Однако попытки прессы, либеральных и других сил противопоставить Председателя Верховного Совета Президенту страны не только не ослабевали, а, наоборот, усиливались. Об этом мне не раз приходилось говорить с Горбачевым. В последний раз такой разговор состоялся у нас вечером 1 июля 1991 года. В ходе этой беседы я уже в который раз просил Президента согласиться с моим переходом на научную работу, поскольку, продолжая линию на налаживание диалога и взаимодействия различных политических сил в парламенте, я, разумеется, не мог отказаться от своих партийных коммунистических позиций, связанных с защитой социалистических устоев общества, с сохранением нашей федерации, с развитием советской реформы демократии.

В тот момент, когда в Москве и Ленинграде возникло движение демократических реформ, руководимое Яковлевым, Шеварднадзе, Собчаком и Поповым, в беседе с президентом мне пришлось напрямую спросить у Горбачева, правда ли, что он собирается примкнуть к этому движению, отойдя от руководства Коммунистической партии. Я сказал президенту: «Если среди приверженцев нашей партии останется, в конце концов, всего один человек, то этим человеком буду я». «Нет, – ответил Президент, – нас будет двое».

Беседа наша продолжалась в тот вечер около двух часов и касалась самых разных трудных вопросов жизни страны, включая и подготовку к июльскому Пленуму ЦК КПСС, на котором, по имевшимся тогда сведениям, могли быть острые выпады против Генерального секретаря. Поэтому я считал, что на Пленуме стоило бы выступить Председателю Верховного Совета СССР, определив свое отношение к с либералам-рыночникам, сохранению Союза и взаимодействию парламента с президентской властью.

Выступая 26 июля 1991 года на Пленуме ЦК, я особо отметил недопустимость попыток мешать Верховному Совету СССР выполнять свои задачи по стабилизации обстановки в обществе и обеспечению конституционного характера проведения социально-экономических реформ. Одновременно я однозначно высказался против поворота общества к такому строю, где вообще не будет места социалистическим ценностям и общественной собственности, против тенденций к ослаблению социальной защиты трудящихся и прав человека, а также против стремления сепаратистов создать вместо обновленного Союза советских республик рыхлую и беспомощную структуру конфедерации или содружества, которые противоречат самому ходу экономической интеграции, происходящей во всем мире.

Пришлось предостеречь членов ЦК КПСС об имеющейся опасности ослабления позиций Советов и подмены их назначаемыми сверху администраторами. Я прямо сказал, что объявленная в те дни ельцинская программа департизации – это лишь часть общей кампании, направленной, по существу, против Советов, против партии, профсоюзов и других общественных организаций.

Отдельно говорилось тогда и о проблеме отношений президента с его партией и партии с президентом. Выступая на Пленуме, я сказал: «Давайте поставим вопрос честно и прямо: что значит для партии потерять сегодня президента и что значит для президента потерять партию? Учитывая нынешние реалии, глубоко убежден, что для президента Горбачева потерять партию значило бы лишиться самой серьезной опоры в обществе, опоры в массах со всеми вытекающими отсюда последствиями. Для партии же потерять президента значит утратить ключевую позицию в государственном руководстве, но не только. Это значит, уже сейчас дать возможность оппозиционным, в том числе уже властвующим, силам развернуть не просто травлю, а фактически погром партийных организаций».

Трагично, что это печальное предсказание стало реальностью. Хотя нашлись люди, которые увидели в этом моем выступлении призыв к путчу и замене Генерального секретаря ЦК КПСС. Показательна в этом отношении статья члена ЦК КПСС О. Лациса в «Известиях» от 31 декабря 1991 года. Он писал: «На пленуме открыто началась подготовка к тому, чтобы на предстоявшем в конце года съезде сместить Горбачева, отклонить его реформистскую программу и повернуть перестройку вспять. О подготовке военного переворота большинство участников пленума, очевидно, не знало, но политический переворот в стиле 1964 года готовили вполне открыто. Самые нетерпеливые уже не хотели ждать декабря, требовали созвать съезд в сентябре. Судя по тому, как принял зал речь Лукьянова, они уже и преемника наметили. И Горбачев не в силах был сдержать волны злобы, непроизвольно прокатывавшейся по залу время от времени, когда звучали, например, требования расправиться с Александром Яковлевым или с ослушниками из независимой компартии Эстонии. Нет, конечно, это давно уже не была единая партия!»

