Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Бегство от безопасности

ModernLib.Net / Современная проза / Бах Ричард / Бегство от безопасности - Чтение (стр. 2)
Автор: Бах Ричард
Жанр: Современная проза

 

 


Я сглотнул комок, нервно перевернул несколько страниц. Мальчик хочет узнать, чему я научился за пятьдесят лет, — и он получит это? Откуда у ангела эти дьявольские идеи?

Ты создаешь свою собственную реальность, так позаботься, чтобы это была счастливая реальность. Посвяти себя другим, и они благословят тебя.

Я не знал, что книгу так трудно разорвать пополам, но когда я справился с этим, то швырнул одну половину Шепарду.

— «Ты создаешь свою собственную реальность? Они благословят тебя?» Я вот только не пойму, то ли ты настолько глуп, то ли меня считаешь придурком, который поверит всему этому бреду ! В любом случае, нужно быть сумасшедшим, чтобы писать это в книге для невинного ребенка… для Дикки! Чтобы он это прочел! Реальность — это то, что он видит своими глазами! Какому дьяволу ты служишь?

Я замолчал, потому что почувствовал, что сейчас сорву голос и что мой кулак, из которого торчат вырванные из книги листы, витает уже под самым носом у ангела.

— Это не гранитный памятник, я могу изменить текст, если тебе что-то не нравится…

— Шепард, у мальчика была мечта! У него была великая идея: узнать, какой была бы его жизнь, если бы ему не пришлось потратить пятьдесят лет на отсеивание правды от лжи! А ты берешь его мечту и превращаешь ее в благополучие служащих? И ты еще собираешься сказать ему, что эта книга от меня?

— Ты дал обещание, — сказал он голосом праведника. — Я знал, что ты не позаботишься о том, чтобы выполнить его и написать книгу. Я попытался тебе помочь.

Меня несло по реке ненависти, на берегу знак: «Опасно. Впереди пороги!» Какие пороги? Можно ли впасть в большую ярость, чем я испытываю в эту минуту? И не задушить ли мне этого типа голыми руками? Вдруг мой голос стал совершенно спокойным.

— Шепард, ты волен делать все, что тебе заблагорассудится. Но если ты дашь невинному ребенку эту массу безвкусной дряни, да еще подпишешь такой эрзац пятидесятилетней мудрости моим именем (в это мгновение мои глаза засверкали, как раскаленные добела острия двух кинжалов), я найду тебя даже в преисподней и скормлю тебе эту книгу страница за страницей.

Я думаю, мои слова не столько испугали его, сколько поразили своей искренней решимостью.

— Отлично, — сказал он, — я рад, что тебя это волнует. Вот что значит быть ангелом! Во всем они способны видеть светлую сторону.

Четыре

Я поднял рюкзак и зашагал прочь, покачивая головой. Очередной урок для тебя. Только из-за того, что первый встречный оказался из другого пространства, не думай, что он в чем-то тебя мудрее или что он может сделать что-нибудь лучше, чем ты сам. Смертный или бессмертный, человек всегда останется только результатом того, чему он научился.

Я стал разворачивать крыло на верхней площадке, откуда стартовали парапланеристы. Я все еще ворчал что-то о безмозглых ангелах, сующих нос в мое прошлое. Когда я поднял глаза, фордик и его странный пассажир уже исчезли.

Я молился, чтобы Шепард действительно исчез, а не уехал вниз по дороге. Даже если он избрал езду, то я надеялся увидеть его на каком-нибудь дереве у дороги, когда буду подниматься обратно.

Затянул ремни, надел перчатки; пряжки и шлем надежно застегнуты. Другие парапланеристы давно улетели, трое уже приземлились. Еще три крыла держатся в воздухе, далеко внизу, порхая, как бабочки, на фоне зеленых деревьев, — они все еще охотятся за восходящими потоками воздуха.

Не дожидаясь, пока ветер поднимет крыло, я сразу пошел прямо к краю обрыва, посмотрел, как плавно растет огромная радуга надо мной, и шагнул в воздух.

