- Э, Варам, конечно черт, потому и дерется то тут, то там, то за то, то за это.
      - Напрасно, батоно, такое говоришь. Если черт, почему за народ с князьями дерется?
      - А ты как думаешь - почему?
      - Я хорошо знаю - почему; жаль, многие грузины не знают.
      - Э-э, дед! - воскликнул Автандил. - "Барса" барсом называли, а шакал разорил весь свет.
      - А почему, Варам, - насмешливо спросил Саакадзе, - у тебя одна нога толще другой?
      - Откуда? - старик слегка растерялся, но быстро заговорил: - Больная нога, упал на острый камень, а время ехать.
      Моя Кетеван мазь из травы приготовила... залах тяжелый, пять платков вокруг замотал. Такое было: подъехал мой конь к караван-сараю, почти у ворот Эрзурума. Я радуюсь - хорошо отдохну. Только заметил, может, турок, может, курд на меня уставился, потом ближе подсел; я притворился, что не замечаю. Давлюсь чорбой, потом кебаб глотаю. Такая богатая еда раздразнила курда или турка, ближе двигается, мой хурджини тоже без внимания не оставил. Тогда я на дальнюю тахту пересел, он тоже. Тогда я шарвари закатал и один платок развязал, он сидит; тогда я другой платок развязал, - он поморщился и немного отполз; тогда я третий платок развязал, он охнул, вскочил и убежал.
      - А пятый не развязал? - под смех друзей спросил Саакадзе. - Хочешь, мой лекарь твою ногу вылечит?
      - Нет, батоно, почти зажила.
      - Почему же ты, полтора черта тебе под седло, с больной ногой так далеко поехал?
      - Почему, батоно, думаешь, что далеко?
      - Потому что ты грузин; выходит, живешь...
      - Э, батоно, не все грузины живут в Картли, вот ты тоже грузин.
      - Это дело другое, - усмехнулся Саакадзе. - Ты раньше скажи, кто ты?
      - А ты кто? - старик испытующе смотрел на Саакадзе. "Почти знаю кто, все же проверить надо, дело большое". - Батоно, может, скажешь?
      - Может, к ноге полтора хвоста привязал, а в цагах копыта держишь? - не унимался Димитрий. - Недаром вот за азнауром следил.
      - Если такое думаешь, очень хорошо! А что за азнауром следил, тоже правда, он все думы мои спутал... Так сначала хотел: встречу грузина, спрошу, что надо. Два дня по базарам ходил, по улицам тоже, не встретил. Вдруг вижу куладжу! Обрадовался! Только я хотел подойти, а он в мечеть! Неужели, удивляюсь, черт пошутить решил, как тогда с дедом моего отца? Что ж, подожду, пока выйдет. А азнаур вышел и в другую мечеть вошел. Я за ним. А он в третью мечеть. Тут я смех бросил: как за грузина принял, если половину дня он по мечетям шныряет. А почему куладжу носит? Может, лазутчик? На другой день он прямо к первой мечети подошел, а я сбоку. Думаю, отсюда аллаха просьбами отягощает. Смотрю, во вторую мечеть он не пошел, иду за ним, он к твоему дому, батоно, подошел. А разве твой дом - мечеть? Он вчера подошел, а я сегодня. И тут азнаур меня же за меня принял.
      - А с дедом твоего отца черт так же пошутил?
      - Нет, батоно, тот не в аду был, потому про рай рассказывал, а пока дед моего отца уши развесил, черт всю муку на дорогу из его мешка выпустил.
      - Так это ты ностевским дружинникам про рай рассказывал?
      - Почему так думаешь, что я?
      - Наверно знаю.
      - И я наверно! - выкрикнул Элизбар. - Как сразу не узнал?
      - Зачем должен узнать, если я первый раз тебя вижу?
      - А я, Варам, там в засаде был и собачьим лаем тебя до Тбилиси провожал.
      - Неправду говоришь, как может азнаур собачьим лаем кма провожать?
      - Не я сам, мои дружинники.
      - Ностевцы?!
      - Ностевцы.
      - Пусть бог пошлет им благополучия, всегда буду помнить. Но если ты ностевец, почему не около Саакадзе?
      - Он сейчас воюет.
