В Москве уже падал снег, и замучила слякоть, и ничто не напоминало переделкинскую дачу. В квартире было тихо и скучно, где-то у соседей играл рояль, сверху слышались шаги, телефон не звонил, только в компьютере лежали письма Мурки, все о том же. «Позвонила моя тренерша из спортклуба и сказала, что если я записываюсь на программу с личным тренером, то должна обязаться три раза в неделю бегать на дорожке, и они будут проверять мои успехи. Я глазом не моргнув обязалась. Сегодня решилась, и поехала в джим. Безжалостно сдала рыдающего Матюшку в детский уголок, и вошла в общий зал с независимым видом бывалого культуриста. Влезла на трейдмил, - беговую дорожку, - и запрограммировала свой вес (утренний, в голом виде, попuсав), время (ну, думаю, минут 30 на первый раз хватит) и программу (что-то вроде восхождения на Эверест). Дорожка стоит прямо перед стеклянной стеной, за которой открывается печальный вид из шведского кино на большое шоссе, голые поля и дорожные развязки. Рядом бежал жутко спортивный потный мужик: положил книгу на табло, прикрепил станицы защепкой, и так и шпарил со скоростью страуса. В общем - клево. Я бодро спринтовала, пробежала секунд 30, и чувствую, что больше не выдержу. Недоступным мне доселе напряжением воли все же продержалась еще минуту, потом, правда, отчаянно болела селезенка. Обретя дыхалку, посидела во всяких инквизиторских устройствах, долженствующих развить мою мускулатуру, погремела легонькими весами, а потом окончательно скуксилась и ушла домой. Это я пока так, примеряюсь, до начала программы с личным тренером. А уж как сама тренировка начнется, так только держись».
      Сашка взвешивала, не начать ли и ей снова посещать спортклуб, но настроение было такое фиговое, что даже на это не хватало решимости. В основном хотелось слоняться по пустой квартире, курить, попивать винцо и смотреть телик.
      «Сашка, ты спрашиваешь, что я ношу? - отвечала Мура. - В общем и целом, по окончании благословенного сезона просторных платьев, ношу все то, что до родов намеревалась перешить или отложить, так как раньше было велико, а теперь стало мало. О любимых кожаных «крокодиловых» штанах лучше в этом году и не вспоминать. То, что еще налазит, носить можно, только прикрыв сверху свитером, потому что над поясом омерзительно свешиваются куски плоти. На последней вечеринке внимательно осматривала всех дам, в основном с точки зрения их комплекции, и, увы, подавляющее большинство худее меня.
      Листаю дневник своего кумира княжны Васильчиковой, и с горечью убеждаюсь, что о собственном весе она не упоминает. Утешаюсь тем, что, во-первых, дневник напечатан с купюрами (вот, небось, про вес-то и выбросили!), а во-вторых, очень хорошо помнится, что она не забывала подробно описывать все, что ела: Гогенцоллерны привезли гуся, Меттернихи кормили устрицами, Бисмарк угощал салом… Не могло же это остаться без последствий, даже в военном Берлине! А вот моя подруга Жанна, маленькая женщина, но была-таки весьма кругленькой, а сбросила 9 кило! Мужественно выдержала два цикла специальной диеты, каждый по 35 дней, когда можно есть в каждый день только совершенно точно определенные продукты, в основном папайю, ананас, виноград… Причем, только что-нибудь одно. И мученица даже в гостях воздерживается от разносолов, говоря: «У меня вся жизнь впереди, чтобы это есть, а сейчас я должна похудеть». Эта диета явно не для меня, учитывая, что попутно надо продолжать готовить для всей семьи как обычно. Еще Жанка правильно заметила: «Что толку есть - все равно через два часа будешь голодным», но это относится к столь многому в нашей жизни, что делает бессмысленным почти все. Сережа подписался на специальный сервис одной органической фермы - раз в две недели забирает с их базы картонку с местными сезонными овощами, с большинством из них мы не знаем, что делать. Иногда они кладут нам ботву от бураков, неужто американцы это едят? Иногда еще какие-то на мой взгляд совершенно несъедобные травы, а порой смешные количества - например 2 цуккини, или 4 картошечки - что можно сделать из двух цуккини? Но ему нравится ездить на другой конец города и забирать ящик с сюрпризом.
