Мой доклад об обстановке

Я начал свой доклад с точного и обстоятельного анализа условий, в которые попали немецкие войска на Восточном фронте, а затем перешёл к тщательной оценке положения нашего противника. Во втором случае я основывался на подробных данных разведывательного отдела генерального штаба, известного под названием «Иностранные армии на Востоке». В заключительной части своего доклада я коснулся выводов, которые мы должны были сделать как для немецких, так и для русских войск, и дальнейшего развития событий, которого следовало ожидать в течение ближайших недель и месяцев. Я закончил доклад пятью чёткими требованиями.

Первая часть моего доклада была изложена в форме, доступной для человека, не сведущего в военных вопросах. Я приводил многочисленные статистические данные, таблицы и карты. Например, была сделана таблица соотношения сил обеих сторон на один километр фронта. В ней указывались точные данные о количестве немецких солдат и солдат наших союзников, артиллерийских стволов, противотанковой артиллерии и т. д. на различных участках фронта. Здесь же приводились аналогичные цифровые данные о русских войсках. Таким образом, эта таблица доходчиво и внушительно убеждала в численном превосходстве противника. Статистические данные рассказывали о русских людских ресурсах, вооружении, боеприпасах, месячной продукции танковых и оружейных заводов и свидетельствовали о все возрастающем потоке предметов снабжения, поступающих в Россию из США.

Все эти данные необходимы для того, кто хочет составить объективное представление о своих собственных силах и силах противника и кто стремится предугадать вероятный ход событий в ближайшем будущем. Как начальник генерального штаба, я добился того, что эти положения всеми были приняты безоговорочно. А на самого Гитлера, можно без преувеличения сказать, мой доклад произвёл потрясающее впечатление. Он ни разу меня не прервал, что он обычно делал, когда докладываемые факты ему не нравились или, как он часто говорил, носили «пораженческий характер». Как правило, в таких случаях он прекращал самый обстоятельный доклад, приказывая говорящему остановиться. Гитлер был неравнодушен к статистическим данным, и масса цифр, которые я привёл для подкрепления выдвинутых мною положений, вероятно, воздействовала на него так же сильно, как и мои убедительные диаграммы. Впрочем, он, может быть, просто не хотел расстраивать «нового человека» в самом начале нашей совместной работы.

Я был удовлетворён тем, что сказал Гитлеру голую правду сразу же после вступления на пост начальника генерального штаба. Пока всё шло хорошо. Но вот я подошёл к самой трудной части доклада — к пяти выводам или требованиям, если их так можно назвать, которые вытекали из моего доклада и которые я сформулировал следующим образом.

1. В связи с летним наступлением территория, захваченная на Востоке, больше не соответствует размерам оккупирующей её армии. Другими словами, слишком мало солдат находится на таком огромном пространстве. Если эти два фактора не будут приведены в соответствие, катастрофа неизбежна.

2. Самым опасным участком Восточного фронта, несомненно, является левое крыло группы армий «Б», занимающее участок фронта от Сталинграда до стыка с левым соседом — группой армий «Центр». Количество войск здесь незначительно. Кроме того, этот участок фронта удерживается самыми слабыми и самыми ненадёжными солдатами: румынами, итальянцами и венграми. Итак, здесь создалась серьёзная опасность, которую необходимо ликвидировать.

3. Приток людского состава, боевой техники, оружия и боеприпасов на Восточный фронт явно недостаточен и не может возместить потери наших войск. Это должно привести к гибельным последствиям.

4. В 1942 г. боеспособность русских войск стала гораздо выше, а боевая подготовка их командиров лучше, чем в 1941 г. Этот факт следует принимать в расчёт. Мы должны проявлять значительно большую осторожность.

5. В этом пункте я коснулся необходимости улучшения работы тыла, повышения пропускной способности железных дорог и других, главным образом технических, проблем.

К моему удивлению, Гитлер слушал эти выводы и требования очень внимательно. Казалось, они даже произвели на него известное впечатление. Когда я кончил, он улыбнулся и сказал: «Вы отчаянный пессимист. Здесь, на Восточном фронте, мы пережили куда худшие времена и то остались живы. Справимся и с новыми трудностями».

