Глава 19

По нашему с Флафи мнению, ничто так не успокаивает нервы, как хорошая поездка за город. Сидишь себе с распущенными волосами, по машине гуляет ветер, из приемника несется музыка — рок или, может, что-нибудь слегка хулиганское, вроде Бонни Рейта. В такие моменты мы становимся особенно близки друг другу. Женская дружба — вот как я это называю. Думаю, Флафи чувствует то же, что и я, потому что, когда я на нее смотрю, она улыбается. Или это просто ветер треплет шерсть на ее мордочке? Мне больше нравится думать, что она счастлива, более того, мне просто необходимо верить, что она в восторге от того, что я собираюсь сделать с ней, с моей лучшей подругой.

Я потратила целое утро, листая телефонную книгу в поисках собачьего парикмахера по имени Айрис. В конце концов я ее нашла — к счастью, такая оказалась всего одна, — и вот теперь мы подъезжали к Уевахитчке. Я рассудила так: поскольку Руби убили в ее родном городе, я должна разузнать все о ее прошлом, о ее корнях. Первые три года жизни девочки, которые она провела с биологическими родителями, до сих пор оставались для меня загадкой.

По дороге я обдумывала возможные проблемы, которые могли возникнуть в последнюю минуту, а Флафи любовалась голубым небом с редкими пушистыми облаками. Я посмотрела на собачку, и мне стало немного грустно, но то, что я собиралась сделать, в конечном счете пойдет на пользу нам обоим. В конце концов, мы ведь разыскиваем убийцу, а в таком деле чем-то приходится жертвовать. Родная мать Руби могла знать нечто важное и пролить свет на мотивы убийства. Если даже ей ничего не известно, по крайней мере в результате Флафи будет выглядеть чистой и ухоженной.

Я затормозила перед зданием, над которым висела вывеска “Собачий дворец любви и заботы”, и заглушила двигатель.

— Флафи, — серьезно сказала я, — наверное, мне следовало предупредить тебя заранее, но, боюсь, тогда бы ты сбежала.

Теперь Флафи определенно не улыбалась. Она почуяла в воздухе запах собачьего страха, ушки встали торчком.

— Понимаешь, я не смогла придумать другого предлога встретиться с родной матерью Руби.

Флафи глухо зарычала, рычание шло откуда-то из глубины ее маленького тельца.

— Знаю, знаю, дорогая, ты терпеть не можешь парикмахеров. Если уж на то пошло, мне в моей работе тоже не все нравится, но иногда девушка должна делать то, что от нее требуется, даже если это означает, что кто-то будет стричь волосы в твоих ушах.

Флафи залаяла, вернее, завизжала от ужаса так, что стекла задребезжали. Больше всего на свете она ненавидит походы к собачьему парикмахеру, для нее это примерно то же, что для меня — визит к дантисту или гинекологу.

Я быстро взглянула на часы. Мы были записаны на полдень и прибыли как раз вовремя. Открывая дверь левой рукой, правой я подхватила Флафи. Лучше не тянуть резину, от этого Флафи еще сильнее разволнуется, а покончить с этим делом как можно скорее.

“Дворец” на деле оказался небольшим бунгало, покрашенным розовой краской. Местами краска облупилась, но это было не очень заметно, потому что перила веранды и вся боковая стена были густо увиты плющом. Дом стоял на теневой стороне улицы в окружении дубов. Место казалось бы даже романтичным, если бы не многоголосый собачий лай и не запах дезинфицирующих средств.

Мы подошли к веранде, в это время дверь открылась, и из дома вышла престарелая дама. В каждой руке она держала по белому карликовому пуделю. Стоило Флафи увидеть два одинаковых розовых бантика на собачьих головах, как она стала вырываться.

— Не волнуйся, Флафи, я не позволю им прицепить тебе дурацкий розовый бант, — пообещала я, но мы обе знали, что это ложь. Ради того, чтобы побольше узнать о Руби Даймонд, я была готова на все.

