Как?..
      Вокруг меня кружился доводящий до изнеможения, пульсирующий музыкальный водоворот, огни все быстрее и быстрее меняли свои цвета. Потом пришла пора вступать и мне со своим кларнетом. Мне это удалось. С трудом, но удалось.
      Довольно скоро раздались аплодисменты. Я на подгибающихся коленях выстоял поклоны. Затем огни эстрады погасли и, я вслед за другими спустился вниз.
      Когда мы уходили, рука Мартина опустилась на мое плечо. Он был нашим ведущим музыкантом, склонным к полноте, на три четверти облысевшим, с тяжелыми мешками под блеклыми, слезящимися глазками. Очень хороший тромбонист и к тому же отличный парень.
      — Что там с тобой стряслось, Энджел? — спросил он меня.
      — Желудок схватило, — сказал я. — Наверно что-нибудь съел. Пару минут было погано.
      — Как сейчас себя чувствуешь?
      — Спасибо, гораздо лучше.
      — Будем надеяться, что это не язва. Это не шутка. Тебя что-нибудь беспокоит?
      — Да. Но скоро все пройдет.
      — Ну и хорошо. Не бери в голову.
      Я кивнул.
      — До завтра.
      — Ладно.
      Я быстро пошел прочь. Проклятье! Я должен был поторопиться, чтобы найти место, где бы я мог свалиться с ног. Теперь каждая секунда была дорога. Проклятье! Как мог я быть таким благодушным слепцом? Как глупо! Проклятье!
      Я запихнул свой инструмент в футляр, переоделся за рекордно короткое время и, игнорируя или избегая всех и все, что могло бы задержать меня, поспешил к ленточной дорожке. Я выбрал самую скоростную трассу и стал петлять. Почти на каждом пересечении я менял дорожки. Я спустился вниз на три уровня и брел до тех пор, пока не почувствовал достаточной уверенности в том, что за мной не следят. Потом я опять вернулся к дорожкам и направился в сторону Жилой Комнаты.
      К этому времени подстегивающее меня ощущение, что я должен спешить, неимоверно усилилось, и я понимал, что нахожусь на грани истерики. Моя паника сдерживалась только небольшим, раскаленным очагом гнева в груди. Нечто, чего я не понимал, дважды настигло меня и ударило. Потом, почти неосознанным, появился гнев, и я чувствовал, как он усиливается. Это было странное и сильное ощущение. Я не мог припомнить, когда я ощущал что-либо подобное. Должно быть, приходилось, потому что я узнал его и с готовностью принял. Во всяком случае, казалось, что это несколько подбадривает меня. Возможно именно гнев с самого начала не давал мне упасть. Я чувствовал, как постепенно нарастает желание найти и покарать своих убийц, причем, расквитаться с ними за себя лично, а не в интересах справедливости. Хотя я осознавал извращенную сущность этого побуждения, я не пытался обуздать его, обращаясь к самодисциплине, ведь что-то должно было поддерживать меня.
      …И это чувство, в общем не было неприятным.
      Едва заметная ухмылка изогнула уголки моего рта. Нет, разозлиться это неплохо. Естественное человеческое чувство. Все это знают. Показалось почти постыдным, что приходится расходовать его на заменители для агрессивных побуждений…
      Я спустился в Жилую Комнату и пошел, минуя отделение за отделением. Люди сидели, стояли, полулежали, беседовали, читали, выпивали, слушали музыку, смотрели кассеты, и кто-то, желающий побыть в одиночестве, всегда мог найти здесь укромный уголок. Я торопливо шел по мягким коврам, сворачивая за углы, проходя мимо бесконечного разнообразия исторических периодов и стилей, надеясь, что я не встречу никого из знакомых.
      Удача!
      Маленький, пустующий альков, тускло освещенный… Похоже, что в этом громоздком, зеленом кресле можно будет откинуться назад…
      Конечно, можно. Я еще больше притушил свет и откинулся далеко назад. Сюда вели два входа, и я мог присматривать за ними, хотя я был уверен, что за мной не следили.