Как бы понравилось Дикки лететь сейчас вместе со мной… Он увидел бы, что в жизни самое важное! Здесь находишь то, что действительно любишь, и узнаешь об этом все, что тебе нужно знать. И вверяешь свою жизнь собственным знаниям, и у бегаешь от безопасности, бросаясь с горы в воздушную пропасть, полагаясь на Закон Полета, на то, что невидимые глазу воздушные потоки подхватят тебя и понесут над землей…

В этот момент словно запятая попала в строку моих мыслей — крыло наполнилось свежим дуновением ветра. Я потянул за правую стропу управления и развернулся, чтобы удержаться в струе восходящего потока; и параплан вместе со мной стал медленно подниматься в небо.

За холмами на западе из-за линии горизонта стал появляться Сиэтл, сверкающий Изумрудный Город из сказочной страны Оз. Солнечные лучи сверкали на поверхности залива Пьюджета, а дальше возвышалась громада Олимпийских Гор, хранящих зимнюю стужу под снежными шапками. Здесь много было такого, что понравилось бы ему.

Примерно в десяти футах справа от меня появилась маленькая бабочка. Она решительно била маленькими крылышками и летела с той же скоростью, что и я. Я повернулся к ней, она круто увернулась, но затем вернулась ко мне, пролетела у самого шлема и исчезла где-то в южном направлении.

Это было бы интересно Дикки, его вообще интересовали все существа, рожденные для полета: что эта бабочка делала здесь, на высоте двух тысяч футов, и какие дела влекли ее к югу?

И вообще, подумал я, мальчик должен жить не в голове Шепарда, а где-то в глубинах моих собственных воспоминаний. Я так мало помнил о своем детстве, а Дикки хранит его все целиком. Мои нынешние поступки и представления уходят глубоко корнями в события его повседневной жизни. Если бы я нашел способ встретиться с ним, я бы смог и сам многому научиться, и ему рассказать о тех испытаниях и ошибках, которые ждут его впереди.

Восходящий поток ветра утих — и через несколько минут Сиэтл снова скрылся за холмами. Первый из приземлившихся парапланеристов уже стоял на стартовой площадке и наблюдал, как я скольжу вниз.

Зависнув между небом и землей, я расслабился и задумался — а что произойдет, если приоткрыть дверь между мной и тем мальчиком, которым я был? Как долго я даже не вспоминал о нем! Если бы не Шепард со своей дурацкой книгой, я бы, наверное, никогда не вспомнил о Дикки.

Я представил себе дверь, ведущую в глубину моего прошлого, я поднимаю тяжелый деревянный засов, дверь со скрипом открывается. Внутри темнота и холод — странно. Может быть, он спит.

— Дикки, — крикнул я в глубь моей памяти, —это я, Ричард. Уже прошло пятьдесят лет, пацан! Не хочешь ли поздороваться?

Он ждал меня в темноте, нацелив на меня огнемет. Десятая доля секунды — и все вспыхнуло огнем и алой яростью:

— ПОШЕЛ ВОН! УБИРАЙСЯ ПРОЧЬ, ПРОКЛЯТЫЙ БОГОМ ОТСТУПНИК, ТЫ, ПРЕДАВШИЙ МЕНЯ, ПРОДАЖНЫЙ, НИЧТОЖНЫЙ ОДНОФАМИЛЕЦ, НЕНАВИСТНАЯ МНЕ ВЫРОСШАЯ ИЗ МЕНЯ ЛИЧНОСТЬ, В КОТОРУЮ, НАДЕЮСЬ, Я НИКОГДА НЕ ПРЕВРАЩУСЬ! ПОШЕЛ ПРОЧЬ И НИКОГДА НЕ ВОЗВРАЩАЙСЯ СЮДА И ОСТАВЬ МЕНЯ В ПОКОЕ!

Я задохнулся, голову сжало шлемом, я захлопнул тяжелую дверь и очнулся в затянутых на мне ремнях, под парапланом, повисшим над деревьями Тигровой горы.

Фу-у-х! Неужели моя память запускает в меня ракеты? Я ожидал, что мальчишка бросится в мои объятия, из темноты к свету, переполненный вопросами, открытый для той мудрости, которую я собирался ему дать. Я открывал дверь для великолепной, невиданной еще дружбы, а он безо всякого предупреждения чуть не зажарил меня заживо!

