Иннокентий Анненский
      Переводы
      ГОРАЦИЙ
      (ОД. II, 8)
      Когда б измена красу губила,
      Моя Барина, когда бы трогать
      То зубы тушью она любила,
      То гладкий ноготь,
      Тебе б я верил, но ты божбою
      Коварной, дева, неуязвима,
      Лишь ярче блещешь, и за тобою
      Хвостом пол-Рима.
      Недаром клятвой ты поносила
      Родимой пепел, и хор безгласный
      Светил, и вышних, над кем невластна
      Аида сила...
      Расцвел улыбкой Киприды пламень
      И нимф наивность, и уж не хмуро
      Глядит на алый точильный камень
      Лицо Амура.
      Тебе, Барина, рабов мы р_о_стим,
      Но не редеет и старых стая,
      Себя лишь тешат, пред новым гостем
      Мораль читая.
      То мать за сына, то дед за траты
      Клянут Барину, а девам сна нет,
      Что их утеху на ароматы
      Барины манит...
      (ОД. III, 7)
      Астер_и_я плачет даром:
      Чуть немножко потеплеет
      Из Вифинии с товаром
      Гига море прилелеет...
      Амалфеи жертва бурной,
      В Орик Нотом уловленный,
      Ночи он проводит дурно,
      И озябший и влюбленный.
      Пламя страсти - пламя злое,
      А хозяйский раб испытан:
      Как горит по гостю Хлоя,
      Искушая, все твердит он.
      Мол, коварных мало ль жен-то
      Вроде той, что без запрета
      Погубить Беллерофонта
      Научила мужа Прета,
      Той ли, чьи презревши ласки,
      Был Пелей на шаг от смерти.
      Верьте сказкам иль не верьте,
      Все ж на грех наводят сказки...
      Но не Гига... Гиг крепится:
      Скал Икара он тупее...
      Лишь тебе бы не влюбиться
      По соседству, в Энипея,
      Кто коня на луговине
      Так уздою покоряет?
      В желтом Тибре кто картинней
      И смелей его ныряет?
      Но от плачущей свирели
      Все ж замкнись, как ночь настанет.
      Только б очи не смотрели,
      Побранит, да не достанет...
      (ОД. III, 26)
      Давно ль бойца страшились жены
      И славил девы нежный стон?..
      И вот уж он, мой заслуженный,
      С любовной снастью барбитон.
      О левый бок Рожденной в пене
      Сложите, отроки, скорей
      И факел мой, разивший тени,
      И лом, и лук - грозу дверей!
      Но ты, о радость Кипра, ты,
      В бесснежном славима Мемфисе,
      Хоть раз стрекалом с высоты
      До Хлои дерзостной коснися.
      ГЕТЕ
      x x x
      Над высью горной
      Тишь.
      В листве, уж черной,
      Не ощутишь
      Ни дуновенья.
      В чаще затих полет...
      О, подожди!.. Мгновенье
      Тишь и тебя... возьмет.
      ВИЛЬГЕЛЬМ МЮЛЛЕР
      ШАРМАНЩИК
      В дальнем закоулке
      Дед стоит седой
      И шарманку вертит
      Дряхлою рукой.
      П_о_ снегу да б_о_сый
      Еле бродит дед,
      На его тарелке
      Ни копейки нет.
      Мимо _и_дут люди,
      Слушать не хотят
      Только псы лихие
      Деда теребят.
      Уж давно о счастье
      Дед не ворожит,
      Старую шарманку
      Знай себе крутит...
      Эй, старик! Не легче ль
      Вместе нам терпеть...
      Ты верти шарманку,
      А я буду петь...
      ГЕНРИХ ГЕЙНЕ
      ICH GROLLE NICHT
      {* Я не сержусь (нем.). - Ред.}
      Я все простил: простить достало сил,
      Ты больше не моя, но я простил.
      Он для других, алмазный этот свет,
      В твоей душе ни точки светлой нет.
      Не возражай! Я был с тобой во сне;
      Там ночь росла в сердечной глубине,
      И жадный змей все к сердцу припадал...
