Коренной москвич Лев Владимирович Горнунг родился в Москве 7 октября 1902 года в семье Владимира Иосифовича Горнунга, химика-органика по образованию и предпринимателя по роду своей деятельности до революции.

Начало рода в России восходит к 1700-м годам, когда Иоганн-Иосиф Горнунг завербовался в российский военный флот¹. Фамилия Горнунг при Петре Великом иногда русифицировалась как Горнов, но все же возобладало оригинальное звучание слова Hornung.

Житейские обстоятельства забросили в 1820-х годах прадеда Льва Владимировича, отставного гусарского штабс-ротмистра Ивана Ивановича-младшего, в Симбирскую губернию. Там родился дед – Иосиф Иванович Горнунг, переехавший в середине XIX века в Москву, где уже и появился на свет отец Льва Владимировича.

Мать, Мария Филипповна – наполовину француженка, родившись в Москве, высшее педагогическое образование получила в Париже. Она любила поэзию, музыку, живопись и оказала большое влияние на формирование личности детей², особенно сына Льва, который буквально боготворил ее.

До десяти лет Лев, как и все дети в семье, получал домашнее образование, которое всецело было в руках матери. Осенью 1912 года он поступил в приготовительный класс 1-го Реального училища, в котором уже три года учился его старший брат.

«Реальное», в отличие от гимназий, особенно «классических», хотя и давало хорошую подготовку в области родной истории и литературы, в основном было ориентировано на получение учащимися прикладных знаний. Оба брата были «гуманитариями» до мозга костей, но такова уж была воля отца, мечтавшего видеть своих сыновей помощниками в делах.

Старшему брату, решившему поступать в университет, пришлось дополнительно заниматься латинским и древнегреческим языками, другими гуманитарными предметами. Младшему же, в силу возраста и сложившейся в стране после 1917 года обстановки, вообще не удалось завершить даже среднего образования. Полученная им в июне 1919 года справка об обучении в шестом классе впоследствии обычно заменяла аттестат.

Почти год Лев работает делопроизводителем в возглавлявшемся его отцом Всероссийском родительском союзе³. С этой должности начался его трудовой стаж. Жил он вместе с братом в отцовской «деловой» квартире на Балчуге. Эта квартира вскоре после революции постепенно превратилась в перенаселенную «коммуналку»⁴.

Летом 1920 года отца после «уплотнения» начали донимать обысками и всяческими притеснениями как «бывшего». Встал вопрос о ликвидации Родительского союза, и перед Львом возникла угроза пополнить ряды московских безработных. К тому моменту он уже прошел обязательную допризывную подготовку. Старший брат был мобилизован в Красную армию еще весной, как раз накануне завершения учебы в университете. Это было время, когда стены домов заклеивали известным плакатом Дмитрия Моора «Ты записался добровольцем?», и Лев решает тоже поступить в армию.

Гражданская война шла на убыль, и он оказался не на фронте, а в Москве рядовым 2-й Запасной бригады тяжелой артиллерии⁵.

Красноармейцы запасного полка в Москве могли свободно заниматься в университете, что и делал, например, однополчанин Льва и однокашник старшего брата по университету, будущий выдающийся историк науки В.П. Зубов. Да и брат Борис, по возвращении с Южного фронта, оканчивает историко-филологический факультет университета и ведет широчайшую литературную и общественную деятельность, оставаясь на службе в Красной Армии даже до 1925 года.

Лев Владимирович поначалу тоже намеревался продолжить свое обучение и в течение двух лет солдатской службы был слушателем общеобразовательных курсов при 1-м МГУ⁶.

В это время началось его увлечение поэзией.

В автобиографии он пишет: «Самым любимым моим поэтом стал Николай Гумилев, творчество которого имело на меня огромное влияние и послужило толчком к тому, что я в эти годы сам начал писать стихи». Свой первый машинописный поэтический сборник «Валгала» (1923) он посвятит расстрелянному за два года до этого поэту.

В начале 1920-х Лев еще старается во многом подражать старшему брату, которого тогда считал своим главным наставником в поэзии и науках. Он знакомится с друзьями брата – молодыми учеными и поэтами из круга университетской молодежи, принимает участие в издаваемых ими неподцензурных машинописных литературно-критических журналах и альманахах («Гермес», «Мнемозина», «Гиперборей»).