      В первую очередь я постарался расслабиться и решить, кто я такой. Приятно, что смещение звеньев в сети происходит так гладко. Постоянно гадаешь, как это произойдет. Потом это происходит, а ты по-прежнему ничего не понимаешь. Знаешь только, что это сработало.
      Я знал, что я не тот же самый Марк Энджел, каким я был до того, как старик застрелил Лэнджа. Я был Лэнджем, но Лэндж также был мной. Я хочу сказать, что мы были нами. Мы, в известном смысле, слились воедино после смещения центра сети, когда его тело было погублено. Для этого не потребовалось значительной корректировки, так как в прошлом нам доводилось переживать подобное явление на временной основе бессчетное количество раз. Но так как теперь это было навсегда, я обязан был предпринять ряд мер, чтобы, так сказать, подогнать схему. Но с этим придется подождать. Мы должны были приступить к действиям немедленно, сразу же после первого убийства. Однако, Лэндж протянул ноги, и это оказалось роковым. Даже учитывая его психическое состояние я не одобрял того, что он тянул с важным делом. Я уже тогда почувствовал, что подобный самоанализ вступает в противоречие с моей собственной решимостью. Тем участком придется пожертвовать, и скоро, когда я воткну восьмую булавку.
      Хотя местоположение личности обыкновенно имело первостепенное значение, на сей раз это следовало отодвинуть на второе место.
      Примерно в трех сантиметрах позади моих глаз, именно там, казалось, сосредоточена моя жизнь. Мой разум, мое сознание… Я напрягался и расслаблялся, там, в своем доме. Умственное сердцебиение, пульсация разума… Потом расширение всех полостей этого «сердца» и — неудержимый, заполняющий его, словно кровью, поток мыслей.
      Потом мы все были там и вместе — Дэвис, Джим, Серафис, Дженкинс, Кэраб, Винкель и другие. Внезапно я стал всеми нами и мной были мы все. Почти без колебаний каждый проскальзывал на место, осознавая новое положение центра сети. Доброе, уютное, знакомое чувство.
      Я смотрел множество глаз, слышал разнообразие звуков, ощущал вес всей нашей плоти. Все было так, словно мы являлись единым телом, наши разные части во всех Крыльях. То есть, все, кроме двух. В определенном смысле, мы и были единым телом.
      За безвременный миг все мы стали нами, знающими о мысленных содержаниях всех наших индивидуальных черепов. Сжатая вечность осознания, плазменное пребывание там, где наш временный отказ от индивидуальности побуждал к немедленному совершенствованию новыми единицами накопленного опыта появившегося при последнем слиянии, может быть, месяцем раньше.
      Присутствовал страх и меня удивило, что так мало было гнева, кроме того, что принес я. Мой гнев был воспринят с мягким порицанием, смягченным пониманием того, что я совсем недавно воспринял связующее звено и не имел времени, чтобы внести соответствующие поправки. В противном случае гнев мог быть устранен, подавлен. И, кроме того, я видел, что они также опасаются любой реакции, которая могла бы повлиять на меня, прежде чем утвердится моя новая индивидуальность. Хорошо. С этим я был согласен.
      Первым погиб Хинкли, в Библиотеке, Крыло 18. Мы знали, что это произошло в ячейке 17641, где была его частная квартира, потому что всем нам сразу же стали известны его последние впечатления. Он по-прежнему был с нами, но не мог предоставить нам никаких ключей к разгадке мотивов, или личности своего убийцы. Мы все отнеслись по-разному к этой смерти, соответственно своим личным темпераментам, но никто из нас не имел ни малейшего представления о причине убийства и ничего еще не сделал по этому поводу. Что касается тела Лэнджа, моего тела, то оно все еще лежало в викторианской гостиной Коктейль-холла Крыла 19, если старик не сделал с ним что-нибудь.
