Остальные не представляли интереса. Капитан Яворский был хмур и раздражителен – похоже, это было его нормальное состояние. Сидел он с брезгливо поджатыми губами, иногда косился на подчиненных и сопровождающих. Сержант Зорин капитану не понравился – в этом можно было не сомневаться. Единственный в компании, кто мог поддержать беседу и посмеяться, был лейтенант Хлопотов – светловолосый парень с длинным лицом и выпуклыми глазами. С подобной публикой Алексей встречался – ее хватало в частях технического, медицинского, инженерного и прочего обеспечения. Люди интеллигентные, с высшим образованием – такие чувствуют себя в общей массе белыми воронами и вынуждены «опрощаться», чтобы сойти за «своих». Они меняют речь, привычки, манеры, много и неудачно шутят, начинают курить, выпивать, материться – у отдельных это неплохо получается. Одна незадача – глаза. Их не спрячешь, и по ним многое видно.

Четвертым в компании был сержант Кармазов – коренастый мужичок лет тридцати пяти, с близко посаженными глазами и траурно опущенными носогубными складками. Рукопожатие его при знакомстве было твердым, но каким-то отстраненным. Он пребывал в себе, хмурился, кусал губы, искоса поглядывал по сторонам. А еще Зорин подметил, что сержант подтянул кобуру к животу и, в каком бы положении ни оказывался, всегда был готов выхватить табельный «ТТ» – прославленный советский пистолет, обладающий такими чудовищными недостатками, что, если бы его создателя в один прекрасный день репрессировали, никто бы не удивился. Разведчики давно отказались от этого оружия – неудобного, не имеющего полноценного предохранителя, что приводило к многочисленным несчастным случаям.

Зорин помнил, как покойный Новицкий, работавший «на гражданке» в уголовном розыске, рассказывал, что в «Настольной книге следователя» имеется даже глава, в которой рассматривается характерный «самострел» пистолета Токарева от удара. Было множество случаев, когда намеренное преступление выставлялось за случайное происшествие. В НКВД даже вышел приказ о запрете носить пистолет с патроном в патроннике. А еще и плохая фиксация обоймы в рукояти, что в бою частенько приводило к обезоруживанию стрелка. Хорош конфуз: бежишь в атаку, размахивая этой штукой, хочешь выстрелить, а обойму потерял! В общем, фрицы обхохочутся. Разведчики предпочитали «Вальтер», «Парабеллум-08» да офицерские самовзводные наганы образца 1895 года.

– И что вы так смотрите на старшего лейтенанта? – процедил Яворский, прожигая взглядом Алексея и Вершинина. – Женщин никогда не видели? Не туда смотрите, товарищи бойцы. По сторонам бы лучше глядели. Сидите тут, остолбеневшие…

– Ага, товарищ капитан, ку-ку заело, – согласился Вершинин… и очнулся, пугливо покосился на Зорина – чего, мол, я тут ляпнул?

Татьяна усмехнулась, быстро провела кончиком языка по губам, стрельнув глазами на Зорина – у того чуть температура не подскочила. Ухмыльнулся Кармазов, рассмеялся Хлопотов, и только Яворский скрипнул зубами и отвернулся.

– Наша Татьяна – сущий клад, – сообщил Хлопотов. И не удержался от шпильки: – Закопать бы надо… – Охнул, схватившись за бок, в который врезался острый женский локоть. – Татьяна, ты охренела? Больно же!

– Просто вспомнила, как в прошлый раз ты назвал меня оружием массового устрашения, – обозленно прошипела женщина. – Язычок-то прикуси, Артемушка.

– Товарищ старший лейтенант – дама боевая, – пояснил Кармазов, и глаза его ненадолго подобрели. – И в бою, и в личной беседе. Лично я стараюсь с ней не ссориться.

– А тебе и не положено, товарищ сержант, – хохотнул Хлопотов. – Твоя забота – медсестер по прачечным щупать, да болезни срамные подхватывать, а с офицерским составом мы сами разберемся. Танюша, не обижайся, мы ценим тебя, любим всей частью, ты наше украшение и стимул выбраться из этой войны живыми! Ну нет, вы только посмотрите, как сержант Зорин на нее косяка давит… Татьяна, не соблазняй парня! Сержант Зорин, воздух!