      Все свободное время занимаюсь сбором листьев. Жечь их здесь ни в коем случае нельзя, и на разведение костра требуется разрешение от местной полиции. Листья мы аккуратно запихиваем в большие пластиковые мешки, в пол человеческого роста, и к определенной дате складываем у дороги. Приезжает специальная мусорная машина, мусорщики вытряхивают листья, а грязные рваные мокрые мешки оставляют нам, сэнкью вери матч. Семьдесят мешков уже собрали, и еще семьдесят предстоят.
      Постигаю сложную англо-саксонскую науку ухода за газоном. У древних египтян были пирамиды, у жителей острова Пасхи - каменные истуканы, а у нас свой способ доконать окружающую среду и цивилизацию абсолютно бесполезным, культовым предприятием: не щадя ни озер, погибающих от стекающих в них удобрений, ни расхода воды, ни времени, ни денег, мы все с энтузиазмом выращиваем совершенно несъедобную траву. В Америке это главная посевная культура, под которую занято больше площади, чем под пшеницу или кукурузу, и уклониться от этого занятия не может ни один домовладелец. Весной старую траву надо специальными граблями прочесать, досеять семенами новой, соответствующего сорта, долго и часто поливать, чтобы принялась, потом регулярно раз в неделю стричь, четыре-пять раз в году удобрять, сорняки уничтожать, (попутно возненавидела милый клевер и нежные одуванчики), а по весне еще хорошо бы специальной машиной наковырять в земле маленькие дырочки, чтобы она «дышала», ну а осенью, естественно, собирать с газона листья. Этим заняты здесь все домовладельцы постоянно».
      Такой жизнью, конечно, можно было жить только с профилактически отключенными мозгами. Сашка невольно отвечала Мурке нытьем и хныканьем, Мурка ее невпопад подбодряла, убеждая, что теперь, выйдя замуж, Сашка должна удовлетворенно вкушать семейные радости.
      Но что хуже всего - Александра сидела практически без денег: Максим получал зарплату на свой счет в израильском банке, а в Москве норовил прожить на одни суточные, а для нее было непереносимо тягостно каждый раз просить у него деньги. Сашка не готова была к такому скопидомству, тем более, что нормальная человеческая жизнь тут была жутко дорогая. Очень скоро она стала скандалить, по этому поводу и вообще. В конце концов, кто виноват в том, что она здесь мыкается? И он мог бы побольше о ней заботиться! Ей не хотелось окончательно портить их отношения, и она еще не решалась ставить вопрос ребром, но тяжкие вредные думы уже овладевали ей.
      Не так она себе все это представляла, когда оставила в Израиле любимую работу, собственную финансовую независимость, признание и успех.
      Едучи сюда, Сашка была так уверена, что в Москве ее ждет большое будущее, и лежа на своем иерусалимском диванчике, себя иначе как на первых ролях у Михалкова и не представляла. Ну, на худой конец, ведущей одной из этих бесконечных женских передач, и теперь горечь разочарования доводила до отчаяния. Прозябать в Москве без успеха было ни к чему, о том, чтобы несолоно хлебавши возвращаться в Израиль было тошно и думать, а зацепиться хоть за что-нибудь оказалось совершенно невозможно. Помня, что все на свете люди знают друг друга, она пыталась нащупать какие-то знакомства, даже разослала повсюду свое портфолио, в ОРТ, НТВ, СТС и по всем агентствам моделей и пиар, упоминавшимся в светской хронике, но никто даже не потрудился ответить. Всем было глубоко наплевать и на ценный голливудский опыт, поданный самым выигрышным образом, и на ведущую праздничного вечера с участием детского хора, и на портфолио манекенщицы и на интересный имидж космополитной иностранки.