      …И никто не опознал мистера Блэка. Никто и нигде с ним не сталкивался. Я возложил на себя задачу по проведению его поиска, потому что очень скоро должен был получить доступ к необходимому оборудованию.
      Дэвис находился в Библиотеке, Крыло 18, присматривая за ячейкой 17641. Он уже позаботился о том, чтобы жилые помещения были объявлены вакантными, а телефоны переключены на автоответчик. Было решено, чтобы он не входил, но продолжал вести наблюдение до тех пор, пока туда не доберется Серафис. Серафис был медиком и мог оформить нужные документы, свидетельствующие о кончине по естественным причинам. Потом тело будет доставлено в похоронное бюро Винкеля и быстро ликвидировано.
      Но с Лэнджем была проблема. Только потому, что еще одно выданное Серафисом удостоверение о смерти по естественным причинам выглядело бы странным, появившись из другого Крыла чересчур быстро после Хинкли, да еще после того, как Лэндж только что прошел очень тщательный осмотр и был признан вполне здоровым.
      Было решено, что Винкель отправится за телом и, занимаясь им, уничтожит все улики. Он был в состоянии сделать так, чтобы изъятие тела выглядело законным почти для любого, появившегося на сцене. Затем тело должно быть перевезено в Крыло, Которого Нет и, таким образом, изъято из известного существования. Там оно будет заморожено до тех пор, пока мы не решим, как с ним лучше всего распорядиться. Тем временем, мы отправим Лэнджа в отпуск с его места работы и воспользуемся его удостоверением для транспортирования, питания и случайных небольших покупок, чтобы он мог продолжать свое официальное существование. Все возможные улики будут, конечно, собраны для нашего собственного частного расследования убийств. Мы испытывали очень сильный страх. Не могло быть простым совпадением, что двое из нас переместились так, как это выпало на их — нашу долю, а мы были не во состоянии выдвинуть какие-либо предположения по этому поводу, от которых не бросало бы в дрожь. Все попытки оказались, в общем-то, тщетными, и мы решили прервать слияние на время и немедленно перейти к необходимым действиям. Я должен был отправиться в Крыло, Которого Нет, сделать корректировки, требующиеся для постоянного соглашения между Лэнджем и мной.
      Я сморгнул тени их мыслей и быстро поднялся. Я прибавил света, сделал несколько пробных шагов, приглядываясь к себе теперь, когда я еще раз стал самим собой. Ну, почти самим собой.
      Как я понимал, кто-то стремился истребить всю семью. Повод значения не имел. Хватало того обстоятельства, что жертвами всего двух убийств, совершенных за последнее время, стали члены семьи. Нас здесь не настолько много. Для меня это означало, что тайна, которую мы считали самой сокровенной в Доме, каким-то образом раскрыта, по меньшей мере, частично. Мистер Блэк, безусловно, выжидал, планируя новый удар. Я начну искать его из Крыла, Которого Нет, как только управлюсь там с другим своим делом.
      И когда я найду его, то что?
      Я отложил решение этого вопроса, по-прежнему не желая обдумывать ответ, к которому подводил меня мой гнев. Потом, потом…
      И опять страх… Не только мой ужас при мысли, что смерть может теперь поджидать меня где угодно, но ужас Лэнджа-меня перед частичным самоубийством, которое мы теперь принуждены были совершить. Тебе не следует так к этому относиться, ведь не считаешь же ты удаление шатающегося зуба маленькой смертью. Дело обстояло именно так, и мы должны были отправиться и сделать его немедленно.
      Когда я вышел из алькова, размышляя в таком духе, мне припомнилась мелькнувшая у меня как-то мысль о том, что уж если мы способны поступать так с нами самими…
      Я не стал возвращаться обратно в Жилую Комнату по пройденному пути, но отправился кружным путем в другом направлении; добрался до медленной, узкой боковой дорожки и некоторое время ехал на ней. Слева от меня тянулась ровная, возвышающаяся перегородка — внутренняя стена здания, покрытая абстрактными узорами, которой не было видно конца. По правую сторону располагались огромные, полуосвещенные кварталы Жилой Комнаты, занимаемые по своему усмотрению отдыхающей публикой.