Едва мы вошли в дом, как Флафи стала бить дрожь. Перед нами возникла вылитая Дороти Ламур, только на сотню фунтов тяжелее, в ее волосах красовался огромный искусственный цветок магнолии, вокруг необъятной талии был повязан ярко-розовый передник.

— Это, должно быть, Флафи! — взвизгнула она.

— А вы, должно быть, Айрис Стоукс, — сказала я и шагнула ей навстречу, улыбаясь широкой неискренней улыбкой.

Найти мать Руби оказалась несложно, в телефонном справочнике была всего одна Айрис Стоукс, и когда я увидела рядом с этим именем название “Собачий дворец любви и заботы”, мне стало ясно, что у меня есть надежное прикрытие, которое позволит задавать любые вопросы, какие только в голову придут.

Айрис протянула руки к Флафи. Я затаила дыхание, мысленно приготовившись услышать визг парикмахерши, когда моя малышка вонзит в ее пухлую руку свои острые зубки. Но ничего не случилось: Флафи была парализована страхом.

— Иди ко мне, дорогая, — проворковала толстуха, направляясь в отдельный кабинет. — Я знаю, ты немного испугана, но тетя Айрис о тебе хорошо позаботится, вот увидишь.

Передник колыхался, цветки лотоса, нарисованные на нем, покачивались. Айрис заученным движением поставила Флафи на металлический столик и пристегнула к ее ошейнику короткий поводок, который не давал четвероногому клиенту сбежать. Заглянув в уши Флафи, Айрис покачала головой.

— Ай-ай-ай, вижу, что тобой давно не занимался личный парикмахер.

Собачка испустила громкий, полный ужаса вой. Я подошла ближе.

— Послушай, Флафи, леди до тебя еще даже не дотронулась!

Флафи посмотрела на меня выпученными глазами.

— Обслуживание по полной программе? — спросила Айрис.

Я кивнула. Моя подружка начала скулить.

— Ничего, если посижу рядом? — спросила я. — Иногда это ее успокаивает.

И многозначительно посмотрела на Флафи в надежде, что та по моему взгляду поймет — если не станет сопротивляться, ей будет обеспечен прекрасный уход.

Айрис меня, похоже, не слышала. Она деловито перебирала заколки, расчески, бутылочки, аэрозольные баллончики и прочие принадлежности, предназначенные для того, чтобы превратить Флафи в настоящую леди.

— Хэм! — вдруг рявкнула Айрис.

Из подсобки появился худощавый мужчина. Он был очень стар и передвигался осторожно, словно боялся переломиться пополам.

— Этой красавице нужно принять ванну, — с улыбкой сказала Айрис. — Позаботься, чтобы она провела некоторое время и в джакузи.

Флафи снова заскулила. Айрис отстегнула ошейник и передала собачку в руки Хэму. Тот пробурчал что-то нечленораздельное и ушел, унося под мышкой своей костлявой руки мою малышку. Я догадывалась, что это небольшое путешествие обойдется мне недешево.

— Откуда вы о нас узнали, дорогая? — вежливо спросила Айрис, разглядывая меня, как экзотическую птицу. В этом не было ничего удивительного: на мне были черные брюки-стрейч со штрипками, тонкая безрукавка тигровой расцветки и черные туфли на пятидюймовых каблуках. Я считаю, что любой выход в свет надо рассматривать как возможность рекламы.

Я вспомнила о Руби, загрустила, и это отразилось у меня на лице.

— Мне рассказала о вас мать Руби Даймонд.

С парикмахершей произошла разительная перемена. Дороти Ламур исчезла, на ее месте появилась скорбящая мать. Айрис старалась скрыть свои чувства, но безуспешно, ее глаза наполнились слезами. Женщина засуетилась, принялась бесцельно перекладывать вещи с места на место и уронила на пол ножницы.