Что касается моих окончательных выводов, то он постарался умалить их значение. Он сказал: «Конечно, на некоторых участках фронта русские имеют численное превосходство. Но ведь наши солдаты превосходят по своему качеству солдат противника. И оружие у нас лучше. К тому же вскоре у нас будет новое оружие, ещё лучше прежнего».

Вот как реагировал Гитлер на мой доклад. Вопросы, поднятые в моём докладе, он считал решёнными. Как начальник генерального штаба, я надеялся, что хотя бы часть сказанного мною останется в голове верховного главнокомандующего, что он будет думать о моих замечаниях и мой доклад в конце концов принесёт хоть какую-то пользу. Я уже знал, что убедить в чём-либо Гитлера можно, только снова и снова напоминая ему об этом. Так я и делал в течение нескольких недель, повторяя мои пять требований. Что же было сделано нами за те несколько недель, которые остались до большого русского контрнаступления?

Немецкие приготовления

Мои пять требований произвели на Гитлера гораздо большее впечатление, чем я ожидал. Прежде всего он отдавал себе полный отчёт об опасности на огромном участке Восточного фронта между Сталинградом и группой армий «Центр». Следовательно, его советники могли внушить ему ту или иную мысль, если они часто повторяли её, твёрдо придерживаясь своей точки зрения. Ведь заставил же я Гитлера осознать опасность положения, создавшегося на левом фланге группы армий «Б». Теперь, когда он знал об этой опасности, следовало избрать один из трёх возможных путей, чтобы избежать её.

Первый путь — кардинальный и наиболее эффективный — отвести войска Сталинградского фронта на запад, таким образом укоротить опасный левый фланг и высвободить большое количество дивизий, которые можно затем использовать в другом месте. В этом случае мы имели бы сильный новый фронт и одновременно создали бы в своём тылу необходимый нам подвижный резерв. Достоинства данного решения, которое было, несомненно, самым лучшим, должны быть очевидны каждому. Но это привело бы к оставлению Сталинграда — основной цели нашего летнего наступления, то есть явилось бы запоздалым исправлением первоначальных ошибок, допущенных верховным командованием при планировании данного наступления.

Этот путь оказался совершенно неприемлемым для Гитлера. Он выходил из себя, когда на подобное решение проблемы только намекали в его присутствии. Несмотря ни на какие обстоятельства, Гитлер всегда принципиально отказывался соглашаться на оставление какой бы то ни было территории. На этом принципе, если его так можно назвать, Гитлер особенно упорно настаивал в своей знаменитой речи о Сталинграде, с которой он обратился к немецкому народу в октябре 1942 г. Он сказал: «Немецкий солдат остаётся там, куда ступит его нога». И далее: «Вы можете быть спокойны — никто не заставит нас уйти из Сталинграда». Эти утверждения укрепили его упрямство, и удержать Сталинград стало теперь для Гитлера вопросом его личного престижа. Ничто не могло заставить его передумать.

Второй путь являлся в сущности вариантом первого. Предполагалось, что в течение некоторого времени мы будем удерживать свои позиции в Сталинграде. Проведя необходимые мероприятия, мы оставим город перед самым контрнаступлением русских войск. Это было компромиссное решение. Оно имело все недостатки, свойственные компромиссам, и всё-таки это было решение, хотя оно и содержало в себе одно большое «но», не поддающееся учёту. Позволит ли нам русский климат осуществить такой отход, когда наступит критический момент? Поэтому второй путь казался опасным. Впрочем, Гитлер не принял его, хотя казалось, что это решение ему понравилось по той простой причине, что оно давало возможность отложить рассмотрение вопроса. Он никогда не принимал неприятного решения сразу, если мог вернуться к нему позже. Свойственную ему нерешительность Гитлер прикрывал тем, что он якобы «даёт обстановке возможность созреть».

