Эти три страны небом созданы,
      Для счастливых людей и для праведных!
      Не садись на кошму, а садись на коня
      И - лети в ту страну, что зовет тебя!
      Имя первой страны - Беловодия,
      Вторую страну зовут Шамбала,
      А третья страна - страна Ойротия!
      Но сейчас они все в одну слились,
      И Бурхан в ней бог, а Ойрот в ней хан!1
      - Вот это - песня! - вздохнул Кураган, восторженно глядя на незнакомого ему кайчи. - Я могу ее петь другим людям?
      - Можешь! - кивнул Чочуш, возвращая топшур. - Но у тебя есть свои песни про Белого Бурхана и хана Ойрота... Спой, кайчи!
      Сабалдаю очень не хотелось отпускать гостей, но Ыныбас уже поднялся, и отец Курагана сам вызвался проводить их до ближайшего перевала, указать короткую и безопасную дорогу Ыныбасу к урочищам Бежельбик и Бобучак, объяснить Техтиеку, как удобнее проехать отсюда на Чергу, где найти слепого старика-кайчи, который нужен Чочушу. И хотя гости не признались старику, что они посланники самого Белого Бурхана и один из них хан Ойрот, Сабалдай легко сообразил, что они не простые алтайцы - много знали, были требовательны и щедры, вежливы и любопытны. Последнее в горах встречается не часто...
      - Мы возьмем с собой Курагана,-улыбнулся Ыныбас,-ему будет полезно послушать других кайчи!
      - Воля гостей - закон, - вздохнул старик. - Но берегите его, я не хочу, чтобы он попал в тюрьму к русским!
      ...Если бурей повалило дерево-умрет старик, если тоненький ствол переломило, как сухую травинку, смерть ожидает парня. А здесь бурелом был на славу! Сколько же народа погубила в холодных и дымных аилах непогода, упавшая вдруг неизвестно откуда так стремительно, что Техтиек и Чочуш едва успели прижаться к скале, притиснув крупами своих коней низкорослую лошаденку Курагана.
      Выли и стонали горы, с сухим треском ломались деревья, сверху, из лилово-черных туч, сыпались камни величиной в конскую голову и с грохотом раскалывались у самых ног оцепеневших путников, заставляя вспомнить и страшного в гневе хана Эрлика, и беспощадного в своем неистовстве горного духа Ту-Эези, на обо которого, что осталось за поворотом тропы, они не удосужились положить хотя бы по песчинке...
      Все прекратилось так же внезапно, как и началось.
      Техтиек, за ним Чочуш и Кураган вышли из укрытия и замерли в изумлении: где вилась широкая, хорошо пробитая тропа, лежали сплошные завалы из каменных глыб и исковерканных деревьев.
      - Хорошо поработали горные духи!-вырвалось у Курагана.
      - Здесь не пройдем,-сказал Техтиек мрачно.-Надо подниматься выше, выходить на козью тропу!
      - Это опасно, - поежился Чочуш. - Мы можем и не сойти с нее, пойдем низом, берегом реки...
      Где-то послышался крик марала - бархатистый, сочный и грустный. Он тоже заблудился и не мог найти знакомой тропы. Хорошие охотники умеют ему подражать берестяной трубой и подзывать таежного красавца на ружейный выстрел... Да, мясо им сейчас было бы кстати!
      Уже не один день плутают они по горам, выходя на Чергу. И хотя Сабалдай предупреждал, что здесь везде будет только одна Черга - горы, реки, урочища и деревни, идти им надо было в ту единственную Чергу2, что стоит на берегу Сема... В трех стойбищах путники уже побывали, но нигде о женщине-сказительнице и певунье и не слыхали даже. А слава певцов всегда крылата!
      Пусты мешки и сумки, привязанные к седлам. Правда, у Техтиека и Чочуша есть с собой деньги, но что с ними делать в глухих горах и пустых урочищах?
      - К людям надо выходить,-напряженно сказал Чочуш, помня, что Техтиека легко могут опознать в этих местах.-Пропадем без людей!
      - Надо становиться на ночлег и попробовать поохотиться!-буркнул тот.-Сейчас, после обвалов в горах, зверь пуганый, сам на выстрел выйдет!..