      Я изменил направление, перейдя на другую дорожку, движущуюся под прямым углом к предыдущей, и оглянулся. Позади, в нескольких сотнях ярдов, появилась фигура, которой не было, когда я встал на транспортер. Я переждал минуты две и опять посмотрел в ту сторону. Никуда он не делся и тоже изменил направление. Даже приблизился, потому что шел по дорожке.
      Подождав несколько секунд, я тоже пошел. Скорее всего, он был совершенно ни при чем, но в тот момент никакая предосторожность не казалась мне излишней. Я опять сменил дорожки на следующем пересечении, но оборачиваться не стал.
      Я видел, что мы двигаемся в направлении достаточно людного участка.
      Когда мы проезжали по этому району Жилой Комнаты, я сошел вниз неподалеку от расставленных там мягких диванов, сделал несколько шагов и опять оглянулся.
      Да, он был теперь на этой дорожке и смотрел на меня.
      Я повернулся, сложил руки на груди и, в свою очередь, уставился на него. Меня окружали десятки людей, беседующих, читающих, перекусывающих, играющих в карты. Я чувствовал себя среди них в полной безопасности. Он, должно быть, тоже пришел к такому выводу, если желал мне зла, так как сразу же отвернулся от меня и проехал мимо. Провожая его взглядом, я почувствовал некоторое удовлетворение, отдавая должное собственной бдительности и находчивости. Но это чувство сразу же испарилось, как только я отвел руки от груди и до меня дошло, что я, сам того не сознавая, расстегнул подмышкой слева застежку на своей куртке и схватился за металлоидный транквилизирующий пистолет, какой носил там каждый из нас. Потом страх в полной мере завладел мной, и я понял, что, на самом деле, он не покидал меня ни на миг. Эмоционально подкошенный, раздувая в себе искру гнева в надежде воспламенить огонь мужества, я двинулся вперед и снова встал на дорожку.
      Этот человек все еще был мне виден, далеко впереди. То, что вообще можно было разглядеть, я рассмотрел довольно неплохо. Шатен, волосы до плеч, борода чуть-чуть потемнее. Голубые зеркальные очки, куртка того же цвета и белые штаны до колен.
      Голубая вспышка; он оглянулся…
      Я пошел к нему, сердце мое тяжело колотилось в груди. Для меня вдруг стало очень важным, даже поважнее собственного страха, выяснить, как он среагирует.
      Он отвернулся, постоял неподвижно еще примерно полминуты, потом снова оглянулся. Я продолжал идти, расстояние между нами сокращалось. Когда он во второй раз посмотрел назад, я поднял правую руку и сунул ее внутрь куртки столь популярным в художественной литературе движением человека, хватающегося за смертоносное оружие.
      Тогда он сорвался с места, спрыгнул с дорожки и нырнул за простенок, доходящий почти до края дорожки. Только тут я заметил, что он хромает. Я этого не уловил, когда он направлялся прямо ко мне, но он явно старался оберегать свою левую ногу.
      Я сразу же сошел с дорожки. Мне не следовало проезжать на ней мимо него, если он сам вооружен. Я устремился в правую сторону направляясь к другой перегородке. Насколько я понимал в данный момент, сам факт, что он сбежал, позволял предположить, что он вынашивал в отношении меня черные замыслы.
      Проскочив вдоль перегородки, я пробирался назад и внутрь; пересек пустующую нишу и двинулся вдоль другой перегородки, образующей стену коридора, ведущего в левую от меня сторону, и заканчивающегося тупиком, комнатой, образуемой тремя стенками, где стояли четыре мягких дивана, кресла и потрескивал огонь в камине. Я рывком пересек коридор и отважился выглянуть на мгновение из-за ближайшего угла.
