Страдая каждой клеточкой тела, я вновь приходил в себя. Я не вполне понимал, где нахожусь, что произошло, или как долго все это продолжалось. Я бы предпочел снова впасть в забытье, чем сталкиваться с последствиями происшедшего, какими бы они ни были.
      Но сознание — упрямая вещь. Оно подступало вместо того, чтобы исчезнуть. Я только начинал понимать, что по-прежнему остаюсь самим собой, и что я, кажется, никак не пострадал, когда глаза мои открылись без какого-либо особого намерения с моей стороны и стали собираться в фокус.
      — У нас все в порядке? — спросил голос, принадлежащий чьему-то расплывчатому изображению, находящемуся ближе, чем в футе от моего лица; сразу самое идиотское и приятное из слышанного мной за долгое время.
      — Не знаю, — сказал я. — Я только что прибыл. Подождите минуту.
      Гигантская волна мыслей и чувств пронеслась в моей голове. Я вспомнил все, что произошло, и понял это до конца. Дэвис и Серафис мертвы. Серафис отправился в Крыло 18, как и планировалось, и встретился там с Дэвисом. И там вместе, в Библиотеке, они вошли в ячейку 17641, в жилище Хинкли. Там они наступили на что-то, вызвавшее взрыв, погубивший их. Я испытал их смерть на собственном опыте.
      Меня удивляло, что я по-прежнему могу мыслить разумно. Я бы не поверил, что мне удастся сохранить эту способность, пережив процесс умирания четыре раза за один день с чрезвычайным ущербом для себя. Либо я эмоционально отупел, либо обладал большей способностью восстанавливать душевные и физические силы чем мне представлялось. Как бы там ни было, мне было приятно, что на сей раз я переживал значительно меньше, чем в двух предыдущих случаях. Обеспокоен, естественно; встревожен, конечно. И крайне раздражен.
      Я лежал на полу, чья-то рука приподнимала мою голову и плечи.
      Я вглядывался в лицо, которое было совсем рядом с моим: лицо девушки, и оно выглядело более напуганным, чем на самом деле чувствовал себя я. Красавицей я бы ее не назвал, хотя у нее были для этого кое-какие предпосылки: темноволосая, светлоглазая, с высоко поднятыми скулами; но мне стало вдвойне приятнее созерцать ее после того, как я представил себе возможную альтернативу. На ней были толстые, бесцветные, овальные очки; лицо не накрашенное. Что именно делало ее глаза такими большими, тревога, или стекла очков, я не мог определить.
      — Как вы себя чувствуете? — спросила она.
      Я несколько раз кивнул головой и с трудом принял сидячее положение. Я протер глаза, пригладил волосы и пару раз глубоко вздохнул.
      — Спасибо, теперь хорошо, — сказал я. — Все в порядке.
      Она стояла на коленях рядом со мной в проходе. На ней были черные брюки и серая блузка. Она по-прежнему поддерживала меня за плечи.
      — Что случилось? — спросила она.
      — Я как раз собирался вас об этом спросить — что вы видели?
      — Вы прибежали по проходу. Вскрикнули и упали.
      — Вы видели кого-нибудь еще? Позади меня? На расстоянии?
      — Нет. — Она медленно покачала головой. — Там кто-нибудь с вами был?
      — Нет, — сказал я. — По-моему, нет. Мне показалось, что я слышал кого-то. Должно быть, вас.
      — Почему вы бежали?
      — Телефоны, — сказал я. — Я испугался, когда они все зазвонили. Не знаете, с чего это они вдруг?
      — Нет. Они замолчали почти в тот же момент, когда я увидала, что вы падаете. Наверно, какие-то неполадки в электросети.
      Я сумел подняться на ноги, прислонился к столу.
      — Воды не хотите?
      Я не хотел, но это давало мне возможность сочинить какие-нибудь небылицы, поэтому сказал:
      — Да, было бы неплохо.
      — Садитесь. Я сейчас вернусь.