      Но бурхан Чочуш уже принял решение, направив своего коня прямо вниз, в долину, к серой шкуре далеких лесов, рассекаемых белой лентой реки. Кураган догнал Чочуша:
      - В Барлак едем, кайчи? Там у меня тетка живет, сестра матери... Это она учила меня играть на топшуре, когда я был совсем маленьким! Она и сейчас поет иногда, перебирая струны... Сказки знает забавные... Ее тебе тоже будет интересно послушать, кайчи!
      Чочуш от неожиданности остановился:
      - Что же ты раньше молчал, Кураган? Может, ее мы и ищем!
      - Я не знал,-понурил голову Кураган. - Едем и едем...
      Тетка Курагана Алтынай оказалась сравнительно молодой женщиной, обремененной детьми и больным мужем, умирающим от чахотки. Но ее аил не был беден - нашлась и арака для гостей, и табак для их трубок, и хороший обед.
      - Как только ты родился,-рассказывала Алтынай, с нежностью поглядывая на рослого и красивого племянника, - мой муж и твой отец решили сделать тебе проверку. Развернули, положили на животик между ружьем и топшуром. И ты потянулся не к отцовской кырле, а к моему топшуру...
      - И стал кайчи!-рассмеялся Чочуш.-Хорошим кайчи.
      - Топшур еще никого не прокормил, - нахмурилась Алтынай. - Певец хоть и почитаем в народе, но он всегда бестабунный...
      Техтиек не вмешивался в разговор. Присев в изголовье Челюжека, мужа Алтынай, он завел с ним осторожный разговор о хозяйственных делах, о соседях, о дорогах и торных тропах, ведущих путников по солнцу и против солнца - с Чемала и Улалы, с Усть-Кана и Тураты, У него одна цель выяснить, что слышно в этих местах о хане Ойроте и боге Бурхане, как и чем живут люди, о чем думают длинными зимними вечерами, не надоедают ли им русские попы, часто ли наведываются русские стражники и полицейские. Но Челюжек был неразговорчив и старался держаться в стороне:
      - Что я знаю, гость? Ничего не знаю... Всем хозяйством заправляют жена и дети. Старшие пасут овец, младшие помогают по дому, а сама Алтынай - глава аила.. А я... Я - лишний рот, гость!
      Техтиек хмыкнул недоверчиво. В больших алтайских семьях издавна велось так, что все работали. Даже слепому и немощному старику находили дело по его силам, даже неподвижно лежащая на куче тряпья старуха орудовала иглой или ножичком... Откуда же взяться лишнему рту?
      - Одна мечта у меня осталась, гость, - признался Челюжек, понизив голос до шепота,-дождаться первой песни кукушки!*
      * Кукушка - особая птица у алтайцев, а золотая кукушка чуть ли не обожествляется. Есть даже легенда: если золотая кукушка пролетит над горами, то мертвые пробудятся и цветы расцветут на камнях Считалось, что если человек умрет, услышав первый крик кукушки, он может встать из своей могилы в любое время и прийти на помощь своим близким в черной беде.
      - Доживешь, Челюжек! - пообещал Техтиек без тени улыбки.-Для таких, как ты, кукушка может запеть и среди зимы!.. Вон какие красивые сармыги ты делаешь!..
      - Спасибо, гость, за хорошие слова. Да будут чисты для людей все твои дела и помыслы!
      И вялая рука больного осторожно и ласково пожала железную кисть Техтиека. Тот смутился: как и все суровые люди, он легко раскисал от любой невинной ласки...
      Присаживаясь у очага, Техтиек увидел в руках хозяйки аила топшур, и это его покоробило: мало ему было песен Чочуша и Курагана, теперь еще и эту бабу слушай!
      Жалобно и зовуще запели струны, и таким же непривычным для уха оказался ее звонкий и сильный голос:
      Диль, кель! Приходи, весна!
      Приходи, горы забросай цветами,
      Долины травами свежими запруди!
      Ведь фиолетовые звезды кандыка
      Это твои глаза, весна!
      Приходи, весна! Диль, кель!
      Техтиек поймал себя на том, что песня ему нравится, и он тут же одернул себя: "Только этого не хватало мне, разнюниться!" Он встал и ушел к орыну, где лежал просветленный радостью Челюжек.
