6

Археологи, как и обещали, на следующее же утро продолжили работы. Просидевшие всю ночь на вахте полицейские показали им место, где прошлым вечером Эрленд нашел фаланги. Скарпхедин пришел в неописуемую ярость, увидев следы обращения следователя с грунтом; охранники расслышали будто бы произнесенное сквозь зубы «чертовы дилетанты», а коллеги утверждали, будто бы означенные звуки слышались в окрестностях Скарпхедина на протяжении всего дня. Он, видимо, считал, что раскоп – это нечто вроде храма, а раскопки – священное искусство, благодаря которому все встает на свои места и тайны истории становятся явными. Каждая мелочь имела поэтому значение вселенского масштаба, в каждом совочке земли крылись доказательства и свидетельства, а прикосновение к ним руки непрофессионала обращало все это в пыль.

Означенную точку зрения он, едва не лопаясь от возмущения, изложил Элинборг и Сигурду Оли – совершенно не виновным ни в каком вмешательстве в его деятельность, – одновременно выдавая своим людям задания на день. Работа у археологов шла медленно – такова уж природа их методологии. Вся область раскопа была веревочками поделена на участки, но почему именно на такие, полицейские понять не могли. Главной задачей было сделать так, чтобы положение скелета не оказалось нарушенным в процессе удаления грунта, и сотрудники Скарпхедина сооружали разнообразные приспособления, чтобы кости руки не смещались в процессе работы. Сам грунт, разумеется, тоже тщательно изучался.

– Почему у него рука торчит из земли вверх? – спросила Элинборг, остановив в очередной раз ветром проносившегося мимо нее Скарпхедина.

– Невозможно сказать ничего определенного, – ответствовал археолог. – В худшем случае выяснится, что закопанный был еще жив, ан масс, когда его забрасывали землей, и силился оказать сопротивление. Так сказать, пытался выкопаться, ву компрене?

– Заживо! – ахнула Элинборг. – Пытался выкопаться, говорите?

– Впрочем, это вовсе не обязательно. Вполне возможно, что рука осталась в таком положении потому, что его тело именно так опустили в могилу. В любом случае, ан масс, пока еще рано делать выводы. А теперь прошу меня не отвлекать.

Сигурд Оли и Элинборг меж тем дивились, отчего это Эрленда нет на раскопках. Конечно, он человек непредсказуемый и ожидать от него можно чего угодно, но, с другой стороны, ничто не вызывает у него такого любопытства, как люди, пропавшие без вести, а найденный в земле скелет уж точно относится к этой категории. Эрленд самый кайф ловит от копания в старинных пожелтевших делах в поисках чего-нибудь подходящего. К полудню терпение у Элинборг кончилось, и она позвонила боссу на мобильный и домой, но трубку не взяли ни там, ни там.

Часов около двух зазвонил мобильный у самой Элинборг.

– Ты на месте? – поинтересовался низкий знакомый голос.

– А ты где?

– Задерживаюсь. Ты на раскопе?

– Ага.

– Видишь кусты? По-моему, это красная смородина. Примерно в тридцати метрах от нашего скелета, чуть к югу, высажены в линию.

– Смородина, говоришь? – Элинборг огляделась. – Да, вижу.

– Судя по виду, их посадили довольно давно.

– Согласна.

– Попытайся выяснить, кто и почему их посадил. Может, кто-то тут жил раньше. Может, рядом в былые времена стоял дом. Загляни в архив мэрии, попробуй найти старинные планы этого места, если отыщешь аэрофотосъемку, будет вообще замечательно. Изучить тебе придется материалы, полагаю, от рубежа веков годов до шестидесятых. А может, и больше.

– Думаешь, тут неподалеку были дома? – сказала Элинборг, не пытаясь скрыть скепсиса, и еще раз огляделась.

– Я думаю, нам нужно выяснить, так это или нет. А что поделывает Сигурд Оли?

– Он отправился в наш архив, изучать пропавших без вести после войны. Ну, чтобы было с чего начать. Он там тебя дожидается, кстати. Тебя ведь хлебом не корми, дай покопаться в пожелтевшей бумаге.