      Все чаще казалось, что все было впустую, что жизнь не состоялась, и осталось только одно с горя - примириться с Максимом и родить ребенка. От этой крайности остерегали только Муркины письма: «Вот тебе наша жизнь с Матюшей. Просыпаюсь, как правило, в 6 утра, в начале седьмого, пью кофе, читаю «Нью-Йорк Таймс», к семи встает Матвей. Читаем в кровати книжки, одеваемся, умываемся, завтракаем… Матюша - перетертыми фруктами, овсяной кашкой, я наворачиваю яичницу с беконом, панкейки с кленовым соусом, кофе с круассанами… Потом, пока морозы не ударили, выходим в сад, я собираю листья, Матюша их энергично разбрасывает, играем с соседскими кошками… В 3 часа плотно обедаем, потом я ставлю Матюшке кассету русских мультиков, а сама в это время, как правило, готовлю, стираю, глажу или убираю. Потом приходит Сергей, я и с ним заодно ужинаю, затем мы во что-нибудь играем с Матюшей - складываем пазлы, или строим из лего, потом опять чтение книжек, кашка и спатки к 9 вечера». Сашка твердо знала, что через пару месяцев такой жизни ее бы вынимали из петли.
      Но в январе в Москву с делегацией израильской прессы приехал Арнон. Его, как всех знатных израильских гостей, опекало посольство, и Максим посоветовал поговорить с ним на правах близкой подруги Муры, все-таки Арнон - старая гвардия, он и в Израиле и в Миде и среди посольского начальства знает всех и вся. Поскольку знакомство с Арноном, который и с Сильваном Шаломом и с Милманом на «ты», даже для Максима могло оказаться небесполезным, то тут вдруг муж пришел на помощь Сашке, и обещал выбить бюджет, чтобы на следующий вечер они смогли повести Арнона в First, дабы ознакомить его с жизнью ночной Москвы. Сашка обрадовалась. Настроение так улучшилось, что она мало того, что дала Максютке, это-то ладно, всегда легче дать, чем спорить, а от нее не убудет, тем более, что она вообще в этом смысле мужа в черном теле не держала, (не хотелось, чтобы он начал трахать секретарш и тем самым подал бы посольским дамам лишний повод для злорадства,) но вечером даже заботливо повязала ему галстук и поцеловала в плешь. В First этим вечером выступали какие-то местные знаменитости, израильтяне сели подальше от шума сцены, и Максим деликатно предоставил Александре возможность поговорить с Арноном по душам.
      - Арнон, а вы знаете, у нас ведь есть общий друг, - ласково сказала Саша.
      - Кто?
      - Мура. Помните ее?
      - Как же я ее не буду помнить. Она мне очень дорогой человек.
      - И мне, - задушевно сказала Саша. - Она - моя самая лучшая подруга. Мы с ней каждый день пишем друг другу.
      И Сашка подробно рассказала о годах их дружбы, и о том, как она к Муре специально ездила, и как Мура ее радушно принимала, и Мура теперь счастлива, у нее недавно родился сын, только она очень тоскует по израильским друзьям. После того, как они некоторое время предавались самым трогательным воспоминаниям, и почувствовали себя друг другу совсем близкими под сенью памяти общей обожаемой Муры, Сашка приступила к рассказу о своих здешних трудностях. И постепенно описала Арнону свои невозможные мытарства в Москве в самых мрачных красках. Даже всплакнула, когда рассказывала, как она за годы, проведенные в Израиле, превратилась в совершенную «сабру» в душе, и могла бы служить мостом между двумя культурами, пропагандировать израильское искусство, а вместо этого ее мучает ностальгия и тяготы бесцельной жизни за границей, и собственная внезапная никчемность и беспомощность. И Арнон, который смутно помнил Сашку по каким-то ее израильским рекламам и знал, что она не кто угодно, и действительно попала в отчаянное положение из-за того, что муж беззаветно служит родине, был явно тронут, и обещал, что непременно задействует свои знакомства и попытается прощупать через своих друзей какие-нибудь полезные связи с людьми в России, которые могут помочь в мире русского шоу-бизнеса. Александра откровенно объяснила ему, что ей надо получить какую-нибудь роль на первом канале, где сейчас начали делать продвинутые блокбастеры в стиле русского фэнтези, и для этого необходимо быть продвинутой кем-нибудь из продюсеров. И даже сама вписала ему в записную книжку ивритскими буквами имя «Константин Эрнст» и номер своего мобильника. А на следующий день не поленилась, встала и поехала провожать Арнона в Шереметьево, наплевать, что это сгубило весь день, и ужасно трогательно с ним прощалась, и обещала передавать от него сердечные приветы Муре. И вообще, при ближайшем приезде в Израиль обязательно связаться, и знакомство продолжить. И Арнон уехал, окончательно очарованный стройной несчастной женщиной с мягкими светлыми волосами и милыми ямочками на щеках.