      Ты мучишься... я знаю... я видал...
      МНЕ СНИЛАСЬ ЦАРЕВНА
      Мне снилась царевна в затишье лесном,
      Безмолвная ночь расстилалась;
      И влажным, и бледным царевна лицом
      Так нежно ко мне прижималась.
      - "Пускай не боится твой старый отец:
      О троне его не мечтаю,
      Не нужен мне царский алмазный венец;
      Тебя я люблю и желаю".
      - "Твоей мне не быть: я бессильная тень,
      С тоской мне она говорила,
      Для ласки минутной, лишь скроется день,
      Меня выпускает могила".
      x x x
      О страсти беседует чинно
      За чаем - их целый синклит:
      Эстетиком - каждый мужчина,
      И ангелом дама глядит...
      Советник скелетоподобный
      Душою парит в облаках,
      Смешок у советницы злобной
      Прикрылся сочувственным "ах!"
      Сам пастор мирится с любовью,
      Не грубой, конечно, "затем,
      Что вредны порывы здоровью",
      Девица лепечет: "Но чем?"
      "Для женщины чувство-святыня.
      Хотите вы чаю, барон?"
      Мечтательно смотрит графиня
      На белый баронский пластрон...
      Досадно, малютке при этом
      Моей говорить не пришлось:
      Она изучала с поэтом
      Довольно подробно вопрос...
      ДВОЙНИК
      Ночь, и давно спит закоулок:
      Вот ее дом - никаких перемен,
      Только жилицы не стало, и гулок
      Шаг безответный меж каменных стен.
      Тише. Там тень... руки ломает,
      С неба безумных не сводит очей...
      Месяц подкрался и маску снимает.
      "Это - не я: ты лжешь, чародей!
      Бледный товарищ, зачем обезьянить?
      Или со мной и тогда заодно
      Сердце себе приходил ты тиранить
      Лунною ночью под это окно?"
      СЧАСТЬЕ И НЕСЧАСТЬЕ
      Счастье деве подобно пугливой:
      Не умеет любить и любима,
      Прядь откинув со лба торопливо,
      Прикоснется губами, и мимо.
      А несчастье - вдова и сжимает
      Вас в объятиях с долгим лобзаньем,
      А больны вы, перчатки снимает
      И к постели садится с вязаньем.
      ГАНС МЮЛЛЕР
      МАТЬ ГОВОРИТ
      Аннушка, тут гость сейчас сидел,
      Все на дверь твою, вздыхая, он глядел:
      "Пропадаю, мол, без Аннушки с тоски,
      Сердца вашего прошу я и руки".
      Аннушка, добра желает мать:
      Что-то графской и кареты не слыхать.
      А у гостя - что шелков, да что белил,
      "А постель я с ними б нашу разделил".
      И кого-кого не путал этот май,
      Принца, видишь, нам из-за моря подай,
      А как осень-то неслышно подошла,
      Смотришь: каждая приказчика нашла.
      Аннушка, конфетинка моя!
      Побеги-ка ж да скажи: согласна я,
      Право, бредни-то пора и позабыть,
      Не за графом ведь, за лавочником быть.
      АРЕТИНО
      Сонет
      Таддэо Цуккеро, художник слабый, раз
      Украдкой с полотном пробрался к Аретину
      И говорит ему: "Я вам принес картину,
      Вы - мастер, говорят, свивать венки из фраз
      Для тех, кто платит вам... Немного тускло... да-с,
      И краски вылинять успели вполовину.
      Но об искусстве я не утруждаю вас,
      Вот вам сто талеров, и с этим вас покину".
      Подумал Аретин, потом перо берет
      И начинает так: "Могу сказать заране
      Мадонна Цуккеро в потомстве не умрет:
      Как розов колер губ, а этот небосвод,
      А пепел... Полотно виню в одном изъяне:
      На нем нет золота - оно в моем кармане".
      ГОВОРИТ СТАРАЯ ЧЕРЕШНЯ
      Остов от черешни я, назябся ж я зимой,
      Инею-то, снегу-то на ветках, Боже мой!
