– Хрень какая-то, – буркнул Кармазов. – Среди нас не может быть предателя.

– Если всё действительно так, то это не предатель, – дрогнувшим голосом сообщил поскучневший Хлопотов. – Это регулярный работник немецкой разведки. Ну что ж, утешаю себя мыслью, что это не я.

– Чушь! – взвизгнула Татьяна. – Мы прекрасно знаем друг друга! Мы три месяца работаем вместе! Что за спектакль вы тут затеяли, сержант? Вы производили такое хорошее впечатле…

– С вас и начнем, товарищ старший лейтенант, – перебил Зорин. – Извлеките, пожалуйста, одной рукой пистолет из кобуры и бросьте мне под ноги. И без глупостей – поверьте, я могу выстрелить и в женщину. Действуйте, товарищ старший лейтенант. А вы, товарищ капитан, будете следующим, готовьтесь. Мишка, секи за ними, если хоть кто-то из этой публики совершит ненужное движение…

Через пару минут у него под ногами валялась горка стрелкового оружия. Неплохая коллекция. 14-зарядный «Браунинг» образца 1930 года; Lignose калибра 6,35 – малогабаритный, оперативно-диверсионный; «Вальтер Р38», «Парабеллум-08». Не доверяют лучшим в мире образцам советского стрелкового оружия?

– Не верю, – пробормотала Татьяна, – все это несусветный бред…

Остальные угрюмо молчали. Прибежал запыхавшийся Шмелев с круглыми глазами, поведал, заикаясь, что в лесу в живописных позах валяются три лося в немецкой форме, еще теплые, и что-то в этой связи ему немного не по себе.

– Держи, – бросил ему Мишка реквизированный ППШ. – И как-нибудь поставишь богу свечку за нас с сержантом. Все-таки жизнь тебе спасли.

– Мужики, ну, вы, ей-богу, даете… – все еще переживал шофер. – Чего делать-то теперь будем? А кто из этих четырех фашистский засланец?

– Вот именно, – проворчал Кармазов. – Рискну предположить, что вы толковый разведчик, Зорин. Одного из фрицев вы должны были взять живым и допросить. Вы ведь так и сделали, верно? По глазам вижу, что сделали. Вы знаете, кто из нас… из них – агент?

– Знаю, – сказал Зорин, отступая на шаг. Он клял себя последними словами – изначально занял неверную позицию. Он должен был сразу настаивать на том, что знает имя перевертыша. Тогда тот выдал бы себя с потрохами! А сейчас никто не поверит. Но все равно он поступил правильно. Он обязан был разоружить всю компанию!

Пламя костра подсело – его давно не подпитывали. Лица людей расползались, прятались в тень. Болезненная дрожь охватила Татьяну, она обняла себя за плечи. Хлопотов мрачно посматривал на Кармазова – что-то настораживало его в поведении последнего. Яворский, не моргая, высверливал в разведчике дыру, тот кожей чувствовал взгляд. В капитане смертным боем бились несколько чувств, и ни одно из них не было разведчикам на руку.

– Зорин не знает, – вынес вердикт наблюдательный Хлопотов. – В противном случае он бы сразу повязал этого типа, а от нас бы отстал.

– Хорошо, не буду блефовать, – согласился Зорин. – Мы с коллегой не знаем, кто из вас работает на фашистскую разведку. Не того допрашивали, увы. Наш любезный собеседник не владел необходимой информацией, был простым исполнителем. Сочувствую, товарищи, вашей участи не позавидуешь. Третий отдел СМЕРШ – не самое комфортное место для задушевных бесед. Вы же не думаете, что мы здесь задержимся? Вас уже не ждут в Слеповце?

– А как мы поедем? – удивился Шмелев.

– Очень медленно, дружище, – улыбнулся Зорин. – Но оставаться на этом месте равносильно самоубийству. Товарищ капитан, убедите своих людей расположиться в кузове, поближе к кабине. Шмелев, за руль. Вершинин – с фонарем прокладываешь курс, движешься ровно по центру дороги. Едем за тобой, в десяти метрах. А я уж прослежу, чтобы наши поднадзорные не совершали «противоправных» действий. Будем меняться, Мишка. Ерунда, несколько часов продержаться.