      Никого не было видно.
      Просматривались несколько пустующих секций, а дальше, на расстоянии, примерно, в сто пятьдесят футов, взгляд упирался в другие перегородки. Однако, еще оставалось пять или шесть закоулков и комнаток, куда я не мог заглянуть.
      Я, крадучись, двинулся вперед, уже вытащив пистолет и сжимая его в руке. И преодолел этот участок пути за несколько минут, никого не обнаружив. Еще через пару минут я оказался там, где он скрылся, и тщательно обыскал это место.
      Его здесь не было. У него хватило времени, чтобы ускользнуть в одном из нескольких направлений. Мне было очень не по себе, когда я стоял там, думая об этом. Он мог кружить, проскользнуть мне в тыл, притаиться в засаде. Мне пришло в голову, что, возможно, он даже действует не в одиночку, что он намеренно попался мне на глаза, в то время, как другой…
      Самым для меня безопасным, решил я, было убраться отсюда как можно быстрее, сбить со следа любую возможную погоню и прорываться к Крылу, Которого Нет.
      Я проделал обратный путь к дорожке, подождал, пока со мной не поравняется группа пассажиров, вскочил на дорожку и сразу же начал протискиваться в середину этой группы. Пассажиры, которых я толкал и распихивал локтями, бросали на меня косые взгляды и возмущенные взоры, но это было все, что выпало на мою долю, пока мы проезжали по этому участку. Я стоял так, что попасть в меня было почти невозможно.
      — …Вы очень невежливы, — сказала мне рослая рыжеволосая женщина с глазами подведенными синими тенями.
      Я согласно кивнул и продолжал наблюдать за обстановкой и людьми, мимо которых мы проезжали. Того человека нигде не было видно.
      Проехав еще около полумили, мы подъехали к перекрестку, и я перешел на другую дорожку, движущуюся влево. Люди, которыми я прикрывался, поехали дальше, отпустив мне вслед несколько замечаний. Они все были вместе, очевидно направлялись куда-то группой.
      На другой дорожке пассажиров было побольше, и вскоре она донесла меня до многодорожечной трассы с двусторонним движением. Здесь были толпы людей, спертый воздух и повышенный уровень шума. Я встал на самую скоростную дорожку и проехал по ней несколько минут. Потом я снова стал менять направления следуя указателям, ведущим к ближайшему переходнику.
      Это была ведущая вниз, прозрачная, отражающая звуки труба, навечно ввинтившаяся в Дом. Появился бегущий вверх маленький мальчик, он смеялся и оглядывался через плечо. Я поймал его за руку. Он попробовал вырваться, потом повернулся и уставился на меня. Через секунду снизу показалась запыхавшаяся женщина, по всех видимости его мать, ее раскрасневшееся лицо выдавало еще более решительные намерения. Она шлепнула его и крепко схватила за другую руку.
      — Я говорила тебе! — сказала она. — Я говорила тебе никогда так не делать!
      Потом она посмотрела на меня.
      — Спасибо вам, — сказала она, — что остановили его. Ума не приложу, почему им так нравится бегать вверх по ведущим вниз и вниз по ведущим вверх переходникам.
      Я улыбнулся.
      — Я тоже, — сказал я, с некоторым сожалением отпуская его руку.
      Они сошли на следующем уровне, на Кухне, и когда она говорила: «Вот подожди придем домой!», мальчик обернулся и показал мне язык.