      А едва заслышал я твой шаг сквозь забытье,
      В воздухе дыхание почувствовал твое,
      Весь я точно к Троице разубрался в листы,
      Замерцали белые меж листьями цветы.
      Было утро снежного и сиверкого дня,
      Но когда ты ласково взглянула на меня,
      Чудо совершилося - желания зажглись
      И на ветках красные черешни налились.
      Каждая черешенка так и горит, любя,
      Каждая шепнула бы: "Я только для тебя,
      Все же мы, любимая, на ласковый твой свет
      Сердца благодарного мы - ласковый ответ".
      Но со смехом в поле ты, к подругам ты ушла,
      И, дрожа, увидел я, как набегала мгла,
      Как плоды срывалися, как цвет мой опадал,
      Никогда я, кажется, сильнее не страдал.
      Но зато не холоден мне больше зимний день,
      Если в сетке снежной я твою завижу тень.
      А когда б в глаза твои взглянуть мне хоть во сне,
      Пусть опять и чудо мне, пусть и мука мне.
      РАСКАЯНИЕ У ЦИРЦЕИ
      Красу твою я проклинаю:
      Покоя я больше не знаю,
      Нет сердцу отрады тепла.
      Чем дети мои виноваты?
      Кольцо и червонцы взяла ты,
      Что знал я, чем был я, взяла,
      Я вынес ужасную пытку,
      Но губ к роковому напитку,
      Клянусь, не приближу я вновь.
      С детьми помолюсь я сегодня:
      Слова их до Бога доходней,
      Целительней сердцу любовь.
      ГЕНРИ ЛОНГФЕЛЛО
      ДНЯ НЕТ УЖ...
      Дня нет уж... За крыльями Ночи
      Прозрачная стелется мгла,
      Как легкие перья кружатся
      Воздушной стезею орла.
      Сквозь сети дождя и тумана
      По окнам дрожат огоньки,
      И сердце не может бороться
      С волной набежавшей тоски,
      С волною тоски и желанья,
      Пусть даже она - не печаль,
      Но дальше, чем дождь от тумана,
      Тоска от печали едва ль.
      Стихов бы теперь понаивней,
      Помягче, поглубже огня,
      Чтоб эту тоску убаюкать
      И думы ушедшего дня,
      Не тех грандиозных поэтов,
      Носителей громких имен,
      Чьи стоны звучат еще эхом
      В немых коридорах Времен.
      Подобные трубным призывам,
      Как парус седой кораблю,
      Они наполняют нас бурей,
      А я о покое молю.
      Мне надо, чтоб дума поэта
      В стихи безудержно лилась,
      Как ливни весенние хлынув,
      Иль жаркие слезы из глаз,
      Поэт же и днем за работой,
      И ночью в тревожной тиши,
      Все сердцем бы музыку слышал
      Из чутких потемок души...
      Биенье тревожное жизни
      Смиряется песнью такой,
      И сердцу она, как молитва,
      Несет благодатный покой.
      Но только стихи, дорогая,
      Тебе выбирать и читать:
      Лишь музыка голоса может
      Гармонию строф передать.
      Ночь будет певучей и нежной,
      А думы, темнившие день,
      Бесшумно шатры свои сложат
      И в поле растают, как тень.
      ФРЕДЕРИК МИСТРАЛЬ
      МАГАЛИ
      ИЗ ПОЭМЫ "MIREIO"
      Юноша
      Магали, моя отрада,
      Слышишь: льются звуки скрипки.
      Это - тихая обада
      Ясной ждет твоей улыбки.
      Небеса в лучах синеют.
      Много звезд там золотых...
      Но взгляни!.. и побледнеют
      Звезды в блеске глаз твоих.
      Магали
      Не пленит меня собою
      Песнь твоя, что шум ветвей.
      Лучше рыбкой золотою
      Я уйду в простор морей.
      Юноша
      Магали, но если в волны
      Ты уйдешь, я не сробею;
      Есть и неводы, и челны:
      Скоро будешь ты моею.