      - Что ж, что воюет, не твоем месте я бы от него даже во сне не отходил.
      - Это почему?
      - Есть причина...
      - Э-э, Варам, чем о чужих чертях заботиться, лучше скажи, как здоровье твоего князя.
      - А ты, батоно Элизбар, чем о чужих князьях заботиться, лучше скажи почему от своего убежал?
      - А кто сказал, что князя имею?
      - Если нет, тогда чем царь Теймураз тебе не угоден?
      - Цвет его шарвари мне не по вкусу пришелся.
      Вошел слуга и торжественно заявил:
      - Батоно Георгий, госпожа просит к полуденной еде.
      Старик поднялся, собираясь уходить, "Нет, его нельзя выпустить, он с чем-то важным прибыл, - подумал Саакадзе. - Но какой крепкий на язык! От кого и к кому он?".
      - Вот что, Варам, останься. Но раньше чем сядешь за общую скатерть, скажи: другом или врагом в мой дом вошел?
      - Батоно, как могу врагом - если первый раз вижу?
      - А другом?
      - Другом тоже рано. Только, батоно, так бывает, встретишь на базаре человека или черта... сейчас узнал, что это одно и то же... И такое подумаешь: хорошо, больше не встречу. А другого встретишь - нарочно пойдешь назавтра, чтобы еще раз встретить... Если удостоишь, батоно, еще раз приду в твой дом.
      - А почему только раз? Разве собираешься скоро вернуться?
      - Нет, батоно, дальше поеду. - И снова подумал: "Хоть и похож, все же проверить надо, дело большое". - И громко сказал: - Дальше поеду.
      - Значит, больная нога не помешает?
      - Не помешает, батоно.
      - А послание от мази не испортится?
      Старик вытаращил на Саакадзе глаза, но тотчас овладел собой.
      - Какое, батоно, послание?
      - Которое ты везешь от князя Шадимана... К слову, ты еще кма, или князь в почетные чапары перевел?
      - Батоно, послание от мази непременно испортится, потому не догадался на ноге прятать... Когда еще раз приду, раньше проверю, потом на все отвечу...
      - Хорошо, тогда я тебе помогу найти Саакадзе.
      - Почему думаешь, Саакадзе ищу?
      - А кому еще князь Шадиман в Эрзурум может свиток послать?
      - Это его дело, батоно. Я кма, потому не смею и тебя спрашивать: кто ты?
      Недоумевал Саакадзе. И сколько ни наводили разговор остальные, старик ловко увертывался, но лишь разлили вино, поднялся:
      - Батоно, позволь первую чашу за Георгия Саакадзе выпить, так привык. И он внимательно посмотрел на Моурави. И когда все шумно одобрили его пожелание, сказал: - Пусть "барс" Грузии еще сто лет радует людей и шашкой щекочет чертей, особенно главного из них - в Телави.
      - А чем тебе главный не угодил?
      - Цвет его шарвари мне не по вкусу пришелся.
      Под одобрительные возгласы старик осушил и одну чашу, и две. Но напоить "барсам" его не удалось. Он и ночевать не остался.
      - Конь в конюшне без корма, проверить надо... Еще приду, батоно.
      "Барсы" переглянулись. Саакадзе шепнул Эрасти:
      - Не спускать глаз!
      По пятам за Варамом, до самого порога небольшого домика, куда, очевидно, Варам переселился, следовали два дружинника, переодетых турками, неотступно следя за ним.
      За мелкую монету мальчик рассказал им, что старик живет у армянина кузнеца, что у старика красивый конь и что приехал он к лекарю полечить больную ногу.
      Ранний рассвет застал дружинников неподалеку от домика, примыкавшего и кузнице. Едва наступил день, они увидели, как Варам поспешно вышел из калитки и направился в армянский квартал. Он долго ходил там по базару, потом на звонкий стук молотка зашел на площадку, уставленную глыбами мрамора. Молодой мастер с белыми прядями волос высекал голову жены Люсины. Поразило Варама это мраморное лицо, преисполненное красоты и муки.
      Едва закончив разговор, Варам порывисто завернул за угол, выбил из своей куртки пыль и, не оглядываясь, устремился к дому Саакадзе.
