Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Король-Провидец

ModernLib.Net / Банч Кристофер / Король-Провидец - Чтение (стр. 15)
Автор: Банч Кристофер
Жанр:

 

 


      — Легат а'Симабу! — крикнул он. — Расскажите о нас в Нумантии! Скажите им, что на границе еще остались люди, которые знают, как надо умирать!
      Он отсалютовал нам. Я приказал своим уланам остановиться и отсалютовал в ответ, не стыдясь слез, струившихся по моим грязным щекам.
      Затем мы двинулись дальше, через ущелье.
      Третье заклинание, наложенное Тенедосом, притупляло чувство боли у пехотинцев, поэтому они могли сражаться, даже будучи неоднократно и тяжело раненными.
      Я слышал звуки битвы, начавшейся позади, и начал молиться Исе, Паноану и даже самой Сайонджи, чтобы даровать нашим боевым товарищам легкое возвращение к Колесу и высочайшее вознесение в следующей жизни.
      Последний бой Куррамской Легкой Пехоты все еще кипел в ущелье, когда мы вышли за пределы слышимости.
      Вокруг бушевала метель, но мы упорно шли вперед и вперед. Потом мы остановились на несколько часов для еды и отдыха. Теперь в повозках было более чем достаточно свободного места.
      Провидец Тенедос осмотрел мою рану.
      — Хороший, чистый разрез, — он наложил исцеляющее заклятье и пояснил: — Оно черпает силу из внутренних резервов твоего тела. Если бы ты был стар и немощен, оно бы уподобилось вампиру, сосущему твою энергию, но у тебя более чем достаточно сил.
      У нас больше не было врагов, вооруженных мечами и копьями. Теперь нашими противниками стали холод, ветер и сырость, но они убивали так же беспощадно, как и самый кровожадный хиллмен.
      Я нашел Жакобу и Эллори и посадил их на Лукана. Сам я шел рядом, во главе колонны. За нами ехали Карьян с Тенедосом, и я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь из них споткнулся или выказал признаки слабости.
      Дорога петляла между утесами, уходя все дальше и дальше. Мы снова остановились, поели и, кажется, немного поспали.
      Я тупо брел вперед, прихрамывая и приберегая последние силы для возможной стычки у выхода из Сулемского ущелья. Сердцем я чувствовал, что мы обречены на гибель. Никому из нас не дано достигнуть равнины и плодородных земель Юрея.
      Как-то раз я взглянул на Жакобу и едва узнал ее. Ее лицо было плотно замотано шарфом, на плечах мехового плаща намерзла толстая корка льда.
      Эллори казалась маленьким шерстяным свертком, сидевшим впереди. Я заметил локон светлых волос, выбившийся из-под ее платка, и неловкими замерзшими пальцами заправил его обратно. Девочка что-то то сказала — наверное, поблагодарила меня, — но ветер унес ее слова.
      Мы шли дальше.
      Не знаю, когда закончилась метель, но внезапно я заметил, что пронизывающий ветер прекратился. Это было похоже на чудо.
      Потом явилось второе чудо. Каменные стены ущелья начали смыкаться, пока ближайшие утесы не оказались на расстоянии лишь нескольких сотен футов друг от друга. Затем они исчезли, и перед нами раскинулась равнина.
      Мы вышли на другую сторону Сулемского ущелья. Мы оставили Спорные Земли позади. Мы достигли Юрея. Я ощутил, как во мне возрождается жизнь... и надежда.
      Я оглянулся. За мной двигалась спотыкающаяся колонна мужчин и женщин, затем повозки, а позади — живые мертвецы на истощенных лошадях. Остатки эскадрона Пантеры 17-го Уланского полка.
      Я попытался улыбнуться и почувствовал, как треснула замерзшая кожа на щеках. Поравнявшись с Луканом, я проговорил:
      — Мы в безопасности!
      Жакоба развернула свой шарф и посмотрела на меня — сперва непонимающе, но потом смысл моих слов дошел до нее. Она обняла Эллори.
      — Мы живы! — ее голос был таким же слабым и дрожащим, как мой.
      Но маленькая девочка ничего не ответила. Ее голова упала на грудь, глаза были закрыты. Я остановил Лукана и поднес тыльную сторону ладони к ее ноздрям.
      Одна-единственная снежника упала на мою руку и осталась там, так и не растаяв.
      Эллори Парес умерла несколько минут назад, так и не осознав, что умирает.
      Мой триумф превратился в развеявшийся по ветру пепел.

