Глава 20

В вестибюль «Виктрикс» они ввалились вместе, спотыкаясь и хохоча, как подростки. Голдман все еще улыбался ей, когда они регистрировались, чувствуя огромное облегчение после одержанной столь большой победы.

Все прошло прекрасно. Цифры Тома были тщательно изучены, проанализированы правлением, и оно сочло их впечатляющими. А речь Элеонор произвела фурор. Голдман видел удивленные, внимательные лица степенных мужчин, когда она говорила им о сути кинобизнеса, которую трудно определить словами, о том, как трудно подсчитать, как и в чем вернутся затраты. Плавно и сдержанно жестикулируя, понятными терминами она объяснила им, что если Мартин Веббер не произвел ничего, кроме обманутых надежд, то это не значит, что и она на этом посту собирается следовать его примеру.

Наконец Элеонор перешла к фильму «Увидеть свет», доводя до них свою точку зрения с такой страстной горячностью, что даже банкиры вроде Конрада Майлза и Гарри Трастера начали понимать суть проекта и то, как много денег он может им принести. Говард Тори хорошо отозвался о Роксане Феликс. Ну что ж, Голдман ничего другого и не ожидал. Вдруг у него возникла мысль — не спит ли Роксана с этим толстым идиотом? Но решил, что нет. Она супермодель, стоящая сорок миллионов долларов, и, уж конечно, ей недостойно трахаться с Говардом Торном ради роли. Торн мог гарантировать только одно: чтобы на студии посмотрели ее пробы, — но никак не утверждение на роль. «Увидеть свет» по сравнению с тем, что эта женщина заработала как супермодель, мало что принесет. Так что ей нет смысла одаривать этого борова своими милостями Убедительным доводом в пользу фильма послужила видеокассета, которую Элеонор вынула из портфеля, попросив принести телевизор. Она показала им пробы Зака и Роксаны, не забыв подчеркнуть, сколь огромный резонанс в обществе получили слухи об их связи.

Мужчины улыбались, но Том видел, что они слабо вникали в ее слова. Все были заняты тем, что пытались справиться с собственным возбуждением. К концу пятиминутной прокрутки кассеты Элеонор Маршалл заставила этих парней есть из ее наманикюренных пальчиков. Все как один стали ярыми сторонниками фильма «Увидеть свет».

Голдман пока не ушел из опасной зоны. Он это понимал Японцы будут продолжать кружить над студией, но по крайней мере Элеонор сумела их убедить, что продать «Артемис» сейчас будет ошибкой. Что новый фильм может поднять цену акций, помочь выручить за компанию больше. Если вообще возникнет нужда продавать. Это не спасение, но отсрочка.

Или передышка. Незначительная по времени. В данный момент это самое большее, на что он мог надеяться.

— Вот, сэр, президентские апартаменты и императорские. — Администратор подала им ключи. — Вам нужен лакей, чтобы отнести вещи?

Голдман подхватил свою легкую сумку и покачал головой.

Затем взял маленький аккуратный чемоданчик Элеонор.

— Нет, спасибо, мы сами справимся.

— Ты теперь мой носильщик? — поинтересовалась Элеонор.

Голдман склонил голову:

— После того представления, которое ты сегодня выдала, я готов на все, мадам.

— Не искушай меня, — поддразнила Элеонор, направляясь к лифту.

Лифт с легким шипением проехал все этажи гладко, как по шелку.

— На этот раз ты не собираешься нажимать на «стоп»? — спросила Элеонор у Тома.

Она флиртовала с ним, голова кружилась от одержанной победы. Облегчение от сделанного, от того, что они выдержали с честью сегодняшний день, было слишком сильным. Она готова была вести себя безрассудно. Если они немножко развлекутся, ничего страшного. Во всяком случае, сюда, в Нью-Йорк, уши-локаторы Изабель Кендрик не дотянутся…

— Можешь теперь смеяться…

— Спасибо, — улыбнулась Элеонор.