      Спустя несколько дней Максим сообщил, что Вадим приехал в отпуск из Дюбая и приглашает их в ресторан. Посреди ужина Максиму позвонили, он вышел в гардеробную, и Александра осталась наедине с Вадимом. Вадим смотрел на нее своими ласковыми глазами, взмахивал неприлично девичьими ресницами и улыбался чему-то. Сашка, в поисках темы для разговора, упомянула, что будучи в Америке, заезжала к Муре.
      Вадим совершенно равнодушно (Саша обратила внимание!) спросил:
      - Ну и как она?
      Сашке захотелось съехидничать, и она нарочно ответила:
      - Очень счастлива. У нее чудесный муж, ей страшно повезло.
      А Вадиму, по-видимому, стало обидно, и он гнусно так усмехнулся и сказал:
      - Это не ей повезло. Это ему повезло.
      - Ну допустим, - не стала спорить Александра, но тот, как прорвало его, продолжал:
      - Мура - самая настоящая женщина, которую я встречал.
      Тут уж Сашка возмутилась, и только, чтобы поставить его на место, заметила:
      - Мало же ты, наверное, настоящих женщин встречал.
      И вдруг глаза его потеряли свою мягкость, и что-то в них промелькнуло такое злое, что Сашка даже отпрянула, а Вадим выпил залпом водку, поставил рюмку и медленно сказал:
      - Ну и падла ты, Александра.
      У Сашки прямо дух перехватило. И от этой вдруг вылезшей блатной грубости, и от несправедливости. И она только хотела вскочить из-за столика, как он одной рукой поймал ее запястье, и цепко удерживая, сказал так, что она не осмелилась ослушаться:
      - Ну ладно, на фиг! Пойдем, Сашка, танцевать!
      Саша поняла, что он вдрызг пьян, это напугало ее, но она решила, что лучше не спорить. Он подхватил ее, прижал к себе, и даже тот обычно льстящий факт, что у него на нее явно стояло, на этот раз не придал Саше уверенности в себе. Что-то в нем такое было, что не позволяло ей овладеть ситуацией.
      - Вот уж не знала, что она тебе так нравилась, - с вынужденным смешком сказала она.
      - А мне все подружки Арнона нравятся… - и еще крепче прижал к себе Александру. Сашка мудро решила, что с пьяным связываться и спорить ни к чему.
      Но спустя минуту вдруг совершенно трезвым тоном он прошептал ей в ухо:
      - Саш, а то помнишь, что ты обещала меня с ним познакомить?
      Сашка пыталась потихоньку высвободиться, но Вадим так крепко ее прижимал, что оставалось только надеяться, что коротенькое черное мини не задралось выше трусов.
      - Мало ли что, ты меня тоже обещал познакомить с продюсером с первого канала, - ответила Александра, поняв, наконец, чего он от нее хочет.
      - Ну что ж, настало время нам обоим исполнить свои обещания, правда? - И Вадим чуть-чуть отстранился и так ласково взглянул ей в лицо и улыбнулся, что Сашка невольно подумала, что вот кому быть актером, так это ему! - Сашенька, мимо меня не проедешь, - гадко сказал он и закружил Александру так, что она едва не упала.