Вот тебе и любящий мальчик внутри тебя. Хорошо еще, что на двери тяжелый засов. Никогда больше я не подойду к ней, тем более не притронусь к этой заложенной во мне бомбе на взводе.

К тому времени как я приземлился, все остальные парапланеристы уже выстроились к новому прыжку, не выбирая, будет ветер или нет. Будет так же. Я упаковал крыло, забросил его в багажник машины, завел мотор и поехал домой. Всю дорогу я, не переставая, думал о том, что произошло.

Лесли возилась вокруг сливового дерева в саду; увидев меня, она помахала мне секатором. Земля вокруг нее была усеяна срезанными ветками разной длины.

— Привет, дорогой. Как ты полетал? Ты получил удовольствие?

Моя жена — это любящая и прекрасная женщина, родная душа, единомышленник, которого я нашел, когда потерял уже всякую надежду найти. Если бы она только смогла разделить со мной тот мир, в который я попал, и стать его частью, только не такой далекой, таинственной и пугающей. Получил ли ты удовольствие? Как можно ответить на этот вопрос?

Пять

— Огнемет?

Другая на ее месте стала бы смеяться — мой-то вчера пришел домой и такую вот историю рассказал! Она свернулась калачиком на кушетке рядом со мной, укрыв ноги одеялом и грея озябшие руки чашкой горячего мятного чая. Если вы хотите продрогнуть до костей, то моя жена может вам посоветовать заняться весенней обрезкой деревьев в саду.

— Что может означать для тебя огнемет? — спросила она.

— Это значит, что я подавлен. Я хочу вычеркнуть кого-то из своей жизни. Не просто убить, а так, чтобы от него не осталось даже пепла.

— Если ты так поступаешь, когда подавлен, то чего от тебя можно ожидать, когда ты взбешен?

— Да, Лесли. Он не был подавлен, он был взбешен.

По мере того как я рассказывал, моя история теряла трагичность и превращалась в забавное происшествие, случившееся со мной. Шепард был просто свихнувшимся фанатиком, который вычитал что-то такое, что зациклило его на мне. Выдумав эту историю, он подсунул мне свою ужасную рукопись в надежде, что я ее опубликую.

Был ли он ангелом-учителем? Мы все ангелы-учителя друг для друга, мы все чему-то учимся, когда напрягаем свой мозг и вспоминаем что-то важное, давно забытое. Мне нужно было ему сразу и напрямик сказать, что сегодня я забыл свою ученическую шапочку и что я собираюсь подняться на эту гору пешком, так что спасибо и всего хорошего.

Моя жена не разделила моего веселья по поводу схватки с тем мальчиком. Она давно предполагала, что мальчик — живая часть моего существа, отвергнутая и беспризорная, нуждающаяся в том, чтобы ее нашли и любили. В Шепарде она увидела союзника.

— Подумай, существует ли какая-нибудь причина, по которой Дикки мог бы тебя ненавидеть?

— Там было темно и холодно, как в тюремной камере. Если он полагает, что это я заточил его туда, а сам ушел, оставив его в темноте беспомощного, то… — На некоторое время я сосредоточился на своих ощущениях. — Пожалуй, он мог быть немного расстроен этим.


— Расстроен? — она нахмурилась.

— Хорошо. Пожалуй, он бы охотно разрезал меня на мелкие кусочки и скормил крысам.

— Прав ли он? И не ты ли запер ту дверь?

Я вздохнул и положил голову ей на плечо.

— А мог ли я взять его с собой? Каждую неделю я встречаюсь с массой людей, в дополнение к тем, с которыми я встречался уже раньше. И завтра все будет так же. Должен ли я нынешний таскать его через всю эту толпу, заботиться о том, чтобы не смутить его чувства, ставить на голосование, чем мы займемся сейчас…

Я и сам чувствовал, что это звучит так, будто я оправдываюсь.

— Толпа здесь ни при чем, — сказала она. — Но если ты полностью откажешься от него, прогонишь даже воспоминания о своем детстве, останется ли у тебя твое прошлое?

— Я помню свое детство.

Я надулся. Я не сомневался, что она поймет и то, что я не досказал. Как нечасто я вспоминал редкие оазисы в безжизненной пустыне моего детства. Это должна была быть сказочная страна, но когда я оглядываюсь, она кажется пустой, как будто я проник в Настоящее по фальшивому паспорту.