      Она показала на стул за освещенным столом. Я подошел к нему и уселся, пока она торопливо уходила куда-то влево от меня. Я бросил взгляд на раскрытую передо мной папку. Страницы статистических данных и блокнот, исписанный от руки какими-то записями, на основании которых она, очевидно, готовила что-то типа отчета.
      Я порылся у себя в карманах, нашел крохотную коробочку для пилюль, где лежало несколько капсул, которыми я иногда пользовался, чтобы оставаться бодрым, шустрым и веселым во время выступлений в поздние часы. Одна капсула не повредит, а может быть, и поможет мне, хотя на самом деле я нуждался в чьей-нибудь поддержке.
      Когда девушка принесла воды, я сказал: «Спасибо, мне следовало это принять раньше», — и запил капсулу большим глотком.
      — Насколько это серьезно? — спросила она. — Я могу вызвать…
      Я покачал головой и допил воду, удовлетворенный тем, что мне удалось представить свое состояние подпадающим под конкретную медицинскую категорию.
      — Все это не так страшно, — сказал я. — У меня иногда бывают такие приступы. Я забыл вовремя принять лекарство. Вот и все.
      — Вы уверены, что все прошло?
      — Да. Теперь все замечательно. Наверно, мне пора отправляться дальше.
      Я стал вставать.
      — Нет, — сказала она, опустив руки мне на плечи и твердо надавливая на них. — Вы подождите. Отдохните немного.
      — Хорошо, — сказал я, опускаясь на стул. — Расскажите мне, почему вы работаете здесь совсем одна?
      Она бросила взгляд на лежащие на столе материалы, покраснела и отвернулась.
      — Я задержалась, — сказала она тихо.
      — Ах, так. Сверхурочные, да?
      — Нет, я занимаюсь этим по собственной инициативе.
      — Похоже на настоящую преданность своему делу. — Губы ее сжались, глаза сузились.
      — Нет, — сказала она, — все наоборот. — Потом: — Вы сами не работаете где-нибудь здесь нет?
      Я покачал головой.
      — Ну, — вздохнула она, — мне совсем не по душе то, чем я занимаюсь, и у меня это не слишком хорошо получается. Я совсем запуталась и во всем отстаю. Я пришла сюда сама, чтобы посмотреть, не могу ли я наверстать упущенное.
      — Вот как. Извините, что помешал вам.
      Она пожала плечами.
      — Все в порядке, — сказала она. — Я как раз собиралась уходить, когда появились вы.
      — Все закончено?
      Она слабо улыбнулась.
      — Можно и так сказать.
      — Что?
      — Да, — сказала она. — Через несколько дней все выяснится, и с моей работой здесь будет покончено.
      — Печально.
      Она опять пожала плечами.
      — Не печальтесь. Я снова обращусь в фонд трудовых резервов и, может быть, мне больше понравится следующая работа, которую мне найдут.
      — Сколько их было у вас?
      — Не помню. По-моему, дюжины две.
      Я пригляделся к ней повнимательнее. Она только выглядела так, словно ей было меньше двадцати лет.
      — Звучит паршиво, не так ли? — спросила она. — Ни на что я толком не гожусь. К тому же, со мной вечно что-то случается.
      — Вероятно, ваши склонности были неверно определены, — сказал я. — Может быть, вам следует заниматься каким-нибудь совсем иным видом деятельности.
      — Ох, что они только для меня ни придумывали. Теперь, когда я опять появляюсь, они просто покачивают головами.
      Она усмехнулась.
      — А чем занимаетесь вы?
      — Я музыкант.
      — Как раз этого я никогда не пробовала. Может, когда-нибудь попытаюсь. Как вас зовут?
      — Энджел. Марк Энджел. А вас?
      — Гленда. Гленда Глинн. Ничего, если я спрошу вас, зачем вы в в темноте разгуливали по Конторе?
      — Просто захотелось пройтись, — сказал я.
      — У вас какие-то неприятности.
      Мне показалось странным, что она заявила это без тени сомнения.