      А зима все шла, надоев до чертиков. Беспечальная Мурка писала о своих рождественских покупках: «На Рождество здесь все друг другу, невзирая на вероисповедание и меру взаимной симпатии, дарят подарки. Начиная со Дня Благодарения, с конца ноября, магазины открываются аж в 5-6 утра, и народ мобилизуется. Я за покупками езжу в такие снежные бураны, в какие в Израиле самый преданный муж жену в роддом бы не повез. На твой вопрос, ради чего рискую собой - предлагаю краткий список последнего захода:
      еда - 340 (но многое впрок),
      тапки, подарки (конфеты и прочая дребедень) и Дед Мороз дивно красивый - 50
      пылесос паровой, чистящий ковры глубокой чисткой - 200
      торшер и настольная лампа в псевдоклассическом стиле, необходимые - 50
      4 кресла в гостиную - черные кожаные датские, легкие, элегантные - 2100 (заказала)
      8 бамбуковых «салфеток» под тарелки и рамочки для фотографий - 50
      белый сервиз на 12 персон - 200
      полотняные салфетки и кольца «серебряные» выпендрежные к ним - 50
      набор ложек, ножей и вилок «Микаса» на 12 персон - 235
      причиндалы для камина - 100
      Итого, за восемь-девять часов напряженного шоппинга - 3 тысячи с гаком! И все самое насущное.
      А Сережа накупил вина, пива и водки на сумму мне неизвестную, но судя по количеству бутылок, устрашающую.
      Не я одна такая. Народ по магазинам таскается с таким энтузиазмом, что на безбрежных паркингах невозможно найти стоянку, как будто этим китайским барахлом торгуют не в Соединенных Штатах Америки, а в Пхеньяне.
      Чтобы не презирать себя за то, что занята такой ерундой в жизни, решила утешиться тем, что моя задача - максимально благоустроить нашу жизнь, и если для этого мне нужны красивые вещи, то я их покупаю, и точка.
      Зато с болью заметила, что я вообще очень эгоистичный, скупой и черствый человек. Это не шутка. Ни за что, например, не встану ранешенько, и не пойду в какой-нибудь детский дом помыть полы и поиграть с сиротами, и не пожертвую деньги ни на афганских беженцев, ни на устройство дома отдыха для полицейских. На нью-йоркских пострадавших одиннадцатого сентября, правда, пожертвовала 6 (шесть!) долларов. От этого мне стыдно, ибо в теории хотелось бы творить добро и незнакомым людям, поскольку своим родным - дело не хитрое, эдак каждый может! Так что есть необходимость в самоусовершенствовании, и хоть по-прежнему слишком занята собственным благоустройством, но совесть порой грызет».
      По мнению Сашки, Муру денно и нощно должна была терзать совесть за то, что она пальцем о палец не ударила ради своей лучшей подруги, которая, сидя в Москве, не только сервизов и Дед Морозов себе не позволяет, но даже в парикмахерскую лишний раз сходить не решается. Хоть Мурка и упрекала ее порой за привычку перекладывать ответственность за себя на дорогих и близких, ну что ж, может, это и так, но по ее Сашкиному мнению, нет ничего в жизни более раздражающего, чем такое вот сытое самодовольство, из которого произрастают эти пустые самоукоры. И поскольку какая-то досада на Муру поселилась в последнее время в ее душе, она решила не передавать ей пьяной болтовни Вадима, тем более, что о нем вообще хотелось вспоминать как можно меньше. Она только исполнит свое обещание - познакомит его с Арноном, конечно, при условии, что и он исполнит свое, и больше она этого типа знать не желает.