– Я поговорил со Скарпхедином, так он сказал, что помнит, будто бы к югу от Ямного пригорка во время войны находилось нечто вроде военной базы. Там, где сейчас поле для гольфа.

– Военная база?

– Да-да, то ли британская, то ли американская. С казармами и военными складами. Не помнит, как она называлась. Это тоже надо выяснить. Проверь, не извещали ли британцы нашу полицию об исчезновении людей с этой базы. Или американцы, которые пришли им на смену.

– Пропавшие без вести британцы? Американцы? Во время войны? Постой, а где я могу добыть эту информацию? – в задумчивости спросила Элинборг. – Кстати, когда американцы сменили британцев?

– В 1941 году. Думаю, тут был склад боеприпасов. Скарпхедин такого мнения, во всяком случае. Кроме того, вокруг должны были стоять летние домики. Надо выяснить, не пропадал ли кто из их владельцев. Разузнай, нет ли каких слухов на эту тему, подозрений у пожилых соседей. Нужно поговорить со всеми окрестными жителями.

– Сколько работы из-за одного столетнего скелета, – недовольно фыркнула Элинборг и топнула ногой, добавив в возмущении: – А ты-то чем занят, позволь полюбопытствовать?

– Ничем приятным, можешь не завидовать.

Положив мобильный в карман, Эрленд вернулся в отделение интенсивной терапии. Одет, как полагается, в тонкий зеленый халат, рот и нос закрыты марлевой повязкой. В одной из палат на большой кровати лежала Ева Линд, подключенная к самым разнообразным приборам, о назначении которых Эрленд даже догадываться не пытался. На лице у дочери – кислородная маска. Он стоял в ногах у кровати и смотрел на дочь. Она в коме, в сознание так и не приходила. На лице выражение полного покоя, счастья даже, какого Эрленд раньше никогда не видел. Или умиротворения – в любом случае что-то совершенно Эрленду незнакомое. Черты будто бы стали четче, дыхание ровнее, кожа подтянута, и только глаза наглухо закрыты и словно бы ввалились.

Поняв, что не может привести дочь в сознание, он позвонил в службу спасения. Накрыл пиджаком и нащупал слабый пульс; ничего другого сделать не мог, а перемещать ее без помощи медиков не решился. Но не прошло и пяти минут, как подъехала «скорая» – та самая, которую он вызвал на улицу Трюггви, даже врач оказался тот же, что вводил налоксон подруге Евы. Санитары бережно уложили несчастную на носилки, и машина умчалась прочь – впрочем, ехать было недалеко, ворота больницы находились в ста метрах.

Еву немедленно отвезли в операционную, где над ней почти всю ночь колдовали хирурги. Эрленд ходил из угла в угол в приемном покое хирургии и все думал, стоит или не стоит звонить Халльдоре. Нет, на это у него решительно не хватит духу. Нашел выход – разбудил звонком Синдри Сная, изложил ему, что случилось с сестрой, и попросил сообщить матери. Мол, если хочет, вот ей адрес больницы. Отец и сын немного поговорили. Синдри не собирался в столицу в ближайшее время. Ехать черт-те куда ради Евы Линд? Вы смеетесь? На том и распрощались.

Эрленд курил одну за другой, выбрав идеальное место – знак «Курить строжайше запрещено», пока не появился врач в марлевой повязке и не угостил его добротной порцией воспитательных речей, мол, как ему не стыдно нарушать запреты! Врач ушел, и тут у Эрленда зазвонил мобильный – Синдри Снай передавал сообщение от Халльдоры, которая высказалась в том смысле, что раз в жизни Эрленд и сам может подежурить у постели дочери.

Утром к Эрленду подошел хирург, оперировавший Еву. Состояние, по его словам, весьма неважное. Спасти плод им не удалось, что же до самой Евы, непонятно, каков прогноз.

– В целом дело плохо, – подвел итог врач, высокий стройный мужчина лет сорока.

– Я понимаю, – сказал Эрленд.

– Она в течение длительного времени недоедала и злоупотребляла наркотиками. В этом свете вероятность того, что ребенок родился бы здоровым, невелика, так что в известном смысле… конечно, нехорошо так говорить, но…

– Нет, что вы, я понимаю, – повторил Эрленд.