Именно там публикуются первые стихотворения Льва Владимировича, сделавшие его с ранних лет известным в определенном кругу столичных поэтов. Сам он скромно оценивал свое участие в этих изданиях, упоминая, прежде всего, свой «технический» вклад: «Мое участие в работе над журналом состояло в том, что я переписывал тексты на машинке, иллюстрировал каждый номер; напечатал там несколько своих стихотворений и был переплетчиком».

В начале 1923 года он стал бывать в литературном салоне Анны Арнольдовны Антоновской – московском «Цехе поэтов». Именно там состоялось его знакомство с поэтами Софьей Яковлевной Парнок и Арсением Алексеевичем Смирновым-Апьвингом. На вечерах у Антоновской молодой Горнунг слушал стихи Сергея Городецкого, Павла Антокольского, Ильи Сельвинско-го, Владимира Пяста и многих других поэтов того времени.

Кроме салона Антоновской Лев Владимирович регулярно посещал заседания литературного кружка, основанного поэтом Петром Никаноровичем Зайцевым. Там он впервые встретился с Борисом Пастернаком, и с тех пор сложились их дружеские отношения.

В том же году Лев Владимирович познакомился с Осипом Мандельштамом, оставив ему на отзыв тетрадь со своими стихами.

Особенно тесно в эти и последующие годы Лев Владимирович был дружен со своеобразным литератором А.А. Апьвингом⁷, по инициативе которого в 1924 году основывается общество по изучению творчества Иннокентия Анненского, названное «Кифара». Для участия в нем Альвинг пригласил обоих братьев Горнунгов, но более тесно с «Кифарой» оказался связан Лев.

Первая встреча с Максимилианом Волошиным произошла как раз благодаря тому, что Лев должен был передать ему приглашение на участие в заседании «Кифары». Позже общаясь с Волошиным в Москве, Горнунг, по его собственному признанию, «испытал большое влияние коктебельского поэта и художника»⁸.

В своих незавершенных автобиографических записках, сохранившихся в его архиве, Горнунг писал о том, что его давнишняя мечта – стать не только поэтом, но и художником. Хотя мечта эта не смогла осуществиться, он «не пропускал ни одной выставки современных московских художников, – и персональных и общих».

После демобилизации Лев Владимирович с головой уходит в литературную деятельность. В это время у него складывается сохранившееся на всю жизнь убеждение в том, что поэзия – «предначертание его судьбы». Он увлеченно пишет стихи самого разного характера.

Некоторое время он вообще нигде не служит, но это становится опасным в государстве, объявившем, что «кто не работает, тот не ест». Тесные отношения старшего брата с руководителями Государственной академии художественных наук (ГАХН) помогли устроить туда Льва на временную работу⁹.

Располагающий к себе, способный молодой человек быстро сходится со многими старыми и молодыми деятелями культуры и искусства, группировавшимися вокруг ГАХН. Именно в этот период закладывается его дружба с поэтами, писателями и художниками, которая через десятилетия найдет отражение в воспоминаниях Льва Владимировича.

Вице-президент ГАХН профессор Г.Г. Шпет, который фактически был идейным руководителем журнала «Гермес», проявлял явный интерес к стихам Льва и даже пытался помочь их публикации, сначала в виде отдельного сборника, а позже в журнале «Новый мир»¹⁰.

В 1925 году через поэтессу Надежду Павлович Анна Ахматова узнает о том, что в Москве молодой поэт Лев Горнунг собирает все материалы, относящиеся к творчеству и биографии Николая Гумилева. Это заинтересовало Ахматову, и с этого времени, при посредничестве Павла Лукницкого, с которым Лев Владимирович был уже хорошо знаком на почве общего интереса к Гумилеву, началась переписка с поэтессой. Их личное знакомство произошло в марте следующего года. Подробное описание этой и последующих встреч с Ахматовой вошло в опубликованные воспоминания Л.В. Горнунга.

С октября 1926 года Лев Владимирович становится штатным сотрудником ГАХН, занимая скромную должность делопроизводителя. В январе 1927-го его включают в состав московского организационного комитета по подготовке отдела СССР на 3-й Международной выставке декоративного искусства в Италии. Через полгода он зачислен сотрудником комитета по организации Выставки искусства народов СССР, приуроченной к 10-летию Октябрьской революции. Осенью 1928 года Л.В. Горнунг становится секретарем комитета по организации Выставки французского искусства в Москве. Успешная работа в этом направлении способствует росту авторитета совсем еще молодого сотрудника среди ведущих ученых ГАХН и искусствоведов.

