Тридцать четыре

— Когда ужин был закончен и тарелки убраны со стола, я забросил в машину параплан и поехал к горе. Движение происходило и в моем сознании: я искал своего маленького друга.

Холм, на вершине которого он сидел, был тем же, что и в прошлый раз, но теперь на его склонах зеленели молодые деревца, а луг простирался до самого зеленого горизонта.

Он обернулся ко мне в то же мгновение, как я его увидел.

— Расскажи мне о браке.

— Конечно. А почему ты спрашиваешь?

— Я никогда не верил, что со мной это произойдет, но ведь теперь я это знаю. Я неподготовлен.

Я с трудом сдержал улыбку.

— Это не страшно.

Он нетерпеливо нахмурился.

— Что мне необходимо знать?

— Только одно слово, — сказал я. — Запомни только одно слово, и все будет в порядке. Слово «различие». Ты отличаешься от всех остальных людей в мире, в том числе — и от женщины, которая станет твоей женой.

— Уверен, что ты сообщаешь мне нечто простое, потому что думаешь, что это просто, но на самом деле это может обернуться совсем не таким.

— Простое не всегда очевидно. Капитан. «Мы разные» — это открытие, к которому приходят немногие браки, истина, которая многим неглупым людям открывается только через много лет после того, как уляжется пыль развода.

— Разные, но равные?

— Вовсе нет, — ответил я. — Брак — не спор о равенстве. Лесли лучше меня разбирается в музыке, например. Мне никогда не достичь того, что она знала уже в двенадцать лет, не говоря уже о том, что она успела узнать с тех пор. Я могу потратить на музыку остаток своей жизни, но никогда не узнаю ее так, как знает Лесли, и не научусь играть так же хорошо, как она. С другой стороны, она вряд ли когда-нибудь научится управлять самолетом лучше меня. Она начала на двадцать лет позже и не сможет меня догнать.

— Во всем остальном тоже неравенство?

— Во всем. Я не так организован, как она, а она не так терпелива, как я. Она способна страстно отстаивать свою позицию, я же — только сторонний наблюдатель. Я — эгоист, что в моем понимании значит «человек, поступающий в соответствии с его личными долговременными интересами», она же ненавидит эгоизм, что в ее понимании значит «немедленное самопожертвование невзирая на последствия». Иногда она ждет от меня подобных жертв и очень удивляется, когда получает отказ.

— Таким образом, вы разные, — сказал он. — Наверное, как и любые муж и жена?

— И почти все они об этом забывают. Когда я забываю и жду от Лесли эгоизма, а она от меня — организованности, каждый из нас предполагает, что качества, приписываемые другому, в нем так же развиты, как и в нас самих. Это неправильно. Брак —не состязание, где каждый должен проявить максимум своих возможностей, а сотрудничество, построенное на наших различиях.

— Но, могу поспорить, иногда эти различия способны вывести вас из себя, — сказал он.

— Нет. Выйти из себя можно, забывая об этих различиях. Когда я предполагаю, что Лесли — это я сам в другом теле, что ее принципы и ценности в точности совпадают с моими и что в каждый момент времени она знает все мои мысли, это напоминает спуск в бочке по огромному водопаду. Я продолжаю предполагать, а уже в следующую минуту удивляюсь: почему это я вдруг оказался внизу и что это за обручи и доски болтаются у меня на шее, когда я, насквозь промокший, словно старая мочалка, пробираюсь между камнями? Я чувствую себя виноватым, во всем, пока я не повернусь лицом к тому, что мы разные, и отпущу это.

Он заинтересованно прищурился:

— Виноватым? Но почему?

— Вспомни свои правила, — сказал я. — Вина — это наше стремление изменить прошлое, настоящее или будущее в чью-то пользу. Вина для брака — что айсберг для «Титаника». Наткнись на нее в темноте, и пойдешь ко дну.

Его голос погрустнел.

— А я-то надеялся, что женщина, на которой я женюсь, будет немножко похожей на меня.

— Нет! Надеюсь, нет, Дикки! Мы с Лесли похожи только в двух вещах: мы оба считаем, что в нашем браке есть некоторые безусловные ценности и приоритеты. Мы также соглашаемся в том, что сейчас мы влюблены друг в друга гораздо сильнее, чем были, когда только встретились. Во всем остальном, в большей или меньшей степени, мы различны.