Да, Лацис прав: единство партии было разрушено. Но чьими усилиями? Не самого ли президента и его радикального псевдосоциалистического окружения.

А разрушить партию – значило разрушить всю сложившуюся после Октября советскую политическую систему. И от этого вывода нам уйти просто некуда.

Вспоминая минувшее, конечно, не могу пройти мимо той роли, какую играли в то переломное время Съезд народных депутатов и Верховный Совет СССР. Именно с этим, как оказалось последним, периодом жизни союзных законодательных органов и была в основном связана моя работа с весны 1989 года.

Сказать об этом необходимо еще и потому, что до сих пор подлинная роль парламента бывшего Союза искажается и, если можно так сказать, намеренно оглупляется нашей прессой, радио и телевидением. Каких только эпитетов не обрушивают они на голову ушедшего с политической сцены союзного парламента. Тут и «неаппетитная каша», и «странный мутант», и «кукольный театр», и «бой цирковых петухов». Бывший депутат И. Заславский договорился до того, что объявил союзный Съезд и Верховный Совет СССР, их депутатский корпус вообще «в большинстве своем состоящим из двурушников, сыгравших колоссальную роль в создании тяжкого положения страны». Они «сначала устраивали „одобрямс“ Горбачеву – Рыжкову, потом Горбачеву – Павлову, потом их собирал Лукьянов, чтобы обеспечить такой же „одобрямс“ и августовскому перевороту, да не успел». «Агрессивно-послушный», «штампующий чуждые народу решения», «прокоммунистический» парламент и так далее и тому подобное.

Со всей ответственностью могу сказать, что все это откровенная и злобная ложь. И хотя, конечно, окончательный диагноз поставит история, последние двадцать пять лет нельзя, невозможно будет ни осмыслить, ни понять без анализа той борьбы, которая шла в Верховном Совете СССР и вокруг него.

Дело в том, что Верховный Совет СССР того периода был, если можно так сказать, рыцарем на распутье, как на распутье стояло тогда и все наше общество. В нем все жарче разгоралась борьба социалистических и антисоциалистических тенденций, федерализма и сепаратизма, дружбы народов и национализма. Народные депутаты, избранные весной 1989 года, принесли эти противоречивые тенденции на свой первый Съезд и в Верховный Совет СССР.

Депутатский корпус стал зеркальным отражением того соотношения политических сил, которое господствовало в то время в советском обществе. Водораздел борьбы между стремлением обновить социалистические устои жизни страны, проводить реформы применительно к возможностям народа, с одной стороны, и попытками внедрить иные, по сути своей капиталистические начала, путем сознательной ломки всего и вся, с другой стороны, проходил буквально по рядам парламента. Но даже в этих условиях в Верховном Совете СССР делалось все возможное, чтобы противостоять таким тенденциям, сохранять стабильность и законность в стране, ее государственное единство (некоторые документы, принятые в этом направлении Верховным Советом, приводятся в Приложении к данной книге).

При этом я, конечно очень далек от какой бы то ни было идеализации работы высших органов власти Союза ССР на последнем этапе их существования. Время было невероятно трудное. Не оправдались многие и многие наши надежды. Масса огрехов было в подготовке законов, в контроле за управленческими структурами, в самой организации работы парламента. Парламент бросало из стороны в сторону. Немало сил ушло на то, чтобы умерить азарт многоговорения, пустых дебатов, усадить в общую лодку и радикалов, и консерваторов, заставить их грести в одном направлении или хотя бы не мешать своими распрями решению острейших вопросов жизни общества.

Все это, конечно же, было. Но можно ли за деревьями не видеть леса, можно ли, как писал однажды Даниил Гранин, «до бесконечности заниматься самоистязанием»? Попытаемся все же взглянуть на происходившее тогда по возможности спокойно и без предвзятости.