      В феврале Сашка поехала в Израиль. Максима в Москве держали дела, да и вообще хотелось от него отдохнуть. В Иерусалиме увиделась со всеми своими друзьями, и с Наташкой, и все ей ужасно радовались и завидовали, но она почувствовала, что если бы вернулась навсегда, бросив Максима, никто бы ей так не радовался, а наоборот, многие стали бы злорадствовать, и, несмотря на все приятные тусовки, ей стало ясно, что там идет своя жизнь, из которой она вычеркнута и возвращаться некуда. Разумеется, Саша встречалась с Арноном, и осталась под впечатлением, что если кто-то действительно может и хочет ей помочь - то это только он. Теперь она поняла, кто был залогом израильского успеха Муры. И ей было приятно, что как раз Арнон, которого Мурка так уважала и обожала, сумел оценить ее, Александру. Они провели несколько ночей в том самом тель-авивском Хилтоне, в котором Сашка выходила замуж, и это была маленькая месть Максиму, за то, что держал ее на чужбине в черном теле. А еще было совсем уже тайное желание превзойти Муру в глазах Арнона, но в этом Саша даже себе не хотела признаться, хоть и ощутила момент торжества, когда он сам сказал, что никогда и ни из-за кого так не терял голову, как из-за нее.
      Прощаясь, Арнон обещал прилететь снова в Москву как можно скорее.
      Но самое главное, после мамы и бабули, было повидать Оделию. И не зря Сашка не поленилась, и снова потащилась к черту на кулички, в Тверию. Потрясающая женщина! Моментально почувствовала, что происходит с Сашкой. И только посмотрела на кофейную гущу, закусила губу, взяла Сашу за руку, так крепко, что через этот контакт мгновенно потекла сильная положительная энергия, и сказала с нажимом и каким-то тайным смыслом:
      - Твоей вины в этом не будет.
      - В чем? - обалдело спросила Сашка. Но Оделия часто выражалась туманно и ничего не объясняя. Велела только обязательно съездить в Цфат и поклониться могилам праведников. Сашка жутко боялась всяких могил, но Оделия настаивала. Александра уступила, благо могилы эти были не так уж далеко, здесь же, в Галилее, и она поняла, что это единственный шанс побороть невезение, которое явно было сглазом.
      Оказалось не так уж страшно, у могил праведников ошивалось полно народу, даже не нужно было гадать, правильно ли она себя ведет: делай как остальные, и все устроится. Сашка подозревала, что окружающие женщины выпрашивали себе мужей, детей или исцеления, и поскольку у самой и здоровья и мужей хватало, а детей не надобно было, она своему праведнику подробно объяснила, что ей нужен успех в кино. И записочку под камушек тоже положила, правда на сей раз без номера мобильника.
      После возвращения в Москву опять настали тоскливые будни. Арнон не давал о себе знать, и жизнь стала еще ужаснее, и деваться было некуда. Но в один прекрасный день ее мобильник зазвонил, как раз когда Сашка в тоске примеряла какой-то меховой жакетик в «Эль Тападо», уверенная, что если она его купит, то Максим ей голову открутит, и уверенный мужской голос сказал, что он от Виктора Алексеевича, которого просили познакомиться с ней, Александрой Денисовой. Сашка в первую минуту возмутилась, и спросила:
      - Кто это вас просил со мной знакомиться?
      - Не меня, а Виктора Алексеевича. От Льва. Его просил… сейчас… - голос пошуршал бумажкой -…Арнон. Правильно, есть такой? Вы Александра Денисова?
      Сердце у Сашки сразу забилось, и она сказала:
      - Я! Я! Я вас плохо слышу! А где я могу встретиться с Виктором Алексеевичем?
      - Вы приглашены к нему на дачу, у него в воскресенье день рождения. Если хотите, мы вас заберем.
      И Сашка, плюнув на трусливые инструкции посольского секьюрити, дала адрес и купила жакетик.