      Магали
      Вот и нет... Как только в море
      Ты закинешь невод свой,
      Птичкой вольной на просторе
      Распрощаюсь я с тобой.
      Юноша
      Магали! Для милой птички
      Я охотником явлюся:
      Против пташки невелички
      Злым силком вооружуся.
      Магали
      Ну, уж если жить на воле
      Ты и пташке не даешь,
      Я былинкой скроюсь в поле,
      И меня ты не найдешь.
      Юноша
      Магали, мой голубочек,
      Все же буду я с тобою
      На душистый тот листочек
      Я живой паду росою.
      Магали
      Ты росой... Я стану тучей...
      И туда, на край земли,
      Вольной, гордой и могучей
      Унесется Магали.
      Юноша
      Магали! И я с тобою...
      Ветром сделаюсь я бурным
      И помчу тебя стрелою
      По полям светло-лазурным.
      Магали
      Ну, тогда я стану ярким,
      Ярким солнечным лучом,
      Что живит лобзаньем жарким
      Земли, скованные льдом.
      Юноша
      Магали! А я - я стану
      Саламандрою зеленой
      И тебя с небес достану
      Выпью луч тот раскаленный.
      Магали
      Нет, не быть тебе со мною:
      Ползай здесь между кустов!
      Я ж... я сделаюсь луною,
      Что глядит ночной порою
      На косматых колдунов.
      Юноша
      Магали моя!.. Напрасно
      Светлой станешь ты луною...
      Как туман, я пеленою
      Обовью тебя так страстно.
      Магали
      И пускай луна в тумане...
      Молодая Магали
      Свежей розой на поляне
      Может спрятаться вдали.
      Юноша
      Если розой безмятежно
      Зацветешь ты в неге сладкой,
      Мотыльком я стану нежно
      Целовать тебя украдкой.
      Магали
      О, целуй, коль сердцу любо!
      Я ж от солнца и небес
      Под кору густого дуба
      Скроюсь в темный-темный лес.
      Юноша
      Магали!.. Я не покину
      Дуба... в мох я обращуся...
      Прилепившись к исполину,
      С лаской вкруг я обовьюся.
      Магали
      И обнимешь дуб зеленый,
      Магали ж твоя уйдет
      В монастырь уединенный:
      Там приют она найдет.
      Юноша
      Магали! Не спорь со мною...
      И под кровом тем священным
      Я явлюсь перед тобою
      Исповедником смиренным.
      Магали
      Ты придешь и крепко спящей
      Там увидишь Магали:
      Черный гроб и хор молящий
      Охладят мечты твои.
      Юноша
      Магали! Моя родная,
      Не расстанусь я с тобою:
      Стану я сырой землею,
      Милый прах твой обнимая!
      Магали
      Не на шутку начинаю
      Верить я твоей любви.
      Вот кольцо мое... лови!
      В нем залог я посылаю!
      (Показывается в окошке.)
      Юноша
      Магали! Ты здесь... со мною!
      О! ты жизни мне милее...
      Посмотри - перед тобою
      Звезды сделались бледнее!
      1879
      ШАРЛЬ БОДЛЕР
      ИСКУПЛЕНИЕ
      Вы, ангел радости, когда-нибудь страдали?
      Тоска, унынье, стыд терзали вашу грудь?
      И ночью бледный страх... хоть раз когда-нибудь
      Сжимал ли сердце вам в тисках холодной стали?
      Вы, ангел радости, когда-нибудь страдали?
      Вы, ангел кротости, знакомы с тайной властью?
      С отравой жгучих слез и яростью без сил?
      К вам приводила ночь немая из могил
      Месть, эту черную назойливую гостью?
      Вы, ангел кротости, знакомы с тайной злостью?
      Вас, ангел свежести, томила лихорадка?
      Вам летним вечером, на солнце у больниц,
      В глаза бросались ли те пятна желтых лиц,
      Где синих губ дрожит мучительная складка?
      Вас, ангел свежести, томила лихорадка?
      Вы, ангел прелести, теряли счет морщинам?
      Угрозы старости уж леденили вас?