      — С чего это вы взяли? — спросил я.
      — Не знаю, у меня просто такое ощущение. Я права?
      — Если я скажу да, как вы поступите?
      — Постараюсь помочь вам, если смогу.
      — Почему?
      — Не люблю, когда у людей неприятности. У меня они, кажется, все время, и мне это не нравится. Я человек сочувственный.
      Я не мог понять, то ли она шутит, то ли говорит серьезно, поэтому я улыбнулся.
      — Мне жаль разочаровывать вас, — сказал я, — но у меня нет никаких неприятностей.
      Она нахмурилась.
      — Значит, будут, — заявила она. — Очень скоро, я бы сказала.
      Я почувствовал некоторое раздражение той уверенностью, с которой она вынесла свой приговор. Так как я уже намеревался уйти, а ее я, конечно, больше никогда не увижу, это не должно было иметь значения. Однако, почему-то имело.
      — Просто ради любопытства, — сказал я, — не могли бы вы сообщить мне, откуда вы можете это знать?
      — Моя мать говорила мне, что это потому, что я валлийка.
      — Бред!
      — Ага. Но могу поспорить, что вы подумывали отправиться в Подвал после того, как уйдете отсюда. Не стоило бы вам, знаете.
      Она, должно быть, поняла, что я изумлен, по моему лицу и улыбнулась. По крайней мере, я надеюсь, она прочитала это только по моему лицу. Я действительно думал проскочить через Подвал, чтобы избавиться от преследования. Она вынудила меня почувствовать неуверенность в этом решении. Кроме того, она сделала это мое решение окончательным.
      Я хмыкнул.
      — Глупо. Откуда вам знать…
      — Я вам говорила.
      — Благодарю вас за помощь, — сказал я, поднимаясь на ноги, — я ухожу.
      — Я почувствовал, что лекарство начинает действовать и это было самым моим приятным ощущением за долгое время. — Надеюсь, ваша следующая работа будет получше.
      Она выдвинула верхний ящик стола, сгребла туда все бумаги и захлопнула его. В этом движении я уловил поразительное хитросплетение личного и служебного. Потом она сняла со спинки стула черный жакет без рукавов, надела его и погасила настольную лампу.
      — Я иду с вами, — сказала она.
      — Прошу прощения?
      — Быть может, я смогу помочь, теперь я чувствую за вас какую-то ответственность.
      — Глупости! Никуда вы со мной не пойдете!
      — Почему бы и нет?
      Я прикусил губу. Вряд ли я мог признать, что это может оказаться опасным, когда я только что настаивал на своем беспечальном положении.
      — Ценю вашу заботу, — сказал я, — но со мной уже все в порядке. Действительно. Для вас нет никакой необходимости отвлекаться от собственных дел…
      — Никаких проблем, — сказала она, беря меня за руку и разворачивая назад в сторону дорожки.
      Только тут я заметил, что она всего лишь на несколько дюймов ниже меня ростом, немного поменьше шести футов и очень сильная, несмотря на определенную гибкость и стройность фигуры.
      Подавив в себе несколько преждевременных реакций, я рассмотрел положение. Возможно, что она спасла мою жизнь просто самим своим присутствием в том месте и в тот момент. Если мой преследователь намеревался довести меня до панического состояния, то в этом он добился выдающегося успеха. Если он собирался нанести решающий удар, когда я соскользнул за грань разумного бытия, то тогда, вероятно, именно присутствие Гленды остановило его. И если дело в этом, что вполне может быть, я окажусь в большей безопасности, побудь она со мной некоторое время. Я не хотел подвергать ее риску, и все же я не мог, просто так, экспромтом, найти пока какой-либо простой способ избавиться от ее присутствия. Я оставлю ее при себе, пока осуществляю несколько маневров, необходимых, чтобы сбить с толку погоню, потом оставлю ее при первой возможности и понесусь к Крылу Которого Нет. Да, это представлялось наилучшим вариантом для всех заинтересованных сторон.