Здесь необходимо будет прежде всего сказать, что большинство депутатов, составлявших Съезд народных депутатов и входивших в Верховный Совет СССР, с самого начала достаточно твердо были настроены в пользу решительного реформирования, но ни в коем случае не разрушения того общественного строя, который сложился в нашей стране. Именно под этим углом зрения депутаты подходили к решению сложнейших вопросов, которые стояли в то время перед советским обществом. И можно с уверенностью сказать, что ни один их этих трудных вопросов внешней и внутренней политики не миновал Съезда народных депутатов и Верховного Совета СССР.

Если обратиться к проблемам международного характера, то это было время, когда почти одновременно рухнули социалистические режимы в странах Восточной Европы, когда остро встали задачи концентрации усилий всех народов на преодолении опасности ядерной войны, экологических и других катастроф.

Тут на счету у союзного Съезда и Верховного Совета СССР было немало принципиальных решений. Вывод советских войск из Афганистана, кардинальные меры в области разоружения, преодоление кризиса в Персидском заливе, договоры о Германском урегулировании, ратификация более шестидесяти международных документов, все эти внешнеполитические шаги нашей страны оставили серьезный след в Европе и на плане в целом.

Каждый такой шаг был плодом довольно острых дискуссий и на союзном съезде, и в Верховном Совете СССР. Достаточно вспомнить, как жестко шло обсуждение вопросов оценки пакта «Молотов – Риббентроп» или скажем, ратификации соглашений о выводе советских войск с территории Германии. Прошли времена единодушных голосований. Критика и слева, и справа сгущалась над головами ранее неприкасаемых внешнеполитических ведомств. Депутаты требовали объяснений Президента СССР о целях его поездок на Мальту и в Рейкьявик, во Францию, Японию, на совещание «семерки», добивались ежедневной информации о ходе военных действий в Кувейте и Ираке, все придирчивее спрашивали, как используются бюджетные средства, идущие на помощь иностранным государствам.

Дело, как известно, дошло до того, что Верховный Совет не утвердил назначение главы министерства внешнеэкономических связей и принял вызов Шеварднадзе, демонстративно заявившего о своей отставке. Правда, последний не удержался и попытался объяснить свой демарш происками Председателя Верховного Совета СССР. Я и депутатская группа «Союз» были обвинены бывшим главой МИДа, в частности, в умышленной затяжке обсуждения вопроса о денонсации Договора с ГДР, хотя в действительности этот вопрос был рассмотрен Верховным Советом немедленно после получения соответствующих документов из президентского аппарата. Здесь была «чья-то режиссура – крепкая, стальная, политармейская», – сетовал Шеварднадзе, так и не понявший до конца сути борьбы, которая шла в парламенте (см. Э. Шеварднадзе. Мой выбор. В защиту демократии и свободы. М., «Новости», 1991). К тому же он никак не смог осмыслить, почему парламент довольно прохладно отнесся к сообщению о присуждении Горбачеву Нобелевской премии мира. Ведь Президент вроде бы даже сказал, что эту премию он разделяет с Шеварднадзе. Этот жрец «морали во внешней политике» не удержался и от того, чтобы не возмутиться поведением самого Президента, якобы не защитившего его от нападок Съезда народных депутатов СССР и определившего заявление своего давнего единомышленника как «политический спектакль».

Но внешняя политика была лишь одной, скажем прямо не самой главной, частью той работы, которую вел Верховный Совет СССР в последние два года. Главным полем сосредоточения сил союзного парламента оставалось, несомненно, решение вопросов проведения экономической реформы, перехода к регулируемым государством рыночным отношениям, создания обновленного хозяйственного механизма. Это потребовало в сравнительно короткий срок принятия целого блока новых законов: основ законодательства о земле, об аренде, законов о собственности, о предприятиях, о кооперации, об общих началах предпринимательской деятельности, об основных началах разгосударствления, об основах антимонопольного законодательства, об инвестициях и валютном регулировании, о таможенном деле и другие. Среди этих актов следует отдельно отметить принятые в середине 1991 года Основы гражданского законодательства, которые депутаты не без гордости называли «Хартией рыночной экономики».

На глазах у своей страны, в горячих схватках радикалов и консерваторов шло обсуждение не только важнейших законопроектов, но и долгосрочных программ стабилизации экономики и реформирования народного хозяйства.