– Послушайте, Зорин… – В темноте было видно, как задвигался кадык на горле капитана. – Вы прекрасно понимаете, что старший группы не может быть немецким лазутчиком. Кончайте дурака валять, отдайте пистолет, и по прибытии в Слеповец я закрою глаза на… некоторые ваши вольности и буду ходатайствовать перед начальством о представлении вас с Вершининым к награде.

– Кстати, об оружии, – вспомнил Зорин. – Своевременно напомнили, товарищ капитан. То, что каждый из вас отдал по пистолету, – очень здорово, но ни к чему не обязывает. Мы живы лишь потому, что жуткие перестраховщики. Сейчас вы по одному будете вставать, а ефрейтор Вершинин – вас обыскивать. Заранее просим прощения. А после этого – в машину.

– И меня обыскивать? – вспыхнула старший лейтенант Ладышева.

– И тебя, Татьяна, – хмыкнул Хлопотов. – Посмотри, какой приятный молодой человек.

Ночка выдалась не из легких. Он старался не думать о последствиях. Ничего хорошего по завершении «операции» не будет – это понятно. Изолируют всех, включая сопровождающих и шофера, будут долго проверять. Чем закончится проверка, неизвестно. Но они с Вершининым должны через это пройти. Глаза слипались, Зорин гнал от себя настойчивый сон, крутил головой, жевал воротник комбинезона. Он сидел на грязном полу, привалившись к заднему борту, держал автомат на коленях, всматривался в неподвижные фигуры. Он уже устал гадать, кто из этой компании – враг. Лучше не думать – компетентные органы разберутся. Но радиоигра с противником накроется медным тазом, обстановка на фронте осложнится, и сержант Зорин с ефрейтором Вершининым, как ни крути, оказываются в центре этого бардака.

Машина тащилась со скоростью хромого пешехода, переругивались Шмелев и Вершинин, прокладывающий курс, – хоть этим двоим было чем заняться. С тем же успехом они могли отправиться пешком! Несколько раз он предлагал Вершинину поменяться местами, но тот отказывался – ноги идут, а стоит влезть на борт, сразу уснет. Небо серело неохотно, ночь сопротивлялась. Зорин ненавидел всю эту компанию в полном составе: поначалу они ворчали, косо смотрели друг на дружку, Яворский привычно пророчил Зорину гнев советской карательной системы, потом замолк. Остальные давно дрыхли, как сурки. А он был вынужден их стеречь, не смыкая глаз! Проехали километров двенадцать, когда рассеялась ночь, а в фонаре у Вершинина очень кстати сел аккумулятор. Ландшафты не менялись – глухие леса подбирались к дороге, серые скалы вырастали то тут, то там. Вновь доносились звуки отдаленной канонады. Машина остановилась – было слышно, как водитель прерывисто выжимает тормоз.

– Шабаш, принимайте пассажира, дальше сам доедет, – просипел под бортом Мишка. Зорин приподнялся, чтобы помочь ему вскарабкаться.

И ведь отвлекся всего лишь на какое-то мгновение. Мелькнуло что-то юркое, извилистое, как шланг, одна рука схватилась за автомат, другая, сжавшись в кулак, едва не двинула в болезненную точку на подбородке. Он успел исправить ошибку, отпрянул, ударил казенником сверху вниз. Ахнув от боли, капитан отлетел к кабине, схватился за ужаленную челюсть. Заворочались остальные. Испуганно моргала Татьяна. Чертыхался Кармазов, растирая затекшую ногу. Взъерошенный Хлопотов озадаченно рыскал глазами.

– Эй, вы чего? – не понял он.

– Зорин, сука, считай, что ты труп… – прошипел капитан.

– Выражаетесь, как потомственный уголовник, товарищ капитан. – Зорин немного смутился. – Простите, но сами виноваты. Войдите в мое положение и все хорошенько осмыслите – поймете, что я не могу доверять никому из вас, независимо от званий и заслуг. Что вам не сиделось?

– Долго еще ехать? – простонала Татьяна.

– Думаю, километров восемь, – отозвался Зорин. – Уже рассвело, минут за пятнадцать Шмелев допрыгает.