Третий путь состоял в замене ненадёжных армий наших союзников, удерживавших опасный участок фронта, хорошо оснащёнными немецкими дивизиями, поддержанными мощными резервами. Для проведения этого решения в жизнь немецкое верховное командование не располагало ни достаточными резервами войск, ни боевой техникой. Чтобы заменить венгров, румын и пр. немцами, необходимо было снять немцев с других участков Восточного фронта. Переброска их вдоль фронта была бы очень трудна, а если учесть плохую систему коммуникаций в России, то проведение этого мероприятия было бы сопряжено с невероятными осложнениями. Вполне вероятно, что русские, контрнаступления которых мы теперь ожидали, нанесли бы удар по нашему левому флангу как раз во время смены войск. Итак, это решение тоже не было принято.

Таким образом, ни один из трёх путей выбран не был: первые два — из-за упрямства Гитлера, третий — как неосуществимый в тех обстоятельствах. Вместо этого решено было провести отдельные незначительные мероприятия, которые, по признанию генерального штаба, не могли кардинальным образом повлиять на сложившуюся обстановку. Многие сомневались, что проведение этих мероприятий принесёт какую-либо пользу. Но мы должны были сделать всё возможное, чтобы облегчить проведение в жизнь решения э 2, когда начнётся наступление русских. Если бы опасность, о которой мы говорим, не была сначала чисто предположительной, Гитлер, по всей вероятности, одобрил бы это решение.

Некоторые из проводимых нами мероприятий заключались в следующем.

На опасном левом фланге был создан небольшой резерв. В него входил один танковый корпус в составе двух дивизий — одной немецкой и одной румынской. Во всех отношениях этот корпус был очень слаб.

В промежутках между дивизиями наших союзников были расположены небольшие немецкие части, такие, как противотанковые дивизионы, взятые из резерва ОКБ. Предполагалось, что этими частями будут усилены войска, расположенные на опасных участках фронта. Посредством подобной «тактики усиления» командование надеялось укрепить дивизии наших союзников, воодушевить их и оказать им помощь в отражении наступления противника. В случае если соединения наших союзников будут смяты, части усиления удержат свои позиции и ограничат прорыв противника. Тогда создадутся благоприятные условия для нашего контрудара. Это был хорошо продуманный план, но и он имел очевидные изъяны. Если войска союзников, находящиеся между нашими частями усиления, будут разгромлены слишком быстро и если мы своевременно не будем располагать достаточными силами для нанесения контрудара, части усиления окажутся в безнадёжном положении и в конце концов будут списаны со счёта. Следовательно, и «тактика усиления» была весьма сомнительным выходом из положения.

К штабам крупных соединений наших союзников была прикомандирована группа связи, состоявшая из офицеров генерального штаба и подразделений связи. Штабы наших союзников не имели такого опыта и дисциплины, как немецкие. Кроме того, их структура командования и система связи были громоздки и медлительны. Мы надеялись, что созданные нами группы связи компенсируют эти недостатки.

В широких масштабах мы практиковали радиообман с целью скрыть от противника тот факт, что на левом фланге не было немецких войск, и создать у него неправильное представление о наших силах на этом участке фронта.

Выше были перечислены лишь некоторые из намеченных нами мероприятий. Проведение их в жизнь потребовало большой и весьма сложной штабной работы, исключительно внимательного отношения к деталям и хорошей организации дела. Специалисты прекрасно понимали, что одних этих мероприятий совершенно недостаточно. Но по указанным мною причинам мы старались обеспечить наибольшую их эффективность. В самом проведении этих мероприятий таилась, однако, опасность: если Гитлер убедится, что подготовка проведена, он забудет об осторожности. Поэтому приходилось снова и снова заострять внимание Гитлера на серьёзности создавшейся у Сталинграда обстановки, напоминая ему о тех пяти требованиях, которые я перечислил выше, и о возможности только двух правильных решений. Делать это, несмотря на гнев Гитлера, было моим служебным долгом.