— Она говорила вам обо мне? — тихо спросила она и замолчала, ожидая, в каком ключе я пойму ее вопрос.

Я подошла еще ближе — так, что могла прикоснуться к мягким складкам ее платья.

— Мы с Руби были почти как сестры, — ответила я, — и я хочу выяснить, кто ее убил. А вы?

В комнате стало тихо, мы обе затаили дыхание. Из глубины дома послышалось шарканье Хэма и звук льющейся воды. Наконец Айрис выдохнула.

— Я бы ни за что ее не отдала, но у меня не было выбора, — тихо сказала она и заплакала. — Это было давно, много лет назад, у меня не было родных, некому было помочь. Мой муж сошел с ума и бросил нас, у меня уже был маленький мальчик. Как я могла прокормить двух малышей? Я не знала, что делать.

Горе Айрис было искренним, она взволнованно теребила подол платья, застывший взгляд был обращен в прошлое.

— Мой сын был старше, он уже мог о себе заботиться, но Руби Ли была совсем малышкой. Я даже не могла оставить девочку дома, чтобы пойти на работу. — Айрис задрожала, все ее массивное тело сотрясалось от воспоминаний о пережитых страданиях. — И я приняла самое трудное решение за всю мою жизнь. Я одела Руби в нарядное розовое платьице с перламутровыми пуговками и такой же розовый летний капор и отнесла ее в приют. Я оставила дочку у них.

В это время вернулся Хэм с Флафи — она была завернута в розовое полотенце, из которого выглядывала только головка. Мы с Айрис посмотрели друг на друга и обе расплакались. Хэм замялся, недоумевая, почему вид чихуахуа в полотенце поверг нас в такое уныние, и сделал то же самое, что любой мужчина на его месте — притворился, будто ничего не заметил.

Он подошел к металлическому столику, осторожно поставил на него дрожащую Флафи и пристегнул ее к ремешкам. Выполняя эту операцию, он временами поглядывал на Айрис, на его лице появилось сочувственное выражение, но он ни разу не посмотрел ей в глаза. Наконец Хэм закончил свою работу и в растерянности вышел. Айрис, казалось, вообще не заметила, что Хэм входил в комнату, но машинально подошла к столику.

— Все будет хорошо, дорогая, — ласково сказала она. — Никто не причинит тебе вреда.

Она обращалась не к Флафи.

— Для нее нашли хорошую семью, — продолжала Айрис. — Уева — городок маленький, можно было ожидать, что они постараются отправить девочку подальше. Сначала так и сделали. Руби временно отдали в семью, которая живет где-то в нашем округе, там ждали, что я передумаю или у меня появятся средства, и я смогу ее забрать, но деньги не появились.

Глаза Айрис были полны боли и отчаяния. Она взяла щипчики и начала брить мою малышку. У Флафи с самого начала было не так уж много шерсти, поэтому я решила, что если ее якобы побреют, это ей особо не повредит. У самой Флафи, по-видимому, было на этот счет иное мнение, но она стояла неподвижно.

— А что случилось с отцом Руби? — спросила я. — Почему он не помогал вам деньгами?

Айрис прервала работу и подняла на меня взгляд, потускневший от безнадежности.

— Мужа поместили в психиатрическую лечебницу. К тому времени когда я встала на ноги, Руби была для меня потеряна.

Айрис выбрала из батареи бутылочек и баночек баллончик с аэрозолем и побрызгала Флафи одеколоном. Собачка громко фыркнула.

— Я, конечно, знала, где она. У Джейн Даймонд, которая всю жизнь мечтала о ребенке, но не могла его родить, вдруг откуда ни возьмись появилась маленькая девочка. Она могла только мечтать о темноволосой девочке с большими глазами, пока у нее не появилась моя. — Айрис пожала плечами. — Я получила то, что заслужила. Мы все получили по заслугам.

— Что вы имеете в виду?