– Она не думала сделать аборт? В ее состоянии…

– Нет, она хотела выносить ребенка, – ответил Эрленд. – Она надеялась, ребенок поможет ей выйти из порочного круга, и я ее в этом поддерживал. Даже, видимо, чересчур активно поддерживал. Она пыталась слезть с иглы. Я точно знаю – частичка ее души очень хочет вырваться. Это же сущий ад, ее жизнь. И эта частичка иногда берет над ней власть, и тогда Ева говорит, что хочет вылечиться. Но, как правило, лодкой правит совсем другая Ева. Мрачная, жестокая, беспощадная, безжалостная. И с этой Евой я не знаю, как разговаривать. Я ее не понимаю. Эта Ева… она хотела, чтобы все случилось так, как случилось. Черт, черт, черт…

Тут Эрленд понял, что говорит лишнее совершенно незнакомому человеку, и замолчал.

– Я понимаю, вам как родителю это тяжело переживать, – кивнул врач.

– Но что, собственно, случилось?

– Отслоение плаценты. Лопнула амниотическая оболочка, и началось массивное внутреннее кровотечение – и это все на фоне интоксикации, вероятно наркотической. Что именно она принимала, мы еще выясняем, ждем результатов анализов. Она потеряла очень много крови, мы не смогли привести ее в чувство. Впрочем, из этого не следует никаких определенных выводов – ведь у нее и в общем чрезвычайно ослабленный организм.

Помолчали.

– Вы уже связались с родными? – спросил врач. – Нужно ведь, чтобы кто-то был рядом…

– Нет у меня родных, – сказал Эрленд. – С ее матерью мы в разводе. Но я ее известил. И брата Евы тоже. У него работа, далеко от Рейкьявика. Не знаю, придет ее мать сюда, не придет. По-моему, она считает, что с нее хватит. Ей всегда было очень тяжело. Всю жизнь.

– Я понимаю.

– Не думаю, – горько усмехнулся Эрленд. – Я вот лично сам ничего не понимаю.

Следователь вынул из кармана добытые у Атли склянки и показал врачу:

– Думаю, она принимала что-то из этого.

Врач осмотрел предложенное.

– Это экстази?

– На первый взгляд – да.

– Вероятно, в этом все и дело. Впрочем, чего там только не было у нее в крови.

Эрленд не знал, что еще сказать. Помолчали.

– Знаете, кто отец ребенка? – спросил врач.

– Нет.

– А она?

Эрленд пожал плечами. Помолчали еще.

– Она умрет? – спросил Эрленд.

– Не знаю, – ответил врач. – Надо надеяться на лучшее.

Эрленд застыл в нерешительности. Попросить его или нет? Странная, чудовищная в своем роде просьба. Не знаю даже, как это по-человечески сказать. А, черт с ним!

– Я могу посмотреть? – спросил он.

– На что? Вы про?..

– Ну да. Я не знаю, как у вас принято называть это – плод, ребенок, я не знаю. Можно?

Врач поднял глаза на Эрленда – совершенно не удивлен, напротив, все понимает. Кивнул и махнул рукой, мол, следуйте за мной. Они прошли по коридору до конца, до двери в небольшую комнату, где никого не было. Врач нажал на выключатель, под потолком зажглась лампа дневного света; по комнате пошли странные тени. Посреди комнаты металлический стол, на вид очень холодный, укрыт белой простыней. Хирург подошел к нему и снял простыню. Под ней лежало бездыханное крошечное тельце.

Эрленд опустил глаза и погладил мертворожденного по щеке.

У него была бы внучка…

– Выйдет моя дочь из комы, можете сказать?

– Увы, не могу, – ответил врач. – Пока что ничего не ясно. Ей нужно самой этого захотеть. По сути дела, только от нее одной все и зависит.

– Бедная девочка, – выдохнул Эрленд.

– Знаете, время лечит, – сказал врач, решив, что Эрленд собирается откланяться. – И это касается не только душевных ран, но и самых обыкновенных.

– Время, говорите, – буркнул Эрленд, закрывая крошечное тельце простыней. – Ничего оно не лечит, ваше время.