      - Хорошо поет?-спросил он и сам себе ответил: - Хорошо.
      Техтиек кивнул, но муж Алтынай не увидел его молчаливого одобрения закрыл глаза, и по бледным губам его поползла улыбка.
      Долины Маймы и Куюма ждут тебя,
      Хребты Иолго и Сумульты ждут тебя!
      Но больше зимы и неба ждут тебя,
      Простые люди - цветы земли!
      Это твои цветы, весна!
      Приходи, весна! Диль, кель!
      Прикрыл глаза и Чочуш, отгородившись ладонью от яркого огня очага. Изумленно раскрыв рот, слушал свою тетку Кураган. Оба кайчи любили петь о весне, о родной земле, о близких их сердцам людях, которым так не хватает тепла и радости, нежности и красоты... Но эта женщина, несущая на своих хрупких плечах все свое семейство, пела обо всем просто и вдохновенно, как жила:
      Ради смеха детей моих,
      Ради улыбки мужа моего,
      Ради маленького счастья жены его,
      Приходи, весна!
      Приходи, весна! Диль, кель!
      Техтиек покинул аил Алтынай и Челюжека на рассвете. Ему предстояла своя дорога, и он больше не хотел у кого-либо путаться под ногами. Пусть Ыныбас, который ушел первым, распускает нужные Белому Бурхану сплетни и слухи; пусть Чочуш со своими кайчи и сказителями поет хвалебные гимны Шамбале; пусть Жамц и Оинчы чеканят свои золотые идамы; пусть Пунцаг с воинами строит алтарь, а Бабый сочиняет указы и законы - у него, у Техтиека, свои заботы, которые касаются только его одного и никого больше!
      Из Барлака по другому берегу Семы можно пройти вниз до большой деревни, забитой кержаками, как наган Техтиека патронами, но там вправо по течению уходила хорошая тропа в урочище Апшуяхту, откуда совсем рядом до Еланды на Катуни Где-то там Техтиек должен был умереть, чтобы родился хан Ойрот Места там лесные, горные, полные троп и торных дорог, а это важно для его плана. Мертвого Техтиека должны найти случайно, и в то же время люди подтвердят, что видели его в этих местах и от разбоя его пострадали. А там найдутся и те, кто его легко опознает и сообщит об этом властям. Сообщит обязательно, поскольку за его голову назначена хорошая награда!
      Сема покрыта льдом, как латами. Стоит ли болтаться у селении и стойбищ, если река его ни на какой версте не задержит? Техтиек решил идти лесом, горными тропами, чтобы дать знать о себе лишь после того, как отыщет двойника.
      К вечеру он добрался до русской деревни, но в нее не вошел - и не было нужды, и побаивался. Переночевал в стогу сена на лесной поляне, приткнув к нему своего коня. Ночь пролетела стремительно, а утро его встретило таким же сияющим жизнерадостным солнцем, какое было и вчера. Растирая снегом свое литое и могучее тело, подумал с усмешкой: "Зачем помирать, и в такой день?"
      Костер он разжег, когда снова углубился в горы. Где-то там, впереди и справа - Апшуяхта. Выйти бы к Катуни к концу дня и заняться делом! Звякнул удилами конь. Техтиек поднял голову.
      Чуть выше костра, на крохотной каменистой площадке стоял горный козел, смотря куда-то вдаль пристально и неотрывно. Рука Техтиека потянулась к оружию, но тут же сорвалась плетью вниз.
      Рано тревожить тишину выстрелами!
      Да и зачем ему лишнее мясо? Духи гор не любят жадных!
      Глава восьмая
      СЕМЕЙНЫЙ РАЗЛОМ
      Винтяй заявился на самую масленицу, обряженный, как петух: сапоги с лаком, шапка соболья, шуба с бобром, золотое массивное кольцо на пальце. Игнат даже обомлел от неожиданности:
      - Под гильдейского купца ладишься никак?
      - Уже наладился! Из Бийска-города гумагу казенную привез на право торговлю править в этих местах по всему дючину!-ухмыльнулся Винтяй, расстегивая шубу и показывая гарусный жилет с часовой цепью. - Шкурами торговлю заведу, кожевенный завод на Коксе поставлю-от!