— Я потеряла мою малышку и сама в этом виновата. А Джейн Даймонд ее получила. Она любила девочку как родную, и со временем они стали родными. Я могла только наблюдать со стороны за тем, как растет моя дочка, как она заканчивает школу, идет на выпускной бал… — Айрис впервые за все время разговора посмотрела прямо на меня. — Не поймите меня превратно, я не хочу сказать, что все должно было быть по-другому. Что я могла дать своей девочке? — Она обвела взглядом помещение собачьей парикмахерской и покачала головой. — Я вышла замуж во второй раз, из этого тоже ничего не получилось. Мой муж даже усыновил моего сына, но… примерно через шесть лет он сбежал. К тому времени я открыла салон красоты для собак.

Айрис вздохнула и занялась ушами Флафи.

— Есть такая пословица: обманутый однажды достоин сожаления, обманутый дважды достоин презрения. Когда номер второй сбежал, я была к этому готова. Мы с Майклом кое-как продержались. А потом появился Хэм.

Меня вдруг осенило: Хэм — ее третий муж. Старый, тощий как жердь Хэм. Айрис словно прочла мои мысли.

— Да, это он. Намного старше меня, примерно в возрасте моего первого мужа, но по крайней мере он не сумасшедший. — Женщина усмехнулась своим мыслям. — Хэм, конечно, немного туговато соображает, но зато любит меня и никуда не денется. Все, кого я любила, исчезли. — Она перестала работать и вздохнула. — Даже Майкл. У него какие-то неприятности, и теперь он со мной не разговаривает.

Словно по сигналу, Хэм в подсобке замычал свой бесцветный мотивчик.

— А что случилось с отцом Руби? — спросила я. — Он так и не вышел из психлечебницы?

На лице Айрис появилась гримаса отвращения.

— Ну а как же, вышел! Умники из Таллахасси решили, что нехорошо держать сумасшедших в сумасшедшем доме, где им самое место, и придумали такую штуку, называется “деинституционализация”. Знаете, что это значит? — Она не стала ждать моего ответа. — Что “мы больше не тратим на вас деньги налогоплательщиков, возвращайтесь туда, откуда вас забрали, и отравляйте жизнь нормальным людям”.

Мое сердце забилось быстрее. Безумный отец Руби вернулся в Уевахитчку! Интересно, как он отнесся к тому, что Руби удочерили?

— Он вернулся сюда, в Уеву?

Айрис медленно кивнула, одновременно открывая пластиковую коробку с разноцветными бантиками.

— Да, он вернулся и ведет себя так, будто его возвращение для нас — большой праздник, вроде как День независимости и Рождество, вместе взятые. Все такой же псих, как и раньше.

— Как долго… — Я запнулась, вопросов у меня было так много, что я не знала, какой задать раньше.

— Он провел в психушке пятнадцать лет. Посмотрели бы вы на него — волосы торчат во все стороны, глаза горят. Пожелал, видите ли, взглянуть на своих детишек! — Айрис фыркнула. — Даже не помнит, что развелся со мной! Много было проку от его лечения!

— И где он сейчас?

— Да везде, во всем городе. Во всех “Новостях”, в журнале “Тайм”, повсюду.

Я озадаченно посмотрела на нее.

— Что-то я не пойму, о чем вы.

— Девочка, вы когда-нибудь слышали о художнике, написавшем “Посигналь, если любишь Иисуса”?

— Уоннамейкер Льюис? Отец Руби — Уоннамейкер Льюис?

Айрис кивнула. Выбрав ярко-желтый бантик, она отклеила маленький квадратик с изнаночной стороны и решительно прилепила украшение на макушку голой, как бильярдный шар, головы Флафи.

— Он самый, единственный и неповторимый, — подытожила Айрис. — Папочка-мультимиллионер. — Она негромко рассмеялась. — Вот только Руби он не вернет ни за какие деньги. Конечно, он заработал их лишь после того, как его выпустили, но факт остается фактом, Руби мертва, а он жив. По-моему, это как-то несправедливо.