И надо отдать должное политическому чутью союзных депутатов. Связанные со своими избирателями, остро ощущающие нарастание кризиса и разрушение хозяйственных связей, они делали все возможное для того, чтобы перестройка не ударила по простому человеку, не сказалась столь губительно на каждой трудовой семье. В подавляющем своем большинстве депутаты хорошо понимали необходимость изменений, утверждения разнообразных форм собственности, преодоления уравниловки и голого администрирования. Но не менее твердо они стояли за то, чтобы программы построения обновленной экономики не обернулись массовым обнищанием народа и обогащением кучки новоявленных бизнесменов. Достаточно взять парламентские стенограммы того времени, чтобы увидеть насколько пророческими оказались выступления многих депутатов, довольно далеких от каких бы то ни было политических пристрастий.

Верховный Совет СССР, по сути дела, оставался последним редутом, отстаивавшим реализм в экономической политике, недопустимость крутой ломки общественного организма в угоду политическим амбициям и схемам, навязываемым социалистической экономике. Это буквально бесило сторонников быстрой капитализации страны. И, скажу прямо, быть арбитром на этом политическом ринге иногда было просто невыносимо.

Особенно острая и жесткая борьба шла в союзном парламенте при разработке мер социальной защиты населения, удовлетворения самых насущных потребностей человека, охраны его прав. Напомню некоторые из законов и решений Верховного Совета СССР по этим вопросам, на которые особенно остро реагировали миллионы людей. Это законы о пенсиях граждан и военнослужащих, об изменениях в законодательстве о труде, о порядке разрешения индивидуальных трудовых споров, об общих началах государственной молодежной политики, о защите прав потребителей, об индексации доходов населения, о помощи инвалидам и жертвам Чернобыля. Не говоря уже о том, сколько времени и сил было отдано разработке нормативных актов, гарантирующих политические права человека. Среди них – законы о гражданстве, о недопустимости ограничения национальных прав людей, о печати, об общественных объединениях, о правах профсоюзов, о свободе совести, о въезде и выезде из страны.

Перелистывая сегодня стенограммы Верховного Совета СССР, не устаешь удивляться выдержке и напору депутатов, их стремлению защитить честного труженика от произвола нарождающегося клана предпринимателей. В этом сказывался сам социальный состав Верховного Совета СССР, наличие в нем людей, пришедших с заводов и фабрик, из сельского хозяйства и сферы обслуживания. И здесь слово рабочего П. П. Кустарева или экскаваторщика Т. К. Пупкевича, токаря A. M. Крышкина или колхозницы О. П. Яровой, шахтера А. Л. Царевского или текстильщицы Л. В. Афанасьевой, бульдозериста И. А. Ждакаева, или учительницы И. А. Крюченковой было, что называется, «томов премногих тяжелей».

Да, говорят критики бывшего союзного парламента, законов было принято в то время много. Но ведь все они шли вхолостую, иногда не работали ни одного часа. Этот тезис до сих пор не сходит со страниц наших далеко не беспристрастных газет. Но так ли это? Ведь если присмотреться попристальнее, то нельзя будет не признать, что немало союзных законов работало и работало на полную мощность. Разве не действовали, скажем, законы о предприятиях и о кооперации? Разве не работали законодательные акты, касающиеся профсоюзов, общественных организаций, религиозных общин, помощи пенсионерам и инвалидам? Работали, конечно, подкреплялись ассигнованиями, помогали людям. Но кое-кому из наших «либерал-демократов» и по сей день до этого нет никакого дела. Их газеты продолжают по инерции твердить свое, не забывая при этом пользоваться принятым тогда законом о печати, и старательно обходя его при наступлении на действительно демократические народные газеты.