— Расскажи мне сто своих воспоминаний, — попросила Лесли.

В ее прошлом были свои черные дыры, детские приюты в ее воспоминаниях представлялись статичными и безжизненными. У нее не было никаких воспоминаний о том, откуда у маленькой девочки переломы, так хорошо заметные на рентгеновских снимках. Тем не менее ее повседневная жизнь полна воспоминаний о тех временах, когда она была девочкой, и эти старые знания помогают ей решать сегодняшние проблемы и выбирать завтрашние.

— Устроит два?

— Хорошо, два.

— Я забыл.

— Давай, давай, ты можешь вспомнить, если захочешь.

— Я наблюдаю облака. Лежу на спине на пустыре за нашим домом, вокруг зеленеет дикая пшеница. Я вглядываюсь в небо, как в немыслимо глубокое море, облака плывут по нему — это острова.

— Хорошо, — сказала она. —Наблюдение за облаками. Дальше?

Но ведь это важно, подумал я. Не пролистывай наблюдение за облаками, небо было моим прибежищем, моей любовью, оно стало моим будущим и остается моим будущим до сих пор. Не говори «дальше», небо для меня все!

— Водонапорная башня, — сказал я.

— Какая еще водонапорная башня?

— Когда я был маленький, мы жили в Аризоне. На ранчо, где стояла водонапорная башня.

— Что у тебя было связано с водонапорной башней? Почему ты вспомнил?

— Не помню. Наверное, потому, что вокруг не было ничего более примечательного, — предположил я.

— Хорошо. Еще воспоминания?

— Уже два.

Она все ждала, как будто надеялась, что я вспомню еще что-то третье после того, как рассказал два воспоминания вместо ста.

— Однажды я провел весь день на дереве, почти до самой темноты, — сказал я, и решил, что сделал для нее даже больше, чем обещал.

— Зачем ты влез на дерево?

— Я не знаю. Ты хотела воспоминаний, а не объяснений.

Опять молчание. Еще несколько образов я поймал в фокус дергающегося, скрипящего кинопроектора, каким мне представлялось мое детство, но и они были памятниками неизвестно чему: гонки на велосипедах с друзьями детства; маленькая скульптура смеющегося Будды. Если я расскажу ей об этом и она попросит объяснить, что это значит, я ничего не смогу сказать.

— Трое из моих бабушек и дедушек умерли еще до того, как я родился, а четвертый — вскоре после рождения. И мой брат тоже умер. Но ведь ты это знаешь.

Это только статистика, а не воспоминания, подумал я.

Смерть брата Лесли опустошила ее душу. Она никак не могла поверить, что смерть моего брата не произвела на меня такого же сокрушающего воздействия. Но это правда, я почти не заметил этого события.

— Вот, пожалуй, и все.

Я ожидал, что она снова скажет: как это так, смерть брата ты относишь к статистике и не называешь даже воспоминанием?

— Ты помнишь, как Дикки говорил, чтобы ты написал для него книгу?

Вопрос ее прозвучал так невинно, что я догадался: она что-то задумала. Во всем, что произошло сегодня, я не видел предвестников конца света. Самое ужасное из всего этого — мальчик с огнеметом — было не более чем плодом моей фантазии.

— Не говори глупости, — сказал я. Как я мог это помнить?

— Вообрази, Ричи. Представь себе, что ты девятилетний мальчик. Твои бабушка и дедушка Шоу умерли, твои бабушка и дедушка Бахи умерли тоже, твой брат Бобби только что умер. Кто следующий? Неужели тебя не ужасало, что завтра можешь умереть и ты? Неужели тебя не волновало твое будущее? Что ты чувствовал?

Что она пытается мне сказать? Она знает, что меня это не волновало. Если возникает опасность, я пытаюсь от нее улизнуть. Если это не удается, я встречаю ее лицом к лицу. Ты либо планируешь, что делать завтра, либо борешься с тем, что есть сегодня; волноваться из-за чего-то — пустая трата времени.

Но ради нее я прикрыл глаза и представил, что я там, наблюдаю за девятилетним мальчиком и знаю, о чем он думает.