Айрис снова переключила внимание на Флафи.

— Ну разве не прелесть? Давай-ка протрем эту шкурку, чтобы она заблестела. — Айрис взяла небольшой тюбик с каким-то маслом и выдавила немного. Масло оказалось прозрачным, а его запах почему-то напомнил мне о публичном доме. — Вот это тебе подойдет! — с энтузиазмом сказала она. Флафи застонала…

— А Руби не знала, кто ее настоящие родители? Айрис подняла голову, ее взгляд стал колючим.

— Нет! Я бы ни за что не позволила Руби пройти через этот ад дважды! Не знаю, откуда ее папаша, вернее, жалкая пародия на отца, о ней узнал, но могу сказать, на его месте любой порядочный человек оставил бы дочь в покое. О том, кто взял Руби, знали только я, Майкл, Хэм и он. И это правильно.

Айрис снова переключила внимание на Флафи, которой уже до смерти надоели и “собачий дворец”, и его хозяйка. В данный момент бедняжка передними лапками пыталась стряхнуть с головы ненавистный бант.

— Дорогая, — воскликнула Айрис, — настоящие леди так себя не ведут! Успокойся.

Опытной рукой женщина нацепила ошейник Флафи, украшенный фальшивыми бриллиантами, на место и одновременно отстегнула поводок, который держал ее в плену. — Ну вот, возвращайся к мамочке.

Айрис бережно передала мне Флафи и встала передо мной, глядя мне в лицо покрасневшими, припухшими от слез глазами.

— Я не возьму с вас платы за услуги, — сказала она, — поскольку вы ищете убийцу моей девочки. Когда найдете, сообщите мне, я сама его убью. Я не смогла оставить дочку у себя, не могла ее спасти, но, клянусь Богом, я за нее отомщу!

Глаза Айрис вспыхнули, крупное тело затряслось от гнева, лицо вдруг стало таким красным, что я испугалась, как бы с ней не случился удар, и хотела уже звонить в Службу спасения. Но тут в комнату, шаркая, вошел Хэм, и напряжение спало.

Несколько секунд мне казалось, что сам воздух парикмахерской насыщен гневом и насилием, но это ощущение прошло так же внезапно, как и возникло, словно облачко на миг набежало на солнце и проплыло дальше, и все вокруг снова стало светлым, розовым. Опасность стала казаться мне такой же далекой, как детство Руби. Но, как и детство, иллюзия безопасности прошла очень быстро. Нам с Флафи предстояло столкнуться с большими неприятностями, я это сознавала, и разве это давало мне право втягивать в переделку моих друзей и родственников?

Глава 20

Флафи объявила мне бойкот. Мы ехали обратно по тихим улицам Уевы, по машине гулял ветер, влетавший в открытые окна, все было так же, как час назад, но у нас обеих настроение было другим. Желтый бантик улетел в окно и превратился в воспоминание, но встреча с Айрис Стоукс была, по-видимому, еще свежа в памяти Флафи. Мы с моей лапочкой думали об одном и том же человеке, и это хорошо, но если для Флафи образ Айрис был связан с ее душевной травмой, то я размышляла о другой, более серьезной беде.

Руби Ли Даймонд жила и умерла у всех на виду, как в аквариуме. Насколько я понимала, Айрис Стоукс глубоко заблуждалась, полагая, что только членам семьи было известно, чью дочь взяла на воспитание Джейн Даймонд. Да и как можно утаить такое в крошечном городишке, где все со всеми знакомы? Возможно, Руби единственная не знала того, что было известно половине города. Но сейчас об этом узнала и я, и появилась еще одна ниточка, которая могла привести к разгадке, — сумасшедший папаша Руби Ли.