– И чего мы тут бузим? – вскарабкался в кузов Вершинин. Хмуро обозрел «фигурантов», все понял по синеющей челюсти капитана, тоже смутился, воздержался от комментариев и пристроился в свободном правом углу.

А Зорин вновь испытал болезненный спазм в горле. Пока они спали, все было терпимо. Но как проснулись… Он плохо разбирался в энергетических волнах, был неважным психологом, но шестое чувство подводило редко. Сейчас он подвергался чьему-то жестокому давлению. Удушливые волны страха, ненависти, презрения ощущались кожей. Кто-то из присутствующих пытался контролировать его движения, пусть и не всегда смотрел в его сторону, забирался в черепную коробку, чего-то поджидал. Для одного из присутствующих было в принципе неприемлемо, чтобы грузовик добрался до занятого Красной армией Слеповца, и Зорин выполнил свою «историческую» миссию. У кого-то в голове сейчас шел бурный мыслительный процесс – Зорин чувствовал это кожей и был безумно рад, что теперь он в машине не один, а с Мишкой. Друг поможет, если вдруг…

Дорога петляла в низину. Колдобины сглаживались, и Шмелев поддал газу. Внизу змеилась речушка – метров сорока шириной. Полуторка осторожно подъехала к деревянному мостику, оснащенному символическими перилами. Берега «водной артерии» обильно заросли камышами и тальником, за речкой на северной стороне вздымался беспросветный лес, дорога прорезала его и терялась среди деревьев. Вновь на северо-западе гремела канонада – вела огонь фронтовая дальнобойная артиллерия. Отдельные разрывы ощущались и здесь, подрагивала земля. По небу плыли низкие тучи. Люди беспокойно завозились: где-то неподалеку над облаками шли самолеты – господство советской авиации в воздухе было неоспоримо.

– Наши идут, – пробормотал посиневшими губами Кармазов.

– Странно, – пожал плечами Хлопотов, – вроде не должно быть наступления? Хотя, кто их знает? Могут быть отдельные локальные вылеты с целью не дать фрицу расслабиться…

– Да когда же это кончится? – исторгла мученический стон Татьяна, переваливаясь на другой бок. – Мне кажется, мы целую вечность трясемся в этой проклятой машине!

Яворский помалкивал. Злобный взгляд скользил по разведчику, капитан потирал «потерпевшую» в драке скулу, и, похоже, остервенело думал. «А ведь этому типу есть о чем подумать, – сообразил Зорин. – Помимо адской мести, на которую он, конечно же, горазд. Пусть не сам он – немецкий агент, но если выяснится, что в его группе обосновался фашист, а он не смог его вычислить, то капитан Яворский несет за это личную ответственность и должен быть наказан самым строгим образом. Как он собирается выпутываться из ситуации? Шансов никаких. Если не вмешается, конечно, случай…»

Полуторка уже гремела по бревенчатому настилу. Сжалась грудная клетка, не продохнуть. Предчувствие? Но что тут может случиться? С оглушительным низким ревом из-под облаков вынырнуло звено истребителей, шедших на малой высоте. Красные звезды на фюзеляжах, одномоторные истребители И-16, «Ишаки». Но фактор неожиданности уже сработал: Зорин машинально втянул голову в плечи, остальные задергались.

– Шмелев, воздух! – всполошился Хлопотов, не видящий, что творится у него за плечом.

– Отставить! – запоздало завопил Зорин. – Это наши!

Поздно. Меньше всего советских летчиков волновала ползущая по мосту полуторка. Они промчались на запад, но перепуганный Шмелев, испуганно вскрикнув, крутанул баранку, утопил до упора газ. Не таким уж обстрелянным оказался этот парень. Спохватившись, завертел баранку в обратную сторону, но «точка невозврата» была уже пройдена. Выстрелило бревно, колесо наехало на край. Второе, третье – кабина накренилась. Перегнулся кузов, кабина, сползающая с воду с пятиметровой высоты, волокла его за собой! Шмелев от страха взвыл, вразнобой заорали остальные. Как в замедленной съемке, с нарастающим ужасом Зорин наблюдал эту заключительную, исполненную драматизма сцену: напрягся Мишка Вершинин, схватился за борт, покраснел, как морковка, пробормотав: «Ну, ни хрена себе!» Вдавило в борт Яворского – физиономия серая от страха. Подскочил, не удержался и рухнул всей массой на визжащую Татьяну Кармазов. Балансировал с удивленной миной Хлопотов, вот он глубоко вздохнул, закатил глаза…

Кабина рухнула с моста и вошла в воду со звучным шлепком. Кузов перевернулся в полете, и люди, обезумевшие от страха, посыпались из него, как горох. Мелькнула мысль: только не по затылку! Зорин сгруппировался, оттолкнулся, обхватил покрепче автомат и, не дожидаясь, пока его прихлопнет трещащая громада, прыгнул в воду.