      - Ишь ты!-покрутил головой Игнат.-С размахом решил свою жизнь без отца завести? Заводов-то мы могли бы и вместе понаставить! Да что заводы,-махнул Игнат рукой, - пароходы могли бы по рекам запустить с помощью господа...
      - С тобой наставишь и напустишь!-Винтяй зло сверкнул глазами. - На сундуке с золотом сидишь, а сам пустые скоромные шти хлобыстаешь! Тебе что? Ты - старик, много еды не осилишь, в тяжких трудах не изморился... А работникам-от каково с твоих штей-помоев? Наработают оне на тебя - соломину втроем поднимать будут!
      - А это уже не твоего зуба крендель!-вспыхнул Игнат. - Сопли не подтер, а туды жа - отца учить!
      Винтяй расхохотался, срамную фигуру из пальцев скрутил, плюнул на нее, Игнату под нос сунул:
      - Вота, выкуси! Оте-е-ец...
      - Ежли срамотить меня заявился, то уходи! Ежли по делу какому - говори! А фиги-то, вон мать и из теста крутить умеет...
      - Сковырнуть я вас всех порешил. На черта вы мне? Ни у кого не спросясь, Винтяй прошел в горницу, на молящихся братьев и сестер ногой притопнул, дураками обозвал, обмахнулся кукишем православным на святые лики, снова захохотал, как филин в лесу, а не старший брат в доме, которому крайнюю строгость и степенность подобало бы блюсти.
      - Все ему в рот пялитесь? Свои рты самодельными молитвами позаклеили? Эх, вы... Он жа с ума свихнулся, не видать разве?
      Братья переглянулись и потупились, сестры прыснули в кулачки. Вошел Игнат, встал каменным истуканом на пороге, покривившийся перст свой в потолок воткнул:
      - Пришибет тебя господь за такие слова! И за поруху веры нашей, и за то, что на отца родного его помет науськиваешь!
      - ан спужал?-нахмурился Винтяй.-Погоди-ка, я тебя покрепше спужаю! В коленках задрожишь!-Он сунулся рукой в карман жилета, вынул голубоватый лист, сложенный вчетверо, взметнул его над головой. - По этой-от казенной гумаге я есть арендатор кабинетовских земель и потому приказую: немедля все отсюдова катись, не то все ваше хозяйство конфик... конфискую, а вас, оболтусов, в самую глухую Сибирь упеку на веки вечные, как воров!.. Ну, выкусил?
      У Игната отнялся язык. Он начал судорожно хватать воздух руками, по-рыбьи открывая и закрывая рот, выпучив глаза и покраснев, как хорошо начищенный медный самовар. Сестры кинулись к отцу, заверещали, а братья двинулись к Винтяю, сжимая кулаки. Один из них - Сера-пион - выхватил бумагу, которой тот похвалялся, разодрал ее в мелкие клочья. А Феофил сгреб Винтяя за шиворот и потащил к окну. Ткнул головой в раму, вытыкая ее и переваливая грузное тело Винтяя через подоконник в сугроб. Потом отряхнул руки и, высунувшись в дыру, сказал спокойно:
      - А завтрева я тебя запалю, колом двери подперши! Вота.
      Винтяй уже сожалел в душе, что этаким клином на разлом семейного устава пошел. Да и угроза Феофила - не пустой разговор! Он-настырник, не чета Серапиону или Федору с Яшкой... Исподволь надо было, потихоньку... Э, да что теперь о том кудахтать! Дело сделано, теперь надо усадьбу стеречь и за работниками в оба глаза подглядывать: сам-то Феофил с петухом красным не подкрадется, а нанять греховодника за отцовы деньги сумеет...
      И бумага нужная пропала! Другой теперь и не выправишь враз... Дернула его нелегкая! Мог бы и не в горнице, а там еще, в прихожей, отца той бумагой по темечку долбануть... Нет, всесемейного страху захотелось! Воя в три ручья!..
      Поменяв одежду, Винтяй привел себя в порядок.
      - Всю физию Феофил стеклами ободрал!-замазывая царапины на лице медом с водкой, проворчал Винтяй. - Не мог ногами выпихнуть!