Что касается пунктов 1, 3, 4 и 5, которыми я закончил свой доклад и к которым неоднократно возвращался, то в конце концов Гитлер принял их и начал действовать в соответствии с ними. К несчастью, он вообще был склонен к компромиссным решениям, которые зачастую осуществлялись слишком поздно.

Одно из проведённых нами мероприятий заключалось в создании в целях прикрытия левого фланга постоянной системы разведки, располагающей необходимыми средствами связи. Это потребовало организации тесного взаимодействия между соответствующими отделами генеральных штабов сухопутных и военно-воздушных сил и разведывательных частей со штабом группы армий «Б». Командующий группой армий и его начальник штаба разделяли нашу точку зрения. Это было видно из их донесений Гитлеру об обстановке и намерениях противника. Комплексные разведывательные мероприятия вскоре подтвердили наши опасения. Противник медленно, но настойчиво увеличивал свои силы перед нашим левым флангом. Теперь это уже не вызывало сомнений. Более того, показания пленных начали раскрывать наличие на этом участке фронта весьма боеспособных русских дивизий. Из этого можно было сделать только один вывод — наступление русских неизбежно.

Намерения русских

Теперь стало очевидно, что ход мыслей русского верховного командования был тот же, что и немецкого генерального штаба. Русские решили начать своё зимнее наступление, нанеся удар по левому флангу группы армий «Б». В случае успеха эта операция принесла бы им большие выгоды. Наши обманные мероприятия не ввели русских в заблуждений. Они хорошо знали, что этот участок фронта удерживается войсками наших союзников, которые, по их расчётам, были менее стойки в обороне.

Мы все ещё не знали, на каком участке растянутого левого фланга русские нанесут удар — на румынском, находившемся близ Сталинграда, на более западном итальянском или, наконец, на венгерском, который протянулся ещё дальше на запад. С чисто тактической точки зрения наиболее результативным был бы удар по самой западной оконечности фланга. Но это было бы исключительно смелое решение, а русское верховное командование, по-видимому, не хотело рисковать. Казалось, оно предпочитало придерживаться более осторожного плана. В течение первой половины ноября (в это время ставка Гитлера и главное командование сухопутных сил передислоцировались из Винницы в Восточную Пруссию) картина будущего русского наступления становилась все яснее. Русские собирались нанести удар северо-западнее Сталинграда, вероятно, на участке, занимаемом румынскими войсками. Но на какой день намечено русскими начало наступления, мы ещё не знали.

Перед наступлением

Упорно отказываясь принять какое-либо из основных решений, Гитлер, однако, разрешил провести мероприятия, направленные на усиление войск, занимавших участок фронта, над которым нависла русская угроза. Но даже теперь он не терял надежды захватить Сталинград. Он гневно отдавал приказы продолжать бои в городе за каждый дом, за каждый квартал, и 6-я армия несла напрасные потери. Последние резервы ОКВ — первоклассные штурмовые сапёрные батальоны — были переброшены в Сталинград, где они должны были захватить застроенный район, прибегнув к «новой штурмовой тактике». Эти батальоны были уничтожены. А тем временем северо-западнее Сталинграда все явственнее надвигалась угроза.

В начале ноября Гитлер выступил с политической речью, в которой заявил: «Я хотел выйти к Волге в определённом месте, возле определённого города. Случилось так, что этот город носит имя самого Сталина… Я хотел взять этот город. Не делая преувеличенных заявлений, я могу теперь сказать вам, что мы его захватили. Только небольшая его часть пока ещё не в наших руках. Нас могут спросить: „Почему армия не продвигается вперёд ещё быстрее?“ Но я не хочу второго Вердена, я предпочитаю достигнуть своей цели путём ограниченных штурмов. Время в данном случае не имеет никакого значения».

Это была странная речь. Гитлер говорил и как верховный главнокомандующий, и как партийный агитатор. Нельзя было не опасаться, что Гитлер, заявив однажды о своих намерениях на всю Германию и на весь мир, откажется когда-либо изменить их, так как выполнение этих намерений станет для него вопросом личного престижа.