7

Он просидел у дочери до шести вечера. Халльдора не появилась. Синдри Снай, верный своему слову, в столицу не приехал. Никого другого ждать не приходилось. Состояние Евы не менялось. Эрленд совершенно обессилел, ведь он не спал и не ел со вчерашнего дня. Около двух он позвонил Элинборг и условился встретиться с ней и Сигурдом Оли в офисе. Перед тем как покинуть палату, поцеловал дочь в лоб и погладил по щеке.

Усевшись за стол с коллегами, Эрленд ни словом не обмолвился о случившемся. Они, впрочем, все знали и без него – слухи, видите ли, штука такая, – но не посмели спрашивать о Еве.

– Археологи продолжают копать, – доложила Элинборг. – И, признаться, сил моих нет, как медленно они это делают! Ладно бы еще копали чайными ложками! Но они скоро перейдут на зубочистки! Вот ты пальцы руки нашел, да? Ну так сегодня они дорыли, ты не поверишь, до запястья. Приезжал врач, посмотрел на это, но ничего не смог сказать, кроме того, что рука человеческая и довольно маленькая. В общем, толку от него немного. В грунте археологи покамест не нашли ничего, что могло бы указать на суть произошедшего или на личность закопанного. Они рассчитывают дойти до грудной клетки вечером завтрашнего или послезавтрашнего дня, но даже если это им удастся, никто не гарантирует, что тогда мы поймем, кто там лежит. На этот вопрос ответ надо искать в другом месте.

Эстафетную палочку принял Сигурд Оли:

– Я разобрался с пропавшими без вести в Рейкьявике и по соседству в нужный период. С сороковых и пятидесятых годов нераскрытых дел об исчезновениях насчитывается около пятидесяти, думаю, наш жмурик среди них. Я рассортировал все дела по полу и возрасту пропавших. Так что нужно лишь дождаться вердикта патологоанатомов.

– Ты хочешь сказать, имеются заявления, поданные жителями округи Ямного пригорка? – спросил Эрленд.

– Нет, таких как раз я не заметил ни одного, – ответил Сигурд Оли, – но я, впрочем, на адреса особо не смотрел, а некоторые названия улиц не узнал и вовсе. Когда мы его наконец откопаем и получим данные о возрасте, росте и поле, то сможем сузить, и, полагаю, сузить существенно, круг, так сказать, подозреваемых. Я думаю, наш жмурик жил в Рейкьявике. Считаешь, я не прав?

– А где наш патологоанатом? – спросил Эрленд. – У нас он вроде один.

– В отпуске, – сказала Элинборг. – Отдыхает в Испании.

– Ты проверила, был там дом рядом с кустами? – спросил Эрленд у Элинборг.

– Что еще за дом? – вставил Сигурд Оли.

– Нет, еще не успела, – сказала Элинборг и повернулась к Сигурду Оли: – Эрленд считает, что там, на северной стороне холма, стоял дом, а на южной стороне была американская или британская военная база. Он хочет, чтобы мы опросили всех жителей вокруг Рябинового озера, у которых семьи владели летними домиками на Ямном пригорке, причем не просто всех жителей, а до четвертого колена, а потом чтобы мы наняли медиумов и устроили сеанс с Черчиллем.

– Да, и это только начало, – подтвердил Эрленд. – Хорошо. А какие у нас гипотезы насчет того, как этот скелет там оказался?

– Разве не очевидно, что это убийство? – сказал Сигурд Оли. – Его или ее убили лет пятьдесят назад, закопали, тело пролежало в земле все это время, и никто ничего не знает.

– Я уверена, – подхватила Элинборг, – что тело закопали с целью скрыть преступление. Это ясно. Самоочевидно.

– Неверно, что никто ничего не знает, – возразил Эрленд. – Кто-то что-то обязательно знает. Всегда.

– Нам известно, что у него, или у нее, сломаны ребра, – сказала Элинборг. – Думаю, это доказательство насильственной смерти.

– Да ну? – усомнился Сигурд Оли.

– Ну да, разве не так? – не уступала Элинборг.

– А почему ребра не могли сломаться оттого, что труп лежал в земле? – предположил Сигурд Оли. – Там, под давлением грунта. Плюс изменения температуры – там, переходы через ноль или в этом роде. Я говорил с твоим знакомым геологом, и он что-то такое про это рассказывал.

