок. Кониками вот чуть погодя разживемся, и разбежимся! Согласен?
В словах Ивана был заложен такой глубокий смысл, что Архип кивнул не размышляя. Лишь попросил отправить с ним всех оставшихся дружинников боярина Андрея.
Стемнело полностью. Приготовив оружие, москвичи направились к городским воротам. Саженях в ста спешились, оставили коноводом Славу. Иван хорошо запомнил свою оплошность при поимке Романца на берегах Рузы. Тогда жеребцы и кобылы совсем некстати начали перекликаться, повестив предателя о засаде. Здесь им нужно было меньшим числом вырезать десяток спящих. Ранний сполох мог также испортить все дело.
У дверей никто не охранял, затянутое бычьим пузырем окошко темно молчало.
– Вояки, мать их…! – зло прошептал Иван. – Как у себя дома ночуют! А ну, раздеться всем до исподнего, чтоб белая одежда видна была! Тогда свой своего не порежет. В руки мечи и ножи! Готовы? Макарка, запаляй факел! С богом!
Тяжелым ударом ноги рослый Глеб распахнул дверь. Толпою кинулись внутрь, спотыкаясь, нашаривая лежащие на скамьях и соломе тела и начав резать их на ощупь, не дожидаясь света. Криков не было, и это было особенно страшно. Когда же по стенам заплясали отсветы прыгающего пламени, когда Макарий с перекошенным от ярости ртом и длинным узким засапожником в руке словно явил собою символ справедливости всех порубанных, распятых и обездоленных смолян, у очнувшихся и еще живых литвинов не хватило ни духу, ни времени взяться за оружие. Спустя минуты лишь хрипы умирающих и тяжелое дыхание победителей раздавались под низким потолком.
– Так вот вам… мать вашу! – сплюнул Макарий. С лезвия его ножа тягуче капали черные капли.
– Запалите свечу, что на столе стоит. Спокойно все осмотреть, собрать. Раненые есть?
В замятне непонятно кто – свой ли, чужой – полоснул сталью по плечу Глеба. Архип торопливо рвал льняное на убитом, чтобы перевязать друга. Тот же поднес ладонь к разрезу, зачем-то лизнул ее и нервно хохотнул:
– Вот же мать меня родила великаном – везде свое огрести сумею!
Смех, словно огонь по сухой соломе, побежал по москвичам. Нервное напряжение наконец получило выход, кто-то хохотал басовито, кто-то тонко и взахлеб. Успокоились не сразу.
– Онопка, ступай, покличь Славу! Пусть лошадей подгоняет. Макарка, глянь, нет ли в тороках литвинов овса либо ячменя. В амбар загляни. Что найдешь, дай нашим. Енти наверняка уже кормлены.
Москвичи выносили добытое добро к коновязи, где уже становилось тесно. Торочили новое добро, оружие, воинскую справу, продукты. Архип поманил Ивана под свет свечи.
– Глянь-кось, у этого литвина грамотка в суме была. Важная, с двумя печатями. Вскрыть?
– Ты грамоте чтения обучен? Нет? Я тоже едва аз, буки, веди разбираю. Пошто вскрывать, так отвезем. Давай ее сюда.
Ночевать в залитой кровью избе не стали, нашли другую. На улице никто так и не показался, лишь несколько собак брехали в разных концах городка. Иван разрешил вздремнуть до первой зари.
Еще мерцали звезды на черном бархате декабрьского неба, когда теперь уже два отрядика были готовы к дальнейшему походу и расставанию. Иван разлил найденную в разгромленной избе полупустую корчагу с хмельным медом:
– Спасибо вам всем, ребятки, за то, что уже сделали и еще сотворите! Пью за то, чтоб вскоре всем нам снова встретиться живыми и здоровыми! За Русь, братцы!
Словно поддерживая москвича, за дверью громко подал голос чей-то жеребец…
Глава 12
Лавина окольчуженных конных, бросив повозки и заводных лошадей, с дикими визгами и посвистом накатывалась на городок. Земля содрогалась от ударов тысяч копыт, грохот железа добавлялся в общую какофонию. Деревянная крепость на горе с расчищенными от деревьев склонами настороженно ждала незваных пришельцев. Ольгерд стоял на взгорке, приложив ко лбу одетую в железо ладонь.
– Наш будет город! – довольно бросил он подъехавшему воеводе.
– Может, не будем с налету? – осторожно ответил Едиман. – Можайск изготовился к осаде.
– С чего ты взял?
– Посмотри сам, князь! Посад пуст, ближние деревни тоже. Ворота закрыты. Даже бревна успели подвесить над заборолами. Со стен дым идет, смолу и воду кипятят. Повестили их еще вчера, князь, без сомнений.
Понимая, что опытный воевода прав, но не в силах расстаться с надеждой на скорый захват Можайска, Ольгерд с досады ударил кулаком по загривку коня. Также спрятанный под кольчатую защиту верный друг затанцевал на месте.
– Посмотрим, Едиман. Если отпор знатный будет, вели трубить отход. Навяжем лестниц, помечем стрелы с огнем и с разных направлений – по новой! Я хочу завтра ночевать в боярском доме. Захотят сдать город – будем милостивы. Я б желал, стойно отцу, мирно под себя русские уделы прибирать.
Примечания
1
Повалуши – горница для приема гостей.
2
Кили-чей – так называли на Руси тех времен послов.
4
Сом – татарская весовая гривна, содержавшая 185—203 г чистого серебра.
5
Найдено при раскопках Городищенского храма в наше время.
6
Внешность мамонта была знакома резчикам по камню XIII—XIV веков. Так, над входом в Юрьев-Польский храм, возведенный перед самым Батыевым нашествием, были закреплены два барельефа с изображением этих животных. Один из них сохранился до наших дней.
8
Засапожник – нож, хранимый за голенищем сапога, онуча.
9
Казы – мусульманские судьи.
10
Кадий – глава мусульманского духовенства.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.