Глава 13
Жакоба

      Как только команда установила длинный плавучий дом на двух якорях, солнце скрылось за темными облаками и холодный дождь разбил спокойное зеркало озерных вод.
      Я возлежал на шелковых подушках и меховых покрывалах в открытом павильоне на верхней палубе плавучего дома. На мне не было ничего, кроме длинного килта, завязанного свободным узлом на талии, но я не чувствовал холода: все стены павильона были обтянуты удивительной волшебной тканью — тонкой материей, прозрачной как стекло и не пропускавшей зимние морозы, а сбоку располагался небольшой очаг, где весело потрескивали дрова из благовонных пород дерева.
      Время подходило к полудню. На озере не было других плавучих домов, так как самым популярным сезоном для этих судов является Период Жары, а не середина зимы. Команда в количестве двадцати пяти матросов удалилась в свои помещения на нижних палубах, удостоверившись в том, что якоря установлены надежно и мы обеспечены всем необходимым. Если бы мы пожелали чего-то еще, я мог позвонить в маленький колокольчик, лежавший на туалетном столике.
      Рядом со мной стоял оловянный кубок с темным подогретым вином, сдобренным специями. Я отпил глоток, продолжая глядеть на озеро. Холод и мучения долгого исхода из Сайаны мало-помалу забывались, и тепло разливалось по моим жилам.
      — Это то, что я носила в твоем сне? — спросила Жакоба.
      Она была одета в длинную сорочку с высоким воротником, баюкавшим ее улыбавшееся лицо, словно ласковая рука. Но ее одеяние едва ли можно было назвать скромным, поскольку оно было скроено из просвечивающего темного материала, не скрывавшего ничего — от темных сосков ее грудей до треугольника волос на лобке.
      — Не совсем, — ответил я. — В этом ты выглядишь девственницей.
      — Тогда долой его, — Жакоба передернула плечами, и сорочка легкой пеной упала к ее ногам.
      Грациозная как танцовщица, она пробежала пальцами своей стройной ноги по внутренней стороне моего бедра.
      — Что я делала в твоем сне?
      — Э-э-э... задушила меня.
      — А до того?
      — Честно говоря, я плохо помню, — пробормотал я.
      — В моемсне, — ее голос стал хриплым, дыхание участилось, — в моем сне я делала вот что.
      Она опустилась на колени, развязала пояс моего килта и распахнула его. Ее язык ласкающим движением прошелся по всей длине моего члена, а потом она взяла его в рот.
      — То, что ты делаешь... сходится с моими воспоминаниями, — выдохнул я. Ее язык ласкал меня еще некоторое время.
      — А потом я сделала вот что, — медленно, как в моем сне, Жакоба оседлала меня, и я вошел в нее. Ее руки ласкали мою грудь, длинные черные волосы касались моего лица, и мы поднимались и падали, подхваченные единым порывом. Ее вздохи и стоны смешивались с моим хриплым дыханием. Потом она вскрикнула — один, два, три раза — и мы упали набок, сжимая друг друга в объятиях и умирая малой смертью.
       Но так было не всегда...
 