      Отец Капитон оказался дома. Сидел в домашнем нанковом подряснике и раскладывал излюбленный им пасьянс колодцем. Увидев молодого Лапердина, расплылся в улыбке:
      - А-а, купец! С чем пожаловал?
      - Посоветоваться пришел. С отцом сызнова поругался, да и с братами тоже... Не сегодня, так завтра за ножи-топоры возьмутся!
      - Раскол среди раскольников? - усмехнулся отец Капитон. - Не огорчайся, купец! Когда новое идет, оно завсегда старое метет...
      Утешать поп умел, но сейчас Винтяю не утешение было нужно от него, а крепость!
      - Феофил грозил красным петухом-от... Поп хмыкнул и перемешал карты.
      - Это что же, по каторге он заскучал никак, сердешный?
      - Знамо, не своимя руками...
      - Эх, купцы-купцы! И чего вы опять не поделили?
      - Карахтеры у нас!
      - Да, купеческая гордыня известна!
      Иерей тасовал карты и думал. Случай, конечно, подходящий купца-перекреста покрепче к алтарю привязать... А ну как и взаправду полыхнет ночью Винтяй Лапердин?
      - Бог милостив, купец!
      - Отведи беду! Я наперед на все согласный-от!
      - Освятить только и могу строение твое...
      Винтяй поспешно сунулся в карман за бумажником.
      Случилось невиданное: хозяин сам пришел к Торкошу
      на конюшню!
      Оглядев и охлопав своих рысаков, он задумчиво взял в кулак поредевшую бороду, густо повитую за последнее время серебром, уставился на конюха как-то по-совиному, не мигая. Потом спросил с неожиданной лаской в голосе:
      - Поди, тянет к винищу-то, а?
      - Есть маленько,-вяло улыбнулся Торкош. -Поп приходил, за вино ругал. Деньги отдавай, говорил...
      - Эвон! -удивился Игнат.-Ты и ему задолжал, выходит?
      - Всем должен, - вздохнул Торкош, - беда просто.
      - Не пей, беды не будет!
      - Как не пить? Праздник большой!
      - Все в ум не возьму, что ты в православие теперь окрещен,-нахмурился Игнат.-Ладно, дам тебе водки, коли праздник!.. Сготовь мне возок к вечеру, в Бийск поеду
      по делам...
      - Спасиб большой, хозяин!
      Уходя Игнат погрозил пальцем:
      - Только тут пить не вздумай! Спалишь ненароком!.. У себя пей!
      Торкош кивнул: дома, на обжитой шкуре у огня очага да еще из горлышка, вино было куда вкуснее, чем за скобленым столом на кухне, где тебе все в рот смотрят...
      С делами он управился быстро. И коней почистил, и возок веником обмахнул, и медвежью полость палкой выбил до последней пылинки, и упряжь все перещупал - не перетерлась ли где, выдержит ли долгую и трудную дорогу. Видел, что сам Игнат в окно наблюдает за его работой, старался... Пусть едет Игнат в свой Бийск-город, к Яшке Торкош может и попозже заявиться!
      А Игнат смотрел на возню своего конюха и торопливо, с опаской думал о том, что пора уж Торкоша и башкой в петлю толкать - для срамного дела взят был, пусть его и справляет теперь в полном коленкоре! Пьяный - не беда, лишь бы петух красный над винтяевой крышей полетел, лишь бы в одних портах тот срамец на улице поплясал!.. А с этого басурманина пусть спрос господь учиняет после самосуда... Прости господи, раба твоего...
      Торкош допивал вторую бутылку, когда в его избушку ввалились Феофил и Серапион, сели на корточках перед лениво колеблющимся огнем, уставились на него, будто завороженные.
      Торкош нашарил третью бутылку, сорвал зубами проволочную закрутку, вытащил пробку, протянул сосуд
      братьям:
      - Пей! Праздник сегодня! Поп сказал.
      - Кому праздник, а кому и будни!-буркнул Серапион, отталкивая бутылку Торкоша. - С нами сейчас пойдешь, поможешь... Отец, уезжая, наказал, чтобы ты теперич нас с братом слушался!
      - Я что?-широко развел Торкош руками.-Если Игнат сказал, я согласный! А Яшка еще вина завтра даст?
      - Даст, я скажу! Ну, пошли.