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
      Еще с утра "барсы" помчались к паше Мамеду узнать, нет ли гонца от верховного везира. Только Дато и Димитрий, махнув на все рукой, расположились на широкой тахте. Они наслаждались дымом кальяна и лениво отвечали беспокойному Моурави: зачем заранее решать, так или иначе следует осадить Багдад? Лишь бы до него добраться. "Странно, - недоумевал Саакадзе", - почему остыли к турецкой войне "барсы", полны неверия и о битвах говорят с неохотой?"
      Видно, "барсам" и на самом деле не по душе пришлось обсуждение предстоящих битв. Они не в силах были охватить всю ширину военных замыслов Саакадзе, направленных на ослабление двух держав, враждебных Восточной и Западной Грузии. Биться с упоением картлийские военачальники могли за долины и горы родины, а не за турецкий мираж, когда расплавляются ворота крепостей, а сердце остается холодным.
      Багдад! Город дворцов, мечетей и лачуг. Сказка Харун-ар-Рашида. Явь, требующая потоков крови. Нет, не тянулась рука "барсов" к клинку, нога к стремени, душа к победе. Кривая тропа Георгия приближалась к бездне, а дым кальяна слегка одурманивал и приглушал тревогу. Но Георгий продолжал доказывать необходимость применения при взятии Багдада не столько тяжелых осадных машин, сколько метательных, наподобие тех, которые использовал шах Аббас при взятии Еревана, перебросив через его стены стеклянные шары, полные ядовитых испарений.
      Дато, чуть опустив веки, насмешливо следил за другом, ожесточенно покусывающим чубук. И они почему-то обрадовались, когда Эрасти, открыв дверь, пропустил в комнату прыткого старика, с необычайно искристыми глазами, в уголках которых притаились морщинки.
      Саакадзе приветливо встретил старика, напоминавшего ему старых ностевцев, любивших побалагурить на потемневшем от времени бревне - там, на берегу далекой, как вечность, Ностури.
      - Варам, одежда на тебе веселая, а лицо будто в уксус окунул.
      - Ты почти угадал, Моурави. Где беспокойство, там и уксус. Я так подумал, когда вчера ты о князе Шадимане спросил...
      - Но вчера ты о нем ни слова не сказал. Почему?
      - Как можно, Моурави, дело большое. Мой князь Шадиман так наказал: "Смотри, Варам, не осрами свое звание лучшего чапара. Послание мое передашь прямо в руки Моурави, Георгию Саакадзе. Не найдешь его в Эрзуруме, скачи дальше; конь не выдержит, купи другого. Дело важное". Вот, Моурави, как мог без проверки доверить? Сколько вокруг лазутчиков! Помнишь, я вчера об одном говорил? Тоже лазутчиком оказался. Как мышь за сыром, туда-сюда, туда-сюда бегает; не знаю, может, не только за мной. И на базаре нельзя было сразу о тебе спрашивать. Я стал искать твою семью, знал от князя, что здесь она. Только азнаур, что из мечети я мечеть скакал, запутал меня. Лишь вчера пришел домой, хозяину говорю, - ему можно, очень честный: "Видишь, Карапет, сам Амирани меня удостоил совместной едой". И все ему о твоем красивом доме рассказал. Тогда он такое ответил: "Подшутили над тобою, Варам, это дом двухбунчужного паши Моурав-бека, большой почет имеет. Эрзурум от отложившегося Абаза-паши отнял, - трудное дело было, а отнял... А остальные - из его дружины, "барсы", так зовутся..." Сразу хотел к тебе бежать, очень послание к ноге присосалось, хуже пиявки, даже во сне боюсь ногу от себя далеко отодвинуть. Все же хозяину, хоть и честный, ничего не сказал. Пошел на базар, будто оружие покупать, а сам думаю, все же проверить надо. Город чужой, люди после разговора батоно Папуна почти что чертями перед глазами прыгают, так и тянет пощупать, есть у них хвост или отпал.