Он знакомится со многими художниками, но особенно тесными на долгие годы становятся его отношения с талантливым художником-графиком Л.Е. Фейнбергом. В последующем эти отношения переросли в крепкую дружбу с семьей художника и, в частности, с его братом-пианистом, профессором Московской консерватории С.Е. Фейнбергом, благодаря которому Горнунг знакомится с такими известными музыкантами, как А.Ф. Гедике, А.Б. Гольденвейзер и другими¹¹.

Особая атмосфера ГАХН в середине 1920-х, когда в академии и вокруг нее концентрировалась значительная часть московской творческой интеллигенции, не придерживавшейся насаждавшейся в стране коммунистической идеологии, способствовала общению людей разных поколений. Поэтому у Льва Владимировича в эти годы возникло много прочных дружеских связей с людьми, которые были намного старше его, – Юрием Никандровичем Верховским¹², Дмитрием Сергеевичем Усовым, Сергеем Васильевичем Шервинским и их семьями. В конце жизни Лев Владимирович скажет: «Я не получил формального высшего образования, но моим университетом стали люди, с которыми я общался».

В 1929 году ГАХН оказался на грани ликвидации.

В лишившейся многих сотрудников академии Льва Владимировича назначают секретарем секции пространственных искусств, секретарем фотокабинета и почти одновременно – исполняющим обязанности секретаря литературной секции ГАХН. В приказе по Академии при этом уточняется, что последнее назначение произведено только «на время чистки аппарата ГАХН с 25 мая по 15 августа 1930 г.»

Не избежали этой чистки не только сам Лев, но и его старший брат, уже давно оставивший даже внештатную работу в ГАХН. 1 сентября 1930 года вместе со всеми уцелевшими после чистки сотрудниками ликвидируемой Академии, Л.В. Горнунг был «уволен по сокращению штатов».

На протяжении всех последующих лет Лев Владимирович работает только по литературным договорам и различным трудовым соглашениям, не попадая в штаты ни одного учреждения¹³. Почти пять лет в аналогичном положении находился и его старший брат. Оба они считали, что отсутствие штатной службы в середине 1930-х годов, возможно, было одной из главных причин, по которой их миновали репрессии, не пощадившие тогда многих родственников и друзей.

Летом 1931 года в Западной Сибири скончался отец, который к этому времени стал директором краеведческого музея в городе Каинске и преподавателем географии и немецкого языка в местной школе. Добираясь на похороны, Лев Владимирович поездом пересек всю европейскую часть России, Урал и Западную Сибирь. Поездка совпала со временем массовой ссылки в Сибирь «раскулаченных» крестьянских семей, эшелоны с которыми можно было видеть на всем пути через Вятку, Кунгур, Уфу, Казань. Стихи поэта тех лет сочетают восторг от величественной природы России и горечь от страданий невинных жертв.

Душевные переживания того времени, вызываемые не только невозможностью реализовать свои способности и трудными условиями жизни без всяких надежд на улучшение, но и, особенно, потрясениями от потерь близких – неожиданная гибель одной сестры, скоротечная болезнь и смерть матери, долгое, мучительное угасание другой сестры, – угнетающе воздействовали на Льва Владимировича. Не случайно в стихах прорывается горькое восклицание: «Жизнь моя! Юность! Я не жил в те годы…»

С середины 1920-х годов происходит постепенное отдаление друг от друга Бориса и Льва Горнунгов. Хотя в те годы они еще одинаково страстно увлечены поэзией, у них по-прежнему много общих друзей и знакомых, но уже к концу 1930-х, разделенные лишь заложенной дверью между комнатами в бывшей отцовской квартире, братья всё реже находят общий язык в житейских и других вопросах.

Старший целиком уходит в конкретную науку, требующую больших усилий и непрерывного пополнения знаний (к тому же ему надо содержать семью), Лев же чувствует себя одиноким вольным художником. Казенный труд для него – лишь средство для обеспечения минимальных потребностей в пище и одежде, в отношении которых он всегда оставался неприхотлив. В то же время всю жизнь Лев Владимирович будет бескорыстно помогать – физически, материально, морально – своим многочисленным друзьям и знакомым.

Знакомство в гостях у Арсения Апьвинга с начинающим поэтом Арсением Тарковским и его женой Марией летом 1928 года быстро переросло в близкую дружбу. В 1930 году Лев Владимирович вместе с ними едет отдыхать в село Завражье под Юрьевцем, где живет мать Марии Тарковской. Природа Верхнего Поволжья в эту и последующие поездки в Завражье оказала заметное влияние на поэзию Льва Горнунга; там родился своеобразный «волжский» цикл.