Холод продрал до костей. Сентябрь – не самое подходящее время для купания. Он камнем шел на дно, оттолкнулся от скользкого ила, едва не зацепившись за какую-то корягу, рванулся обратно. Вынырнул, отфыркиваясь, гребя одной рукой, в другой мертвой хваткой зажав автомат. Там, где сгинула кабина, бурлила вода. Погружался, накренившись, кузов – «Титаник», чтоб его! – колеса еще продолжали вращаться. Кто-то уже плыл на северную сторону, яростно загребая, слева другой, третий. Шумно вынырнул с выпученными глазами Мишка Вершинин – живой! Хотя ему-то ничего не сделается, пловец отменный.

– Леха, ныряй за мной! Шмелева зажало в кабине! – глотнул воздуха и с шумом убрался. Зорин, извернувшись, пристроил «Судаева» за спиной, обе руки теперь были свободны. Глубина на месте аварии оказалась небольшой – метра три. Вырисовывалась кабина полуторки, лежащая на левом борту. Что-то мельтешило перед глазами. Мелькали ноги – Вершинин рвал на себя дверцу. Похоже, удалось.

Когда он подплыл, Мишка уже шуровал внутри кабины. Оттолкнул бедром – мол, двоим тут тесно. Потом заработал локтями, ногами, едва не свернул Зорину нос, вывалился наружу с надутыми щеками и глазами, выпадающими из орбит, начал знаками показывать: наверх!

Вынырнули почти одновременно.

– Кранты Шмелеву, – отплевался Мишка. – Виском ударился, дырка в черепе, бесполезно, на том свете уже… Дьявол, я, кажется, автомат потерял!

– Уверен, что он мертв?

– Ну, нырни, убедись! Мозги из черепа у бедолаги утекают. Черт возьми, Леха, они же уйдут!

А вот подобного исхода они допустить не могли! Добрались в считаные секунды до зарослей тальника, схватились за ветки, свисающие в воду, подтянулись. Трещали сучья, какой-то слон ломился сквозь заросли, топая и тяжело дыша. Не сговариваясь, припустили вприпрыжку по проторенной тропе – вывалились на открытое пространство. Тряслись кусты на опушке, кто-то уже исчезал в лесу. «Почему бегут? – мелькнула мысль. – Ведь не все должны бежать?» Последним, подволакивая ногу, ковылял Кармазов – мокрый, со слипшимся колтуном на голове.

– Кармазов, ни с места!

Тот застыл, словно спину прострелило. Медленно поднял руки, потом опомнился – опустил, повернулся, уставившись злыми глазами.

– Послушайте, парни… Думайте, что хотите, но на фрицев не пашу! Я уже четыре года в Красной армии, окончил радиотехникум в Подольске, работал на гражданке мастером по обслуживанию радиоустановок…

– А чего бежишь тогда, мастер, блин, по обслуживанию?! – зарычал Вершинин, обходя сержанта со стороны леса.

Тот как-то вжал голову в плечи.

– Не знаю… все побежали. Слушай, сержант, не перебарщивай, ты не того поймал!

– Ну извини, приятель, – бурчал Зорин, связывая ремнем запястья за спиной, – кто первым попался, того и поймал. Бегаешь ты что-то не очень быстро.

Тот вырывался, ворчал, что никуда не убежит, однако, чуть позволил случай, отклонил голову и ударил Зорина виском в переносицу. Когда тот схватился за кровоточащий нос, хищно осклабился. Вершинин выматерился, отобрал у Алексея автомат и треснул Кармазова казенником по затылку. Сержант завалился набок.

– Зачем ты его? – простонал Зорин.