      Там в нежной глубине влюбленно-синих глаз
      Вы не читали снисхождения к сединам?
      Вы, ангел прелести, теряли счет морщинам?
      О ангел счастия, и радости, и света!
      Бальзама нежных ласк и пламени ланит
      Я не прошу у вас, как зябнущий Давид...
      Но, если можете, молитесь за поэта
      Вы, ангел счастия, и радости, и света!
      ПРИВИДЕНИЕ
      Ядом взора золотого
      Отравлю я сон алькова,
      Над тобой немую тьму
      Я крылами разойму.
      Черным косам в час свиданья
      Холод лунного лобзанья,
      Руки нежные твои
      В кольца цепкие змеи.
      А заря зазеленеет,
      Ложе ласк обледенеет,
      Где твой мертвый гость лежал,
      И, еще полна любовью,
      Прислоненный к изголовью
      Ты увидишь там - кинжал.
      СОВЫ
      Зеницей нацелясь багровой,
      Рядами на черных березах,
      Как идолы, старые совы
      Застыли в мечтательных позах.
      И с места не тронется птица,
      Покуда, алея, могила
      Не примет останков светила
      И мрак над землей не сгустится.
      А людям пример их - наука,
      Что двигаться лишняя мука,
      Что горшее зло - суета,
      Что если гоняться за тенью
      Кого и заставит мечта,
      Безумца карает - Движенье.
      ПОГРЕБЕНИЕ ПР_О_КЛЯТОГО ПОЭТА
      Если тело твое христиане,
      Сострадая, земле предадут,
      Это будет в полночном тумане,
      Там, где сорные травы растут.
      И когда на немую путину
      Выйдут частые звезды дремать,
      Там раскинет паук паутину
      И змеенышей выведет мать.
      По ночам над твоей головою
      Не смолкать и волчиному вою.
      Будет ведьму там голод долить,
      Будут вопли ее раздаваться,
      Старичонки в страстях извиваться,
      А воришки добычу делить.
      СТАРЫЙ КОЛОКОЛ
      Я знаю сладкий яд, когда мгновенья тают
      И пламя синее узор из дыма вьет,
      А тени прошлого так тихо пролетают
      Под вальс томительный, что вьюга им поет.
      О, я не тот, увы! над кем бессильны годы,
      Чье горло медное хранит могучий вой
      И, рассекая им безмолвие природы,
      Тревожит сон бойцов, как старый часовой.
      В моей груди давно есть трещина, я знаю,
      И если мрак меня порой не усыпит
      И песни нежные слагать я начинаю
      Все, насмерть раненный, там будто кто хрипит,
      Гора кровавая над ним все вырастает,
      А он в сознаньи и недвижно умирает.
      СПЛИН
      Бывают дни - с землею точно спаян,
      Так низок свод небесный, так тяжел,
      Тоска в груди проснулась, как хозяин,
      И бледный день встает, с похмелья зол,
      И целый мир для нас одна темница,
      Где лишь мечта надломленным крылом
      О грязный свод упрямо хочет биться,
      Как нетопырь, в усердии слепом.
      Тюремщик-дождь гигантского размера
      Задумал нас решеткой окружить,
      И пауков народ немой и серый
      Под черепа к нам перебрался жить...
      И вдруг удар сорвался как безумный,
      Колокола завыли и гудят,
      И к облакам проклятья их летят
      Ватагой злобною и шумной.
      И вот... без музыки за серой пеленой
      Ряды задвигались... Надежда унывает,
      И над ее поникшей головой
      Свой черный флаг Мученье развевает.
      СЛЕПЫЕ
      О, созерцай, душа: весь ужас жизни тут
      Разыгран куклами, но в настоящей драме.
      Они, как бледные лунатики, идут
      И целят в пустоту померкшими шарами.
      И странно: впадины, где искры жизни нет,
      Всегда глядят наверх, и будто не проронит
      Луча небесного внимательный лорнет,
      Иль и раздумие слепцу чела не клонит?