      Меня тревожило, что мой противник, кажется, знает меня слишком хорошо. Он не просто умудрялся с легкостью выслеживать меня, но, казалось, он точно знает, какое именно давление и когда надо на меня оказать, чтобы сломать так быстро, как ему хотелось. Я начинал задумываться, что могло бы остановить его? Что-то чрезвычайное, скорее всего. Ну, это можно устроить…
      Они, кажется, приближаются.
      — Чем скорее мы заманим их в пределы досягаемости, тем лучше, — проговорил я внутри самого себя.
      Из тебя воплощение получше, чем из Лэнджа.
      — Это мне известно.
      Но, боюсь, все же недостаточно хорошее.
      — Что ты имеешь в виду?
      Ты учишься, но не слишком быстро. Думаю, тебя они тоже достанут.
      — Может быть. А может быть и нет.
      Впрочем, это может не оказаться полной неудачей. Ты можешь почерпнуть кое-что из опыта.
      — Например?
      Забудь о мертвых и перестань бегать. Достань своего врага, потом приберись в доме.
      — Я уже определил свои собственные приоритеты.
      Много они тебе пользы приносят.
      — Хотя я воспользуюсь твоим советом насчет того, чтобы забыть о мертвых, начиная с тебя…
      Подожди! Я нужен тебе, ты, идиот! Если ты хочешь жить…
      — Убирайся!
      …выдерни седьмую булавку…
      Я довел до конца изгнание и вздохнул:
      — Вот без такой помощи я могу обойтись.
      — Что вы сказали? — спросила Гленда.
      — Ничего, — сказал я. — Бормотал про себя.
      — На мгновение показалось, что кто-то был рядом с вами.
      — Это ваше кельтское воображение пытается доказать свое существование.
      — Нет, — сказала она, — это то, за что я ему плачу.
      Тогда я взглянул на нее, и она засмеялась. Такое вот своеобразное чувство юмора.
      Когда мы подошли к ленточной дорожке, я насторожился, но и на этот раз никого не было видно. Мы взошли на нее и поплыли сквозь мрак, рука об руку. Чувствовалось, что ее присутствие оказывает на меня стабилизирующее воздействие; человеческий якорь, сдерживающий порывы моих невротических бурь.
      — Как вы себя сейчас чувствуете?
      — Славно.
      Через несколько минут мы добрались до перекрестка свернули на другую дорожку, побольше. Этот наш маршрут бы освещен лучше, тут были и другие путешественники. Еще одна пересадка и мы отправимся в сторону переходника.
      Вытащить седьмую булавку… Мысль занятная, хотя и еретическая, выпустить на волю каких-то там чудищ, которых держал на цепях Лэндж в кромешной ночи своей души. За одно мгновение мне захотелось расхохотаться, потом стало обидно, больно и немного смешно в быстрой последовательности. Та часть меня, что была простым старым Энджелом, находила очень забавным думать о женоподобном старом Лэндже в таких романтических выражениях. Благодаря своему внешнему виду, он часто получал задание выходить на прогулки в качестве пожилого гомика, чтобы подбирать молодых людей, нуждающихся в исправлении состояния. Просто непостижимо думать о простом старом Энджеле, как о сражающемся с безымянными демонами, а потом претерпевающем более чем символический акт самоубийства, чтобы установить связующее звено. Та часть меня, которой теперь стал Лэндж, почувствовала себя униженной и оскорбленной. Но границы уже начинали стираться, и меня, кем бы я ни был в конечном итоге, все это только слегка позабавило. Хорошо, что слияние внешне происходило так гладко, хотя меня интересовало, какие бури могут бушевать в большей, подсознательной части моего мозга.