      Как только скажу: "Вот вчера я Моурав-бека видел", сразу кричат: "Где? Где видел?" - "По улице на сером коне скакал". И все смеяться начинают: "Моурав-бек только на своем черном Джамбазе скачет". Тогда я в других лавках проверял: "Сегодня я около дома Моурав-бека видел его и его дружину". И называю другой дом. Те, которые не знают, где живешь, верят, а двое знали и смех бросили: "Никогда Моурав-бек на этой улице не жил, и дом его другой!" И называют твой дом... Вот, Моурави, теперь... скажи, как Грузию думаешь расширить?
      - От Никопсы до Дербента!
      - Моурави! - Старик вскочил и низко поклонился. - Теперь уверен: это ты! Я простой кма, а удостоен твоим вниманием...
      - Нет, Варам, ты по рождению простой кма, а по уму выше многих владетелей. Так и князь Шадиман считает, иначе не доверил бы тебе...
      - Георгий! Мы лазутчика поймали!
      - Успокойся, Гиви, с меня довольно одного.
      Но Элизбар, Матарс, Пануш и Ростом наперебой стали уверять, что пойманный ими - настоящий лазутчик. Варам тоже заинтересовался и попросил описать его.
      И заверил: по всем приметам это тот самый, что следил за ним.
      Оказалось, что Ростом, не на шутку встревоженный похождениями Гиви, решил издали наблюдать, дабы в случае опасности прийти на помощь. Вот тут Ростом и заметил, что лазутчик крадется за Гиви. Накануне, когда Гиви втащил старика в дом, Ростом стал незаметно следить за лазутчиком, целый день, не отходившим от дома, а когда Варам вышел, продолжавшим крутиться возле дома, очевидно, в надежде тайком проникнуть за ворота.
      Вот почему Ростом, снарядив сегодня "барсов", отправился с ними на ловлю. Встреча состоялась у второй мечети, где рядом находился дом муллы. Оглянуться не успел лазутчик, как был схвачен и втолкнут в открывшуюся на условный стук калитку. Тут Гиви бросился к мулле и, заранее наученный Ростомом, гневно сказал:
      - Высокочтимый служитель аллаха, я к тебе за поучением истины прибег, а этот шиит, я его в Исфахане видел, этот перс за мною как тень крался. Наверно, нож за пазухой для меня держит.
      Рассвирепевший мулла приказал слугам разложить на земле лазутчика и исполосовать до крови. Напрасно он кричал, что всю жизнь был праведным суннитом-турком, ничего не помогло, ибо выпавший из-за пояса нож служил верной уликой. Но когда один из слуг принес раскаленные щипцы, чтобы пощекотать пятки, лазутчик завопил:
      - Я послан верховным везиром Хозрев-пашою, чтобы проследить за Моурав-беком, не встречается ли гурджи с персами. Оказывается, встречается... вот вчера...
      - Кто встречается, проклятый лазутчик?! - загремел Матарс. - Из-за тебя отец моей жены, приехавший из Картли, никак не мог в дом мой попасть, тебя за вора принял, ибо ты, а не кто другой, все к его хурджини крался. Спасибо, вот азнаур из мечети шел, аллах за усердие наградил его встречей с отцом моей жены.
      - Если ты турок, - грозно сдвинул белые брови мулла, - поклянись на коране, что гурджи неправду говорит.
      Перепуганный насмерть лазутчик клясться отказался, говоря, что принял старика за перса, ибо он не отвечал на турецкую речь.
      Мулла колебался, тогда Ростом попросил запереть на замок лазутчика, чтобы вновь его допросить, ибо персы хитры и, когда их поймают, идут на все. Мулла обещал не выпускать пойманного до завтра и, если двухбунчужный паша признает в нем перса, повесить на дереве с камнем на шее.
      Хотя "барсы", рассказывая, и смеялись, но Саакадзе был хмур; он слишком хорошо знал Восток: "Значит, проклятый Хозрев-паша ищет моей гибели?" И вслух сказал:
      - Дато, завтра отправишься в мечеть. Надеюсь... тебе нетрудно будет убедиться, что лазутчик действительно перс.
      - Я готов сейчас в этом поклясться... Э, "барсы", жаль, не слышали, как Варам нашел Моурави.
      - Уже нашел? - усмехнулся Элизбар. - А чем обрадовал?
      - Послание от Шадимана привез, полтора барашка ему на обед, такой хитрости у лисицы не видел.