      Пока ехала за город в незнакомой машине с хмурым водителем и молчаливым охранником, с дурацкой бутылкой «Вдовы Клико» (что прикажете дарить незнакомому миллионеру?), вся извелась от страха, потому что даже Максиму, который как раз дежурил в посольстве, наплела, что поехала на день рожденья к московской знакомой, и боялась, что если все это какая-то наколка и ее в лесу изнасилуют и четвертуют, то некому будет даже хватиться пропавшей жены израильского пресс-атташе. Но когда подъехали, наконец, к роскошному особняку, сверкающему огнями и полному людей, Александре самой стало стыдно за свои дурацкие страхи. И все оказалось чудесно: внутри какой-то толстый дядька, наверное, сам Виктор Алексеевич, встретил ее как родную, и, подпивши, долго слезливо клялся в вечной дружбе какому-то «нашему дорогому Льву», и даже многозначительно взглянув на Сашку, поднял тост за «самого нашего человека в Израиле» и Александра хладнокровно делала вид, что она этому неведомому Льву тоже самый дорогой человек. А потом подволок ее к еще одному длинноволосому мужику с опухшим лицом, и тот тоже с ней милостиво заговорил, и Сашка отважно упомянула о роли, и он кому-то махнул, и сразу какой-то угодливый тип выскочил из-за его спины и взял у Александры все ее данные, и обещал, что с ней обязательно свяжутся и пригласят на Мосфильм на пробу. А потом тот, второй дядька, который, по-видимому, был-таки продюсером, стал заунывно читать стихи, и Сашка вошла в свой любимый образ наивного ребенка, и спросила, его ли, а он засмеялся, похлопал Сашку по плечу, и сказал, что она ему нравится, и все было замечательно. Ей даже показалось, что среди всей публики она узнает актеров из «Дозора», и Марину Александрову, и даже Аниту Цой, и хоть она не была уверена, но надеялась, что это именно они. Многие уходили в задние комнаты, и вскоре возвращались, окрыленные, и Сашка подумала, что, небось, наркотики, но ее туда никто не зазывал, и она, которая никогда ничего кроме марихуаны не пробовала, сама соваться не стала. И даже никто к ней не приставал, что было все же слегка странно, но Александра так это поняла, что, значит, такие здесь, в Москве, нравы, и хрен с ним, с этим тоже можно жить.
      Буквально на следующий день позвонил Арнон, и Сашка его страшно благодарила. Он тут же сообщил, что прилетает на два дня. Александре не очень-то понравилось, что он так спешит получить награду за свои хлопоты. Но деваться было некуда, и пришлось изобразить бурную радость, и обещать, что приедет в Шереметьево его встречать, и проведет с ним оба утра, благо днем Максим на работе. Как и обещала, взяла такси и поехала его встречать, правда, опоздала, потому что на кольцевой были чудовищные пробки, но Арнон ее в аэропорту почему-то не дождался. Она так и не поняла в то утро, каким образом они смогли разминуться, но он даже не позвонил ей, а ей ему звонить было некуда. Так что, потеряв полдня на эту дурацкую поездку, Саше пришлось возвратиться домой. И она сидела, злая, как черт, ожидая его объяснительного звонка, но он так и не связался. И она уже решила, что тем лучше, это дает ей удобный повод на него обидеться. Но поздно вечером ввалился в дом Максим и, задыхаясь от волнения рассказал ей, что в посольство позвонили из милиции, и сообщили, что обнаружен труп мужчины, по-видимому сбитого машиной. И у этого мужчины оказался израильский паспорт. И когда сообщили имя, в посольстве не поверили, и он сам с Милманом ездили в морг, и опознали погибшего, и это действительно был Арнон. Никто в посольстве даже не знал, что он собирался прилететь, и никто не понимает, зачем он вдруг здесь появился, и как случилось, что он попал в аварию. Александра вся похолодела и сидела, ошарашенная. А еще Максим сказал, что прохожие нашли тело в Химках, и все в посольстве ломают голову, что там могло понадобиться Арнону. Сашка заплакала от страха, а Максим стал ее утешать, и говорить, что открыли уголовное дело, и будут пытаться найти убийцу. И Сашка завыла от ужаса, и спросила:
      - А они найдут? Найдут, кто задавил?