А когда речь идёт о престиже, диктаторы, как известно, всегда проявляют повышенную чувствительность. Более того, Гитлер был политиком, а не солдатом. Объявляя о своих намерениях, он думал дать ясные цели своим командирам и войскам и таким образом укрепить их решимость. Гитлер считал, что его речи повышают стойкость солдат. Он не знал, как будут звучать его слова в ушах высших командиров, младших офицеров и солдат, ожесточённо сражавшихся и умиравших в Сталинграде. Он не знал, какое впечатление могут произвести его слова на генеральный штаб сухопутных сил и его начальника. Кстати, мне никто не сообщил об этой речи до того, как она была произнесена, — впервые я услышал её по радио.

В течение первых недель ноября я снова и снова представлял свои основные требования Гитлеру. Благодаря данным нашей разведки картина становилась яснее с каждым днём. Мы работали в тесном взаимодействии с военно-воздушными силами, подвергая районы сосредоточения русских войск ударам с воздуха. Большего мы не могли сделать. Оставалась единственная надежда. Несмотря на все, ещё можно было в самый последний момент убедить Гитлера принять основное решение. Я беспрестанно приводил ему все новые и новые доказательства.

Весь генеральный штаб — от старшего начальника до рядового сотрудника — разделял мои мрачные предчувствия и с тревогой ожидал неизбежного, как мы все понимали, русского наступления. Если оно будет успешным, оно поставит всю сталинградскую армию в отчаянное положение. Ужасно предвидеть надвигающуюся катастрофу и в то же время не иметь возможности предотвратить её. Тяжело видеть, что единственное в тех условиях средство излечения отвергается единственным человеком, который может принимать решения, — Гитлером.

Командующий группой армий «Б» и его начальник штаба дали такую же оценку обстановки, как я. Они тоже считали, что избежать надвигающейся катастрофы можно, только приняв кардинальное решение. Они, чувствовали себя несчастными, так как были не в состоянии влиять на ход событий. Они могли только заострить внимание Гитлера на действительном положении дел, представляя свои донесения с оценкой обстановки, сосредотачивая внимание на самом опасном участке фронта, они старались не пропустить критического момента.

Конечно, мы пытались наносить удары по движущимся колоннам и районам сосредоточения русских войск авиацией и дальнобойной артиллерией. Но самое большее, что могли дать такие действия, это отсрочить день наступления. Предотвратить наступление можно только тогда, когда обороняющийся имеет абсолютное превосходство в воздухе и способен беспрерывно наносить мощные удары по железным и шоссейным дорогам, а также по районам сосредоточения противника. Мы не обладали военно-воздушными силами необходимых для этого размеров.

Такова была обстановка, когда на нас со всей яростью обрушилась суровая русская зима. Теперь мы знали, что наступления русских придётся ждать недолго.

Русское наступление началось

Ранним утром 19 ноября 1942 г. главное командование сухопутных сил, находившееся теперь в Восточной Пруссии, получило следующую телеграмму: «Началась мощная артиллерийская бомбардировка всего румынского фронта северо-западнее Сталинграда». Наша группа связи проследила за тем, чтобы эта телеграмма пришла к нам через штаб группы армий «Б» без задержки. Итак, наступление началось, и мы были уверены, что оно будет развиваться так, как мы не раз говорили об этом Гитлеру. Теперь нам предстояло убедиться, правильно ли мы подсчитали силы русских.

Группе армий «Б» был послан ответ: «Танковый корпус „X“ должен быть подготовлен для немедленного ввода в бой [30]. Гитлер дал согласие на вывод его из резерва».

Этот единственный резервный корпус мог быть введён в бой только по личному приказанию Гитлера. Как только я услышал о русской артиллерийской подготовке и понял, что обстановка будет развиваться, как и предполагалось, я обратился к Гитлеру с просьбой о выводе корпуса из резерва. Если же события не примут опасного оборота, такая предосторожность не повредит.