      А мне, когда их та ж сегодня, что вчера,
      Молчанья вечного печальная сестра,
      Немая ночь ведет по нашим стогнам шумным
      С их похотливою и наглой суетой,
      Мне крикнуть хочется - безумному безумным:
      "Что может дать, слепцы, вам этот свод пустой?"
      ЛЕКОНТ ДЕ ЛИЛЬ
      СМЕРТЬ СИГУРДА
      Сигурда больше нет, Сигурда покрывает
      От ног до головы из шерсти тяжкий плат,
      И хладен исполин среди своих палат,
      Но кровь горячая палаты заливает.
      И тут же, на земле, подруги трех царей:
      И безутешная вдова его Гудруна,
      И с пленною женой кочующего гунна
      Царица дряхлая норманских рыбарей.
      И, к телу хладному героя припадая,
      Осиротевшие мятутся и вопят,
      Но сух и воспален Брингильды тяжкий взгляд,
      И на мятущихся глядит она, немая.
      Вот косы черные на плечи отвела
      Герборга пленная, и молвит: "О царица,
      Горька печаль твоя, но с нашей не сравнится:
      Еще ребенком я измучена была...
      Огни костров лицо мое лизали,
      И трупы братние у вражеских стремян
      При мне кровавый след вели среди полян,
      А свевы черепа их к седлам привязали.
      Рабыней горькою я шесть ужасных лет
      У свева чистила кровавые доспехи:
      На мне горят еще господские утехи
      Рубцы его кнута и цепи подлый след".
      Герборга кончила. И слышен плач норманки:
      "Увы! тоска моя больней твоих оков...
      Нет, не узреть очам норманских берегов,
      Чужбина горькая пожрет мои останки.
      Давно ли сыновей шум моря веселил...
      Чуть закипит прибой, как ветер, встрепенутся,
      Но кос моих седых уста их не коснутся,
      И моет трупы их морей соленый ил...
      О жены! Я стара, а в ком моя опора?
      В дугу свело меня и ропот сердца стих...
      И внуки нежные - мозг из костей моих
      Не усладят - увы - слабеющего взора"...
      Умолкла старая. И властною рукой
      Брингильда тяжкий плат с почившего срывает.
      И десять уст она багровых открывает
      И стана гордого чарующий покой.
      Пускай насытят взор тоскующей царицы
      Те десять пылких ран, те жаркие пути,
      Которыми душе Сигурдовой уйти
      Судил кинжал его сокрытого убийцы.
      И, трижды возопив, усопшего зовет
      Гудруна: "Горе мне, - взывает, - бесталанной,
      Возьми меня с собой в могилу, мой желанный,
      Тебя ли, голубь мой, любовь переживет?
      Когда на брачный пир, стыдливую, в уборе
      Из камней радужных Гудруну привели,
      Какой безумный день мы вместе провели...
      Смеясь, твердила я: "О! с ним не страшно горе!"
      Был долог дивный день, но вечер не погас
      Вернулся бранный конь - измученный и в мыле,
      Слоями кровь и грязь бока ему покрыли,
      И слезы падали из помутневших глаз.
      А я ему: "Скажи, зачем один из сечи
      Ушел, без короля?" Но грузно он упал
      И спутанным хвостом печально замахал,
      И стон почудился тогда мне человечий.
      Но Гаген подошел, с усмешкой говоря:
      - "Царица, ворон твой, с орлом когда-то схожий,
      Тебе прийти велел на горестное ложе,
      Где волки лижут кровь убитого царя".
      - "О будь же проклят ты! И, если уцелею,
      Ты мне преступною заплатишь головой...
      А вы, безумные, покиньте тяжкий вой,
      Что значит ваша скорбь пред мукою моею?"
      Но в гневе крикнула Брингильда: "Все молчать!
      Чего вы хнычете, болтливые созданья?
      Когда бы волю я дала теперь рыданью,
      Как мыши за стеной, вы стали бы пищать...
      Гудруна! К королю терзалась я любовью,
      Но только ты ему казалась хороша,
      И злобою с тех пор горит во мне душа,
      И десять ран ее залить не могут кровью...
      Убить разлучницу я не жалела - знай!