Это его не убедило.

— Я не уверен, что путешествия по водопадам смогут сделать мою любовь к кому-либо сильнее.

— Но ведь в бочку меня закатала не Лесли, Кэп, а я сам! Я думал, что знаю ее, а сейчас, глядя назад… Как я мог быть таким болваном? У нее тоже было относительно меня несколько ложных предположений, но все равно, какое это удовольствие — пройти такой длинный путь с человеком, которого любишь! После стольких лет рядом с ней даже семейные бури доставляют удовольствие, когда они позади. Иногда ночью, когда я обнимаю ее, у меня возникает чувство, что мы познакомились совсем недавно и только-только перешли на «ты»!

— Трудно представить, — сказал он.

— Думаю, это невозможно представить, Дикки. Это нужно прожить. Желаю тебе терпения и опыта.

Я оставил его в тишине обдумывать это. Только позже я вдруг понял, что забыл сообщить ему свой секрет удачного брака.

Тридцать пять

Каждая вещь определяется нашим сознанием. Самолеты становятся живыми существами, если мы в это верим. Когда я мою Дейзи, полирую ее и забочусь о каждом ее скрипе, прежде чем он превратится в крик, я знаю, что однажды придет день, когда она сможет вернуть мне мою заботу, поднявшись в воздух или сев, если будет необходимо, в условиях, которые покажутся невероятными. За сорок лет, проведенные в воздухе, такое со мной уже случилось однажды, и я не уверен, что мне не понадобится ее расположение вновь.

Так что мне не казалось странным лежать в то утро на бетонном полу нашего ангара, вытирая следы от выхлопа и пленку масла, накопившиеся за три часа полета на алюминиевом брюхе Дейзи.

Каждую ночь, когда мы засыпаем, в нашем сознании совершается перемена, подумал я, слегка смачивая тряпку в бензине, — но она также совершается и в течение дня, когда мы делаем одно, а думаем о другом. Мы засыпаем и просыпаемся, одни сны сменяют другие сотню раз в день, и никто не рассматривает это как смену состояний.

Все, что я мог видеть, были джинсы от колен и ниже, однако ноги были обуты в старомодные теннисные туфли, поэтому я понял, кому они принадлежат.

— Правда ли, что все — в твоей ответственности? — спросил Дикки. — Все в твоей жизни? Ты несешь всю тяжесть?

— Все, — ответил я, радуясь тому, что он меня нашел. — Не существует такого понятия, как массы, существуем только мы — простые отдельные индивиды, строящие свои простые отдельные жизни в соответствии с нашими простыми отдельными желаниями. Это не так тяжело, Дикки. Нести ответственность за все — просто забава, и мы — индивиды — делаем довольно бойкий бизнес, помогая друг другу.

Он уселся на пол, скрестив ноги, и стал наблюдать, как я работаю.

— Например?

— Например, бакалейщик облегчает нам поиск пищи. Создатель фильмов развлекает нас разными историями, плотник кроет крышу над нашими головами, авиастроитель выпускает на рынок прекрасную Дейзи.

— А если бы Дейзи не существовала, ты бы построил ее сам?

— Если бы мне пришлось строить самолет, то он, наверное, получился бы меньше, чем Дейзи. Что-то сверхлегкое, вроде мотодельтаплана.

Я приложил тряпку к банке с полирующим составом. Даже немного его хватит, чтобы удалить с Дейзи самые трудные пятна.

— Ты отвечал бы за добывание пищи, даже если бы не осталось ни одного магазина?

— Кто бы еще это за меня делал?

— И ты бы сам убивал коров?

Полируя, я заметил трещину в фибергласе, которая начиналась следом от удара возле антенны дальномера. Ничего страшного, но я отметил про себя, что надо будет высверлить фонарь по контуру трещины и стянуть ее.

— Лесли и я больше не едим коров, Дикки. И мы не стали бы их убивать. Мы решили, что, если мы не соглашаемся с отдельными этапами этого процесса, то не можем согласиться и с его результатом.

Он подумал.