      - Батоно, хитрость тут ни при чем, я тоже люблю немножко с чертями шутить. Вот к царю Теймуразу мой князь меня три раза посылал. За это дом новый построил, кисет полный марчили дал... К тебе, благородный Моурави, тоже послание имею, разреши достать.
      - А зачем к царю посылал?
      - Все узнаешь, Моурави, разреши послание достать!
      - А где послание? - заинтересовался Элизбар.
      - На ноге, батоно!
      - Нет, нет, не смей здесь развязывать вонючую ногу!
      - Что ты, азнаур Гиви, как посмел бы... Дома, где остановился, в настой из пахучей травы ногу опустил, платки выбросил, только три шелковых оставил, те, что уберегли послание от мази.
      И старик, проворно закатав шарвари, размотал длинную шаль и стал снимать наложенные один на другой платки. Под третьим оказались два послания. Одно он протянул Саакадзе, другое, поменьше, бережно завернул в платок и спрятал за поясом:
      - Слава пресвятой богородице, нога из ларца в ногу превратилась!
      Саакадзе с любопытством развернул благоухающее розами послание и, прочитав первые строчки, засмеялся:
      - Так вот, друзья, князь Шадиман предлагает первое послание прочесть при всех, даже просит госпожу Русудан и Хорешани уделить ему внимание, а второе, которое Варам пока спрятал, прочесть наедине с "барсами".
      Вошел Эрасти и взмолился:
      - Дареджан волнуется: теленок сам в вертел прекратился, а из каплунов весь жир вытек, а вино нагрелось до...
      Тут все "барсы" всполошились:
      - Вино в опасности?!
      Папуна, подхватив Варама, потащил его в "комнату еды".
      Русудан и Хорешани радушно встретили старика, который попросил разрешить ему осушить первую чашу за Моурави: "Так привык".
      Обед проходил шумно, ибо Папуна, не скупясь на поговорки и сравнения, хвалил старика за проявленную им осторожность. Удивлялись женщины, одобрительно стучали чашами "барсы".
      Но вот Гиви, не выдержав, стал просить Георгия огласить послание, его поддержали и женщины.
      Прочитав все изысканные пожелания и приветствия, Саакадзе перешел к главному.
      Письмо Шадимана, по обыкновению, сверкало остроумием. Он с тонкой иронией благодарил "друга", увеличившего его семью на два сына, одну дочь, одну невестку и двух неожиданных внуков... А третий, как назойливый гость, уже стучится в дверь изменчивого мира... Но в Марабде сыновья не сидят, предпочитая охотиться в угодьях Мухран-батони, которые, к слову сказать, на радостях, что получили через Заза письмо от Великого Моурави, подарили удачливым князьям Заза и Ило по щенку, принадлежавших к старинному собачьему роду, занесенному в "Собакиаду". Очевидно, Магдана унаследовала от отца тончайший нюх, ибо веселятся наследники князя Шадимана исключительно в дружественных или сочувствующих Великому Моурави замках.
      "Особенно долго гостили они у моего родственника Барата, владетеля Биртвиси, - очевидно, рассказы о твоем блестящем пребывании в Константинополе заняли много времени... Потом очутились у Липарита... и восхищенный старый князь, не знаю, тобой ли восхищался или моими бездельниками, но только Ило явился из древнейшего замка надменного проказника женихом его младшей дочери. Не объехали мои всадники и Ксанского Эристави, тут тоже им повезло, ибо, обрадованные вестью о благополучии и процветании Георгия Саакадзе, прекрасной Русудан, веселой Хорешани и всей своры "барсов", твоя дочь, княгиня Эристави, подарила сыновьям Заза по белому жеребенку с многообещающими кличками Буря и Гром. Но не подумай, что Магдана на этом успокоилась. И хотя она никуда не выезжает из Марабды и собственноручно каждый день угощает меня крепким турецким кофе, но ухитрилась снова притянуть к себе князя Гуриели. К моему изумлению, Магдана не отвернулась, напротив - обещала, когда исполнится трехлетие со дня Базалетской битвы, стать светлейшей княгиней Гуриели... И взбесившийся от чрезмерной любви князь сказал: "Хоть пять лет, но дождусь весны!.." Боюсь, чтобы эта весна не обернулась для меня осенью, ибо нет сомнения в своевластии Магданы. Она подлинная дочь Шадимана и превратит своего мужа в яростного союзника Великого Моурави...