Я нашел его сразу, закоченевшего в своей кровати, глаза плотно закрыты, кулаки сжаты. Он был одинок. Он не волновался — он был в ужасе.

— Если Бобби со своим светлым умом не смог пройти рубеж одиннадцати лет, то у меня тем более нет шансов, — я рассказал Лесли о том, что увидел. — Я знаю, что это глупость, но я уверен, что умру, когда мне будет десять.

Что за странное чувство, оказаться опять в моей старой комнате! Двухэтажная кровать возле окна, верхняя койка все еще здесь после смерти Бобби; белая сосновая парта, ее крышка попорчена быстротвердеющим суперцементом Тестера и лезвиями «Экс-Акто»; бумажные модели летящих комет подвешены на нитках к потолку; крашеные деревянные модели «Стромбекер» расставлены на полках между книгами — на каждую были затрачены часы работы, и вот сейчас все они сразу всплыли в памяти: коричневая волосы светлее, чем у меня, кожа смуглее — он постоянно на солнце. Лицо шире и круглее, слезы катятся из-под плотно зажмуренных век. Славный мальчик, напуганный до смерти.

Ну, давай, Дикки, подумал я. Все у тебя будет хорошо. Вдруг его глаза распахнулись, он увидел, что я смотрю на него, и открыл рот — закричать.

Я машинально ринулся назад, в свое время, и мальчик исчез для меня, должно быть, в то самое мгновение, когда и я исчез для него.

— Привет! — сказал я с опозданием.

Шесть

— Привет кому? — спросила Лесли.

— Так глупо, — сказал я. — Он меня видел.

— Что он сказал?

— Ничего. Мы оба сильно испугались. Как странно.

— Что ты чувствуешь, как он?

— Да с парнем, в общем, все нормально. Он только не уверен в завтрашнем дне, и это выбило его из колеи.

— И как ему там, ты чувствуешь?

— Все у него будет нормально. Он будет хорошо учиться в школе, впереди его ждет великолепное время, когда он у знает так много интересного: аэропланы, астрономия, ракеты; он научится ходить под парусами, нырять…

Она дотронулась до моей руки:

— Ты чувствуешь, каково ему?

— Да у меня сердце разрывается! Я молю Бога, я так хочу вывести его оттуда и прижать к себе, и сказать ему: не плачь, ты в безопасности, ты не умрешь!

Дорогая Лесли, мой любимый и чуткий друг. Она не сказала ни слова. Она дала мне возможность в тишине услышать то, что я сказал, услышать еще и еще раз.

Мне потребовались дикие усилия, чтобы восстановить равновесие. Я никогда не был склонен к сентиментальности, я рассматривал свои чувства как частную собственность и держал их под жестким контролем. Да, сохранять этот контроль очень непросто, но, казалось, всегда возможно. В конце концов, все это происходит в моей голове.

— Ты — хранитель его будущего, — произнесла она в тишине.

— Его наиболее вероятного будущего, — сказал я. — У него есть и другие варианты.

— Только ты знаешь то, что ему нужно знать. И если даже ему суждено в жизни взлететь выше, чем тебе, — все равно, только ты сможешь объяснить ему, как этого добиться.

В это мгновение я действительно любил мальчишку. Когда я был с ним, мое детство уже не заволакивало туманом, я его видел кристально ясно и с мельчайшими подробностями.

— Я — хранитель его будущего, он — хранитель моего прошлого.

В эту минуту у меня возникло удивительное чувство: мы необходимы друг другу, Дикки и Ричард, только вместе мы можем образовать единое целое. Нужно ли мне было брести по жизни одному, как отступнику, чтобы, наконец, повстречать мальчика, страстно желающего превратить меня в пепел, — и теперь доказывать ему, неизвестно как, что я люблю его? Легче доползти до Орегона по битому стеклу.

А могло ли быть иначе? Мой старенький кинопроектор опять стал высвечивать на экране сознания черно-белые кадры того времени, из которого я только что вернулся, — сплошные блеклые знаки вопросов; Дикки идет вдоль расписанных стен длинного освещенного солнцем коридора, все детали четко вырисовываются, ничего не пропущено.

Он все еще дрожит перед надвигающейся на него тьмой, и что проку в том, что я точно знаю: эта тьма — лишь тень будущих событий, которые пронесутся, собьют его с ног, поднимут и сурово обучат тем знаниям, о которых он сейчас молит меня.