Вместе с тем, правда и то, что немало союзных законов требовали создания гораздо более надежного механизма их проведения в жизнь. Многие из них должны были конкретизироваться в республиканском законодательстве. Например, на базе союзных Основ земельного законодательства было разработано и принято около тридцати республиканских законов. Но так было далеко не везде. К тому времени начала тлеть, а потом разгоралась все жарче и жарче пресловутая «война законов», фактически парализовавшая правопорядок в стране. Повинны здесь были и Союз, и республики. Казалось, всем была ясна пагубность такой войны, но война эта не утихала, а наоборот, дополнялась войной бюджетов, банков, прокуратур и, особенно, президентских амбиций, буквально с каждым днем все слабее становилась система органов, ответственных за исполнение законов. Иногда казалось, что страна мчится под уклон на автомашине, в которой вообще не работает сцепление. Все это было причинами того зияющего кризиса законности, в который мы незаметно вползли и уже не смогли из него выбраться.

Отдельно надо сказать о том, как складывались отношения Верховного Совета СССР с правительством и другими органами управления. Ведь, откровенно говоря, классического разделения властей у нас в те годы не было, да и вообще, вряд ли оно могло быть в стране, где прочно укоренились традиции объединения в Советах и законотворчества, и исполнения законов, и направления работы нижестоящих органов власти. В то же время распорядительная деятельность Верховного Совета СССР, который нередко брался за рассмотрение управленческих вопросов, не могла и не должна была заменять работу правительства по руководству народным хозяйством и другими сферами жизни страны. С учетом этого и строились наши отношения с председателем Совета Министров, его заместителями и министрами. И хотя руководящие деятели правительства нередко жаловались на то, что они вынуждены слишком много времени проводить в парламенте, Николай Иванович Рыжков и я в целом хорошо понимали друг друга.

Опытный производственник, пришедший с «Уралмаша» и вкусивший все сложности госплановской, а затем и цековской работы, Н. И. Рыжков разбирался в вопросах экономики. Конечно, он не мог сравниться с Косыгиным, который был в буквальном смысле энциклопедией решения хозяйственных проблем, но и вопросы, обрушившиеся на Рыжкова, оказались не менее, а наверняка более тяжелыми, чем те, что стояли перед Косыгиным. Там была в общем-то накатанная дорога централизованных партийно-государственных методов управления. Здесь же предстояло вступить на совершенно неизведанный путь создания новых механизмов, самонастраивающейся хозяйственной системы при разумном государственном регулировании.

Судьба свела нас с Николаем Ивановичем Рыжковым в начале 1983 года, вскоре после того, как по предложению Ю. В. Андропова Рыжков стал секретарем ЦК КПСС. Юрий Владимирович довольно часто, минуя Черненко и Боголюбова, поручал мне подойти к Рыжкову в связи с юридическим оформлением тех или иных экономических решений. В то время по заданию Андропова именно Н. И. Рыжков, В. И. Долгих и М. С. Горбачев вплотную занимались в ЦК КПСС анализом экономического положения страны, поскольку опираться на заскорузлый правительственный аппарат, возглавлявшийся тогда И. А. Тихоновым, в этом деле было довольно трудно.

Николай Иванович Рыжков – человек конкретного мышления. На любую сложную экономическую проблему он смотрел как бы снизу – через призму крупного предприятия. Но чем дальше вникал в общие вопросы экономики этот в целом сдержанный и немногословный и проницательный человек, тем более точными становились его оценки. Назначенный в 1985 году главой правительства, Рыжков довольно быстро подобрал себе помощников, хорошо владеющих экономическим анализом. Его альянс с академиком Л. И. Абалкиным, рядом других экономистов и хозяйственников стал постепенно выдавать на-гора все более весомые народно-хозяйственные решения. И сколько бы ни силились нынешние «прорабы капитализма» присвоить себе идеи перехода к рынку, на общегосударственном уровне именно Рыжкову принадлежало первое слово во внедрении регулируемых государством рыночных отношений, конкуренции и борьбы против монополизма.