      Но он бы плакать стал над мертвою подругой.
      Так лучше: будь теперь покинутой супругой,
      Терзайся, но живи, старей и проклинай!"
      Тут из-под платья нож Брингильда вынимает,
      Немых от ужаса расталкивает жен,
      И десять раз клинок ей в горло погружен,
      На франка падает она и - умирает.
      x x x
      Над синим мраком ночи длинной
      Не властны горние огни,
      Но белы скаты и долина.
      - Не плачь, не плачь, моя Кристина,
      Дитя мое, усни.
      - Завален глыбой ледяною,
      Во сне меня ласкает он.
      Родная, сжалься надо мною.
      Отраден лунною порою
      Больному сердцу стон.
      И мать легла - одна девица,
      Очаг, дымя, давно погас.
      Уж полночь бьет. Кристине мнится,
      Что у порога гость стучится.
      - Откуда в поздний час?
      - О, отвори мне поскорее
      И до зари побудь со мной.
      Из-под креста и мавзолея
      Несу к тебе, моя лилея,
      Я саван ледяной.
      Уста сливались, и лобзанья,
      Как вечность, долгие, росли,
      Рождая жаркие желанья.
      Но близко время расставанья.
      Петуший крик вдали.
      ДОЧЬ ЭМИРА
      Умолк в тумане золотистом
      Кудрявый сад, и птичьим свистом
      Он до зари не зазвучит;
      Певуний утомили хоры,
      И солнца луч, лаская взоры,
      Струею тонкой им журчит.
      Уж на лимонные леса
      Теплом дохнули небеса.
      Невнятный шепот пробегает
      Меж белых роз, и на газон
      Сквозная тень и мирный сон
      С ветвей поникших упадает.
      За кисеею сень чертога
      Царевну охраняла строго,
      Но от завистливых очей
      Эмир таить не видел нужды
      Те звезды ясные очей,
      Которым слезы мира чужды.
      Аишу-дочь эмир ласкал,
      Но в сад душистый выпускал
      Лишь в час, когда закат кровавый
      Холмов вершины золотит,
      А над Кордовой среброглавой
      Уж тень вечерняя лежит.
      И вот от мирты до жасмина
      Однажды ходит дочь Эддина,
      Она то розовую ножку
      В густых запутает цветах,
      То туфлю скинет на дорожку,
      И смех сверкает на устах.
      Но в чащу розовых кустов
      Спустилась ночь... как шум листов,
      Зовет Лишу голос нежный,
      Дрожа, назад она глядит:
      Пред ней, в одежде белоснежной
      И бледный, юноша стоит.
      Он статен был, как Гавриил,
      Когда пророка возводил
      К седьмому небу. Как сиянье,
      Клубились светлые власы,
      И чисто было обаянье
      Его божественной красы.
      В восторге дева замирает:
      "О гость, чело твое играет,
      И глаз лучиста глубина;
      Скажи свои мне имена.
      Халиф ли ты? И где царишь?
      Иль в сонме ангелов паришь?"
      И ей с улыбкой - гость высокий:
      - "Я - царский сын, иду с востока,
      Где на соломе свет узрел...
      Но миром я теперь владею,
      И, если хочешь быть моею,
      Я царство дам тебе в удел".
      - "О, быть с тобою - сон любимый,
      Но как без крыльев улетим мы?
      Отец сады свои хранит:
      Он их стеной обгородил,
      Железом стену усадил,
      И стража верная не спит".
      - "Дитя, любовь сильнее стали:
      Куда орлы не возлетали,
      Трудом любовь проложит след,
      И для нее преграды нет.
      Что не любовь - то суета,
      То сном рожденная мечта".
      И вот во мраке пропадают
      Дворцы, и тени сада тают.
      Вокруг поля. Они вдвоем.
      Но долог путь, тяжел подъем...
      И камни в кожу ей впились,
      И кровью ноги облились.
      - "О, видит Бог: тебя люблю я,
      И боль, и жажду, все стерплю я...
      Но далеко ль идти нам, милый?
      Боюсь - меня покинут силы".