      Мы прошли лишь несколько миль от выхода из ущелья, когда на нашу колонну наткнулся конный патруль 10-го Гусарского полка. Их командир хотел, чтобы мы оставались на месте, пока они вернутся за помощью, но мы были одержимы одним желанием: уйти как можно дальше от кошмара Сулемского ущелья и Спорных Земель. Поэтому мы продолжали идти вперед. Позже я узнал, что легат, командовавший патрулем, погнал своих людей к ближайшей гелиографической башне, и в тот же день весть о трагедии распространилась по всей Нумантии.
      В тот вечер, когда мы остановились возле маленькой деревни, крестьяне высыпали из своих домов, чтобы прийти к нам на помощь. Они делали что могли: приносили горячую еду, дрова и теплые одеяла. Всю ночь прибывали повозки из Ренана и других городов Юрея. На следующее утро, когда мы тронулись в путь, никто из нас не шел пешком. Я был особенно рад снова оседлать Лукана, поскольку моя нога онемела и мучительно ныла.
      Но мужчины и женщины продолжали умирать от ран, холода и истощения — еще тридцать человек вернулись к Колесу, прежде чем мы достигли Ренана.
      Малая часть моего существа хотела свернуться в клубок и уснуть навеки, но я не мог себе этого позволить. Под моим командованием оставались уланы и нумантийцы, за которых я нес ответственность. Воинская дисциплина помогала мне держаться.
      Нас встретила делегация старейшин города. Нам сообщили, что мы будем удостоены величайших почестей, и жители Юрея будут рады снабдить нас всем необходимым — жильем, продуктами, медицинской помощью — пока мы не восстановим силы.
      Мы молча слушали, не вполне понимая, о чем идет речь.
      Сам я по возвращении ожидал встречи с офицером военной полиции и отрядом стражников, которые арестуют меня и закуют в кандалы. Я считал, что моя миссия завершилась полным провалом. Мы вышли из Ренана, имея в распоряжении около трехсот солдат, включая роту КЛП. В живых осталось лишь шестеро пехотинцев, и то лишь потому, что их раны были слишком тяжелыми и они не смогли выбраться из повозок перед последним боем. Из ста пятидесяти улан, которых я с такой гордостью вывел из Мехула, осталось шестьдесят пять, и большинство из них были больны или изранены. Из остальных выжило около половины слуг Тенедоса и лишь третья часть нумантийцев, которых мы пытались спасти. Единственной утешительной вестью было то, что в пути погиб лишь один из хиллменов Йонга. Для меня же подобный результат выглядел сокрушительной катастрофой.
      Однако когда мы въехали в ворота Ренана, нас встречали как героев. Этот день был объявлен праздником; все флагштоки были украшены яркими знаменами, а толпы, собравшиеся на улицах, встречали нас приветственными криками.
      Я решительно отказывался участвовать в подобном фарсе. Полагаю, Тенедос угадал мою мысль, так как он выпустил приказ, запрещающий солдатам разговаривать с кем-либо, будь то официальные лица, горожане или писцы из листков новостей.
      Нас разместили в огромном дворце на берегу озера, и каждый получил собственную комнату.
      Прибыли роскошные фургоны на пружинных рессорах, специально для возвращения моих уланов в Мехул, но они отказались, заявив, что уезжали в конном строю и вернутся обратно в седле.
      Мне хотелось вернуться вместе с ними и погрузиться в рутину гарнизонного распорядка, но приказ Тенедоса был недвусмысленным: мне предписывалось оставаться в его распоряжении до получения иных указаний.
      Молодой легат, приехавший из Мехула за остатками моего эскадрона, вручил мне запечатанный пакет. Легат показался мне совсем мальчишкой, хотя он был, пожалуй, даже старше меня. Остатки моей юности были выжжены каленым железом Кейта.
      И хотя впереди меня ждало много других сюрпризов, ни один не мог сравниться с тем, что находилось в пакете. Там лежал один-единственный листок пергамента с лаконичным посланием:
 
       "Легату Дамастесу а'Симабу:
       Мужество и героизм, проявленные вами при командовании эскадроном Пантеры, соответствуют лучшим традициям 17-го Уланского полка".
 
      Письмо было подписано домициусом Херсталлом.
      Штатскому это может показаться пустым звуком, но для солдата, служившего в таком прославленном полку, как 17-й Уланский, во всем мире не могло найтись высшей похвалы. Я не верил своим глазам.
      Я показал депешу Тенедосу, и он кивнул, заметив при этом:
      — Это лишь начало, Дамастес.
      Я не имел представления, о чем он говорит.
 