      …Вытащить седьмую булавку — значит погубить огромную работу Лэнджа по осуществлению нашего непрерывного усилия стимулировать духовную эволюцию человеческого сознания. Я действительно ощущал некоторое напряжение, ибо то, что было Лэнджем во мне, противилось даже моим мыслям на эту тему. Однако то, что не было им, продолжало строить предположения о сущности пожертвованной части. Проблема мотылька и свечи. Личный демон Лэнджа достался мне в наследство и ему, конечно, больше всего хотелось услышать, как я выкрикиваю, — Зазас, Зазас, Насатанада, Зазас — слова, настежь распахивающие Врата Ада…
      А это я откуда взял? Либо от той части Хинкли, что стала моей, либо от Лэнджа, либо из-под седьмой булавки, решил я. Словно в ответ, до меня почти донесся голос Хинкли, цитирующий что-то из Блейка:
      Но когда нашли они хмурящегося Младенца, Ужас пронесся по всей стране: И с воплем «Младенец! Младенец Родился!» Они разбежались кто куда.
      Я воспринял это, как его ответ; зловещая метафора, относящаяся к извлечению седьмой булавки. Ему, библиотекарю, было из чего выбирать. Однако, если поразмыслить, что же это означает, — одобрение, или неодобрение подобного намерения? Никакого сопутствующего ощущения, позволяющего мне судить об этом, у меня не возникло. Двусмысленность, решил я, вот в чем проблема с этими гуманитариями. Я…
      Проклятье! Я с трудом оторвался от этих праздных мыслей. Не было ли это все проделкой Лэнджа, попыткой отвлечь меня от моих первоначальных соображений?
      Или это тот, кто был когда-то, пытается возбудить некий энтузиазм ради своего воскресения?
      Чему уподоблюсь я, когда придет мой черед?
      Я сыграю им на кларнете, решил я, нежно, но с безграничным чувством…
      Я прикусил губу. Я уставился в сторону от дорожки и отмечал наше продвижение. Я изучал, как вьются волосы Гленды за ее правым ухом и на задней части шеи. Я постукивал каблуком. Мне было ясно, что пришла пора переключать свое внимание на внешние обстоятельства. Слишком, слишком очевидно было, что противоречия во мне действительно сильнее, чем это представлялось несколькими затуманившими рассудок мгновениями ранее.
      — Как далеко вы намереваетесь сопровождать меня? — спросил я.
      — Сколько потребуется.
      — Потребуется для чего?
      — Чтобы увидеть вас в безопасности, — сказала она.
      — Это может оказаться более сложным делом, чем вы думаете.
      — Что вы имеете в виду?
      — Когда вы недавно сказали, что у меня неприятности, вы были правы.
      — Это я знаю.
      — Хорошо. Я вот что пытаюсь сказать: хотя вы были правы относительно моего положения, степень его сложности — это совсем другое дело. У меня серьезные и опасные неприятности. Вы уже помогли мне больше, чем можете себе представить. Теперь, когда я снова встал на ноги и продолжаю свой путь, я могу наилучшим образом отблагодарить вас, только распрощавшись с вами. Вы уже в самом деле ничего больше не сможете сделать, чтобы помочь мне выкрутиться, но если вы останетесь со мной, эти неприятности могут распространиться и на вас. Поэтому я еще раз благодарю вас, Гленда, и мы расстанемся с вами у переходника.
      — Нет, — сказала она.
      — Что значит «нет»? Я вас не спрашиваю. Я вам говорю. Мы должны расстаться. И очень скоро. Вы мне помогли. Теперь я оказываю вам ответную услугу.
      — У меня есть ощущение, что вам понадобится дополнительная помощь. Скоро.
      — Я ее получу.
      — Да. Потому что я буду с вами.
      Мы проехали еще немного, и за это время я воздержался от нескольких напрашивающихся резких ответов.
      — Почему? — спросил я.
      — Потому что, — заявила она, не колеблясь, — я никогда раньше не участвовала ни в чем захватывающем. Всю жизнь мечтала но ничего никогда не происходило. Я уже начала думать, что ничего никогда и не случится. Потом, когда я сидела там, понимая, что потеряю еще одну идиотскую работу, появились вы. Как только я услышала телефонные звонки и увидела вас, бегущего, я сразу поняла, что здесь будет что-то другое. В этом было нечто роковое. Так странно… казалось, что звонки преследуют вас… ваше драматическое падение… почти к моим ногам… Это было восхитительно. Я должна знать, что за всем этим последует, понимаете.