      А Максим вдруг тоже психанул, и закричал противным тонким срывающимся голосом:
      - А я откуда знаю?! Мне не платят за то, чтобы я это знал! - Но тут же взял себя в руки, и пробурчал: - Кто его знает. Арнон был не простой человек, и дела у него были всякие…
      Сашка, обезумев, завопила, что завтра же, завтра уезжает обратно в Израиль! И Максим испугался, и стал ее успокаивать, что если Арнона случайно сбил какой-нибудь пьяница, то, тогда, конечно, его легко найдут. А Сашка спросила, «А если это не пьяница, и не случайно?» И Максим сказал, «Ну что ты, дурочка, что ли? Таких не находят". А потом то ли Сашке, то ли самому себе пробормотал: «Он же не мальчик был, знал в какие игры играл, и какие у этих игр правила…» Эта мысль странным образом Сашу немного утешила, по-видимому потому, что стало ясно, что ответственность за все случившееся нес сам Арнон.
      Но заснула она только под утро, вся в слезах. А утром начала собирать свои вещи, не обращая внимания на Максима. Тот сначала ошалело бегал вокруг и орал, что она истеричка, а потом прошипел:
      - Ты думаешь, если надо будет, тебя в Израиле не найдут?
      И только сейчас Сашка сообразила, что Максим с Вадимом - два сапога пара, и оба только и смотрят, как бы ее использовать, и уже собралась выплеснуть ему все, что накопилось на душе за время счастливого супружества, но в этот момент зазвонил Сашкин мобильник, и оказалось, что это звонят с Мосфильма, договориться о кинопробе… И вещи вывалились у Александры из рук, и она записала, куда прийти и когда. Закрыв телефон, она помолчала минуту, игнорируя идиота-мужа, а потом, взвесив все, и приняв решение, объявила Максиму, что так и быть, она пока останется, но чтобы он сам ехал на работу на метро, а Олега с машиной предоставил ей, потому что в этом городе, где ни один шофер не соблюдает правила уличного движения, она не собирается и дальше быть беззащитным пешеходом!
      - Сегодня мне надо в салон красоты, - сообщила она решительно, сосредоточенно разглядывая себя со всех сторон в зеркало, - а завтра - на пробу на студию.
      Только через несколько дней Саша открыла свою компьютерную почту. В электронном почтовом ящике ее ждало Муркино письмо, высланное несколько дней назад: «Сашка, прочитала я твое последнее послание, и позавидовала твоей жизни - новые перспективы, новые люди вокруг! Но я так, по-хорошему позавидовала. Мое твердое убеждение, что все это у меня забрало появление Матюши. С тех пор, как он появился в моей жизни, в ней больше не осталось места ничему - не могу никуда уехать, потому что либо придется оставить его на Сергея, а это значит ехать одной и с чувством тоски и вины, либо тащить с собой, а это тот вариант, при котором лучше и легче оставаться дома. Тут все же и детсад под рукой, и все удобно, а главное, не мучит и не манит ощущение, что за окном течет прекрасная полная развлечений жизнь, а я сижу в гостиничном номере, с бутылочками и пеленками и тщетно пытаюсь развлечь скучающего малыша. Все радости жизни заменила радость обладания. Обладания Матюшкой, Сережкой, домом, «Букашкой», Америкой… Вот и сижу, настоящим хуторянином. И вся моя психология становится психологией кулака. Вчера разжились новой машиной - Хондой «Одиссея». Нам с Матюшей теперь надо много места, и в ней для меня навигатор, а для Мэттовых мультяшек - дивидишник. Вечером разожгли камин, крепко выпили в честь этого приобретения, и я сидела и наполнялась ощущением своего кулацкого благополучия. Приятно думалось и о двух гигантских холодильниках, набитых куриными ножками и стеками и соками и сырами и колбасами и хлебом и овощами и фруктами; приятно думалось о ящике душистых, крепких, чуть кисловатых яблок, которые Сергей с Матюшей набрали прямо с деревьев на ферме, и о своих двух комнатах-шкафах, увешанных брюками, свитерами, пиджаками, юбками, платьями, блузками, поясами, и о своей туалетной, где на мраморной доске красуется вся моя коллекция духов, и о ящиках, полных косметики, и о гараже, в который едва втиснулись два велосипеда, мотоцикл, «Букашка» и Одиссея…