Алексей подпрыгнул, машинально вскинув голову к небу – Татьяна смотрела на него все более откровенно.

– Отставить! – прикрикнул Яворский. – Разбалаболились тут! – Он вскинул руку с часами, нахмурился, что-то высчитывая в уме, потом свесился к кабине, замолотил по ней кулаком: – Эй, водила, долго еще?

– Так мы еще толком и не отъехали, товарищ капитан, – беззаботно отозвался Шмелев. – Вы, чем спрашивать, прикорнули бы лучше – ей-богу, и без вашего участия доедем.

– Твою мать, – ругнулся Яворский.

Полуторка с натугой покоряла просторы. По левую руку остался черничный бор, на который опасливо посматривали, стараясь не высовываться. Потянулись светлые листопадные леса. Шумели желтеющие дубравы, дорога вилась мимо глиняных нагромождений, временами обретающих формы настоящих холмов. Несколько раз доносились звуки отдаленной канонады – шифровальщики пытались определить по слуху, кто стреляет. Кармазов был уверен, что это наши гаубицы работают по квадратам, а Хлопотов возражал – именно так хлопает «Hummel» – немецкая самоходная гаубичная установка. «В белый свет садят, – пробормотала засыпающая Татьяна. – Пытаются показать, что они еще чего-то стоят…»

Странное чувство, пришедшее еще в самом начале поездки, не отпускало Зорина. Временами он ловил на себе задумчивый взгляд Вершинина – товарищу тоже было неуютно. На одном из крутых спусков нога у Шмелева сорвалась с тормоза, машина ухнула вниз, завизжала Татьяна, заматерились остальные. Вихрастый на излете насилу удержал полуторку, а теперь выслушивал справедливую брань в свой адрес. Тем временем небо заволокло, потемнело, хлынул ливень. Люди скрючились, кое-как укрывались накидками – очень скоро кузов автомобиля превратился в бассейн. Яворский – как видно, опытный джентльмен – забарабанил по крыше кабины, а когда шофер, ругнувшись, остановился – перевалился на подножку и забрался в кабину. Хлопотов, постукивая зубами, остроумно напевал: «На границе тучи ходят хмуро, край суровый пеленой объят», остальные ругались про себя.

Ливень вскоре стих, но веселее не стало. Скорчившись, Алексей наблюдал, как Татьяна выжимает пилотку, пытается вытереть ею слипшиеся волосы и разбрасывает их по плечам. Кармазов, костеря обувную промышленность, выливал воду из прохудившегося сапога. Дорога на глазах превращалась в потоки размытой грязи. У развилки машина со скрежетом остановилась. Ровная, практически укатанная грунтовка убегала в лес, от нее отходила другая, усеянная ямами, и вела куда-то в сторону. В кабине Яворский ругался с шофером. Капитан настаивал, что нужно ехать прямо и незачем тащиться в объезд. Шмелев возражал, что направление не изучено, да и местные жители не советовали по нему ездить. Яворский кричал, что местные – вредители и саботажники, ни единому их слову верить нельзя, и советская власть с этими националистами еще разберется. В конце концов, кто здесь командир? Водитель должен слушать его, поскольку именно он, капитан Яворский, берет на себя всю ответственность! «Идиот», – тоскливо думал Зорин. К месту вспомнился оперуполномоченный Хасин и легион подобных ему – недалеких, мнящих из себя всезнаек ответственных товарищей. В ответ строптивый водитель заявил, что ему вообще по барабану, пропадать так пропадать, и яростно покатил вперед.

– Что-то мне подсказывает, что добром это не кончится, – задумчиво вымолвил Хлопотов. – По упрямству с нашим капитаном не может соперничать даже длинноухое азиатское животное.

– Подфартит – прорвемся, – буркнул Кармазов. – Хотя, конечно, жизнь свою я бы на это не поставил.