Конечно, программа, представлявшаяся Рыжковым, была достаточно умеренной. Она исходила из того, что вступление в рынок может быть только постепенным. Нельзя было не видеть, что в стране еще не было инфраструктуры рынка. Постоянно давала себя знать огромная сила привычки к плановому распределению ресурсов и централизованному управлению, глубоко укоренившаяся психология потребительства и уравнительности. Выработанные правительством Н. И. Рыжкова в мае 1990 года меры по переходу к рынку, включающие реформирование цен и в том числе повышение цен на хлеб, вызвали бурю в Верховном Совете. Даже эти умеренно-радикальные шаги не были сразу поняты многими депутатами, насквозь пропитанными популистскими настроениями безоглядной защиты интересов своих избирателей. Либеральный же блок и в первую очередь Межрегиональная депутатская группа воспользовалась этой программой для того, чтобы дискредитировать и свалить только что образованное правительство. Поднимается невероятный шум о «наступлении на интересы народа», о «шоке без терапии» и т. д. После острейшей дискуссии правительству было поручено, к сентябрю 1990 года, представить доработанный комплексный план перестройки экономического механизма на основе внедрения рыночных отношений и всемерной защиты населения от неизбежных трудностей переходного периода.

Став в марте 1990 года президентом страны, Горбачев уже в скором времени начал пробовать себя в роли арбитра между правительством и Верховным Советом. При этом он умело играл на естественно возникающей напряженности между законодательной и исполнительной властью, поддерживая то ту, то другую сторону. К счастью мы с Николаем Ивановичем Рыжковым хорошо это видели и понимали. В конце мая 1990 г. на образованном тогда Президентском совете СССР, в заседаниях которого мне приходилось участвовать, группа ученых во главе с С. С. Шаталиным дает бой экономической программе правительства. Дело доходит до прямых оскорблений взрывным и самоуверенным Шаталиным обычно выдержанного и спокойного Ю. Д. Маслюкова. Усилиями Е. М. Примакова из сообщения о заседании Президентского совета было снято упоминание об одобрении правительственной программы.

В конце июля Горбачев получает через своего помощника Петракова письмо Григория Явлинского, в котором тот предлагал разработать новую правительственную программу экономических реформ, которая, как теперь стало известно, была разработана так называемой Гарвардской школой в Соединенных Штатах. Вопрос о поддержке этой программы перехода к рынку был согласован Горбачевым с Ельциным и Силаевым. Скрепя сердце, с этим предложением вынужден был согласиться Н. И. Рыжков.

Опираясь на это согласие, Горбачев поручил Шаталину, Явлинскому, Петракову, Абалкину и ряду других ученых-экономистов подготовить соответствующий документ, получивший затем название «программы 500 дней». Суть этой программы выработанной коллективом экономистов, ориентировавшихся на рекомендации Международного валютного фонда и Гарвардской экономической школы, сводилась к безоговорочной либерализации цен, установлению экономического союза республик и в целом к отказу от существующей социалистической модели. С. С. Шаталин не скрывал этого. Он с гордостью заявлял, что и американской профессуре, и американским бизнесменам, и американскому правительству «500 дней» понравились. Хозяева Америки увидели в ней желанную попытку «построить реальную рыночную экономику, новую социально-экономическую и политическую систему».

Естественно, что для союзного правительства такой подход был неприемлем. Оно предлагало гораздо более централизованное, регулируемое государством раскрепощение цен, постепенное разгосударствление предприятий, составляющих экономический костяк советской экономики. Вот почему в начале сентября 1990 года в Верховный Совет СССР были представлены два проекта экономических реформ – правительственный, подготовленный во исполнение поручения парламента, и «проект Шаталина – Явлинского», которому так или иначе симпатизировал Горбачев и который авторы пытались выдать за президентский проект.

Однако Верховный Совет очень быстро распознал в этом недоброе. Уже первые ответы Шаталина на вопросы депутатов показали, что за принятием его программы неизбежно последуют гиперинфляция, падение жизненного уровня основной части населения, а, главное, развал Союза. Совершенно неудовлетворительными были признаны разделы программы, посвященные аграрному сектору, конверсии оборонного производства, социальной защиты трудящихся.

Но отпор большинства союзных депутатов только подогрел либералов-рыночников. В начале октября в пику союзному парламенту Верховный Совет России по предложению Ельцина практически без обсуждения принимает «программу 500 дней», хотя в других республиках эта программа поддержки не получила.

Полемика в Верховном Совете СССР раскалилась докрасна. Нужен был какой-то выход. В двадцатых числах октября перед заключительным голосованием Горбачев, Рыжков, Шаталин и я еще и еще раз прошли подготовленный проект постановления Верховного Совета, содержавший поручение выработать уточненную программу на базе «президентского» и правительственного проектов. Не хочется передавать, какие выражения применялись на этой встрече и как явственно тогда проступила неприязнь между президентом и главой правительства. Попытки снизить накал этих взаимных атак стоили мне ударов от обеих спорящих сторон.