      На выходе Феофил задержал Торкоша, сунул ему ведро в руки:
      - Вота, прими. Мимо Винтяя пойдем, плесканешь из ведра ему на угол! Повыше только, на снег зазря не лей карасин!
      Торкош покрутил головой, сунул палец в ведро, понюхал. Запах был резкий, противный, но узнаваемый: так пахли большие лампы в русских домах... Торкош поднял на Феофила мутные глаза, ухмыльнулся, пьяно и бессмысленно:
      - Большую лампу у Винтяя зажигать будем?
      - Будем, будем! Перебирай ногами-то!.. Да не упади ненароком!-Серапион громыхнул спичками. - И не болтай потом, что с нами ходил! Ты - сам по себе, мы - сами по себе...
      Тропу от своей избушки к селу Торкош натоптал сам. Но теперь она была для него узкой и никак не позволяла две ноги рядом поставить - правая или левая непременно в сугроб втыкались. Содержимое ведра плескалось, обливая шубу и сапоги Торкоша, оставляя на снегу желтые следы. Но никто из братьев и не подумал взять у него ведро. Они сразу же ушли вперед, встали в переулке, внимательно оглядывая окна винтяевых хором, застегнутые на
      все ставни.
      - И чего он плетется там? - прошипел Феофил недовольно. - Попорчу морду Яшке, чтоб не давал по три бутылки враз!
      Серапион ухмыльнулся в темноту:
      - Теперич ему и одна без надобности, энт... Торкош остановился у палисадника, поставил ведро, взялся за штакетины, пошатал их. Потом, забыв о ведре, пошел, покачиваясь, к калитке, снова вернулся, бормоча что-то.
      Феофил нетерпеливо стиснул кулаки, заскрежетал зубами:
      - Чего копается-то? Ух, азият...
      Согнувшись, он скользнул к ограде, нащупал ведро, выпрямился. Резким движением выплеснул его на угол, прошелся остатками струи по ставням. Осторожно, стараясь не брякнуть дужкой, поставил ведро на место, хлопнул себя по карманам. Но из-за угла уже полетела, описывая искристую дугу, брызжущая бело-голубым огнем спичка, упала в лужу и - загудело жадное пламя, обливая всю стену разом...
      Феофил и Серапион летели, сломя голову, огородами, подгоняемые высоким женским визгом и гневными басами возбужденных мужиков.
      Отбирать глухую исповедь, причащать, соборовать и отпевать Торкоша отец Капитон отказался наотрез, сославшись на неотмолимые грехи покойного. По этому же убеждению священника хоронить убиенного на кладбище резона не было. Бродяг, нищих и пришлых чужаков всегда погребают за кладбищенской оградой, как и самоубийц... Работник Лапердиных по всем этим статьям подходил к нехристям, а преступное дело его, за что он и был взят мужиками в колья, не подлежало теперь и божьему суду!
      Никто не возражал такому суровому решению иерея. Да и кому было возражать? Игната, его хозяина, в Бересте не было, а сыновья старика Лапердина отмахнулись от него дружно:
      - Пьянь да рвань! Из жалости и содержался при конюшне...
      Пожар погасили быстро, а вызванный Винтяем урядник, наскоро обследовав все, составил протокол, старательно упрятал полученные от пострадавшего купца деньги и укатил на тех же санях, на которых и приехал...
      Торкоша завернули в его изодранную и провонявшую керосином шубу, наспех закопали там, где погребали издохший скот. Избенку же, в которой он жил, забитую пустыми бутылками и остатками еды, вместе с расплодившимися в несчетном количестве мышами и тараканами, порешили сжечь, опахав поганое место до самой земли...
      А дня через три Винтяй снова заявился к братьям. Со всеми говорить не стал:
      - Мелюзга сопливая - Федька да Яшка - меня не тревожит-от. А с тобой, Феофил, и с тобой, Серапион, говорить буду!-Он расселся вольготно на скамье, достал портсигар, вынул толстую и душистую папиросу, воткнул ее в рот.-Так, вота... За полицию, что я привозил на пожар, вы мне заплатить оба должны, за сам пожар - тож...
      - Деньгам в доме отец хозяин,-нахмурился Серапион. - Али - забыл? В тот жалезный ящик-то не больно сунешься без ключей!