      И вырос дом - черней земли,
      Жених ей говорит: "Пришли.
      Дитя, перед тобой ловец
      Открытых истине сердец.
      И ты - моя! Зачем тревога?
      Смотри - для брачного чертога
      Рубины крови я сберег
      И слез алмазы для серег;
      Твои глаза и сердце снова
      Меня увидят, и всегда
      Среди сиянья неземного
      Мы будем вместе... Там..." - "О, да",
      Ему сказала дочь эмира
      И в келье умерла для мира.
      x x x
      Пускай избитый зверь, влачася на цепочке,
      Покорно топчет ваш презренный макадам,
      Сердечных ран своих на суд ваш не отдам,
      Принарядивши их в рифмованные строчки.
      Чтоб оживить на миг огонь заплывших глаз,
      Чтоб смех ваш вымолить, добиться сожаленья,
      Я ризы светлые стыда и вдохновенья
      Пред вами раздирать не стану напоказ.
      В цепях молчания, в заброшенной могиле
      Мне легче будет стать забвенной горстью пыли",
      Чем вдохновением и мукой торговать.
      Мне даже дальний гул восторгов ваших жуток,
      Ужель заставите меня вы танцевать
      Средь размалеванных шутов и проституток?
      ПОСЛЕДНЕЕ ВОСПОМИНАНИЕ
      Глаза открыты и не видят... Я - мертвец...
      Я жил... Теперь я только падаю... Паденье,
      Как мука, медленно и тяжко, как свинец.
      Воронка черная без жалоб, без боренья
      Вбирает мертвого. Проходят дни... года,
      И ночь, и только ночь, без звука, без движенья.
      Я понимаю все... Но сердце? И сюда
      Схожу ли стариком иль пору молодую
      Покинул... и любви сияла мне звезда?..
      Я - груз, и медленно сползаю в ночь немую;
      Растет, сгущается забвенье надо мной...
      Но если это сон?.. О нет, и гробовую
      Я помню тень и крик, и язву раны злой...
      Все это было... и давно... Иль нет? Не знаю...
      О ночь небытия! Возьми меня... я твой...
      Там... сердце на куски... Припоминаю.
      ИЗ СТИХОТВОРЕНИЯ "ПРИЗРАКИ"
      1
      С душой печальною три тени неразлучны,
      Они всегда со мной, и вечно их полет
      Пронзает жизни сон, унылый и докучный.
      С тоской гляжу на них, и страх меня берет,
      Когда чредой скользят они безгласны,
      И сердце точит кровь, когда их узнает;
      Когда ж зеницы их в меня вольются властно,
      Терзает плоть мою их погребальный пыл,
      Мне кости леденит их пламень неугасный.
      Беззвучно горький смех на их устах застыл,
      Они влекут меня меж сорных трав и терний,
      Туда, под тяжкий свод, где тесен ряд могил...
      Три тени вижу я в часы тоски вечерней.
      2
      Уста землистые и длани ледяные,
      Но не считайте их за мертвецов.
      Увы! Они живут, укоры сердца злые!
      О, если бы я мог развеять тучи снов,
      О, если б унесла скорее месть забвенья
      Цветы последние торжественных венцов!
      Я расточил давно мне данные куренья,
      Мой факел догорел, и сам алтарь, увы!
      В пыли и копоти лежит добычей тленья.
      В саду божественном душистой головы
      Лилее не поднять - без страсти, без желаний
      Там влагу выпили, там корни выжгли вы,
      Уста землистые и ледяные длани.
      3
      Но что со мной? О нет... Теней светлеют вежды!
      Я солнце, я мечту за ними увидал:
      В какой блаженный хор слились вокруг Надежды!
      О вы, которых я безумно так желал!
      Кого я так любил, коль это ваши тени,
      Отдайте счастья мне нетронутый фиал!
      За робкую любовь, за детский жар молений,
      О, засияйте мне, лучи любимых глаз,
      Вы, косы нежные, обвейте мне колени!
      Нет! Ночь... Все та же ночь. Мираж любви погас,
      И так же, с сумраком таинственно сливаясь,