Разыскать Уоннамейкера Льюиса не составило проблемы, он и сам хотел быть на виду. Автор нашумевшей картины “Посигналь, если любишь Иисуса” выбрал себе место с проницательностью профессионального торговца — в самом центре города, на перекрестке главных улиц, рядом с единственной в городе бакалейной лавкой, заправочной станцией и магазином рыболовных принадлежностей.

Студия Уоннамейкера представляла собой жалкую лачугу, где когда-то торговали медом, — во всяком случае, об этом по-прежнему извещала вывеска, болтавшаяся на честном слове на ветке дуба. Грязно-коричневое строение под проржавевшей жестяной кровлей вполне могло бы остаться незамеченным, если бы Уоннамейкер не предпринял кое-какие шаги к тому, чтобы этого не случилось.

Вся площадка вокруг домика была забита волчками и вертушками. Чего тут только не было: и вырезанные из дерева фигурки Дядюшки Сэма, выкрашенные во все цвета радуги, и огромные медведи, покрытые текстами из Священного Писания, и фирменный знак Уоннамейкера — плакаты с надписью “Посигналь, если любишь Иисуса”. Одна вертушка выделялась из общей массы и даже выступала на дорогу: это был Иисус с вращающимися руками — когда дул ветер, руки крутились. По крайней мере мне показалось, что так было задумано. Контуры ветряка действительно напоминали традиционные изображения Спасителя, но на этом сходство кончалось. У этого Иисуса был горящий взгляд, он был одет в широкую мантию, а на груди у него красовался американский флаг. Над головой Иисуса был нимб, над ним парили два ангела, один из которых держал мигающую неоновую вывеску: “Открыто. Посигналь, если любишь Иисуса”.

Я подумала, что у сестры Мэри Кэтрин много чего нашлось бы сказать по этому поводу. Перекрестившись на всякий случай, я свернула на площадку для парковки Флафи, вероятно, почуяв еще одну не слишком приятную встречу, спрыгнула с переднего сиденья и забилась в самый дальний угол.

— Каждому свое, девочка, — сказала я. — Если ты не хочешь лишний раз подстраховаться, если тебя не пугает перспектива вечно гореть в геенне огненной, можешь оставаться в машине.

Ответом мне было рычание. Я поняла, что Флафи — язычница и гордится этим.

“Остерегайтесь! — призывал большой лозунг. — Сатана повсюду! ”

— Чертовски верно подмечено, — пробормотала я. “Иоанн 3:16” — гласил другой плакат.

— Лаватини 24:7, — ответила я.

Я поднялась на террасу студии Уоннамейкера и огляделась в поисках признаков иной жизни, кроме вечной. Ветерок, влетавший в окна, лишенные стекол, медленно вращал лопасти подвешенного под потолком вентилятора.

— Есть кто-нибудь дома? — крикнула я, осторожно ступая по дощатому полу. — Мистер Льюис, йо-хо!

Я немного подождала, убедилась, что мне никто не отвечает, и поняла, что пора вернуться к машине.

— Тем хуже для вас! — обиженно проорала я. — Я люблю Иисуса.

Тишина. Все это” казалось нелепым. Если творчество Льюиса оценивается так дорого, с какой стати его шедевры торчат без присмотра перед домом? Где же охранники, которых полным-полно в модных галереях — я сама видела по телевизору?

Я дошла до машины и взялась за ручку дверцы, когда Флафи издала звук, который можно считать собачьим эквивалентом вопля ужаса.

— Его здесь нет… — Низкий глубокий голос напугал меня так, что я подпрыгнула на добрых пару футов.

Резко развернувшись, я обнаружила перед собой одного из самых огромных, высоченных темнокожих мужчин, какие мне только попадались. Великан был одет в драный комбинезон.

— Святые угодники! Матерь Божья! Вы нарочно пытались меня напугать, или у вас это само получилось?

Гигант несколько мгновений таращился на меня, словно в его большой голове мыслям требовалось время, чтобы цепь замкнулась и образовался ответ.