      Выходит, прозорливый "барс" из Носте недаром вернул Грузии "ценных" для Шадимана из Марабды грузин. И если вождь азнауров поспешит в Картли, то не только майдан с глубокодумными купцами и крикливыми амкарами поспешит ему навстречу с зурной и знаменами, но и молодые владетели Сабаратиано с пандури и стягами ринутся к границе, дабы первыми сподобиться лицезреть въезд Георгия Победоносца Второго.
      Одному приходится радоваться, что ты Моурави, не обнаружил в благословенной Турции еще детенышей из змеиного гнезда, иначе "Дружина барсов" пополнилась бы "Дружиной змей" и соединенными силами под знаменем азнаурского вождя - "барс, потрясающий копьем", повела бы яростную борьбу с одряхлевшим княжеским сословием".
      "Барсы" по-разному восприняли откровенность Шадимана. Одни на скрывали усмешки, иные безмолвствовали. Время неуклонно шло вперед, охлаждая сердца и отрезвляя души. А повернуть его назад лет на десять, и снова развеселила бы "барсов" язвительная искренность "змеиного" князя.
      Дальше следовали уверения в том, что развилка дорог не помешает им идти к одной цели: восстановлению царства... Затем Шадиман просил не сердиться на то, что послом к Великому Моурави отправлен не азнаур или хотя бы мсахури, а простой кма.
      "Но, Георгий из Носте, тебе это особенно должно быть приятно, ибо ты находишь, что перед умом простого народа бледнеет разум избранных. Хуже, что этот кма помог тебе поколебать мои мысли, и я забыл, что обременять землю тяжестью кротов не следует. Ныне решил я особенно защищаться на этом рубеже нашей с тобой войны. Не помню, чтобы еще какой-нибудь умный посланник, направленный мною в Турцию, Иран или в грузинские царства, с такой ловкостью провозил тайные послания и не попадался бы в сети лазутчиков всех мастей. Этот, с виду простодушный, Варам на самом деле хитрейший из хитрых, он изловчился, несмотря на дикий надзор по всей дороге от Тбилиси до Кахети, установленный Зурабом Эристави, провезти три раза мои ядовитые послания, направленные против Зураба Эристави, и передать их в собственные руки царю Теймуразу. Как я тебе обещал, я ужалил шакала, и не поможет ему ни изворотливость, ни скрежет зубов, он все равно падет, ибо яд мой смертелен... К слову, Теймураз так напуган, что все красноречие шаирописца употребил на заманивание в Телави любимого мужа Нестан-Дареджан. Не сомневаюсь - шакал угодит в западню... Видишь, друг, князь Шадиман умеет держать слово".
      Дальше князь просил Саакадзе торопиться с возвращением, ибо шах Аббас не позволит Теймуразу царствовать... А если не судьба вновь воцариться Луарсабу, то пусть царствует Хосро-мирза, тем более его на трон Багратиони определил сам "Непобедимый". Значит, от "Никопсы до Дербента" может свершиться! Все личное да отодвинется в тень! Сильный меч и крепкий ум до зенита солнца над Картли!
      Подписался Шадиман торжественно:
      "Я, князь Шадиман Бараташвили, утверждаю: "что завязывается на земле, развязывается на небе!"
      Но, безусловно, главное таилось во втором послании.
      - Непонятно, Варам, почему князь Шадиман, поручая тебе важные дела, не перевел тебя хотя бы в глехи?
      - Перевел бы, батоно, и в мсахури, только чубукчи противится, говорит, могу счастье потерять, тогда на что буду годен? Князь неловкость чувствует, но, думаю, и сам опасается. Без меры монетами одаривает, моего сына Гамбара в глехи перевел, дружинником у себя в охране держит. Почет тоже имеем с моей Кетеван, гостей много по праздникам и так. Мой Гамбар на дочери мсахури женился, князь слова не сказал, невесте шелк на венчальное каба прислал, золотые серьги тоже. Тугой кисет с марчили подарил, дом новый строим. Я тоже немного люблю с чертями шутить. А чубукчи непременно черт, иначе почему над князем власть имеет? Только меня, хотя сильно не любит, все же боится.