– Геннадий упрям, как осел, – со злостью изрекла Татьяна. – Вот зачем ему это надо было? Маршрут у водителей отработанный, так вечно он со своими полезными инициативами…

«Спала с Яворским», – почему-то подумалось Зорину. Он одернул себя: какое ему-то дело до этого?!

Добром действительно не кончилось. Лес по мере движения густел, вдоль дороги вырастали скалы, испещренные жилами минералов – словно обломанные зубы на пустом месте. Скорость упала до минимальной – Шмелев, не переставая материться, вел машину над пропастью, заросшей кустарником. Листва всех цветов радуги, за исключением разве что синего, пестрела, переливалась. Пассажиры прервали разговор, становилось не по себе. Татьяна закрыла глаза, сидела с печальным выражением лица, вцепившись в борт. И – пропади оно пропадом, это решение Яворского! – дорога оборвалась на месте недавнего оползня. Проезжую часть преградила баррикада из камней, парочка из которых весила не меньше тонны. Шмелев уперся бампером в завал и в отчаянии надавил на клаксон, как будто это могло помочь.

– Всю ответственность берете на себя, товарищ капитан? – вскричал он в сердцах. – А машину на горбушку тоже возьмете? Мы даже развернуться тут не сможем!

– Поговори мне! – разъярился Яворский, красный, как помидор, вываливаясь из кабины. – А ну, все к машине!

Это было нелегким испытанием. Из кузова пришлось выбираться. Битый час, внимая ругани справа и слева, водитель ехал задом по узкой дороге – то нависая над пропастью, то скребя бортами отвесные стены.

– Молодец, Шмелев! – заорал Вершинин, когда машина вывалилась наконец на поляну и стала разворачиваться. – Ей-богу, ты мастер безопасной езды! А этого придурка, – шепнул он Зорину, выразительно покосившись на набычившегося капитана, – я бы собственными руками придушил, как реального вредителя.

Уже смеркалось, когда они выехали к той самой развилке, и водитель стал выкручивать баранку, выруливая на объездную дорогу. Дождь давно прекратился, дул порывистый ветер, гоня на запад комковатые ватные облака. Темнело стремительно.

– Гони, Шмелев! – рычал Яворский. Собственный горький опыт его ничему не научил. – К ночи мы должны быть в Слеповце, и если не будем, то ты будешь в трибунале!

Люди в кузове помалкивали, говорить было не о чем. Славная идея свернуть капитану шею – и будь что будет! – похоже, посетила всех присутствующих. На середине пути Яворский приказал остановить машину и отбежал в кювет справить нужду. Остальные тоже спрыгивали, разбредались. Хлопотов развернул кисет, предложил желающим сварганить по «курительной трубочке». Зорин с Мишкой отмахнулись – не приучены разведчики крутить самокрутки. Каждый извлек свою пачку.

– Ну, конечно, элита сухопутных войск, – завистливо бурчал Хлопотов, отсыпая табачок Кармазову, – у каждого свой «Беломор».

Не стоило бы расслабляться, но опасности, вроде, пока не предвиделось. А тут еще Мишка принялся рассказывать анекдот из жизни «офицерского собрания», и Зорин отвлекся. Когда народ рассаживался по местам, все еще было нормально. Яворский перебрался в кузов. Шмелев злорадно шепнул Зорину, что на пассажирском сиденье пружина продралась сквозь обшивку. Через километр спустило заднее колесо. Полуторка накренилась, но без прочих последствий обошлось. Выражаясь по матери, Шмелев схватился за домкрат и побежал ставить запаску.

Пришлось повторно вылезать. Хлопотов выражал сомнение, что такими темпами они куда-нибудь доедут, Татьяна успокаивала – мол, до утра без них не начнут. Кармазов настороженно вглядывался в темноту, царящую вокруг машины, постукивал ногтями по кобуре. Разорялся Яворский – поминал трибунал, саботаж, вредительство. А Зорин чувствовал, как растет беспокойство.

Он переместил автомат в положение «на плечо», побродил вокруг машины, поглаживая затворную раму. Притих и Вершинин – у боевого товарища тоже имелся нюх на неприятности, что помогало выживать и, по возможности, обходить эти неприятности стороной.