      - Кто при уме, тот и при деньгах! - хохотнул Винтяй. - Я в ваши годы уже и свой капитал имел-от!
      Он полез за спичками, но Серапион нахмурился еще больше:
      - Табачищем не воняй тута! А деньги у отца спросишь за урон... Топай, пока мы тебя с Феофилом в другое окошко не выставили!
      Винтяй вздохнул, нехотя поднялся, бросил папиросу:
      - Были вы дураками круглыми, ими и подохните!
      Глава девятая
      ГЛУХАЯ ИСПОВЕДЬ
      Голое, срамное и окоченевшее тело отца Лаврентия подняли на таежной тропе кощуны, возвращавшиеся из Чулышманского монастыря через Артыбаш, Чою и Улалу. Прикрыв его тем, что нашлось в седельных сумках, они по очереди везли тело, не раз и не два его роняли, но мертвый есть мертвый - стыда и боли не знает. Как ни везли - привезли. Чуть ли не на утренней зорьке постучались в поповский домик, вызывая попадью. Матушка Анастасия вышла заспанная, растрепанная и в немалом гневе:
      - Чего зыкаете ни свет ни заря?
      - Мертвое тело привезли, матушка!-кашлянул в великом смущении Фаддей, снимая на всякий случай шапку. - По путю подобрали.
      - Нету священника!-закричала попадья, норовя захлопнуть перед ними дверь.-В епархию и миссию уехал! Некому отпевать!
      - А мы его тело и привезли!-чуть ли не жизнерадостно сообщил выметнувшийся из-под локтя Фаддея Аким. - В полном, тово, окоченении!
      Попадья замерла. Рука, сжимавшая концы пуховой шали, разжалась, враз опростоволосив и едва не оголив женщину, ставшую в один миг черной и горькой вдовой.
      - Где он?-спросила она тихо, судорожно икнув. Капсим кивнул на своего коня, где поперек седла лежал грязно-серый продолговатый сверток, с одной стороны которого торчали босые желтые ноги, а с другой - кудлатая борода, забитая снегом и заплеванная кровавой слюной: разбойник только оглушил его, повредив череп, а уж мороз довершил все остальное...
      Какое-то время попадья стояла недвижно, будто примерзшая к дверному порогу, пока мужчины снимали и раскладывали на крыльце то, что было когда-то горбунковским иереем. Переглянувшись и не дождавшись других приказов, затоптались, терзая шапки, смущенно поглядывая друг на друга.
      - Вота, значит... Пришиб его кто-то на дороге за Чергой, да и ограбил дочиста, даже исподнее сняв!-Капсим что-то хотел еще прибавить утешительное, не нашел, хлопнул шапкой по колену. - Жизнь, язви ее совсем!
      Остальное за него договорил жизнерадостный Аким:
      - Из калмыков, тово, кто-то! У их жа - голью голь!.. А тута - и одежа, и деньги, и конь! Шутка ли?
      Только теперь до матушки Анастасии дошло, что этот безобразный сверток из холщовых полотенец, крапивных мешков и запасных портянок и есть ее муж. Кому он теперь нужен, кто вспомнит о нем, когда другой священник пропоет с подобающим по уставу надрывом над собратом своим "вечную память"?
      - За дохтуром сходить? - осведомился Фаддей, с испугом наблюдая, как стремительно бледнеет попадья.
      - Что? - удивленно посмотрела в его сторону матушка Анастасия. - Ах, да... Спасибо вам, люди! А доктора звать не надо, не любил его отец Лаврентий...
      Капсим надел шапку, поклонился в пояс и первым шагнул от крыльца. Остановился возле коня, поджидая остальных. Но Фаддей и Аким не торопились. Сначала по просьбе матушки занесли тело в дом, потом, наверное, устроили торг за доставку мертвого тела, за полотенца, мешки и портянки, в которые тот был завернут. Наконец они вышли. Капсим заметил зеленый уголок тройки, торчащей из кулака Акима, осуждающе покачал головой:
      - Ну и хват ты! С покойника-то разве можно?
      - А я не с покойника, тово,-ухмыльнулся Аким,- С покойника теперич ничего не возьмешь... Я с ей, с живой, тово!