      Я попрощался с эскадронным проводником Биканером и остальными; не знаю, как мне удалось удержаться от слез. Я говорил им какие-то слова, бессвязные и ничего не объяснявшие, не в силах выразить, как много они значат для меня и как я всегда буду чтить их. Мне показалось, что Биканер судорожно сглотнул, когда я отсалютовал им, а Карьян, похоже, простудился — он то и дело шмыгал носом, когда последние уланы эскадрона Пантеры медленно выезжали из ворот Ренана.
      Я вернулся в предоставленные мне апартаменты, еще более просторные и роскошные, чем мои жилые комнаты в Сайане. Однако это не имело значения: я был бы так же счастлив или несчастен в однокомнатной лачуге.
      На полу за дверью стояли два небольших чемодана, а на кровати сидела Жакоба.
      Я заставил себя вежливо улыбнуться и спросил, могу ли я чем-нибудь помочь ей. Она глубоко заглянула мне в глаза и покачала головой, словно не обнаружив того, что ожидала.
      — В прошлом мы говорили о том, как я могла бы отплатить тебе за спасение моей жизни, и о том, что могло бы случиться... если мы выживем, — наконец сказала она.
      Я вспомнил, но ничего не сказал. В тот момент я ощутил необъяснимое раздражение. Мне хотелось лишь одного — чтобы меня оставили в покое, но, похоже, моему желанию так и не суждено было исполниться.
      — Это идея Тенедоса?
      В ее глазах вспыхнул гнев, и она уже открыла рот для резкого ответа, но затем сдержалась.
      — Лейш Тенедос платит мне жалование за то, что я готовлю ему десерт, не более того, — она встала. — Ты хочешь, чтобы я ушла?
      Я чуть не сказал «да», но во мне еще оставалась крупица здравого смысла, и я покачал головой. Она положила руку мне на плечо. После небольшой паузы я накрыл ее руку своей.
      Мне почти не хотелось есть, но я заставил себя сходить в одно из помещений, отведенное под столовую, и проглотить тарелку супа. Потом я погулял в саду, не чувствуя мороза из-за другого, гораздо более сильного холода, сковавшего меня изнутри. Когда стемнело, я вернулся к себе.
      Жакоба уже лежала на огромной постели, сдвинувшись к одному краю и свернувшись клубком. Я разделся так тихо, как только мог, и скользнул под одеяло рядом с ней, отвернувшись в другую сторону. Во мне не было ни страсти, ни похоти — вообще никаких чувств.
      Ее рука прикоснулась к моей забинтованной ноге, затем она легла на спину и погладила ее — не чувственным, но дружеским, утешающим движением. Но лед, сковавший мою душу, был слишком прочным. Вскоре она вздохнула и отодвинулась. Через некоторое время ее дыхание стало ровным и глубоким, а потом заснул и я.
 
      На следующий день Тенедос вызвал меня.
      — Помнишь, как я сказал, что поздравления от твоего домициуса были только началом? — он протянул пачку депеш. — Это специальные распоряжения, полученные по гелиографу. Нас с тобой, моих помощников, а также некоторых воинов, сопровождавших нас в походе из Сайаны, волею Совета Десяти вызывают в Никею для полного отчета о «трагических событиях и злонамеренных действиях, предпринятых варварами Спорных Земель».
      Мы должны ожидать прибытия пакетбота «Таулер», который будет отправлен через несколько дней, — продолжал он, сверившись с текстом депеши. — А тем временем нам предписывается отдыхать и в полной мере наслаждаться удобствами, предоставляемыми нам градоправителями Ренана по указанию свыше.
      Затем мы отправляемся в Никею, где будем ожидать аудиенции у Совета Десяти, — он поднял голову и взглянул на меня. — Там-то все и начнется, друг мой. Они полагали, будто посылают меня в изгнание, а возможно, и обрекают на смерть, но Сайонджи рассудила иначе. Теперь они будут вынуждены выслушать меня и понять, что настало время перемен.
      Говорю тебе, Дамастес — никто из погибших вместе с нами не умер напрасно, если это приблизит великое возрождение, о котором я мечтаю!
      Тенедос встал и принялся возбужденно расхаживать взад-вперед.
      — Да, я чувствую это! Это начало!
      Я произнес какие-то вежливые слова, однако не ощущал внутреннего подъема. Но если Лейш Тенедос, Провидец Тенедос хочет, чтобы я сопровождал его в Никею... что ж, это место не хуже любого другого. Почему бы и нет? Может быть, вдали от гор лед в моей душе все-таки растает?
      Это случилось гораздо раньше.
 