– Ну, извини, назад не вернешь, – проворчал Мишка, отдавая автомат. – А тебе с твоей гуманностью, Леха, нужно что-то делать. Не доведет она тебя до добра. Давай-ка догонять эту публику – чует мое сердце, что далеко они в этом лесу не уйдут.

Лес, как на заказ, был практически непроходим. Вроде тайги, только растительность другая. В Новосибирске, где Алексей провел молодые годы, тайга не произрастала. Но несколько раз он ездил с отцом в деревню под Томском и там познал на собственной шкуре, что это такое. Классическая тайга непроходима в принципе. Замаскированные ямы-ловушки, поваленные деревья, горы бурелома, заросли колкого кустарника – и все это цепляется за тебя, тянет к земле, отчаянно сопротивляется любым попыткам сделать несколько шагов. Они рычали от злости, пробивали дорогу телами, вязли в месиве лиан, в причудливом ажурном папоротнике, топтали упругий древовидный молодняк.

– Стоим, ша! – Зорин замер, и Мишка застыл, поводя по сторонам воспаленными глазами. Затаили дыхание. Сработала уловка! Шорох за горкой гниющей древесины метрах в тридцати. Хрустнула, переломившись, упругая коряжина, а они уже по запаху чуяли цель! Метнулись одновременно – один слева, другой справа – с устрашающим рычанием. Мишка еще перекатывался через горку, а Зорин уже нашел глазами объект: Яворский в ободранном кителе, фуражку потерял, волосы слиплись от пота, страх и дикая злоба в глазах. Тот нырнул за дерево, но сплюнул с досады, обнаружив, что его засекли. Попятился, оступился и, ругаясь жутким образом, рухнул коленом в большой муравейник!

– И что ж вы разбегаетесь, как тараканы? Ни с места, товарищ капитан! – крикнул Зорин, вскидывая автомат. Мишка подкрадывался сзади и, судя по гримасе, мучительно гадал, имеет ли он право треснуть по затылку человека, по вине которого располосовал коленку.

– Уймитесь, Зорин! – рявкнул Яворский. Он с ужасом, бледнее мертвого, смотрел на ствол, наставленный в живот.

– Вы не того преследуете! Я честный офицер, у меня заслуги, награды! Черт вас побери, у вас есть в этой жизни хоть что-нибудь святое?

Со словом «святое» у Зорина с некоторых пор ассоциировалась лишь испанская инквизиция.

– Почему тогда бежите, товарищ капитан? Все побежали, и вы за компанию? Простите покорно, но на вашей заслуженной физиономии не написано, что вы не являетесь немецким шпионом! И что нам теперь – вязать вас?

– Заткнись, Леха! – прохрипел севшим голосом Вершинин.

Зорин оборвал тираду… и услышал далеко за деревьями пронзительный женский крик. Стужей окатило – что такое? Он завертелся, пытаясь определить направление. Глухо, далеко… может, померещилось? Но нет, в третий раз завопила женщина – визгливо, душераздирающе. «Странно, – отметил про себя. – Женщина, которую насилуют или убивают, орет несколько иначе. А вот женщину, которую разозлили, которая в неконтролируемой ярости…»

– Кажется, там, – неуверенно ткнул Вершинин подбородком на запад. – Хотя и хрен его знает… нечистая сила, не иначе. – И поежился, в хотя суевериях замечен ни разу не был.

– Говорю же, это не я! – встрепенулся Яворский. – Татьяна с Хлопотовым вперед меня убежали, их и ловите!

Зорин уже принял решение.

– Мишка, это приказ! Составить компанию товарищу капитану и смотреть, чтобы он никуда не испарился! А я узнаю, чем это они там занимаются.

– А других вариантов нет? – Мишка озадаченно почесал затылок и посмотрел на свой увесистый кулак. «Черт знает что творим, – мелькнула мысль. – Если капитан не перевертыш – он же нас раздавит!»

– Охранять! И не трогать! – проорал Зорин и пустился бегом.