      Я попытался представить себе, что это значит — быть ребенком, иметь родителей…
      Я спустился до следующего уровня, до Комнаты Активного Отдыха, вышел там и отыскал скоростную дорожку, пересекающую игровой комплекс. Здесь, в районе спортивных площадок, казалось, играли во все спортивные игры какие я только мог себе вообразить. Некоторое время дорожка шла над землей, и мне было видно далеко во всех направлениях. По мячам лупили руками и ногами, их бросали, ловили, подавали, вели, с ними носились по полям и площадкам, они перелетали через сетки, ударялись об стенки, опускались в корзины. Болельщики на трибунах кричали и топали ногами; на широких, высоко установленных табло вспыхивали результаты; громкоговорители сверху объявляли решения и сообщали статистические данные. Потолок светился нежно-голубым, приятным для глаз, вполне уместным здесь светом. В данную минуту для меня незаметна была работа кранов над этой мирной, разделенной на спортивные площадки территорией. Мерцала вода в бассейнах, отбрасывая пляшущие блики на вышки и тумбы. Воздушные потоки, насыщенные запахами пота и жидких мазей для растираний, устремлялись к вентиляционным отверстиям и уносились сквозь них, чтобы очиститься.
      На дорожке было довольно много народу, поэтому мне было невозможно установить, следят ли за мной. Я стал менять дорожки, выбирая из них самые узкие, но придерживаясь общего направления в сторону тускло освещенного района. Когда я добрался до стоявших длинными рядами столиков, предназначенных для более спокойного времяпрепровождения, поток пассажиров резко уменьшился. Маленькие группы и отдельные игроки развлекались картами и настольными играми. Некоторые играли сами с собой, другие с автоматами; их везение, мастерство, знания оценивались в той мере, какая была им желательна. Падали кости, крутились колеса, тасовались и раздавались карты, продвигались вперед фишки; фигурки наступали, отступали, прыгали по доскам, захватывали других и сами оказывались в плену; назывались номера, делались ставки, брались взятки; игроки блефовали, нападали, выигрывали, набирали очки, ставили паты, отправлялись прямо на исходную позицию, не получив двух сотен долларов, деньги часто переходили под столами из рук в руки. Сам я не особо азартен.
      Голубизна над головой начала сгущаться, голоса стихали, и тогда я услышал пронзительный звук телефонного звонка; зазвонил телефон в будке в отдаленном конце безлюдного прохода. Странное это вызвало чувство; телефон слышен и виден, но нет вокруг никого, кто-бы ответил на звонок.
      В глубине этого затемненного района находился переходник, его прозрачная спираль выделялась ярко светящимися бусинами. Я опять переместился, на этот раз на пустующую, одностороннюю дорожку. Примерно через каждые сто ярдов на нее падал слабый свет; во мгле, по обе стороны от меня, раздавались удары и гудение технического оборудования. Я все время оглядывался через плечо, проверяя, не появился ли на дорожке еще кто-нибудь. Никто не появлялся.
      Еще несколько секунд и я добрался до другого перекрестка, решил опять изменить направление. На перекрестке совсем никого не было. Поднятая автоматическими уборщиками пыль кружилась в желтоватом свете фонаря на угловой башне. Проезжая мимо нее, я снова услышал звонок. На этот раз задребезжал другой телефон, спрятанный где-то в закутке, у самого основания башни. Еще долго до меня доносились его настойчивые, призывные сигналы. В этом было нечто печальное, в попытке добраться до кого-то, кого просто не было там, звонок по неверному номеру никогда не поднимает настроения.
      Я миновал пустое поле для игры в поло; механические лошади стояли, словно вереница унылых изваяний. Темные поверхности бассейнов постоянно клубились, подобно воспоминаниям. Распахнутые к полу серые мешки раздувались и качались в воздухе, горловины автоматических уборщиков сновали между шкафчиками раздевалок и игорными столами, заглатывая мусор. С какой-то отдаленной площадки, или со спортивного поля поднялась «скорая помощь» и понеслась сквозь сумеречный воздух; на ней ярко пылал красный крест. Я проехал мимо обнимающейся в нише парочки. Они отвернулись. Я тоже. Потом я миновал внутреннюю стенку, на которой была еще не совсем затерта надпись: «ЗВЕЗДЫ». Проверив, что делается за моей спиной, я убедился, что по-прежнему на дорожке один.