– Ну не может быть, чтобы тело оказалось в земле просто так, обязательно должен быть какой-то акт насилия. Разве это не самоочевидно? – сказала Элинборг и посмотрела на Эрленда; босс явно думал о чем-то своем. – Эрленд? – повторила она. – Разве не так?

– Разумеется. Но только в том случае, если это убийство, – очнулся Эрленд.

– Что значит «если»? – удивился Сигурд Оли.

– У нас никаких доказательств на сей счет, – сказал Эрленд. – Может запросто выясниться, что это старинное захоронение – допустим, какая-то семья выкупила этот участок под кладбище, но официальных похорон не проводила. Может, это какой-то старый хрен, который вдруг взял и отдал концы прямо там, на месте, и товарищи его тут же закопали, чтобы не откладывать дело в долгий ящик. Может, он там пролежал пятьдесят лет, а может, и сто. Нам пока решительно не за что зацепиться. Поэтому давайте не будем просто так гадать.

– Разве не полагается хоронить людей в освященной земле? – спросил Сигурд Оли.

– Насколько я понимаю, закопать можно кого угодно где угодно, хоть на лужайке перед домом, – отозвался Эрленд, – лишь бы хозяин земельного участка был не против.

– Ну а что с торчащей из земли рукой? – не унималась Элинборг. – Разве это не знак насильственной смерти?

– Тут я соглашусь, – сказал Эрленд. – Точнее, я полагаю, что там что-то такое случилось. И это событие было тщательно скрыто. Тот, кто закопал нашего жмурика, сделал это для того, чтобы его никогда не нашли. Но на беду, Рейкьявик разросся так, что жмурик отыскался. Поэтому нам надо выяснить, что же это было за событие.

– Если он, то есть наш жмурик, – принялся рассуждать Сигурд Оли, – Жмурик тысячелетия, если его убили столько лет назад, то разве из этого не следует, что его убийца тоже давно умер – от старости, я хочу сказать? А если убийца еще жив, то речь идет о каком-то старом-престаром пердуне, из которого песок сыплется, он одной ногой в могиле, и зачем в таком случае нам его отыскивать? По-моему, надо сжалиться над стариком и оставить его в покое. Да и все, кого это дело касалось, тоже давно должны были отправиться в мир иной, так что даже если мы поймем, что случилось, доказательств у нас не будет. А раз так…

– К чему ты клонишь?

– По-моему, следует прежде задуматься, а стоит ли вообще тратить усилия на расследование этого дела? На какой результат мы можем рассчитывать?

– Ты что, предлагаешь просто закрыть на это глаза? – спросил Эрленд.

Сигурд Оли пожал плечами, мол, мне-то решительно все равно.

– Убийство, понимаешь ли, есть убийство, – отрезал Эрленд. – У него нет срока давности. И если жмурика убили, то мы обязаны разобраться, как и что произошло, кто был убит, за что, при каких обстоятельствах и кто, собственно, убийца. На мой взгляд, к этому делу нужно подходить так же, как к любому другому. Расследование есть расследование. Так что, коллеги, принимаемся за работу. Ищем улики. Разговариваем с людьми. Мало-помалу, глядишь, и распутаем этот клубок.

Эрленд встал.

– Нам нужно найти какую-нибудь зацепку, – сказал он. – Давайте сначала поговорим с владельцами летних домиков, а если удастся, то и с их мамами и бабушками.

Эрленд со значением посмотрел на Элинборг и продолжил:

– Выясним, не было ли дома рядом с кустами. В общем, к делу.

Погрузившись в собственные мысли, он попрощался и вышел в коридор. Элинборг и Сигурд Оли переглянулись, Сигурд Оли кивнул в сторону двери. Элинборг встала и догнала босса.

– Эрленд, – позвала она.

Босс остановился:

– Да, что такое?

– Как дела у Евы Линд? – нерешительно спросила Элинборг.

Эрленд вздохнул, но не ответил.

– В отделении все и так уже всё знают. Что с ней было. Ужасные новости, просто ужасные. Если мы можем тебе чем-нибудь помочь, я или Сигурд Оли, ты просто скажи.

– Да чем тут поможешь, – обреченно ответил Эрленд. – Она лежит там в палате, и сделать ничего нельзя.