— ..но тебе нужен был тот разговор. И я оставляю за собой право остановить лифт, когда захочу…

— О'кей, тренер. Ладно. А как вышло, что у меня всего-навсего президентские апартаменты, а у тебя императорские? Название твоих звучит солиднее…

— Возраст и красота, — весело заявил Голдман. — Вот причины. А потом — я здесь император. Заруби себе на носу.

— Может, нам пора заиметь императрицу? — спросила Элеонор. — А я могу заменить тебе Джейка Келлера.

Они оказались на территории пентхауза. Апартаменты располагались рядом. Голдман открыл дверь номера Элеонор.

— Ты только посмотри на это, — потрясенно пробормотала она.

Обстановка была выдержана в стиле эпохи Регентства.

В белом и золотом. Высокий ворс светлого ковра с нежным рисунком из золотых листьев шевелился от чуть заметного ветерка. Этот же рисунок повторялся на стенах и на бордюре под потолком. Длинные бархатные портьеры цвета отполированной до блеска бронзы свисали с окон двенадцати футов высотой, из которых открывался превосходный вид на город. На белом мраморном кофейном столике с золотыми украшениями стояла хрустальная ваза с лилиями необычайной белизны, с тычинками в густой желтой цветочной пыльце. Все это очень гармонировало с общей цветовой гаммой. В ванной комнате, такой же большой, как спальня, в центре стояла огромная джакузи. Рядом располагалась японская ванна, вделанная в пол. Но самое шикарное — третья комната: точное повторение английской библиотеки, украшенной головой оленя, с томами книг в кожаных переплетах и креслом темно-зеленой кожи.

— Боже! — заметил Голдман. — Хочешь поменяться?

Элеонор рассмеялась:

— Ты же еще не видел свои апартаменты. Слушай, почему бы тебе не пойти и не переодеться? Мне тоже надо освежиться. А потом сходим куда-нибудь и вместе выпьем чаю.

— Ты что имеешь в виду? Какой-нибудь маленький английский сандвич и пшеничную лепешку со сметаной?

— Совершенно верно, — сказала Элеонор.

— И ты собираешься принять душ? — поинтересовался Голдман. — А я могу понаблюдать?

Она весело рассмеялась и почувствовала жадный взгляд Тома на своем затылке. Прекрати, Элеонор, твердо сказала она себе.

— Для тебя — ничего интересного.

Том вышел из-за спины Элеонор и уставился на нее.

Черные глаза впитывали буквально все — от пепельно-светлых волос, аккуратно причесанных, легких холмиков грудей, едва выступающих под пиджаком, до мягких изгибов икр над лодочками, которые подчеркивали изящность щиколоток. Элеонор красивая, чувственная, ему нравилось смотреть на нее. Он не спешил, она ощущала его взгляд, ласкающий кожу. И вдруг она заметила чувственность в его глазах — он раздевал ее взглядом, желая увидеть обнаженной.

— Я почему-то сомневаюсь в этом, — тихо проговорил Том.

Он увидел, как она густо покраснела, и у него в животе что-то шевельнулось. Он сам не знал, почему так медленно ее оглядывает, но ему нравилось. Было приятно; ему казалось, она понимает его мысли.

Последовала длинная пауза.

— Так я зайду за тобой через двадцать минут, — большим усилием воли заставила себя сказать Элеонор.

— О'кей, — ответил Том Голдман и вышел.

Изабель Кендрик сама не наносила визитов. Обычно приходили к ней, а чаще всего она назначала встречу в известных ресторанах города. В конце концов, какой смысл слыть львицей в обществе и не блистать в нем? Но на этот раз она припарковала свой «бентли» перед воротами имения Голдманов в Беверли-Хиллз, и у нее даже не было времени позлорадствовать, что ее сады красивее садов Джордан.