Не успели они проехать метров триста, как погасли передние фары. Шмелев ахнул и вдарил по тормозам, едва не вмяв бампер о «верстовой» камень на обочине.

– Эй, водила, мать твою за душу, уже не смешно! – рявкнул Кармазов, ударившись виском о борт.

– Мне тоже перестает нравиться, – проворчал избежавший увечий Хлопотов.

– Да включите вы фары, черт возьми! – испуганно закричала Татьяна.

Водитель, подгоняемый рычанием, вывалился из кабины, загремел инструментами, полез под капот. И вынес потрясающий вердикт – фары не работают. Все перегорело к чертям собачьим, а запасных нет. Такое случается… хотя он что-то не припомнит, чтобы такое случалось. Яворский тряс его за грудки, орал, что теперь уж точно без трибунала не обойдется, уж он постарается, он сделает все, чтобы водитель-вредитель получил по заслугам!

– Товарищ капитан, прекращайте! – не выдержал Зорин. – Вы виноваты не меньше Шмелева. По вашей милости мы потеряли три часа, хотя могли уже быть в Слеповце – не забывайте об этом!

– Можем доложить куда следует… – как бы между прочим пробормотал Вершинин.

– Угрожаете, бойцы? – Яворский резко повернулся, глаза загорелись в темноте пугающим волчьим светом.

– Вам никто не угрожает, товарищ капитан. Хватит искать виновных там, где их нет. Давайте лучше думать, что делать дальше.

На душе было неспокойно. Место, в котором их угораздило остановиться, выглядело мрачновато. Перепаханная дорога в кромешной темноте не просматривалась. Проступали из мутной пелены очертания скал, разбросанные по полянам гигантские камни. Справа тянулась отвесная стена с редкими деревьями на гребне. Слева, на западе, тянулась поляна, исполосованная канавами, а за ней, метрах в семидесяти, – черная, неподвижная стена леса. Не нравился Зорину этот лес, и чем он дольше на него смотрел, тем больше не нравился.

С горем пополам было установлено, что ехать по темноте невозможно, – вернее, возможно, но это один из надежнейших способов самоубийства. Неуверенное предложение Кармазова пройти остаток пути пешком не нашло горячего отклика в сердцах соратников. Двадцать километров по темноте и непонятной местности, когда под ногами ничего не видно – проще дождаться предутреннего света и отправиться на машине, все быстрее будет. Нужно подождать всего лишь несколько часов. – осенило Хлопотова. Развиднеется – и можно заводиться! А пока разведем костер, похрустим сухим пайком, все равно никого тут нет. Романтика, черт ее подери!

Кармазов и Хлопотов обломали ветки с валежины, развели в канаве костер. Женщина, освобожденная от мужской работы, сидела на камне – прямая, неподвижная, меланхолично смотрела, как потрескивает пламя. Яворский рычал на Шмелева: никакого отдыха, нужно снимать фары и определить причину поломки. Ругаться со старшим по званию, зарабатывая очки в минус, водителю было не резон – он ковырялся в машине, подсвечивая фонариком, и делал вид, будто занят работой.

Вершинин топтался где-то под обрывом – Зорин слышал, как потрескивает галька. Он на всякий случай снял с плеча автомат и, пригнувшись, пересек поляну на западной стороне. Сел на корточки, прислушался. Сидеть в компании у костра совершенно не хотелось – от Яворского уже тошнило, а ехидные взоры товарища старшего лейтенанта женского пола порядком раздражали. И тревога росла с каждой минутой. Он пристроился за поваленным деревом на опушке, стал слушать.

Лес жил. Ветерок ерошил кроны деревьев, ветки со скрипом терлись друг о друга, белка пробежала по стволу, дятел проснулся, клюнул червячка и снова заснул… Глаза привыкали к темноте. Проявлялись контуры грузовика на дороге, костер потрескивал в ложбине. Тени сгрудились вокруг костра, люди приглушенно говорили. Что-то бросила женщина, и тут же протяжно забубнил Кармазов. Засмеялся Хлопотов: «Может, вам еще набор посуды на двенадцать персон, товарищи эстеты? Уж кушайте, из чего есть, товарищ старший лейтенант…»

«Легкое чувство страшного голода», как шутливо называл это состояние Вершинин, еще не пришло. У сытого чувства не так напряжены. Он повернул ухо к лесу, застыл.