      В тот вечер мы с Жакобой гуляли в саду. Было холодно, и мы оба надели теплые плащи. Молчаливо шагая бок о бок, мы вскоре вошли под сень огромного дерева. Хотя наступил Период Бурь, огромные разноцветные листья все еще льнули к ветвям. В нескольких ярдах от нас стояла скульптура — одна из множества украшавших окрестные сады. Сначала я не обратил на нее внимания.
      Жакоба ловко вспрыгнула на толстую ветку, изгибавшуюся в трех футах над землей, и уселась там, так что ее глаза находились на одном уровне с моими.
      Вечер был прохладным и ясным. Я смотрел на горы, на жуткие ледяные пики, отмечавшие границу Спорных Земель.
      Внезапно они озарились призрачным светом, мерцающим как северное сияние, и вслед за этим кто-то обратился ко мне громоподобным голосом. Может быть, то был голос богини, а может быть, он принадлежал маленькой девочке.
 
       "Мир есть смерть, — сказал он. — В мире нет ничего, кроме страданий и отчаянных попыток избежать возвращения к Колесу, или столь же безрассудного стремления к нему.
       Если ты изберешь этот взгляд на мир, то такова будет и твоя жизнь, — продолжал голос. — Но неужели ты думаешь, будто капитан Меллет и его люди хотели умереть? Неужели они не желали жизни, тепла, любви и женских объятий?
       Теперь Сайонджи забрала их, и девочку Эллори тоже. Может быть, она завладела и тобой?"
 