Пробежал пару метров и увяз. Целую вечность, казалось, ему пришлось ворочаться в этих клятых зарослях и залежах! Он выдирал ноги из чавкающей, засасывающей почвы, топтал низко стелющийся кустарник, задыхался, хватался за корявые стволы, брал паузы, чтобы отдышаться… Проклятый лес уходил в заболоченную низину, и с каждой минутой передвигаться было все труднее. До крохотной поляны, где за кустами мелькали люди, оставалось метров двадцать, когда защемило ногу в какой-то хитрой коряжине, сила инерции потащила вперед, он повалился плашмя и чувствительно треснулся лбом о трухлявый пенек. Окончательно сознания не лишился, но мир ощутимо потускнел. Зорин попробовал подняться, но тут же рухнул на колени. Теперь он полз по кочкам, словно контуженный после взрыва, обдирал брюхо о торчащие ветки и коренья, подбадривал сам себя, тащил за ремень автомат, с которым решительно не желал расставаться…

Что случилось до него на этой поляне, предположить он бы не рискнул. Как и кто за кем гнался. Один из двоих, видимо, вычислил немецкого шпиона. Как? По мимике, жестам и походке? Но сейчас здесь отчаянно дрались мужчина и женщина. При этом старший лейтенант Татьяна Ладышева отнюдь не казалась беспомощной барышней, не способной за себя постоять. Она издала еще один вопль и с горящими глазами бросилась на Хлопотова; спутанные немытые волосы мешали разглядеть выражение лица. Лейтенант казался обескураженным и сбитым с толку. Его правый глаз уже пересекала кровоточащая царапина. Кровь медленно заливала лицо, и выглядело это страшно и как-то иррационально. Он махнул кулаком – неуклюже, не так, Татьяна увернулась, вцепилась в открытое горло. Мужчина ударил ее в живот, она отлетела, но не упала. Выхаркнула сгусток крови, присела, чтобы снова броситься. Хлопотов отступил – похоже, понимал, на что способна впавшая в исступление женщина. Покосился в черноту кустов. Присел, чтобы броситься… и, прыгая, неловко вывернул ногу, повалился на бок. Женщина отреагировала мгновенно: вместо того, чтобы усесться ему на шею и попытаться придушить бедрами, схватила валявшийся поодаль толстый сук, рухнула на колени перед противником, не успевшим подняться, и нанесла удар по лодыжке. Хлопотов заорал от боли, извиваясь, и Татьяна замахнулась повторно, ударила в то же место. Хрустнула кость. Упавшего выгнуло от боли, из глаз брызнули слезы.

Татьяна засмеялась. Поднялась, на миг потеряв осторожность… мужчина извернулся и пнул ее в живот здоровой ногой. Женщина отлетела к дереву, завизжав от боли, задела спиной торчащий из ствола острый обломок ветки. Хлопотов поднялся. Он теперь стоял как-то боком, пригнувшись, на одной ноге, и, когда она бросилась снова, занеся сук для решающего удара, внезапно рухнул на колено. Ненадежное оружие просвистело над головой, вырвавшись из рук. Он схватил Татьяну за грудки и, рыча от усердия, боли, негодования, отшвырнул от себя. Татьяна замерла, приклеившись к дереву. Открыла рот, глаза расширились, она напряглась, чтобы оторваться от того, что вошло в спину. Кровь полилась из разомкнувшихся губ. Рывком подалась вперед, шагнула… и повалилась, не в силах держать себя вертикально.

Хлопотов прыжком сместился вперед, свалился на колени, протянул дрожащие руки, чтобы задушить умирающую…

– Хлопотов, прекращайте, хватит с нее… – прохрипел Зорин. Кричать он до сих пор не мог – удар по черепу был сильным. И тут произошло что-то дикое, невероятное. Почему он вбил в дурную голову, что гитлеровский «крот» – Татьяна Ладышева? Хлопотов, не вставая с колена, медленно повернул голову. На Алексея смотрели холодные, бесцветные глаза. Бледное холеное лицо, высокие скулы, бесконечное презрение представителя высшей расы к этим лезущим из всех щелей плебеям…