В 1932 году в одну из таких поездок Лев Владими рович стал воспреемником первенца Тарковских – Андрея. На следующий год Горнунг живет в Юрьевце с конца лета до глубокой осени. Осенью 1934 года он приезжает к Тарковским в Малоярославец, где у них родилась дочь Марина, тоже крестница Льва Владими ровича.

От этих лет сохранилось особенно большое число фотографий семьи Тарковских, сделанных «дядей Лёвой», как всю жизнь называли его их дети. Некоторые из этих фотографий были широко использованы Андреем Тарковским в работе над его фильмом «Зеркало»¹⁴.

С фотоискусством Л.В. Горнунг соприкасался, еще работая в ГАХНе. Весной 1931 года он получил от кого-то, очевидно Евгения Фейнберга, свой первый старый, еще совсем несовершенный фотоаппарат. Фейенберг был для него и первым учителем художественной съемки и техники фотопечати. Фотографиро вание стало для Льва Владимировича его главным увлечением, а временами и «кормильцем», вплоть до начавшейся болезни глаз.

Фотоаппарат становится его частым спутником. Например, Горнунг едет по приглашению С.Я. Парнок к ней на дачу в Малоярославец, и там он много фотографирует поэтессу ее друзей, живописные окрестности маленького старинного города¹⁵.

В 1933–1935 гг. от опасности обвинения в тунеядстве Льва Владимировича спасают договора с издательством «Academia» на перевод произведений французских классиков – Расина и Корнеля.

В 1936 году он был защищен трудовым соглашением с Научной библиотекой Наркомтяжпрома по подготовке сборников «Библиография тяжелой промышленности Второй пятилетки», в 1937–1941 гг. – договорной работой в разных издательствах («Художественная литература», «Музыкальное издательство», Издательство Академии наук СССР и др.), в основном как переводчик национальных поэтов советских республик.

Эти труды не отнимают у Льва Владимировича слишком много времени. Он стремится как можно больше путешествовать, находя утешение в единении с природой. Его острый глаз художника подмечает мельчайшие подробности окружающего мира, эти яркие зрительные образы находят выражение в стихах. В Подмосковье он совершает ежегодно большие походы вокруг Можайска, Звенигорода, озера Сенёж. Влекут его и более отдаленные места.

Так, зимой 1936 года он вместе с Сергеем Шервинским едет в Калугу знакомиться со старой архитектурой и фотографировать ее памятники. В том же году летом (опять вместе с Шервинским) он посещает Новгород Великий, Псков и Полоцк.

По договору с академией архитектуры Горнунг фотографирует там памятники XI–XII веков, большинство из которых будет полностью или частично разрушено войной. Таким образом, довоенные фотоснимки Льва Владимировича стали ценным подспорьем для реставраторов Новгорода, куда он вновь приедет как фотограф в первый послевоенный год.

В июне 1936 года Л.В. Горнунг гостит в семье Шервинских в Старках на Москве-реке, где отцу С.В. Шервинского, кремлевскому врачу была предоставлена целая усадьба с большим каменным домом и вспомогательными постройками.

В это время у Шервинских жила и Анна Ахматова. Здесь, в Старках, Лев Владимирович создал серию ее фотопортретов, получивших всемирную известность. Тогда он особенно много общался с поэтессой. Они даже совершили совместную поездку в Коломну.

На фоне памятников этого древнего города было сделано несколько фотоснимков, запечатлевших Анну Андреевну.

И все же самым знаменательным событием лета 1936 года стало для Льва Владимировича знакомство в Старках с его будущей женой – Анастасией Васильевной Петрово-Соловово. Между уже не совсем молодыми людьми возникло столь глубокое чувство, что их помолвка состоялась тогда же в Старках.

Трудность, однако, заключалась в том, что Анастасия Васильевна была, после арестов и тюрем, административно-ссыльной в Ташкенте, и к Шервинским в то лето она приехала тайно.

После многомесячной переписки в апреле 1937 года Лев Владимирович приехал в Ташкент, где в местном ЗАГСе «расписался» с Анастасией Васильевной. Церковное же бракосочетание состоялось 24 июня в храме вблизи Старков. Казалось, судьба повернулась, наконец, к ним лицом.