      - Набрался я сраму с тобой!-недовольно буркнул Фаддей. -Каб знатье так и подымать бы тело попа не стали... Пущай бы его волки хрумстели...
      Сбросив свое ветродуйное барахлишко, Родион облачился в добытую шубу, теплые сапоги и меховую шапку, хохотнул:
      - Как на меня шито!
      Он подошел к коню, успокоил животину, похлопав ладонью по нервно вздрогнувшей шее, проверил подсумки, ухмыльнулся:
      - И жратва вдосталь, и так всякое барахлишко на дальний путь! Проживу теперь легко до весны! Тем паче с деньгами...
      В шалаш он решил не возвращаться. Чего ради ему тех оболтусов кормить? Пусть уж теперь они сами по себе живут, а он со своим фартом - сам по себе!.. Расчелся за сало да краюху ситного с ними, будет!
      Куда теперь податься? В Еланду или Едиган? Там Родиона не знают и можно прижиться у какой-нибудь вдовой бабы. А может, подальше куда махануть? Он же теперь - верховой, не пеший! Сорок верст отмотать за день - нет ничего!
      Родион сел в седло, уверенной рукой взял повод, оглянулся в последний раз на мертвеца - ничего, лежит как миленький...
      - Прости уж меня, окаянного!-вздохнул убивец с запоздалым раскаянием и сдвинул коня с места.
      Тропа вела на запад через Песчанку и Ануй. Можно от Черги и на север двинуться по Каменке. Можно и обратно вернуться - через Усть-Сему на Чемал и дальше к югу... Все дороги его, всем лесам, рекам и горам он теперь полный хозяин!
      Чем ближе к реке, тем приземистее и разлапистее деревья. Тропа беснуется, идет зигзагами, то поднимается вверх, то падает книзу... Угасла заря, налились и засияли звезды...
      Может, хватит от своего страха и стыда убегать? Может, пора огонь зажечь и чайник на подходящую коряжину навесить?
      Очередной поворот, и Родион едва не налетел конем на другого конного, вынырнувшего из черного разлома камней будто призрак - неожиданно и бесшумно.
      Родион натянул повод, но всадник остановился как вкопанный, раньше его.
      
      Не твой конь, что ли?-услышал он насмешливый голос.
      - Почему не мой? - испугался Родион. - Мой.
      - Своего хозяина конь сразу слушается.
      "Влип никак? - со страхом подумал убивец и почувствовал, как лоб под меховой шапкой взялся липкой испариной. - Калмык по обличью, а по-русски шпарит не хужей меня! Зайсан-староста ихний? Нет, те с бляхами ездят..."
      - Чего испугался-то? - спросил встречный добродушно и спешился. Костер пока разведем, чаю попьем, подружимся...
      - Испугаешься небось, когда человек из самой скалы выходит!
      Скоро затрещал костер. И затишок для огня меж камней, и топливо рядом только руку протяни...
      - На Капсу идешь? - спросил незнакомец, прикуривая трубку.
      - В Еланду еду!-отмахнулся Родион и тотчас похолодел: "Эк я ляпнул-то! Тьфу ты, напасть..." Незнакомец удивленно свистнул:
      - Она же у тебя за спиной осталась!
      - Надо ж, сворот промазал... Темно! Летом тут ездил - не промазывал, а зимой - на тебе!..
      - По этой тропе летом?-удивился незнакомец еще больше. - Да еще на коне, а не на лодке?.. Хорошо врешь! Родиону терять уже было больше нечего:
      - Да кто ты такой есть, чтобы допрос мне делать? Его с меня уже сам Богомолов снял!
      - До встречи с тобой меня звали Техтиек... Родион поднял голову и вздрогнул. На него теперь смотрели три глаза - два человеческих, от которых несло ледяным холодом и презрением, а один - нагана, черный и пустой.
      К вечеру по зову матушки Анастасии прикатил из Бересты отец Капитон. Мельком взглянув на мертвое тело иерея, ушел во двор. Долго ходил вокруг домика, потом попробовал колья ограды, осмотрел конюшню, сарай с сеновалом и баню, заглянул в погреб, тронул жердь колодца и даже постучал костяшками пальцев по бадье. Потом прикинул на глазок размеры огорода, покачался на каблуках сапог, раздумывая, и потребовал ключи от церкви.