Стоит, не уходит.

– Я, пока искал ее, прошел через этот ее мир, в котором она живет. Насквозь его весь пробежал. Мне это, конечно, не впервой, мне и раньше приходилось ее искать на тех же улицах, в тех же местах, в тех же домах, и все же, оказалось, я совершенно не готов все это лицезреть. Не готов крупным планом видеть эту ее жизнь, понимать, что и как она с собой творит, как убивает, уничтожает себя. Я видел людей, с которыми она на короткой ноге, людей, к которым она обращается за помощью, за теплом, за милосердием, людей, на которых она работает. И что это за работа!

Замолчал.

– Да, все это ужасно. Но это не самое плохое, – продолжил он решительно. – Все эти трущобы, все эти мелкие воришки, все эти наркодилеры – не самое плохое. Права ее мать, ох как права, есть кое-кто похуже.

Эрленд заглянул Элинборг в глаза:

– И этот кто-то – я. Я, и никто другой. Потому что они на меня рассчитывали. А я их предал.

Эрленд вернулся домой и устало плюхнулся в кресло. Позвонил в больницу, там сказали, что состояние Евы Линд стабильное. Если что-то изменится, ему сразу же позвонят. Он поблагодарил врача и повесил трубку. Сидел и смотрел прямо перед собой, погрузившись в раздумья. Думал о Еве Линд в палате интенсивной терапии, о своей бывшей, о ненависти к нему, которой до сих пор наполнена ее жизнь, о сыне, с которым выходил на связь, только когда что-то случалось.

Думал и об абсолютной, невыносимой тишине, которая составляла его жизнь. Что у него есть? Одно только одиночество, куда ни кинь. Бесцветные дни мертвым грузом висят на шее, и чем дальше, тем их больше, и веревка, на которой они подвешены, затягивается все туже, он едва может дышать.

А там он заснул, и во сне ему привиделась юность, когда жизнь была беззаботной и после каждой зимы, после долгих темных месяцев, наступало светлое лето, когда бояться нечего и беспокоиться не о чем. В те времена он был счастлив, и когда ему в нынешней жизни удавалось словно бы коснуться тех дней, его окутывал покой. И казалось ему, что все не так уж плохо.

Случалось такое, впрочем, очень и очень нечасто. И только если удавалось не вспомнить о том, как выскользнула рука.

Эрленд дернулся и проснулся – оказывается, уже какое-то время трезвонит мобильный, а с ним и домашний (одно из немногих технических устройств в его квартире) на потертом столе.

– Ты был прав, – сказала Элинборг, услышав его голос. – Ой, прости, я тебя разбудила? Ведь всего десять вечера.

Извиняется.

– Чего? Кто там прав? – переспросил Эрленд, не до конца проснувшись.

– Там был дом, у кустов.

– Каких еще кустов?

– Ну, смородиновых. Я про смородину на Ямном пригорке. Там в сороковые был дом, его снесли в восьмидесятом. Я попросила архивистов из мэрии позвонить мне, если они что-то найдут, ну так они, представляешь, весь вечер рылись у себя в архиве и таки нашли этот дом.

– И что это был за дом? – вяло поинтересовался Эрленд. – Жилой дом, конюшня, конура, гостиница, склад, сарай, гараж, что?

– Жилой дом, – сказала Элинборг. – Скорее всего, летний или что-то в этом роде.

– Чего?

– Летний домик!!!

– И когда он там стоял?

– С конца тридцатых годов.

– И кто был владелец?

– Его звали Беньямин. Беньямин Кнудсен. Торговец.

– И что?

– Он давно умер. Много лет назад.

8

В тот день жители домов к северу от Ямного пригорка по большей части занимались традиционными весенними работами, за каковыми их и застали Сигурд Оли и Элинборг. Ища, где бы поудобнее припарковаться, Сигурд Оли наблюдал, как одни подстригают кусты, другие опрыскивают зелень разной химией, третьи чинят заборчики, а четвертые седлают лошадей, собираясь отправиться на прогулку.