За спиной хрустнуло, Зорин подпрыгнул, выхватывая нож из кожаных ножен, метнулся в сторону, уходя с линии удара.

– Ладно, ладно, задергался… – проворчал Вершинин, приваливаясь к дереву.

– Чего пугаешь? – прошептал Алексей.

– Тренируюсь… Слушай, Леха, мне кажется, будто что-то происходит, или на самом деле что-то происходит? Неспокойно на душе, а почему – ни хрена не соображу. Ладно, Яворский – кретин и зазнайка. Уперлись в тупик, вернулись, а с него как с гуся вода. Но колесо лопнуло на ровном месте – и после того, как мы кругами походили вокруг машины, да еще и основательно потоптались. Странно, да? А только отъехали – освещение вдруг вышло из строя…

– Сам в недоумении, – признался Зорин, – и думаю об этом же, Мишка. Если кто-то из присутствующих яростно хочет, чтобы мы не доехали до Слеповца…

– Или чтобы остановились, разбили костер, что-нибудь сжевали и расслабились, – задумчиво добавил Вершинин. – А еще мне не кажется, что этих шифровальщиков кто-то захочет ликвидировать. Другое дело – прибрать, поскольку информации в них напичкано столько… Слушай, Леха, может, мы просто шизуем, а? Мы ведь, по сути, такие же подозрительные, как Яворский. Во всем видим каверзу и злой умысел. А если нет его, умысла? Череда случайностей, и только? Переживем эту ночку, потом хихикать будем…

– Эх, твоими бы устами, Мишка. – Зорин приподнялся. Дым от костра стлался по земле, но пламя рвалось вверх и из леса, очевидно, неплохо просматривалось. Кто-то перестарался с дровами. Может, намеренно перестарался? Привстал человек – похоже, Кармазов, – нагнулся, чтобы что-то взять, оступился, едва не рухнув в огонь. Посыпались искры. Засмеялся Хлопотов.

– Ага, скоро танцы с бубном начнутся, – неодобрительно прокомментировал Вершинин. – Вот же подфартило нам с заданием, Леха. Все на боевое – а мы тут возись с этой мутной публикой.

Зорин с каждой минутой чувствовал себя все более неуверенно. Необъяснимое состояние. Что должно произойти? Здесь, пусть не в глубоком, но все же тылу советских войск, в точке пространства, которую невозможно было предсказать ни вчера, ни даже час назад… Он решился – хватит искушать судьбу. Три года в разведке, даже если вычесть из них два месяца штрафной роты, – достаточный срок, чтобы научиться прислушиваться к внутренним голосам и делать выводы. Если уж сами не соображают, что происходит неладное.

– Довольно, Мишка, – зашептал он. – Поднимаем эту публику, тушим костер и сваливаем подальше к чертовой матери. А если Яворский хоть слово пикнет…

– Тише… – сдавленно прошипел Вершинин.

Замерли, кровь отхлынула от щек. Чувства обострились, жилка запульсировала под скулой – верный признак, что намечается что-то неприятное. Что услышал Мишка? Порывистый ветер ворошил листву, поскрипывали ветки. Утробное завывание – но это не леший с кикиморой разгуливали по чаще, а в сквозном дупле хозяйничал ветер. Филин что-то прокричал.

– Ну, так и есть, – севшим голосом прошептал Вершинин. – Они уже близко, сообщают друг другу.

– О чем ты? – не понял Алексей. – Обычный же филин.

– Умелое подражание филину. – Вершинин напрягся, подтащил за антабку автомат. – Ты не идеален, Леха, если до сих пор не умеешь различать голоса зверей и птиц. Одно дело, когда филин ночью кричит нечеловеческим голосом, и совсем другое – когда человек, да еще с характерными интонациями… Приказывать будешь, командир?