Мне хотелось сказать ему: не давай спуску своим страхам, вызови их на открытый бой, пусть покажутся, и, если покажутся, — раздави их. Если ты не сделаешь этого, то твои страхи будут плодить новые страхи, они разрастутся плесенью вокруг тебя и заглушат дорогу, по которой ты хочешь идти. Твой страх перед новым поворотом в жизни —это всего лишь пустота, одетая так, чтобы показаться вратами ада.

Мне легко говорить: я уже прошел сквозь все это. А каково ему?

Если я чего-то боюсь сейчас, подумал я, то что бы мне больше всего хотелось услышать от себя, мудрого, будущего?

Когда придет время сражаться, Ричард, я буду с тобой, и оружие, которое тебе необходимо, будет в твоих руках.

Могу ли я сказать ему это сейчас, и есть ли хоть малейшая надежда, что он меня поймет?

Вряд ли. Ведь именно я тот человек, с которым он хочет сразиться.

Семь

— Лесли, почему бы мне просто не забыть сейчас всю эту ерунду? У меня масса гораздо более интересных дел в жизни, чем заводить игры со своим собственным воображением.

— Конечно, ты прав, — сказала она с преувеличенной торжественностью. — Как насчет риса на обед?

— Нет, правда. Что я выиграю от того, что закрою глаза и представлю себя другом маленького человека, который владеет моим детством? Ради чего я должен заботиться о давно минувших событиях?

— Это совсем не давно минувшие события, они присутствуют в настоящем, — сказала она. —Ты знаешь, кто ты есть, а он знает почему. Если вы подружитесь, вам будет что сказать друг Другу. Но никто не говорит, что ты кому-то что-то должен. Я вот тебя люблю таким, какой ты есть.

Я с благодарностью обнял ее.

— Спасибо тебе, дорогая.

— Не приставай ко мне, — сказала она. — Меня не волнует, что ты бесхарактерный трус, который боится признать в себе хотя бы намек на сочувствие, заботу или другие человеческие эмоции; что ты даже не понимаешь, что когда-то был ребенком. Ты можешь считать себя пришельцем из иного мира. Ты хорошо готовишь, и этого достаточно, чтобы быть мужем.

Боже, подумал я. Она полагает, что для Меня будет Хорошо вернуться назад и открыть ящик Пандоры — комнатушку Дикки. Любая другая женщина на ее месте сказала бы, что ей и даром не нужен муж, который без конца пропадает в темных дебрях своей памяти, пытаясь подружиться с воображаемым мальчишкой.

Дети могут представить себе дружбу с воображаемым взрослым, думал я, но могут ли взрослые представить себе дружбу с воображаемым ребенком? В моих книгах живут воображаемые Чайка Джонатан и Дональд Шимода, и Пай — трое из четырех моих ближайших друзей и учителей живут без физических тел. Ради каких перемен в моей жизни потребовался еще и Дикки?

Я потерял контроль над собой из-за этого чокнутого Шепарда и его дурацких фантазий. Если я еще когда-нибудь увижу его «форд», то первым делом запишу номера и узнаю, какие еще дела тянутся за этим парнем. Как удалось этому маньяку превратить мою размеренную жизнь в сумасшедший дом?

— Рис — это хорошо, — сказал я наконец. Я оставил на кушетке Лесли с остывшей чашкой чая, поставил на плиту китайский котелок, зажег огонь, налил в котелок немного оливкового масла, достал сельдерей, лук, перец, имбирь из холодильника, все это мелко нарезал и перемешал.

Чего я, собственно, так боюсь? В конце концов, кто хозяин в моем сознании? Я вот представлю себе сейчас маленького мальчика, и на этот раз он будет добрее ко мне… Он принесет мне свои извинения за огнемет, заполнит анкету о моем детстве и пойдет своей особой воображаемой дорогой, считая себя умнее и счастливее, и никому не станет хуже от нашей встречи.

В котелок полетели кубики нарезанной зелени, зашипел вчерашний рис; еще немножко соевого соуса, стручок фасоли, еще один.