       — Нет, — взволнованно ответил я, не отдавая себе отчета в том, что говорю вслух.
      — Что? — удивленно спросила Жакоба.
      — Извини, — сказал я, отвернувшись от гор и смерти, которую они олицетворяли. Внезапно я осознал, что Жакоба совсем рядом со мной. Ее губы слегка приоткрылись, дыхание было теплым и нежным.
      Казалось уместным поцеловать ее, что я и сделал. Ее руки на мгновение замерли у меня на плечах, затем скользнули под мой плащ и потянули к себе. Я поцеловал ее снова — очень долгим поцелуем.
      — Я вернулся, — прошептал я.
      Каким-то образом она поняла, или сделала вид, что поняла.
      — Это очень хорошо.
      Я распахнул плащ, чтобы он накрывал нас обоих, и мы обнимали друг друга: я стоя, а она сидя на ветке. Долгое время мы не двигались. Я снова поцеловал ее, и она обвила меня ногами, заключив в другое объятие.
      Оно было теплым и призывным. Я почувствовал, как дух взыграл во мне.
      Жакоба неожиданно хихикнула.
      — Что тут смешного? — спросил я.
      — Эта статуя.
      Я взглянул на статую в сгущавшихся сумерках и порадовался тому, что уже почти стемнело. Стыдливость не принадлежит к числу моих добродетелей, однако я все-таки вырос в благопристойной семье. Скульптура изображала Сатира, занимавшегося любовью с Нимфой. Он поднимал ее над землей, поддерживая за ягодицы, а она обвивала ногами его поясницу. На обеих лицах застыло выражение козлиной похоти.
      — Что в ней смешного?
      — Просто я сразу же поняла, что скульптором был мужчина.
      — Откуда ты знаешь? — поинтересовался я. — Конечно, сцена очень откровенная и детали переданы достоверно, но...
      — Ах, мой очаровательный юный кавалерист, тут-то ты ошибаешься. Совсем не достоверно.
      — Почему же?
      — Мужчины не такие сильные, — пояснила Жакоба. — Если кто-нибудь, даже сатир, попытается заняться любовью подобным образом, он обязательно упадет и потащит женщину за собой.
      — Ага, — пробормотал я. — Не кажется ли тебе, что лучше говорить о том, что знаешь сама, чем вдаваться в беспочвенные рассуждения?
      — Докажи, что я ошибаюсь, — предложила она. — Но только если рана на твоей ноге уже зажила.
      — Кое-что у меня поправилось, но только не нога, — прошептал я. Мои руки скользнули под ее плащ и приподняли ее тунику. Ее маленькие груди с твердыми, острыми сосками легли мне в ладони. Я сжал их, ища губами ее губ, и впился поцелуем в шелковистую коже ее шеи. Она часто задышала мне в ухо.
      Жакоба носила нечто вроде пояса с чулками. Ее пальцы расстегнули застежки и стащили его вниз, а затем принялись возиться с пуговицей моих штанов.
      Я провел обеими руками по ее бокам, потом по животу. Она тихо застонала от удовольствия. Я подсунул руки под ее бедра и снял ее с ветки. Ее рука направляла мой член. Одним резким движением я глубоко вошел в нее; она вздрогнула и подавила крик, зарывшись лицом в меховой воротник моего плаща, а в следующее мгновение я излился в нее.
      Казалось, мы могли стоять так целую вечность.
      — Ты схитрил, — прошептала она. — Ты опирался о ветку.
      Так оно и было. Я прижимал ее к стволу дерева, когда наши тела слились в одно целое.
      — Ты все еще не доказал свою правоту, — лукаво заметила она.
      Не отпуская Жакобу, я отнес ее в сторону и медленно опустился на колени. Она легла на свой плащ, а мой послужил одеялом. Я ощутил, как силы возвращаются ко мне, и начал двигаться в ней. Ее ноги обвили мою спину, она помогала мне резкими толчками бедер, вращая тазом.
      Когда мы вернулись во дворец, было уже очень поздно. К моему огромному облегчению, нам никто не встретился, ибо наш вид говорил сам за себя — повсюду налипли мокрые листья, одежда покрыта пятнами в самых очевидных местах.
      Я вернулся из темного царства смерти и льда.
 