Кожа на спине онемела. Зорин лихорадочно прикидывал варианты. Мишка мог ошибаться – и эту ошибку они переживут. А если нет? Кричали метрах в ста, пока еще подберутся… Быстро уводить людей? Можно успеть. Но будут потери – бесшумно эта публика действовать не умеет. Яворский разорется, баба разноется. А главное, загадка по-прежнему останется загадкой. А ведь с кем-то из присутствующих очень даже нечисто.

– Перехватываем, Мишка. Сколько их там – трое, четверо, не больше. Нападения не ждут. По-пластунски, интервал пятнадцать метров, стрелять в самом крайнем случае…

Он вспотел от волнения. Вот оно, пришло! Но был собран, мыслил четко, знал, что надо делать – он был теперь в родной стихии! Разбежались – бесшумно, невидимками, слились с землей, поползли. Нож в зубах, приклад автомата лежал на внешней стороне плеча и не волокся по земле. Он прощупывал мох и траву, отбрасывал все, что могло треснуть, заскрипеть. Полз, извиваясь – от ствола к стволу, замирал, вслушивался…

Рука неожиданно провалилась в пустоту. Он обмер, затаив дыхание, медленно вытащил руку. Лес был не таким, как казалось со стороны. Двадцать метров от опушки тянулось ровное пространство, а дальше оказался крутой спуск, практически пропасть, заросшая травой и увитая корнями деревьев. Наклон, насколько Зорин мог судить, тут был градусов в семьдесят, так что сползать не стоило. Он отодвинулся от края, глянул влево, вправо. Склон протяженный, слева карабкались деревья, справа щетинился кустарник, сползал в низину, растворялся среди деревьев. Что-то шевельнулось невдалеке и слилось с теменью – Мишка двигался синхронно.

Ожидание не затянулось. Дрогнул кустарник под горкой, и на открытый участок перетекло что-то невнятное, съедаемое темнотой. Распалось, превратившись в двух передвигающихся на корточках людей. В звенящей тишине хорошо слышен шепот… немецкая речь! «Вперед, на косогор, да не шуметь, мы уже близко», – разобрал Зорин. «Спецназ абвера! – кольнуло под ложечку. – Опытные профессионалы, призраки, невидимки». Во что же они с Мишкой вляпались? Третье пятно выскользнуло из кустарника – оно отстало от первых двух. Разведчик всматривался до рези в глазах. Неподвижная голова над косогором – не факт, что в темноте она ассоциируется у противника именно с головой. Это может быть и пень…

Еле слышное дыхание чужаков заставляло затаить собственное. Враги сливались с окружающей местностью – либо в маскхалатах, либо в защитных комбинезонах. Первый подобрался к основанию склона, подождал, пока подтянется второй. Взбираться стали одновременно, на четвереньках. Сиплое дыхание приближалось. Алексей сместился в сторону – теперь он находился над фашистом. Хотелось верить, что и Мишка знает, как себя вести… Он прижался к земле, отложил автомат, стиснул рукоятку ножа. Сердце стучало, еще мгновение, и голова покажется над косогором. Нет, не успеет он замахнуться, фриц среагирует, тут надо что-то другое.

Он бесшумно вращался вокруг пятой точки и, когда пятно вылупилось из черноты, ударил пяткой в лицо – уж сил не пожалел! Немец даже не ойкнул – нечем было ойкать. Треснули и вмялись лицевые кости. Он кубарем покатился вниз, а Зорин, бросив автомат и отставив руку с ножом, чтобы не вспороть себе брюхо, поехал за ним. Отмечалось машинально – активность на правом фланге, сдавленные хрипы, возня. «Клиент» докатился до подножия и разбросал конечности. Он все-таки оседлал его, вонзил нож в горло, быстро вытащил, отпрыгнул. Не жалко ни разу эту трепещущую плоть, лишь бы самому не испачкаться…

Прошуршало что-то в высокой траве. Он же помнил – был и третий! Оттолкнулся от земли, прыгнул с разбега… и оседлал Мишку Вершинина. Тот немедленно отреагировал возмущенным матом.