Мне так нравится устанавливать новые спортивные рекорды — пройти милю за десять минут вместо 10:35, продержаться в воздухе на параплане два с половиной часа вместо двух с четвертью; если я стараюсь развить свою физическую оболочку, то почему мне не поработать над расширением эмоциональной?

Я поставил тарелки на стол, белые с голубым; на них изображены цветы, точно как те живые, которые собирает и приносит в дом Лесли.

Я не обязан это делать, размышлял я, и никто не принуждает меня. Но если мне самому любопытно узнать, что же я оставил в своем детстве и как оно — если бы его удалось отыскать — изменило бы мою теперешнюю жизнь, разве это преступление? Неужели Полиция Мачо постучит в мою дверь и арестует меня за то, что я этим заинтересовался? Кто посмеет сказать мне, что я не имею права прогуляться по своему прошлому просто ради развлечения?

— Время обедать. Вуки, — позвал я.

За едой мы говорили о детях, обсудили все подробности. Я рассказал ей, как я горжусь тем, что мои дети сами принимают решения, и как я рад, что мне нет необходимости снова стать ребенком и оказаться перед лицом тех лет — самых трудных, самых жестоких, самых беспомощных и загубленных лет, которых почти никому не удается избежать.

— Ты прав, — сказала Лесли, когда я подал клубнику на десерт. — Позор, что каждому ребенку приходится одолевать эти трудные годы в одиночку.

Восемь

Я никогда не страдал бессонницей. Поцеловав жену на сон грядущий, я поправлял подушку, и, едва прикоснувшись к ней головой, уже спал.

Только не сегодня. Уже два часа как Лесли заснула, а я все еще гляжу в потолок и в тринадцатый раз прокручиваю события этого дня.

Когда я в последний раз смотрел на часы, было час ночи. Еще шесть часов до рассвета. Придет день, и я пойду повожусь немного с ремонтом Дэйзи — нашей Сессны Скаймастер[3].

Хотя бы дождь пошел с утра, мечтал я во мраке. Мне нужно летать при разнообразной погоде, чтобы не заржавели мои профессиональные навыки. К Бейвью — ориентирование по сигналу автоматического маяка, затем развернуться на Порт-Анджелес, посадка вслепую…

Обязательно нужно заснуть.

Ты боишься, что Дикки сожжет дверь и зажарит тебя в собственной постели?

Глупо! Чего я боюсь? Когда Лесли сердита на меня, разве я выскакиваю вон из комнаты? Ну, иногда бывает, но не так уж часто. Так почему же я так шарахаюсь от этой деревянной камеры? Я захлопнул ту дверь, не нужно было этого делать, я сожалею об этом, я не соображал, что делаю. Это вышло неумышленно, и теперь я должен по крайней мере открыть дверь и выпустить моего воображаемого мальчишку.

Через полчаса, уже в полудреме, я снова увидел эту дверь, такую же холодную и темную, как и прежде.

Ну-ка, подумал я, не давай спуску своим страхам, вызови их на открытый бой, пусть покажутся, и если покажутся — раздави их. Каждый поворот, которого ты боишься, — это всего лишь пустота, одетая так, что кажется адом.

Я откинул засов, но оставил дверь закрытой.

— Дикки, это я, Ричард. Я не понимал, что я делаю. Я поступил глупо. Мне ужасно стыдно за то, что я сделал.

Я слышал его движения внутри камеры.

— Хорошо, — наконец произнес он. — Сейчас ты войдешь внутрь и дашь мне возможность закрыть тебя здесь на пятьдесят лет. После чего я возвращусь и сообщу тебе, как мне стыдно. Посмотрим, что ты скажешь тогда. Ну как, справедливо?

Я открыл дверь.

— Это справедливо, — сказал я. — Я прошу прощения. Я поступил глупо, закрыв тебя здесь. Моя жизнь от этого стала беднее. Теперь твой черед. Закрой меня здесь.

Отворяя дверь, я прежде всего увидел голубое сияние воспламенителя в ствольной насадке нацеленного на меня огнемета. Нет уж, я не побегу, что бы ни случилось, подумал я. Он имеет полное право убить меня здесь, если захочет.

Он, не двигаясь, сидел на скамье напротив двери.