— Сейчас время дневного сна, — наставительно сообщил он. — Не бери ничего, и не попадешь в ад. — Он стоял неподвижно и так близко ко мне, что я чувствовала себя крайне неуверенно и неуютно. В этом странном человеке что-то было не так. А потом он вдруг улыбнулся, и прекрасная белозубая улыбка совершенно преобразила его лицо. — Иисус любит маленьких детей, — сказал он. — Возвращайся после дневного сна.

— Обязательно, — пообещала я, открывая дверь и садясь за руль.

Флафи все еще визжала во всю мощь своих маленьких легких.

— Пока!

Я завела мотор и выехала на улицу. Флафи, ободренная отъездом, запрыгнула на заднее сиденье, поставила передние лапки на край открытого окна и грозно залаяла, ее лай сулил всяческие несчастья обидчикам.

— Давай, Флафи, — крикнула я, — продолжай в том же духе, и в следующий раз я возьму тебя с собой.

На заднем сиденье внезапно стало тихо.

Я заехала на автостоянку перед магазином рыболовных принадлежностей, поставила машину в той части, что находилась подальше от студии безумного художника, и зашла в телефонную будку, чтобы разыскать адрес Роя Делла. Если Рейдин и мамуля всерьез вознамерились взять в осаду его дом, то мне самое время поехать и проверить, как там дела. Зная Рейдин, я бы не удивилась, если она уже в доме, пьет чай. Зная маму, я могла предположить, что она готовит Лулу “нормальную еду” и читает ей лекцию о супружеской верности и наказании за смертный грех.

Как же я была далека от истины!

Рой Делл жил в стороне от Двадцатого шоссе, вдали от гоночного трека, в одном из нескольких кирпичных домиков, обшитых снаружи досками, — это убожество, по-видимому, явилось результатом чьей-то попытки в конце шестидесятых годов создать отдельный микрорайон. Найти дом Роя Делла оказалось несложно, он находился в конце тупика и был выкрашен в такой же ядовито-желтый цвет, как его гоночный автомобиль. Вокруг дома росли чахлые сосенки, кое-где зеленели островки травы.

Желтая “вега”, будь она неладна, стояла на почетном месте в переднем дворе, под задние колеса были подложены куски шлака. Здесь же валялись куски обшивки и отдельные части автомобилей, в старых автомобильных покрышках, выкрашенных все в тот же ядовито-желтый цвет, как в вазонах для цветов, рос портулак. Одним словом, дом четы Паркс представлял собой образчик дурного вкуса и памятник неряшливому стилю жизни.

Дорога к микрорайону “Счастливые деньки” шла под уклон, и с его верхней точки была видна вся улица. Это обстоятельство меня несколько встревожило, мама и Рейдин не могли отыскать такого наблюдательного пункта, где они бы сами не оказались в поле зрения объектов наблюдения. Передо мной, чуть в стороне от въезда в микрорайон, стоял древний “плимут” Рейдин. Машина была пуста.

— Флафи, что-то здесь не так, — сказала я. — Я просто кожей чувствую, что дело нечисто. Мама и Рейдин не могли просто так бросить автомобиль и пойти пешком до дома Роя Делла. Нет, если бы все было в порядке, они подъехали бы к самому его дому, особенно мама с ее мозолями.

Флафи, все еще сомневаясь во мне, встала на заднее сиденье и принюхалась. По выражению ее мордочки и по тому, как она оскалила зубы, я заключила, что моя подружка оценила ситуацию так же, как я.

— Пришло время провести небольшую разведку, — заключила я, дала задний ход, отъехала от бывшей полицейской машины Рейдин и поставила “камаро” в тени небольшой сосновой рощицы. Наклонившись, я достала из-под переднего пассажирского сиденья пару тапочек для аэробики, сняла свои туфли на каблуках и переобулась. Затем сунула руку под водительское сиденье и стала шарить в поисках оружия — просто так, на всякий случай.