– А, это ты, – выдохнул Алексей. – А где третий супостат?

– Где, где, подо мной… Помоги лучше.

– Не убивать! – ахнул Зорин.

Немец попался шустрый, он выскальзывал из рук, плевался, вертелся, как непослушный ребенок. В конце концов Мишка не выдержал – впечатал кулак тому в челюсть и откинулся, принявшись ощупывать рассеченную бровь. Зорин перехватил «эстафету», слегка придушив фашиста, чтобы не дергался.

– С первым-то ты как? – вспомнил он.

– Пообщались, – Мишка покосился на неподвижное тело, – добились полного взаимопонимания. А этот, гад… слушай, давай его башкой о дерево треснем?

– Треснем, не волнуйся, – усмехнулся Алексей. – Кусты обшарь, да не лезь на рожон, не хотелось бы обнаружить четвертого. А я пока этого живчика ремешком скручу.

Четвертого, слава богу, не оказалось, что подтвердил и очнувшийся пленный, над которым воспарили два черных «ангела смерти». Он потрясенно пучил глаза, изрыгал пену с посиневших губ.

– Сюрприз удался, – ухмыльнулся Мишка. – Ну, давай, базарь с ним, Леха, ты же у нас знаток великого и могучего немецкого языка.

– Имя? – потребовал Зорин, сжимая пальцы на горле пленного. – И давай договоримся сразу, приятель, отвечаешь сразу, и только правду. Иначе смерть твоя будет долгой и мучительной.

– Фридрих Шиллер… – просипел немец, – обер-ефрейтор Фридрих Шиллер… рота специальных операций сорок первого гренадерского полка.

– Умница, – похвалил Зорин. – И имя у тебя такое… выдающееся. Вас трое? Или больше?

– Трое…

– Ну смотри. Цель операции. На чем прибыли?

– На мотоцикле… по параллельной дороге, это метрах в двухстах отсюда… Было задание – отследить грузовую машину, забрать нашего и тех, кто с ним… Водителя и сопровождающих убрать.

Сердце тревожно забилось – не подвело предчувствие. Разведка противника до сих пор работает превосходно.

– Давай-ка уточним, приятель. Грузовик перевозит группу из трех офицеров и одного сержанта. Один из этой группы – ваш лазутчик.

– Да, это так… важный агент… больше года работал в тылу русских, очень ценный работник… Нам предстояло его подхватить… и взять живыми членов его группы, обладающих важными сведениями.

– Об этом ты уже говорил. Кто ваш лазутчик?

– Я не знаю… – Немец задергался, когда стальные пальцы сжали горло. – Я не знаю, правда… об этом знал Анхель, старший группы… Он шел справа от меня!

«Ошибочка, – мысленно чертыхнулся Зорин. – У Анхеля деформация лицевых тканей, и вообще он мертв».

Немец был напуган, его буквально выкручивало от страха. Странные люди эти немцы – идут воевать, твердо уверенные, что с ними ничего не случится. Сомнительно, чтобы он врал. Это что же получалось? О том, что группу шифровальщиков с небольшой охраной повезут из Багровичей в Слеповец, было известно еще вчера, а то и позавчера. Лазутчик мог сбежать и один, но забрать с собой кучу информированного народа – это многого стоит. Своими каналами он переправил информацию за линию фронта. Навстречу выдвинулась группа захвата – малочисленная, мобильная, с целью перехватить грузовик. Важны ли сейчас технические подробности? Агент постарался – сковал группу вместе с машиной на несколько часов. Возможно, как-то просигналил.

Он сжал удавку на горле. Ложным гуманизмом заморачиваться не стал: война идет. Немец сопротивлялся недолго.

– Аллес капут, – прокомментировал Вершинин. – Чего он там наговорил?

Выслушав укороченное изложение, восхищенно пробормотал:

– Ну, ни хрена ж себе история… – И погрузился в раздумья. Потом встрепенулся.

– Слушай, Леха, а кто из этой теплой компании может оказаться фашистским агентом? Я как-то слабо представляю… Яворский, конечно, сволочь знатная, но у нас таких сволочей… И что, они все – фашистские лазутчики?