Верховный совет СССР в конечном итоге поддержал этот компромиссный вариант постановления, в соответствии с которым впоследствии были подготовлены, а затем одобрены основные направления экономической реформы для Союза ССР и республик.

Но кризис продолжался нарастать. Огонь всех своих пушек либерал-демократы и лично Ельцин сосредоточили на Н. И. Рыжкове. Лозунг отставки правительства стал основным лозунгом митингов и забастовок. Рыжков стойко переносил эти удары, но в его речах в парламенте, в еженедельных выступлениях по телевидению все более слышалось справедливое недовольство отсутствием президентской поддержки, несогласие со «слишком гибкой» политикой Горбачева. В свою очередь, президент не раз говорил, что в политике Рыжкова, в его выступлениях он видит слишком много конфронтационных моментов. Находя пути соглашения со своими открытыми противниками, Горбачев не хотел и не умел поддерживать согласие с теми, кто его поддерживал.

В те дни у нас состоялся резкий и откровенный разговор о будущем. Я сказал Горбачеву: «Если сейчас под давлением оппозиции допустить смещение Рыжкова, то это будет только началом цепной реакции. Следующий удар либералы сосредоточат на Съезде народных депутатов и союзном парламенте. По главная цель так или иначе все равно будет состоять в том, чтобы убрать президента, который без поддержки Съезда и Верховного Совета не продержится и трех месяцев. Поймите, сказал я, сегодня Рыжков, завтра – председатель парламента, послезавтра – президент. Но дело не в личностях. Сегодня это раскачка союзных структур, завтра их разрушение, а послезавтра – гибель Союза!».

Однако Горбачев оказался глух к этим соображениям. Он избирает свой путь. Для того чтобы освободиться от Н. И. Рыжкова, он решает преобразовать Совет Министров СССР в Кабинет министров, работающий под непосредственным руководством президента. Для того чтобы убрать неугодное лицо, ликвидируется орган, который это лицо возглавляет. Горбачев просто элементарно не просчитал, что в конце этой цепи разрушений союзных структур рано или поздно будет он сам.

О желании заменить Совет Министров Кабинетом Горбачев сказал мне по телефону вечером 16 ноября 1990 года, а Николай Иванович узнал об этом буквально за час до внесения вопроса на рассмотрение Верховного Совета СССР.

Здесь уже скрывать было нечего. Выступая на сессии, а потом на IV Съезде народных депутатов, Рыжков дает откровенную оценку всем этим шагам президента. Но нервы Николая Ивановича были напряжены до предела. Утром 25 декабря 1990 года мы узнали, что за несколько часов до открытия очередного заседания Съезда Рыжков был увезен в больницу с тяжелейшим инфарктом. То, что не решили политические игры, решила болезнь. Рассказываю об этом столь подробно лишь потому, что все последующие события, к сожалению, с точностью до месяца подтвердили мой начальный прогноз. Цепь роковых шагов М. С. Горбачева была запрограммирована.

Между тем все больше нарастала и борьба против союзного парламента. В начале 1991 года жесткость критики Верховного Совета СССР достигает огромной силы. Теперь уже она сопровождается и требованиями отставки союзного президента. С таким требованием 19 февраля 1991 года выступил по телевидению Ельцин. В связи с этим Верховный Совет СССР вынужден был на следующий день принять постановление, в котором выступление председателя Верховного Совета России было расценено как открытый призыв к замене законно избранных высших органов власти СССР, противоречащий Конституции и создающий чрезвычайную ситуацию в стране.

Тут же в газетах появились открытые заявления о том, что с таким парламентом и его руководителем вообще невозможно решить задачи «денационализации» и «десоветизации», которые были объявлены главными целями «демократической оппозиции». Само собой разумеется, это не могло не вызвать встречной волны со стороны патриотически настроенных сил. Они требовали наведения жесткого порядка, восстановления уважения к Конституции СССР и союзным органам, принятия решительных мер для обуздания разгула демократии.