Этот тяжелый в истории страны год для Льва Владимировича оказался годом женитьбы и больших странствий. Сначала вместе с женой он совершил путешествие по Средней Азии, посетив Самарканд и Бухару¹⁶. По возвращении из Ташкента, оставив жену на попечении Шервинских в Старках, Горнунг отправился с Сергеем Васильевичем Шервинским и историком античной литературы Федором Александровичем Петровским в длительное пешее путешествие по Крыму

Из Симферополя путешественники сначала добрались до Бахчисарая, где провели несколько дней, а затем доехали до Севастополя. Отсюда начался их пеший путь по полуострову вплоть до Керчи. Долгая остановка была в Феодосии, где путешественники были гостями художника Константина Богаевского¹⁷.

Затем все трое жили в Коктебеле в доме вдовы Волошина – Марии Степановны. Там было много встреч с писателями, поэтами, художниками, традиционно собиравшимися в те времена в Коктебеле на лето и осень. Лев Владимирович часто фотографировал своих спутников и встреченных друзей, ландшафты и архитектурные памятники Бахчисарая, Херсонеса, Судака, Феодосии.

Довоенная жизнь Л.В. Горнунга может показаться странной для тех лет. Он внутренне никогда не уважал тогдашнюю власть и не очень скрывал это, но когда немцы напали на Родину, защищал ее, как патриот.

В 1942 году тридцатидевятилетний Лев Владимирович получает после ускоренных командирских курсов звание младшего лейтенанта¹⁸. Видимо, памятуя о том, что в годы гражданской войны он был рядовым артиллеристом в запасном полку, его назначают командиром взвода боепитания 13-й отдельной пулеметно-артиллерийской бригады на Тульском фронте¹⁹.

В 1943-м в связи с признаками туберкулеза Л.В. Горнунга переводят в офицерский резерв, а в апреле признают ограниченно годным для строевой службы. С этого времени и до конца войны он остается в офицерском резерве Московского военного округа, выполняя поручения административного характера.

Пребывание на фронте в суровую зиму сильно сказалось на здоровье Льва Владимировича. Развитие туберкулеза легких удалось предотвратить, но началось катастрофическое ухудшение зрения, спасти которое не удалось даже с помощью крупнейших офтальмологов страны.

1950–1960-е годы в жизни Льва Владимировича оказались годами нелегких испытаний: исключительно тяжелое материальное положение, смерть жены, наступление полной слепоты, неоднократные вынужденные переселения. Морально тяготило и то, что, начавший литературную жизнь в 1920-х годах, он «промолчал» затем более пятидесяти лет, если не считать переводы²⁰. Впрочем, так было в нашей стране не только с ним одним.

Некоторая известность пришла ко Льву Владимировичу в 1980-х годах, на девятом десятке его жизни. Благодаря помощи друзей, в первую очередь Льва Озерова и Арсения Тарковского, в 1986 году он был даже принят в Литфонд. Появились в печати его первые литературные воспоминания. Изредка стали публиковаться некоторые стихотворения.

Слепой поэт, как оказалось, обладал феноменальной памятью, слегка ослабевшей только после его 90-летия. К нему потянулись те, кто желал знать из первых уст о людях, фактах и событиях ушедшего времени.

Он отличался исключительной организованностью, позволившей ему координировать работу многочисленных помощников, которые в последнее десятилетие его жизни готовили к печати литературные воспоминания и поэтические сборники Льва Владимировича. Что-то записывалось с голоса, что-то восстанавливалось при обработке дневниковых записей еще довоенных лет, а также других материалов его архива.

За долгую жизнь Л.В. Горнунга у него скопилось огромное количество рукописей, писем, фотографий и других документов, составивших его личный архив (часть общего семейного архива Горнунгов), а также многочисленные материалы, связанные с семьями родственников жены (т. е. с Петрово-Соловово, Щербатовыми, Сухово-Кобылиными и др.).

В довоенные и послевоенные годы Льву Владимировичу приходилось для поддержания существования, а особенно для лечения тяжелых заболеваний, продавать отдельные части своего архива. При этом значительная часть материалов была передана безвозмездно или за мизерную плату в государственные архивы.

Распыление архива в конце жизни Льва Владимировича стало, к сожалению, спонтанным и хаотическим, когда он мог только отчасти контролировать передачу материалов из «домашних условий» в иные хранилища, увлеченный идеей создания в них «своих» фондов²¹.

Помимо работы над мемуарами, Лев Владимирович неоднократно «перекраивал» (в безуспешной надежде на публикацию) составленные им сборники избранных стихов (как своих, так и Анастасии Васильевны). Своим машинописным сборникам он давал разные названия: «Советские ночи» (1923–1955), «Солнце сквозь снег», «Сожженные корабли», «Судьба и память», «Упавшие зерна».