— Вы не носите кожу?

— Я никогда больше не куплю еще одно кожаное пальто, а также, возможно, еще один кожаный ремень, но я мог бы купить еще одни кожаные туфли, если бы у меня не было выбора. Даже тогда я мог бы дойти до кассы с туфлями в коробке, и все-таки не решиться их купить. Смена принципов — медленный процесс, и мы узнаем, что они изменились, только когда ранее привычные и правильные для нас вещи больше такими не кажутся.

Он кивнул, ожидая этого.

— Все индивидуально.

— Да.

— Ты отвечаешь за свое образование? — спросил он.

— Я сам выбирал, какое образование мне хотелось бы получить.

— Твои развлечения?

— Продолжай, — сказал я.

— Твой воздух, твою воду, твою работу…

— …мои путешествия, мое поведение, мое общение, мое здоровье, мою защиту, мои цели, мою философию и религию, мои успехи и неудачи, мой брак, мое счастье, мою жизнь и смерть. Я в ответе перед собой за каждую свою мысль, каждое произнесенное мной слово и каждое движение. Нравится мне это или нет, но это так, поэтому много лет назад я решил принять, что мне это нравится.

Куда он ведет своими вопросами, подумал я. Это что, испытание?

Я натирал воском уже отполированную поверхность: осторожно — вокруг турбулизаторов, торчащих, словно частокол из ножей, более живо — вокруг радиоантенн, и размашисто — на остальных участках. Любопытство это или тест, я решил, что ему необходимо знать.

— То есть все в мире образов ты делаешь для себя сам, — сказал он. — Ты сам построил целую цивилизацию?

— Да, — ответил я. — Хочешь узнать как?

Он засмеялся.

— Ты бы свалился оттуда, если бы я сказал, что не хочу.

— Мне все равно, — солгал я. — Ну хорошо, свалился бы.

— Расскажи. Как ты сам построил целую свою цивилизацию?

— Ты и я выбрали рождение в этой иллюзии пространства и времени, Дикки, и вскоре оказались у ворот сознания, оценивая и выбирая, решая, принимать или не принимать те или иные идеи, мнения или вещи, предлагаемые нашим временем. Чтение — да, побег-из-дома — нет, игрушки — да, доверять родителям — да, верить в милитаристскую пропаганду — да, авиамодели — да, командные виды спорта — нет, пунктуальность — да, мороженое — да, морковь — нет, работа по дому — да, курение — нет, пьянство — нет, эгоизм — да, наркотики — нет, вежливость — да, самодовольство и самоуверенность — да, охота — нет, оружие — нет, банды — нет, девушки — да, дух школы — нет, колледж — нет, армия — да, политика — нет, на-службе-у-других — нет, брак — да, дети — да, армия — нет, развод — да, новый брак — да, морковь — да… Каждый из нас создает свой точный и уникальный цифровой портрет, где «да» и «нет» представлены крошечными точками. Чем решительнее мы, тем точнее наш портрет.

Все, что находится в мире моего сознания — единственном существующем для меня мире, — попадает туда только с моего согласия. То, что мне не нравится, я могу изменить. Никакого хныканья, никаких жалоб, что я, мол, страдаю, потому что кто-то меня подвел. За все отвечаю только я.

— А что ты делаешь, когда люди тебя все-таки подводят?

— Я их убиваю, — сказал я, — и двигаюсь дальше.

Он нервно засмеялся.

— Ты ведь шутишь, не так ли?

— Мы не можем ни убивать, ни создавать жизнь, — сказал я. — Помни, Жизнь Есть.

Я закончил с брюхом Дейзи, выполз из-под нее и пошел за стремянкой для вертикальных стабилизаторов, расположенных в девяти футах от земли.

— В мире образов, — спросил он осторожно, — приходилось ли тебе убивать?

— Да. Я убивал мух, я убивал москитов, я убивал муравьев и, грустно говорить, пауков тоже. Я убивал рыбу, когда мне было приблизительно столько же, сколько тебе сейчас. Все они — неуничтожимые проявления жизни, но я искренне верил, что убиваю их, и эта вера по сей день иногда отягощает мою душу, пока я не напоминаю себе истинное положение вещей.