В это время Гитлера в Восточной Пруссии не было — он находился в своём поезде на пути в Мюнхен или Берхтесгаден. Его сопровождал личный штаб, в который входили фельдмаршал Кейтель и генерал Йодль. По телефону я сообщил фюреру об этой новости и с большим трудом убедил его вывести танковый корпус «X» из резерва верховного главнокомандующего и передать его в распоряжение группы армий «Б». Даже тогда он хотел отложить принятие решения по этому вопросу и дождаться дальнейших сообщений с фронта. Как обычно, с немалым трудом мне удалось убедить его, что потом будет слишком поздно. Добившись согласия Гитлера на вывод танкового корпуса из резерва, я почувствовал себя прямо-таки победителем. Командование группы армий «Б» было от этого в восторге.

Артиллерийская бомбардировка румынских позиций становилась всё более интенсивной. И вот под прикрытием сильной снежной метели, в двадцатиградусный мороз Красная Армия перешла в наступление. На румын шли массы танков с пехотой, находившейся на танках или двигавшейся позади них. Повсюду русские имели огромное численное превосходство. Румынский фронт представлял собой печальную картину полного хаоса и беспорядка.

Штаб группы армий «Б» теперь получал поток часто совершенно противоречивых сведений, которые тут же препровождались в генеральный штаб. Одни донесения рисовали общую картину панического бегства румынских войск и появления русских танков глубоко в нашем тылу. В других же говорилось о героическом сопротивлении румын и уничтожении множества советских танков. Наконец, обстановка прояснилась. Русские прорвали румынский фронт в двух местах. Между участками этих прорывов, а также на левом фланге румынские войска и немецкие части усиления продолжали вести упорные бои с превосходящими силами противника. Как только командование группы армий «Б» осознало, что произошло, оно приказало танковому корпусу «X» контратаковать те русские части, которые достигли наибольших успехов.

Я непрерывно информировал Гитлера по телефону об изменении обстановки на фронте. Снова и снова я указывал ему на то, что наступило время провести в жизнь основное решение, то есть отступить из Сталинграда, или хотя бы подготовиться к его выполнению в ближайшем будущем. Это только раздражало Гитлера. Как обычно, он цеплялся за каждую соломинку. Он хотел увидеть, какой эффект произведёт ввод в бой танкового корпуса. Когда я сказал ему, что этот корпус может только замедлить темп русского продвижения, но ни в коем случае не задержать наступления русских, он воспринял это как пессимистическое заявление.

Тем временем обстановка продолжала ухудшаться. Русские расширили участки своих прорывов, а их танки продвинулись глубоко в наш тыл. Танковый корпус «X», который готовился к контратаке, сам был атакован передовыми танковыми частями русских. Кроме того, ему мешали действовать толпы бегущих румын и ужасная погода. На успех контратаки теперь почти не было надежды, особенно потому, что те части и соединения, которые все ещё удерживали фронт, оказались в критическом положении. Обстановка становилась опасной.

С точки зрения группы армий «Б» и главного командования сухопутных сил обстановка должна была ухудшиться. Мы знали, что танковый корпус «X» не сможет стабилизировать положение и будет вовлечён в общий беспорядок. Если он будет разгромлен, мы потеряем своё единственное резервное соединение. В штабе главнокомандующего сухопутными силами атмосфера становилась мрачной.

Я делал все, чтобы объяснить это Гитлеру. Однажды я опять предложил ему отвести 6-ю армию на запад, так как это единственно возможный путь избежать крупной катастрофы. Эта армия должна была повернуться фронтом на запад, обеспечив свой тыл арьергардами, и атаковать русские части, которые прорвали фронт румынских войск. Затем нужно было создать новый крепкий фронт. Такие действия не только ликвидировали бы угрозу 6-й армии, но и поставили бы в трудное положение прорвавшиеся русские войска. По крайней мере в данном случае мы могли ожидать хотя бы местных успехов.

Если это не будет сделано, поражение станет неизбежным. 6-я армия будет отрезана и окружена, а в линии фронта, удерживаемой группой армий «Б», образуется большой разрыв. Свежих сил для восстановления контакта с 6-й армией и закрытия этого разрыва не было. Каждый день задержки затруднял возможность восстановить положение на фронте и избежать катастрофы.