— Ты закрыл меня здесь и оставил меня одного! Тебя не волновало, плачу я здесь или молю о помощи; с глаз долой — из сердца вон. РИЧАРД, Я МОГ БЫ ТЕБЕ ПОМОЧЬ! Я мог бы тебе помочь, но я тебе не был нужен, ты не любил меня, тебе вообще до меня НЕ БЫЛО ДЕЛА!


— Я вернулся, чтобы извиниться перед тобой, — сказал я. — Я величайший и тупейший идиот, какой только есть в мире.

— Ты думаешь, раз я живу только в твоем сознании, то меня можно не замечать, я не страдаю, я не нуждаюсь в том, чтобы ты защищал и учил, и любил меня. НЕТ, Я НУЖДАЮСЬ В ЭТОМ! Ты думаешь что я не существую, что я не живой, что меня не ранит то, что ты делаешь со мной, — НО Я ЕСТЬ!

— Я не очень-то силен в заботе о других, Дикки. Когда я запер тебя здесь, я запер вместе с тобой большую часть моих чувств и жил вдали отсюда, в мире, где управляет главным образом интеллект. До вчерашнего дня я даже не подозревал, что ты здесь, и не заглядывал сюда. — Мои глаза стали привыкать к темноте. — Ты внушаешь мне такой же страх, как и я тебе. Ты имеешь полное право уничтожить меня на месте. Но прежде чем ты сделаешь это, я хочу, чтобы ты знал: я видел тебя, когда ты лежал на кровати, сразу после смерти Бобби. Я хотел сказать тебе, что все будет хорошо. Я хотел сказать тебе, что люблю тебя.

Его глаза засверкали, черные, чернее, чем тьма камеры.

— Так вот как ты любишь меня? Запереть меня здесь? Удалить меня из своей жизни? Я прожил здесь твои труднейшие годы, я ИМЕЮ ПРАВО знать то, что ты знаешь, но Я НЕ ЗНАЮ ЭТОГО! ТЫ ЗАПЕР МЕНЯ! ТЫ ЗАПЕР МЕНЯ В КАМЕРЕ, ГДЕ ДАЖЕ ОКНА НЕТ! ЗНАКОМЫ ЛИ ТЕБЕ ЭТИ ОЩУЩЕНИЯ?

— Нет.

— Это все равно что бриллиант в сейфе! Это все равно что бабочка на цепи! Ты чувствуешь безжизненность! Ты чувствовал когда-нибудь без-жизненность? Тебе знаком холод? Ты знаешь, что такое тьма? Знаешь ли ты кого-нибудь, кто должен любить тебя больше всех на свете, а его даже не интересует, жив ты еще или мертв?

— Мне знакомо одиночество, — сказал я.

— Одиночество, подонок! Пусть кто-нибудь, кого ты любишь, — пусть это буду я — схватит тебя и засунет против твоей воли в эту деревянную клетку, и повесит большой замок на дверь и оставит тебя здесь без еды, без воды и без слова привета на пятьдесят лет! Попробуй это, а потом приходи со своими извинениями! Я ненавижу тебя! Если здесь есть что-нибудь, что я мог бы дать тебе, что-нибудь, что тебе от меня нужно, без чего ты жить не можешь, дай мне морить тебя без этого до тех пор, пока ты не свалишься, и тогда приноси мне свои извинения! Я НЕНАВИЖУ ТВОИ ИЗВИНЕНИЯ!

Единственным оружием в моем распоряжении был разум.

— Сейчас, Дикки, это первая из миллионов минут, которые мы можем провести вместе, если, конечно, есть хоть что-нибудь, ради чего ты хотел бы быть со мной вместе. Я не знаю, сколько минут у нас есть, у меня и у тебя. Ты можешь уничтожить меня, ты можешь закрыть меня здесь и уйти на весь остаток нашей жизни, и если это хоть как-то уравновесит мою жестокость к тебе, сделай это. Но я так много мог бы рассказать тебе о том, как устроен мир. Хочешь прямо сейчас узнать все то, чему ты научишься за пятьдесят лет? Ну так вот, я стою перед тобой. Половина века потрачена мною главным образом на пробы и ошибки, но время от времени я натыкался и на истину. Закрой меня здесь, если хочешь, или используй меня, чтобы осуществить свою старую мечту. Сделай свой выбор.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13