Автору этого очерка довелось быть рядом со Львом Владимировичем в его последние месяцы земной жизни, когда тяжелые старческие недуги его были уже мучительны. Но, тем не менее, поэзия до самых последних дней была главной опорой и утешением этого мужественного человека. Он просил похоронить его рядом с женой на Ваганьковском кладбище.

К 100-летию Льва Владимировича благодаря двум его крестникам – Михаилу Борисовичу Горнунгу и Марине Арсеньевне Тарковской – на его могиле было установлено новое каменное надгробие, заменившее белый деревянный крест, воспетый им в стихах, посвященных памяти жены.

Примечания

1 Корни рода Hornung восходят к выходцам из Южной Швеции XVII в. Истории этого рода в последние годы посвящено несколько публикаций. См. например:

Б.В. Горнунг. Поход времени. М.: РГГУ, 2001; Б. Г. Клюев. Семейная библиотека Горнунгов (Книга. Исследования и материалы. Сб. 75. М.,1998).

2 Детей в семье было восемь, до совершеннолетия дожили пятеро, и только один из них, старший сын Борис, впоследствии продолжил род Горнунгов.

3 Созданный незадолго до революции как полублаготворительное учреждение Всероссийский родительский союз в первые годы советской власти даже вошел в систему Центросоюза (Объединения потребительских кооперативных обществ РСФСР, позже СССР). Но с концом НЭПа Союз был ликвидирован, а его руководители подверглись репрессиям. В середине 1920-х годов отец Льва Владимировича вынужден был переселился в Сибирь.

4 В этой коммуналке обоим братьям вместе с их семьями, младшим братом и сестрами придется прожить в двух комнатах более тридцати лет.

5 Льва Владимировича демобилизуют только через четыре года, в июле 1924-го, уже как бы совсем в другой стране, с другими порядками и новыми нравами.

6 В его архиве сохранились аккуратнейшие конспекты лекций профессора Д.Н. Анучина по антропологии, а также другие записи, сделанные на этих курсах. Но в дальнейшем попытки получить высшее образование успеха не имели по целому ряду причин формального, житейского и личного характера.

7 Жизнь А.А. Апьвинга (1885–1942), на которой отразились самые черные черты той эпохи, прошла с тех пор, исключая лагерные годы, на глазах Льва Владимировича. Он же почти в одиночестве проводил этого поэта в последний путь в военной Москве зимой 1941–1942 года.

8 Много позже, встречаясь в Коктебеле с вдовой Волошина, Лев Владимирович узнал, что и М.А. Волошин, вернувшись

в Крым, вспоминал о нем как о понравившемся ему молодом московском поэте.

9 Сначала Льва Владимировича зачислили на техническую работу, связанную с проведением Академией художественных выставок. В ноябре 1925 г. его назначили секретарем комитета выставки «Революционное искусство Запада».

В этой должности он трудится целый год – от начальной организации до ликвидации выставки.

1 °Cохранилась переписка Г.Г. Шпета с редакцией «Нового мира» середины 1920-х гг.

11 Об этих знакомствах сейчас напоминают многочисленные фотографии А.Ф. Гедике и его семьи или, например, фотографии родственников С.В. Рахманинова, сделанные Л.В. Горнунгом.

12 Лев Владимирович в 1929 году был одним из организаторов юбилейного вечера поэта-символиста Ю.Н. Верховского, который отмечал в Московском доме ученых тридцатилетие своей литературной деятельности. С того времени и до кончины Ю.Н. Верховского Лев Владимирович, как и его старший брат, поддерживал тесные дружеские отношения с этим поэтом старшего поколения. И если у старшего брата в основе этих отношений лежал интерес к античной и классической поэзии, то у младшего – общие с Верховским знакомства с другими современными поэтами, к которым у Бориса Горнунга не было интереса.

13 Тем не менее, когда через почти 30 лет возникла необходимость определить для пенсии общий трудовой стаж, он оказался у Льва Владимировича более чем достаточным на основании этих договоров и соглашений. Среди работ тех лет, например, «украшение города по заданиям Октябрьской комиссии Райсовета», художественное оформление Клуба швейников при 10-й фабрике объединения Москвошвей в 1931–1932 гг., аналогичная работа для Дворца культуры при авиационном заводе № 22 в Филях в 1932-33 гг. и т. д.