Гитлер отверг это смелое решение. Несмотря на все мои требования и предупреждения, он оставался непреклонным. Вместе со своими военными советниками Гитлер решил вернуться из Баварии в Восточную Пруссию.

План Гитлера и Йодля

Ещё до прибытия поезда в Растенбург мне позвонил генерал Йодль. Я этого не ожидал. Раньше мне как-то не приходилось с ним встречаться. Его штаб ведал Южным и Западным фронтами. Восточным фронтом занимались главнокомандующий сухопутными силами и начальник генерального штаба сухопутных сил.

В моём присутствии Йодль воздерживался давать Гитлеру советы по вопросам, касавшимся Восточного фронта, и ограничивал свою деятельность управлением двумя другими театрами военных действий, осуществлением общего руководства по ведению войны и вопросами военной политики.

Теперь, однако, стало очевидно, что в поезде в отсутствие начальника генерального штаба сухопутных сил он и фельдмаршал Кейтель сочли удобным давать Гитлеру советы и относительно Восточного фронта. Возможно, он сам обратился к ним за советом. Во всяком случае, они дали ему совет, и что это был за совет, вскоре стало ясно.

Генерал Йодль сказал по телефону, что главному командованию сухопутных сил следовало бы рассмотреть возможность изъятия одной танковой дивизии из состава группы армий «А», действовавшей на Кавказе, и переброски её в распоряжение группы армий «Б» для использования в качестве подвижного резерва. Такое решение было принято в поезде Гитлера. Переброска этой танковой дивизии в угрожающий район боевых действий должна была занять много времени, и трудно было сказать, как сложится обстановка, когда эта дивизия прибудет туда.

Я был крайне удивлён и сказал Йодлю, что хочу говорить лично с Гитлером. Опять я стал упрашивать Гитлера отдать приказ об отходе 6-й армии. Тон ответа был холодным и непреклонным: «Мы нашли другой выход из создавшегося положения. Йодль сообщил вам о нём. Обо всём остальном мы поговорим завтра». И это было всё. Позже меня официально информировали, что Гитлер желает видеть меня в полдень на следующий день, чтобы обсудить со мной обстановку. Я ответил, что это будет слишком поздно. Тогда мне было сказано, что видеть Гитлера раньше невозможно, так как ему необходимо отдохнуть после продолжительного путешествия. Следует заметить, что этот разговор происходил в то время, когда весь фронт пылал в огне и каждый час гибли сотни храбрых солдат.

Я игнорировал это предупреждение и в полночь, когда должен был прибыть поезд Гитлера, приехал в штаб верховного главнокомандующего. Я настоял, чтобы Гитлер принял меня немедленно, так как задержка даже на несколько часов могла катастрофически отразиться на ходе боевых действий. Гитлер и его окружение были взбешены тем, что я появился там в полночь, не дожидаясь полудня следующего дня. Наконец, меня всё же впустили к нему. Эта встреча настолько важна для хода боевых действий в районе Сталинграда и так характерна для методов Гитлера, что я опишу её как можно подробнее.

Гитлер вышел мне навстречу, протянув руку, с сияющей улыбкой, которая должна была изображать уверенность и надежду. Он пожал мне руку и сказал: «Благодарю вас. Вы сделали всё, что могли. Если бы я был здесь, я не смог бы сделать большего». Затем, так как выражение моего лица оставалось печальным, он продолжал с некоторым пафосом в голосе: «Не расстраивайтесь. В несчастье мы должны показать твёрдость характера. Нужно помнить Фридриха Великого».

Несомненно, он хотел ободрить меня и надеялся, что, если он сможет вселить в меня эту «твёрдость характера», я отброшу свои «пораженческие» аргументы и перестану настаивать на отступлении 6-й армии. Вероятно, он также хотел, чтобы я восхитился твёрдостью его духа перед лицом такого несчастья. Мне кажется, Гитлер не мог понять, что во время величайшей опасности актёрская игра не только бесполезна, но, пожалуй, может иметь даже пагубный эффект.