      - Почему думаешь, Варам, что боится?
      - Я такое придумал, батоно Дато. Посылает за мною князь, я не иду; пусть, говорю, чубукчи сам пожалует. Счастье боюсь потерять.
      - О-о, Варам, молодец! - восхитился Папуна. - Значит, сам жалует?
      - Пробовал, батоно, управителя посылать, потом сборщика, затем нацвали, наконец гзири, даже священника. Только я всем одинаково говорю: раз князю на большое дело нужен, пусть сам чубукчи придет; как первый раз с ним вместе начали, так надо продолжать, иначе счастье боюсь потерять. Князю жаловался чубукчи, не помогло. Моему Гамбару старый слуга такое рассказывал: "Тебе что, трудно к старику пойти?" - это князь Шадиман чубукчи говорит. - "Он для меня самый нужный в посылках чапар, а если он верит, что счастье потеряет, то, может, из-за твоей гордости и потеряет.
      Ты, что ли, его заменишь? Как вижу, не очень любишь в пекло лезть!"
      Знает серый черт, что счастье тут ни при чем, только с тех пор молча приходит этот чубукчи; а я на этом не успокоился. Как услышу, стучит копытами, посылаю Кетеван встретить. Она мою насмешку понимает. Кланяется: "Заходи, батоно, осчастливь дом. Вот сюда садись, сейчас мой Варам войдет, новую чоху надевает, как можно иначе, от светлого князя пожаловал". Чубукчи слова не проронит, молча кипит от злости. Я подожду, сколько надо, потом войду. Кланяюсь и кричу: "Кетеван, а где вино? Так гонца от светлого князя встречаешь?!" Кетеван суетится, я чаши ставлю, чубукчи от злости вот-вот лопнет, только что делать, почет князю оказываю, не смеет противиться. Вино пьет, здоровья семье желает. Обычай такой, что делать? Гамбар говорит, после такого посещения чубукчи два дня как в уксусе сваренный ходит.
      Развеселил старый кма "барсов", отвлек от грустных мыслей. Русудан улыбнулась, Хорешани, потеплевшими глазами смотря на острослова, хвалила Варама за умение укрощать хвостатого чубукчи, а Дареджан даже поцеловала его в голову.
      - Любуйтесь, мои "барсы", - весело сказал Саакадзе. - Сам Шадиман сейчас в человеке из народа нуждается; а если народу волю дать, так еще много полезного сотворит наперекор князьям. Как наш Варам, умно преодолев все препятствия, послание мне доставил! Наверно, и слова князь ему доверил?
      - Угадал, светлый Моурави! Только не стоит утруждать благородных господ. Об этом разговор вовремя пойдет.
      Ночевать старика не пустили домой, второе послание еще не передал, и потом опасались, что мулла может задержать его как свидетеля. Послали слугу предупредить хозяина, чтобы корм коню сам подбавил. Варам ничего не опасался, он был счастлив. В Марабде похвастаться можно, какой почет оказал Моурави ловкому чапару князя Шадимана, пусть чубукчи неделю как в уксусе сваренный ходит.
      Утром Дато отправился в дом муллы, возле мечети, а Гиви и Ростом притаились за стеной, условившись с Дато, что в случае опасности он крикнет совой.
      Узнав, что мулле знаком персидский язык, Дато попросил "барсов" подслушать, как он станет выводить лазутчика на чистую воду.
      Мулла одобрительно качнул четками и провел Дато в странную комнату, по всей видимости, предназначенную для особых целей. Узкие окна почти под самым потолком, низкая дверь и ниша за решеткой не внушали доверия. Дато даже проверил, не забыл ли он под куладжой спрятать тонкий ханжальчик. Но ковер над тахтой успокоил его, за ним, вероятно, находилась дверь. Мулла, удобно устроившись на табурете, прильнул к потайной щели и приготовился слушать.
      Лазутчика втолкнули в западню, как уже мысленно Дато назвал эту комнату, и захлопнули дверь. Дато окинул незнакомца быстрым взглядом. Одежда на нем в клочьях, спина в кровоподтеках, но мутные глаза пышут волчьей злостью. Сочувственно вздохнув, Дато заговорил по-персидски:
      - Слава аллаху, Исмаил, мы здесь одни и можем говорить свободно.