      На следующее утро я зашел к Тенедосу, собираясь извиниться за то, что не выказал надлежащего энтузиазма по поводу нашего вызова в Никею.
      — А вот и тот самый человек, за которым я собирался послать, — сердечно произнес он, прежде чем я успел открыть рот. — Скажи, мой бедный Дамастес, ты чувствуешь себя больным?
      — Вовсе нет, сэр.
      — Полно, меня не проведешь. Твоя болезнь действительно ужасна, и один из ее признаков заключается в том, что больной не осознает своего состояния.
      Заметив озорную улыбку на его лице, я помедлил с ответом. Я начинал привыкать к его странной манере общения.
      — Значит, я болен, сэр. Что дальше?
      — Садись, я объясню. Как ты думаешь, что произойдет после нашего прибытия в Никею?
      Я ненадолго задумался.
      — Извините, сэр, если мой ответ покажется вам глупым, но я полагаю, что Совет Десяти хочет выслушать наши показания по поводу недавних событий.
      — Разумеется. Об этом они говорят в своих посланиях. А что дальше?
      — Судя по тому, что я слышал от вас, сэр, они хотят покорить Спорные Земли, а потому воспользуются вашими словами как предлогом для решительных действий. Думаю, они мобилизуют армию, и как только Период Росы позволит вести военную кампанию, вторгнутся в Кейт.
      Что же касается нас с вами... думаю, я вернусь служить в свой полк, а вы будете заниматься тем, чем пожелаете.
      — Давай ненадолго забудем о нас и вернемся к предыдущему вопросу. До сегодняшнего утра я согласился бы с тобой относительно намерений Совета Десяти, но недавно я завтракал с домициусом 20-го полка Тяжелой Кавалерии.
      20-й полк, 17-й Уланский и 10-й Гусарский были тремя элитными подразделениями, обеспечивавшими сохранение мира на границе с Кейтом.
      — Я полагал, что его немедленно известят о подобной акции, — продолжал Тенедос. — Или я все еще не разбираюсь в армейских порядках?
      — Нет, сэр, вы правы. Разумеется, Совет Десяти направил бы ему конфиденциальное сообщение, так как его полк должен быть одним из первых, выдвинутых на острие атаки. Если бы я планировал военную кампанию, я бы использовал уланов для прорыва через Сулемское ущелье и направил 20-й полк удерживать его, чтобы войска с равнин могли войти в Кейт с наименьшими потерями.
      — Так вот, он ничего не слышал. Я деликатно намекнул ему на такую возможность, и он был весьма удивлен тем, что его не поставили в известность... особенно учитывая наше недавнее возвращение.
      Во мне всколыхнулся гнев.
      — Вы хотите сказать, что Совет Десяти не собирается ничего предпринимать?
      — Боюсь, именно это и может случиться. Разумеется, они выразят свое крайнее возмущение, а затем пошлют угрожающую дипломатическую ноту, которой ахим Фергана подотрет себе задницу, и жизнь будет продолжаться.
      — Сукин сын! — вырвалось у меня.
      — Да. Я часто думал о наших правителях в сходных выражениях.
      — А как же Товиети? Как же Тхак?
      — Если игнорировать противника, то его как бы не существует. Они правили Нумантией в течение многих поколений, руководствуясь этой политикой. Почему сейчас что-то должно измениться?
      Тенедос все еще улыбался, но выражение его лица было совершенно серьезным. Я с трудом взял себя в руки. Что ж, очень хорошо. Что бы ни случилось, я останусь солдатом и продолжу службу. Политика — не мое дело.
      — А какое отношение это имеет к моей болезни?
      — Вернувшись сюда после завтрака с домициусом, я обдумал положение. Сейчас мне нужно время, чтобы отослать кое-какие сообщения на Север.
      — Как вы сделали в тот раз, когда мы вернули кукол?
      — Совершенно верно. Возможно, если я достаточно громко протрублю в рожок, то будет уже невозможно заглушить этот сигнал, когда мы явимся в Никею. Поэтому ровно час назад я послал в адрес Совета Десяти сообщение о твоей болезни. Я передал, что мы задержимся на неделю, и извинился за отсрочку. Разумеется, у меня и в мыслях не было уехать одному, поскольку ты обладаешь познаниями в важных военных вопросах, находящихся далеко за пределами моего понимания. Поэтому отплытие «Таулера» будет отложено на несколько дней.
      Гнев постепенно стих, и я улыбнулся.
      — Насколько сильно мне предстоит заболеть, пока вы будете разыгрывать свою партию?
      — Боюсь, ты будешь прикован к постели.
      Он протянул мне конверт.
      — Однажды в Сайане ты упомянул о том, что тебе хотелось бы провести отпуск на борту одного из юрейских плавучих домов. К сожалению, сейчас не весна и не лето, но это вполне осуществимо.
      — Могу я попросить вас об одной услуге, сэр?
      — В этом нет необходимости, — ответил Тенедос. — Я уже отдал соответствующие распоряжения. Пожалуй, одну неделю я смогу обойтись без сладкого.
      Он взглянул на свой живот, к которому начинала возвращаться прежняя округлость.
      — Вчера вечером кто-то заметил, что я набираю вес. Я предпочел бы облик изможденного героя, но, видимо, ничего не поделаешь.
      Я хочу, чтобы твое исчезновение осуществилось в течение ближайшего часа. У заднего входа будет ждать карета, которая отвезет тебя и Жакобу в «госпиталь».
      Я отсалютовал и торопливо вышел из комнаты.
 