Думаю, если бы существовала такая болезнь, как страх ношения оружия, мне следовало бы поставить такой диагноз. Танцовщицы — подходящий объект для стрельбы по мишеням, поэтому большинство из нас носят оружие, но не я. По моему разумению, пистолет только поможет нападающему, из него же он меня и убьет. А если совсем честно, я опасаюсь огнестрельного оружия, но ножей почему-то не боюсь.

Мои пальцы нащупали нож “спайдерко”, который лежал под сиденьем, и сомкнулись, погладив стальную спину лезвия. Если твое детство прошло в Филадельфии, поневоле научишься защищать себя собственными силами. Нож — это всего лишь продолжение моих ногтей. Мой брат Фрэнсис подарил мне “спайдерко”. Он не очень распространялся по этому поводу, но я знала, что нож обошелся ему в немалую сумму, и понимала — таким образом брат давал мне понять, что, хотя и смирился с моим решением стать танцовщицей, все равно будет волноваться за младшую сестру.

Теперь пришла моя очередь беспокоиться за маму и Рейдин.

— Оставайся здесь, Флафи, — сказала я.

Конечно, она сделает так, как сама сочтет нужным, но эти слова внушали мне чувство, что главная здесь я.

Я вышла из машины и пошла по улице, стараясь держаться поближе к обочине и не бросаться в глаза. Я дошла всего лишь до “плимута” Рейдин, когда стало ясно, что основания для тревоги есть. Сиденья — и передние, и задние — были усыпаны обломками сосновых веток. На переднем сиденье рядом с пустой упаковкой от черного крема для обуви валялся пустой пакет из бакалейной лавки “Пиггли Виггли”. Мамина сумка лежала раскрытая, ее содержимое перемешалось с сосновыми иголками. Но самое главное, дробовик Рейдин лежал на заднем сиденье, никак не замаскированный. Не может быть, чтобы мама и Рейдин ушли, бросив все на виду. Где же мамочка?

Словно в ответ на мой вопрос воздух прорезал душераздирающий визг. Этот визг я не спутаю ни с каким другим звуком, вслед за ним раздался другой звук, который тоже ни с чем не спутаешь: выстрел.

Я бросилась бежать со всех ног, держа путь к ярко-желтому дому, туда, откуда раздавались эти звуки. Вбегая во двор, я вдруг увидела пару солдат и какого-то голого мужчину. Да-да, мерзкого голого мужика.

Я отскочила в сторону, зашла за “вегу” Роя Делла и стала смотреть поверх капота. Голый промчался мимо меня, пробежал мимо фасада дома и свернул за угол, за ним по пятам неслись солдаты. Этими “солдатами” оказались мама и Рейдин, одетые в камуфляж — судя по форме усыпанных сосновыми иголками касок — времен Второй мировой войны. На лицах, вымазанных черной ваксой, неистово сверкали глаза. Дамы проскочили мимо, в своей целеустремленности даже не заметив меня. Мамуля держала в левой руке что-то черное, квадратное. Я вдруг с ужасом осознала, что знаю голого: это был Фрэнк. Мама и Рейдин преследовали Фрэнка, по-видимому, снова застигнутого на месте преступления! Я бы рассмеялась, если бы в следующее мгновение ситуация внезапно не осложнилась.

Парадная дверь распахнулась так резко, что стукнулась о стену, и появился новый персонаж — Лулу. В руках она держала дробовик и, судя по выражению лица, была настроена весьма воинственно.

Бабах! Выстрел — и половина цветов из одной автопокрышки разлетелась во все стороны. Бабах! Ба-бабах! Лулу выстрелила еще пару раз, а потом, определив местоположение мамули и Рейдин, подняла дробовик, прищурила один глаз и стала тщательно целиться. Разъяренная баба совсем не походила на любителя, мне стало ясно, что она вполне может кого-нибудь убить.