– Русише швайн… – прошипел агент. Ничто не мешало спихнуть всю вину на умирающую, вряд ли она была способна сейчас сказать хоть что-то в свою пользу. Но ярость затмила разум – избитый, потрясенный, выведенный из душевного равновесия, Хлопотов уже не в силах был поступать логично и здраво. Он снова кое-как поднялся и запрыгал к Алексею на здоровой ноге, изрыгая лающие немецкие ругательства. Про вторую ногу, волочащуюся бесполезным шлангом, он, казалось, забыл. Атака не оставляла шансов, подтянуть к себе автомат Зорин уже не успевал. Поднялся на колено, оттолкнулся носком от земли… И опомниться не успел, как снова оказался на спине. Крякнул придавленный позвоночник… и почти сразу дышать стало нечем. Железные пальцы с нечеловеческой силой впились в горло, удавка затягивалась. Алексей извивался, мутная пелена гасила сознание. Ударил кулаком под ребро, но противник лишь засмеялся. Он даже отстранился, с любопытством смотря своей жертве в глаза, – был, видимо, любитель наблюдать, как человек прощается с жизнью. Алексей собрал все силы, ударил пяткой по больной ноге. Хлопотов взревел, но хватки не ослабил. «Хреново ты как-то умираешь, Леха…» – мелькнуло в угасающем сознании.

Мишка Вершинин подоспел очень вовремя.

С воплем «Да что ж ты делаешь, сука?!» – он оседлал Хлопотова, вонзив нож в основание шеи. Вскрикнул расстроенно, когда сломался клинок – часть лезвия осталась во вражеском хребте. Хватка на горле сразу ослабла, немец как-то булькающее всхрапнул, и на Зорина хлынула кровь. Мишка оттащил убитого за шиворот, пинком отправил в траву.

– Леха, жив?! – свалился на колени, стал хлестать по щекам.

– Живой… Уйди, шибанутый. – Зорин надрывно кашлял, ругался. Поднялся кое-как на колени, его вывернуло.

– Будешь знать, как отдавать непродуманные приказы! – издевался Мишка. Похоже, переволновался. Его и сейчас трясло, а щеки заливала то бледность, то краска пятнами. – Вот сидел бы я на месте, сторожил нашего капитана, который на хрен никому не нужен…

Осознание того, что он еще жив, Зорина как-то не окрыляло. Он заново обвел глазами царящий вокруг ужас. Хлопотов был мертв – валялся, как мешок с глазами. Татьяна еще дрожала, но последние капли жизни оставляли молодую женщину, мутнели глаза, тоскливо смотрящие в небо, «зарешеченное» кронами деревьев. «Орден бы ей посмертно», – с грустью подумал Зорин.

– Мишка, вот зачем ты его убил? – пробормотал он. – Ты даже не представляешь, что ты наделал…

– Виноват, – смутился Вершинин. – Испугался, что эта мразь одолеет, перестарался…

Притащился, прихрамывая, Яворский. Недоверчиво уставился на трупы, облизнул губы.

– Ну, и кто из них предатель? – голос капитана подвел, скатился в какой-то противный фальцет.

– Хлопотов, – буркнул Зорин. – Судя по его идеальному немецкому и усердию, с которым он меня душил.

– А зачем вы его убили? – вкрадчиво осведомился Яворский. По тону было ясно, что в принципе он рад. У капитана появлялись шансы, и их количество было обратно пропорционально шансам разведчиков. «А может, убить его?» – тоскливо подумал Алексей. Он встретился глазами с умоляющим взором Мишки – тот думал о том же. К сожалению, воспитание и врожденный комплекс порядочности не позволяли им исправлять свои ошибки посредством уничтожения себе подобных.

– Так, а где у нас Кармазов? – перешел на деловой тон Яворский.

– Ах, да… – спохватился Мишка.

Впоследствии он долго кусал локти – почему они не прикончили под ближайшим кустом эту трусливую гниду? Ей-богу, Родина бы ничего не потеряла, он-то думал лишь о собственной шкуре. Обстановка на фронте менялась в нежелательную для советских войск сторону. Канонада нарастала. Взрывы доносились и со стороны Слеповца. Когда выжившие выбрались на дорогу, вопрос, в какую сторону податься, уже не стоял. В Слеповце шел отчаянный бой. Видимо, фашисты предприняли попытку контрнаступления. И, судя по скорости, с которой мчалась по дороге в Багровичи колонна штабных полуторок, попытка удалась. Борта машин были иссечены осколками, в кузовах стонали раненые, ругались офицеры. Разведчиков и поредевшую группу шифровальщиков приняли на борт, и всю дорогу до Багровичей Зорин переживал за умирающего паренька, обложенного мешковиной – у него была оторвана нога, и все попытки бледного медбрата остановить кровотечение завершались неудачей. «Братишка, сделай хоть что-нибудь… – стонал раненый, хватая санитара за рукав. – Нельзя мне умирать… ей-богу, нельзя… у меня девчонка в Уфе, мы поклялись, что всегда будем вместе…»