      Жакоба уже была в курсе дела и упаковывала свои пожитки. Я заметил, что она открыла только один чемодан, и спросил, что находится в другом.
      — Мои кухонные принадлежности, — ответила она.
      — Эти два чемодана — все, что у тебя есть?
      — Все, что я желаю иметь в настоящий момент. Когда придет время для других вещей, то думаю, я узнаю об этом. Но сейчас я предпочитаю путешествовать налегке.
      Неделя, проведенная на борту плавучего дома, промелькнула как одно мгновение. Увы, мы не воспользовались многими услугами, предоставленными нам по милости Тенедоса. Роскошные обеды слишком часто съедались остывшими, лишь после того, как мы размыкали объятия. Поскольку Жакоба питала к алкоголю не больше пристрастия, чем я сам, дорогие вина так и остались нераспробованными. Мы почти не обращали внимания на зимнее великолепие озера, хотя команда каждый день перевозила нас с места на место.
      В основном мы занимались любовью. Иногда это было тщательно спланированное, долгое крещендо в одной из роскошных спален, но чаще дело заканчивалось внезапным порывом страсти.
      Однажды, после того как мы разбросали коврики и опрокинули маленький стол, Жакоба, прижавшись щекой к моей груди, сонно пробормотала, что теперь владельцу дома придется долго чистить и проветривать его, потому что теперь каждая комната пропахла мускусом и семенем.
      — А может быть, он оставит все как есть, и подыщет среди клиентов какого-нибудь богатого старого козла с молоденькой женой, которая нуждается в возбуждающих средствах.
      Я сказал, что рад предоставить такую безвозмездную услугу, но ее колено упирается мне в бок, и не может ли она немного подвинуться?
      — Могу, — ответила Жакоба. — Скажи мне, как. Не проверить ли нам, смогут ли мои пятки удобно устроиться у тебя на загривке?
      Я решил, что это будет замечательный эксперимент, и мир в очередной раз уплыл куда-то вдаль.
      — Похоже, мне нужен отпуск от нашего отпуска, — пробормотал я, когда мы вышли из кареты и направились ко дворцу.
      — Слабак, — поддразнила Жакоба. — Я бы с удовольствием вернулась обратно, но сначала надо научить этих тупых юрейских кулинаров отличать сабайон от заварного соуса.
      Шеф-повар Тенедоса не пережил путешествия из Сайаны, поэтому Жакоба временно исполняла его обязанности.
 
      Полномочный посол Тенедос обнаружил меня в спальне, где я легкомысленно прилег вздремнуть. Я узнал, что «Таулер» еще не появился, хотя его прибытие ожидалось в самое ближайшее время.
      — Мое чародейское чувство утверждает, что ты чудесным образом исцелился, — сказал Тенедос. — Прими мои поздравления.
      — Кажется, вы находитесь в хорошем расположении духа, — заметил я.
      — Совершенно верно, мой дорогой Дамастес, совершенно верно. Я получил ответы на свои маленькие послания. Из них явствует, что, выслушав наш отчет, Совет Десяти может отказаться от своих вечных колебаний... хотя, по-моему, трусы всегда останутся трусами.
      — А что, если ваши опасения подтвердятся? — спросил я. — Мне ненавистна мысль о том, что мои солдаты и все остальные погибли зря.
      — Даже не думай об этом, Дамастес. Если сражения не будет здесь и сейчас, то оно начнется в другой день, в другом месте. Историю нельзя повернуть вспять, хотя Совет Десяти так и не усвоил эту истину.
      Мое время приближается, и поэтому я хотел поговорить с тобой. Я размышлял о том, как нам обставить свое появление в Никее, и решил, что лучше всего будет сделать его поразительным и экзотичным.
      Для этой цели я отыскал нашего хиллмена Йонга, который уже завоевал репутацию самого похотливого сатира в публичных домах этого города. Думаю, шлюхи были только рады увидеть его спину.
      Он пришел в восторг от возможности сопровождать нас в этом путешествии, особенно когда я сообщил ему, что подчиняться он будет непосредственно тебе. Он полон решимости перенять твой стиль военного руководства, в чем я желаю ему только удачи.
      Тенедос перешел на серьезный тон.
      — С нами отправятся также четыре инвалида-пехотинца из роты капитана Меллета. Возможно, когда Совет Десяти увидит этих несчастных людей, потерявших руку, ногу или глаз, они призадумаются, прежде чем замять дело, отделавшись пустыми угрозами.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37