— Убивал ли ты человеческие существа в этом мире образов? — спросил он, тщательно подбирая слова.

— Нет, Дикки, не убивал.

Только благодаря великолепным совпадениям во времени, подумал я. Попади я чуть раньше в ВВС, и мне пришлось бы убивать людей в Корее. Не подай я в отставку — и чуть позже я бы убивал во Вьетнаме.

— А тебя когда-нибудь убивали?

— Никогда. Я существовал до начала времени и буду существовать после его конца.

Он явно разошелся, раздражаясь.

— Хорошо, в мире образов когда-нибудь образ тебя как ограниченной…

— Ох уж, этот мир! — сказал я. — Да, меня убивали тысячу миллионов триллионов раз, бесконечное число раз.

Дикки взобрался по лестнице на стабилизатор, прошел по нему футов на пять от киля и сел лицом ко мне, скрестив ноги и подавшись вперед от любопытства. Никакому другому ребенку не удалось бы сюда пробраться без моего кудахтанья о теннисных туфлях, царапающих краску, нагрузке на стабилизатор и опасности падения с пяти футов на бетонный пол. Но Дикки мог сидеть там, где захочет. Вот в чем прелесть бесплотных, подумал я, и странно, что мы не приглашаем их чаще.

— Это перевоплощения, — сказал он. — Ты веришь в перевоплощения?

Я распылил жидкий воск по верхней половине киля и протер его.

— Нет. Перевоплощение означает упорядоченную последовательность жизней на этой планете, правильно? Но в этом есть некоторая ограниченность — так, слегка тесновато в плечах.

— Что вам больше подходит?

— Бесконечное число жизнеобразов, пожалуйста, некоторые с телом, некоторые — без; некоторые на планетах, некоторые — нет; все они одновременны, потому что не существует такого понятия, как время, и ни один из них не реален, потому что существует только одна Жизнь.

Он нахмурился.

— Почему бесконечное-число-жизнеобразов, а не просто перевоплощение?

Когда-то давно, вспомнил я, это было моим любимым вопросом: «Почему именно так, а не иначе?» Многих взрослых это выводило из себя, но мне необходимо было знать.

— Первое не более реально, чем второе, — сказал я ему. — Пока мы не осознаем, что Жизнь Есть, мы просто не верим ни в перевоплощения, ни в бесконечное-число-жизнеобразов, ни в рай-и-ад, ни в все-вокруг-темнеет, мы живем этими системами… они представляют для нас истину, пока мы даем им власть.

— Тогда мне непонятно: почему бы тебе просто не признать, что Жизнь Есть, и прекратить играть во все эти игры?

— Мне нравятся игры! Если кто-то сомневается, что мы живем ради развлечения, предложи ему или ей подробный отчет об их будущем, где будет расписано каждое событие, каждый исход на годы вперед. Много ты успеешь рассказать, прежде чем тебя остановят? Неинтересно знать, что случится дальше. Я получаю удовольствие от шахмат, даже зная, что это игра. Мне нравится пространство-время, хоть оно и нереально.

— На помощь! — сказал он. — Если все нереально, почему ты выбираешь бесконечное число жизней, а не перевоплощение или превращение-в-ангела?

— Почему шахматы, а не шашки? — спросил я. — В них больше игровых комбинаций! Если все мои жизнеобразы существуют одновременно, должна быть возможность их пересечения. Должна быть возможность найти Ричарда, который выбрал Китай в настоящем, которое я называю «семь тысяч лет назад», или того Ричарда, который в 1954 стал судостроителем, а не летчиком, или проксимида, выбравшего жизнь на космическом флоте Центавра 4 в настоящем — миллиарде лет отсюда. Если существует только Настоящее, то должен существовать и способ всем нам встретиться. Что знают они такого, чего не знаю я?

Любопытное выражение на его лице, скрытая усмешка.

— Ну и как, получается?

— Только что-то неясное моментами — сказал я.

— Гм.

Он снова улыбнулся этой странной улыбкой, как если бы не я, а он был здесь учителем. Мне нужно было тогда спросить его, чему он так улыбался, но я пропустил это, не обратив особого внимания и отнеся его улыбки к саркастическим.