Погода безветренная, хорошая. Стрелка часов подошла к полудню. Сигурд Оли и Элинборг поговорили с несколькими домовладельцами, но не выяснили ничего путного, и постепенно добрались до улицы у самого подножия холма. Впрочем, коллеги никуда особенно не торопились, в такую-то погоду! Как хорошо не сидеть в офисе, а отправиться погулять за городом на солнышке, да подышать свежим воздухом, да поболтать с людьми, да полюбоваться, как те делают круглые глаза, услышав, что они из полиции. Подумать только, из полиции! Да в такую рань! Кое-кто из собеседников слышал про позавчерашние новости, кое для кого рассказ коллег оказался сюрпризом.

– Интересно, выживет она или же?.. – спросил Сигурд Оли, в очередной раз садясь в машину, чтобы переехать поближе к следующей группе домов. Они с Элинборг говорили про Еву Линд по пути на Ямный пригорок из города и то и дело возвращались к этой теме по ходу опроса соседей.

– Черт его знает, – пожала плечами Элинборг. – Думаю, никто не может точно сказать. Бедная девочка.

Тяжело вздохнула и добавила:

– Бедняга Эрленд.

– Хороша бедняжка! – горячо возразил Сигурд Оли. – Наркоманка, вот кто она такая! Залетела и все равно, хоть трава не расти, колет себе эту дрянь и пьянствует и в итоге убивает собственного ребенка! Не вижу повода жалеть таких людей. Вот не вижу, и все. Просто не понимаю, как такие люди вообще могут быть.

– Тебя никто не просит их жалеть, – сказала Элинборг.

– Да ну! Стоит кому-нибудь завести речь про этот народец, как только и слышишь, какие они «бедные-несчастные», «нивчемневиноватые-нивчемневиноватые». Лично я ничего другого…

Сигурд Оли запнулся.

– В общем, не понимаю, как их можно жалеть, и все тут, – повторил он. – Все эти люди – шлак, отбросы общества. И ничего другого. Ни на что не годные отбросы общества.

Элинборг устало вздохнула.

– Слушай, а вот давай про тебя поговорим. Вот как тебе живется, такому идеальному, образцу для подражания? Ты все время такой с иголочки одетый, чисто выбритый, вымытый-причесанный, и диплом-то у тебя из Америки, и ногти-то у тебя отполированные, и не о чем-то тебе беспокоиться в этом мире, кроме как о покупке новой модной одежды. Тебя от этого никогда не тошнит, скажи? Тебе с самим собой не скучно?

– Не-а, – отмахнулся Сигурд Оли.

– Нет, ну объясни ты мне разок, почему ты так решительно отказываешься попробовать войти в положение этих людей?

– Еще раз, это отбросы общества, ни на что не годные слюнтяи, и ты сама это прекрасно понимаешь. Да, Ева его дочь, ну и что с того? Она что, лучше других по этому поводу? Она такая же, как и весь этот человеческий мусор, сброд, который валяется под заборами да на тротуарах и только о том и думает, где бы еще ширнуться, а во всякие реабилитационные клиники да приюты обращается лишь затем, чтобы передохнуть немного, а потом снова пуститься во все тяжкие. И больше им ничего не нужно от жизни, только шататься по улицам, бездельничать и ширяться.

– А как у вас с Бергторой дела? – спросила Элинборг, отчаявшись переубедить коллегу и желая сменить тему.

– Все шикарненько, – сухо ответил Сигурд Оли и остановил машину.

Бергтора, кстати, решительно не желала оставить его в покое хоть на минуту. У нее было на уме одно – заниматься этим делом каждый божий день по сотне раз, утром, вечером и в обед, во всех мыслимых и немыслимых позах, во всех местах квартиры, включая кухню, ванную и кладовку, стоя, лежа и сидя. Нет, поначалу ему это еще ой как нравилось, но со временем он несколько подустал от столь частых и столь энергозатратных упражнений, и к нему в душу закралось подозрение, что все это неспроста. Чего-то она от него хочет. Ладно бы в предыдущие годы и месяцы их половая жизнь была какой-то скучной или бесцветной – наоборот! Но ее страсть в прежние времена никогда не полыхала таким ядерным пожаром, никогда она с такой силой к нему не ластилась. Они ни разу толком не обсуждали, а не завести ли им детей, хотя по-хорошему им об этом давно было пора поговорить.