– На рассвете напали, – заикаясь, рассказывал Зорину потрясенный молоденький лейтенант, потерявший погон, но сохранивший почему-то очки. – Я без взвода остался, всех побили – из танка в избу шарахнули, где личный состав ночевал… Почему я тоже не погиб?… Откуда взялись, спрашивается? «Тигры», «Пантеры», несколько «Фердинандов», самоходки «Ягдпантера». Речку форсировали, за околицей выстроились и давай садить прямой наводкой – словно знали, суки, куда стрелять… Штаб полка, склады артиллерийских батарей, школа, где связисты с радистами заседали, – все на воздух подняли. А потом пехота под прикрытием танков полезла – вся в эсэсовских мундирах, ходили от избы к избе, достреливали раненых… Офицеров осталось с гулькин хрен. Замполит батальона капитан Ласточкин собрал людей порядка взвода, повел в атаку, да под перекрестный огонь попали, многие погибли, остальные разбежались.

Впоследствии выяснилось, что танковая дивизия СС «Мертвая голова» не зря экономила силы. Усиленная парашютно-десантным батальоном и двумя ротами головорезов из «Ваффен-СС», она стремительным броском рассекла позиции 45-й стрелковой дивизии и продвинулась на десять километров на восток. Для сорок четвертого года это был вполне ощутимый успех. Радиоигра с неприятелем провалилась, подбросить дезинформацию о планах советских войск не удалось. И теперь многие головы должны были полететь – скорее всего, головы и правых, и виноватых.

Из штаба корпуса летели противоречивые указания, царил традиционный российский бардак. В образовавшийся выступ вливались свежие подразделения гитлеровцев, расширяли клин. В Багровичах еще стояли советские войска, но положение у них было катастрофичное. В городке, где в мирное время проживали около пяти тысяч жителей, царил «контролируемый хаос». Людей не хватало. Орущие «краснопогонники» собирали не успевших попрятаться по лесам гражданских, гнали их на северные и западные окраины, где заставляли рыть окопы. Сновали штабные «Виллисы» и полуторки, метались люди. Тягач по узкой улочке тащил увесистую полевую гаубицу; процесс сопровождался диким матом и треском ломающихся заборов. У католического костела, где расположился штаб дивизии, капитан Яворский спрыгнул в пыль, злобно покосился на угрюмо смотрящих ему в спину разведчиков и поковылял к крыльцу. Там лаялись связисты, и, беря с них заразительный пример, гавкала ободранная вислоухая дворняжка. За капитаном спрыгнул Кармазов и, растерянно оглядываясь на бывших спутников, потащился за командиром.

– Нам конец, – обреченно вымолвил Вершинин. – Эта гнида им сейчас такого наплетет, чтобы себя выгородить! А докладывать первыми через головы начальства вроде бы нельзя… Да и кому поверят? Делать-то чего будем, Леха?

– Калмаков поможет, – уверенно заявил Зорин. – Он не Господь Бог, которого нет, но авторитетом в офицерских кругах пользуется. Объясним – нормальный мужик, должен понять.

– Эй, водила, мать твою туда-то! – замолотил он по крыше. – Налево и в конец улицы, там мы выпадем!

В расположении роты их ожидало очередное потрясение. В строю осталось всего несколько разведчиков – они сидели понурые и потрясенные. Из трех взводов, ушедших во вражеский тыл, вернулись восемь человек; троих из них отправили в госпиталь, эвакуированный в Лозино. Разведчики попали в засаду на пятом километре – когда пересекали очередную возвышенность. Похоже, их ждали заранее: сдала информацию через линию фронта какая-то гадина. Били в упор из пулеметов, и было слышно, как смеются фашисты, как перекликаются между собой, заключают пари, не выразит ли кто-нибудь желания сдаться в плен.