– Не знаю, Мишка, не знаю… У самого голова кругом, дай соображу, что делать. Убираться отсюда надо, эта группа спецназовцев может оказаться не единственной в квадрате. Решено, будем двигаться в Слеповец, и чтобы эти гаврики у нас не разбежались. Надеюсь, они там ничего не слышали?

Потрескивали сучья в костре, люди жались к огню – ночка выдалась прохладной. Расслабились, не ждали неприятностей. Никто не слышал, что происходило в полутораста метрах – низина, деревья глушили звуки, да и шум при ликвидации противника не поднимали. Зорин торопливо прикидывал: на что способны эти люди? Автоматов у них не было, только пистолеты, но, видимо, у всех… Дрожащие пятна плясали по лицам людей, превращая их в угрюмые маски. Они возникли в круге света – с автоматами наизготовку, Зорин впереди, Мишка прикрывал ему спину и контролировал водителя, который, чертыхаясь, ковырялся под капотом. Татьяна первой вскинула голову, в глазах блеснул страх.

– Не шевелиться, – скомандовал Зорин. – Приятного аппетита, товарищи. Перекусили уже? А теперь внимание. Закрыли рты, все молчат. Мы должны видеть ваши руки, дружно поднимите их вверх. Живо! – рявкнул он, видя, что «отдыхающие» не реагируют.

Хлопотов поперхнулся, закашлялся. Подумал и слегка приподнял конечности, стрельнув глазами в Кармазова, который неспешно проделал то же самое.

– Вы сошли с ума, Зорин? – прохрипел Яворский.

– Поднимите руки, товарищ капитан, – Зорин вскинул автомат. – Не принуждайте.

– Мама дорогая, они же немецкие диверсанты… – пробормотала Татьяна и выполнила приказание. У нее были красивые, не испорченные войной, музыкальные пальчики.

Яворский поднял руки последним, его корежило от страха и ненависти. За три года в действующей армии Зорин навидался всякого, но чтобы на него смотрели с такой ненавистью граждане собственной страны…

– Эй, мужики, вы что творите? – удивился Шмелев, вылезая из-под капота. Послышалось кряхтение, звякнул металл – Мишка Вершинин от греха подальше разоружил водителя.

– Держим, держим, не опускаем, – сказал Алексей. – Вы удивлены, товарищ капитан? Признаться, мы тоже. Шмелев, мы не диверсанты, как предположила одна прекрасная дама. Расслабься и не дергайся. Товарищ капитан, не знаю, удивит ли вас эта новость, но несколько минут назад группа немецких диверсантов, приписанная к 41-му гренадерскому полку, имела намерение напасть на наш мирный лагерь, уничтожить водителя, сопровождающих, забрать своего агента, долго и плодотворно работавшего на немцев, а также трех особо ценных работников 11-го отдела СМЕРШ. Нам, да и большинству из вас, просто повезло, что мы оказались у них на пути. Диверсанты мертвы. Поздравляем, товарищ капитан – в вашей группе немецкий лазутчик. Если это, конечно, не вы.

– Ну и дела-а… – протянул из темноты Шмелев.

– Вы соображаете, что несете? – процедил Яворский. – Не сходите с ума, Зорин, этого не может быть! Что вы себе позволяете?!

– Эй, Шмелев! – крикнул Зорин. – Ты, дружище, вне подозрения, так что тихо радуйся, возьми фонарь, подтяни штаны и пулей в лес. Туда, – он показал рукой, – двадцать метров от опушки, склон. Доложишь все, что увидишь. Никакой самодеятельности, если хочешь жить. Да будь осторожен! Хрен знает, не нарвемся ли на вторую группу.

– Ух, ё-мое… Понял, товарищ сержант. – Шофер свалился с подножки и, подсвечивая себе под ноги, засеменил через поляну.

– Что происходит, Зорин? – пробормотал Яворский. – Вы понимаете, что ваш поступок может иметь последствия?

– Вы снова про трибунал, товарищ капитан? Не надоело? Руки держите, пожалуйста, не припомню, чтобы разрешал их опустить.