      — Когда все это кончится, я позвоню вам и расскажу.
      — Боюсь, что этого будет недостаточно, — сказала она.
      — Придется обойтись этим.
      Она просто покачала головой и отвернулась.
      — На этом пересечении нам нужно свернуть, — сказала она через несколько секунд, — если мы направляемся к переходнику.
      — Знаю.
      Мы перешли на другую дорожку, где поток пассажиров был поплотнее. Определить, следят за нами или нет, я тогда не смог.
      — Воображаю себе, как вы пытаетесь выдумать способ избавиться от меня.
      — Это точно.
      — Бросьте, — сказала она. — Уходить я не собираюсь.
      — Вы понятия не имеете о той ситуации, в которую пытаетесь вломиться,
      — сказал я, — а я не собираюсь вас просвещать. Я вам уже говорил, что это опасно. Только дурак может рваться к неизвестной опасности просто ради того чтобы пощекотать себе нервы. Начинаю понимать, почему вы не можете удержаться на работе.
      — Вы не сумеете оскорбить меня так, чтобы я ушла.
      — Вы дура!
      — Как вам угодно, — сказала она, — но я имею точно такое же право пользоваться общественными средствами передвижения, как и любой другой. Я уже решила, куда именно направляюсь, поэтому вы с тем же успехом можете этому радоваться.
      — Мне кажется, вы из тех, кто любит поглазеть на аварии.
      — Я готова не просто поглазеть, если потребуется.
      — Больше я с вами спорить не собираюсь, — сказал я, — но откуда вы знаете, что я не извращенец, не психопат, не преступник и вообще не из числа всяких нежелательных элементов?
      — Это неважно, — сказала она, потому что я уже решила, на чьей я стороне.
      — Это говорит кое-что о вашей собственной личности.
      — Полагаю, да. Но почему это должно интересовать вас, если я не возражаю против того, чтобы все это относилось к вам?
      — Ладно. Оставим это.
      Некоторое время я смотрел на переходник. Высоко наверху шла вниз стрела крана, перенося большой груз конторской мебели. В шахте, направо от нас, яркий язычок сварочного агрегата разрывал тьму, ремонтируя или меняя трубопровод. До меня на миг донеслись тихие, очень тихие звуки какой-то мелодии. Теперь далеко впереди у основания переходника показался геометрически размеченный участок, похожий на парк. Он был не слишком ярко освещен, с ближней его стороны виднелась статуя, вдоль дорожек, то тут, то там, стояли скамейки. Когда мы приблизились, я заметил, что деревья здесь настоящие, а не искусственные, и в глубине, кажется, был фонтан.
      — Это напоминает мне что-то из Вульфа, — сказала Гленда, глядя в ту же сторону, и я стал в большей степени Хинкли, чем кем-либо еще, почти не осознавая этого.
      — Да, — сказал я к собственному удивлению. — Он выжал так много страниц из городской площади, не так ли?
      — Здесь же помешали бы ратуша и здание суда с большими часами на нем.
      — Вон часы над входом в переходник.
      — Да, но они молчат и всегда показывают правильное время.
      — Это верно. На них нет и птичьего помета.
      — Не лишней была бы и мастерская каменотеса.
      — Но не по изготовлению надгробных памятников.
      — Верно.
      Тогда я задумался о настоящих площадях, там, на Земле. Действительно ли загадочный мистер Блэк помнил такие вещи, или он просто убивал время, прежде чем убил меня? Так как никаких воспоминаний, на которых могла бы основываться какая-либо ностальгия, у меня не было, я мог лишь отнести свои чувства за счет прижизненных наклонностей Хинкли: он был романтиком, не встававшим с кресла путешественником во времени, естествоиспытателем там, где все было противоестественным. Печально. И именно это я чувствовал несколько мгновений. Печать по Хинкли, площадям, по всему.