      - Я не Исмаил! - вскрикнул по-персидски лазутчик, - и в первый раз тебя вижу! Я турок, я от Хозрев-паши!
      - Это хорошо, продолжай упрямиться. Когда я отсюда выйду, скажу, что мой товарищ ошибся и ты даже по-персидски не понимаешь.
      Лазутчик смутился и хотел что-то сказать, но Дато, зная, что мулла хоть и слышит, но не все видит, хладнокровно продолжал:
      - Эреб-хан вслед за первым гонцом обещал прислать второго, Исмаила, чтобы ему доверить тайное послание, в нем весь план наступления анатолийского войска султана. - Дато вынул из-за пояса свернутый пергамент, многозначительно щелкнул по нему пальцем и положил обратно. - Но раз ты не Исмаил и вообще не перс, то и говорить не о чем. - Дато поднялся, как бы собираясь уходить. - Поклонись от "Дружины барсов" Хозрев-паше и, смотри, не смей рассказывать о нашем разговоре; убьем, да тебе все равно не поверят.
      - Во имя пророка! - вскрикнул лазутчик, жадно поглядывая на пояс, в котором Дато спрятал послание. - Я Исмаил! Боялся сразу признаться, Эреб-хан строго предупредил: "Если поймают, клянись на коране, что ты турок, но действуешь в пользу великого шаха Аббаса, ставленника аллаха на земле, и аллах не зачтет тебе эту клятву".
      - Но смотри, Исмаил, впредь не попадайся с моим посланием, поймают, непременно повесят. Но неужели Эреб-хан такой неосторожный, что тебя одного прислал?
      - Нет, нас трое, для отвода глаз отдельно живем.
      - Это умно. Значит, могу тебе или другому передать свиток?
      - Мне одному, мне, ага! Я спрячу в рукав...
      - Ты шутишь, Исмаил! - пожал плечами Дато. - Неужели надеешься, что тебя отсюда выпустят, не перетряхнув как следует? Скажем, через базарный час будешь на улице, через два базарных часа я, нарядившись турком, доставлю тебе послание туда, куда укажешь. Лишь поясни, как вызвать тебя? Ведь если опытный хан Эреб прислал тебя в Эрзурум, как обещал нам, то, наверно, и турецкое имя подсказал.
      - Видит Хуссейн, я восхищаюсь тобою, ага! Ты все угадал!
      - Это потому, что не раз обменивались гонцами. Я хорошо знаю веселого Эреб-хана, иначе усомнился бы: слишком ты опрометчив... Так где тебя искать?
      - Ага, у хозяина караван-сарая, на площади... вызови Ахмеда.
      - А если тебя не застану, могу другому отдать?
      - Нет, нет, ага! Одному мне! Храбрый Эреб-хан обещал большую награду, если с... "барсами" встречусь...
      - Тогда жди меня, еще о многом поговорим. - Дато постучал в стену. Молчание. Постучал сильнее. И мысленно похвалил муллу за понятливость. Видишь, Исмаил, они и обо мне, псы шайтана, забыли. - Постучав еще раз, Дато подумал: "Неужели мулла и меня заподозрил и послал за пашою?.. Еще, ишаки, пытку применят". - Исмаил, дело оборачивается плохо, слуга, наверно, уснул, а нам надо спешить, ты сегодня же должен покинуть Эрзурум. Стань возле окна. Не беспокойся, я тотчас вернусь.
      И, ловко вскочив на плечи застонавшего лазутчика, Дато ударом кулака распахнул окно и выпрыгнул в сад.
      Часто оглядываясь, он крадучись пошел вдоль стены и дважды прокричал совой. Значит, "барсы", выждав немного, постучат в калитку. Дато не ошибся, мулла не только все подслушал, но и увидел свиток. И стоило "барсу" подойти к двери, как он приказал одному слуге накинуть на крюк запасной засов, а второго погнал и паше, начальнику Эрзурумского вилайета.
      Появился Дато перед изумленным муллою совсем внезапно, когда тот торопливо передавал паше подслушанный разговор.