Утром молодая женщина позвонила, и это было серьезно. Чрезвычайно. Настолько серьезно, что Изабель решила не обсуждать этот вопрос в окружении толпы. У нее нет никакого желания иметь свидетелей их с Джордан разговора. И однако, когда Изабель вышла из машины и поспешила к крыльцу, украшенному колоннами, одетая в безупречно строгое платье цвета морской волны и туфли на высоких каблуках, сердце ее билось быстро и она испытывала необычное возбуждение.

Горничная в форменном платье открыла дверь.

— Входите, пожалуйста, миссис Кендрик, — сказала она, — миссис Голдман ждет вас в гостиной..

Изабель коротко поблагодарила и пошла прямо в гостиную.

Как она и ожидала, Джордан Кэбот Голдман была разодета и сегодня. В брючном костюме от Валентине, она сидела в трагической позе у камина и плакала в кружевной платочек.

— Изабель, спасибо, что вы пришли, — прорыдала она.

— Дорогая, в ту же секунду, как повесила трубку, я бросилась к машине, — сказала Изабель, пытаясь изобразить сочувствие.

На время надо забыть о вечеринках. Сейчас ей предоставляется возможность сплести настоящую интригу. Если она преуспеет, то не только нанесет удар Элеонор Маршалл, но и сильно обяжет Джордан Голдман. Эта женщина станет ее вечной должницей. Тогда Изабель сможет контролировать не только лос-анджелесский высший свет, но и оказаться у истоков пикантных новостей недели, с которыми связаны люди, сплотившиеся вокруг Джордан. И та никогда не решится угрожать ее положению.

Потому что Джордан будет ей обязана. И очень многим.

— Он взял ее с собой в Нью-Йорк, — рыдала Джордан. — И даже не сказал мне. — Голос ее звучал как у маленькой девочки. — Я узнала про это у Джоан.

Итак, это его помощница. Изабель соображала быстро.

Тот факт, что Элеонор поехала с Томом в Нью-Йорк, сам по себе совершенно ничего не значит. Рабочая поездка. В конце концов, она президент студии, подумала Изабель с привычной смесью зависти и презрения. Нет, важно другое; Том пытался скрыть это от Джордан. А Джордан уже знала, что существует угроза ее положению. Знала, поскольку Изабель на том приеме рассказала ей кое-что. И она, по совету Изабель, устроила сцену ревности и потребовала от Тома прекратить общаться с Элеонор. Он все отрицал, но, по сведениям шпионов Изабель в «Артемис», в последнее время держался с Элеонор очень официально.

Очевидно, этот период закончился. А значит, браку Джордан угрожает опасность, если она ничего не предпримет.

Том скрыл, что едет в командировку вместе с Элеонор, от своей жены. Самый опасный сигнал. Изабель почувствовала облегчение — эта глупая потаскушка сообразила и позвонила ей. Рассказала.

— Я знаю, дорогая, — спокойно, но твердо начала она, — и ты знаешь, что сейчас надо делать. Разве не так?

— Кто знает, сколько на это уйдет времени? — рыдала Джордан.

— Иногда нам приходится потерпеть, Джордан, — авторитетно заявила Изабель, — иногда следует проявить активность. А теперь я скажу тебе, что делать. И не спорь.

— Но это испортит весь мой вид, — плакала Джордан.

— Нет, если ты будешь разумной, — возразила Изабель. — В противном случае, дорогая, у тебя вообще может не оказаться выбора. — Она пересекла комнату, подошла к камину и ласково похлопала свою протеже по плечу. — Ты должна это сделать, Джордан. Немедленно. Поверь. Другого способа нет.

Том и Элеонор вернулись в отель около одиннадцати.

Они выпили чаю, прогулялись, а потом пошли в кино.

— Ты смеешься? — удивленно спросила Элеонор, когда Том ей это предложил.

— Нет, — ухмыльнулся он. — А ты разве не хочешь?

Интересно узнать, когда ты в последний раз платила за билет в кино или театр?

— О, наверное, где-то в семьдесят восьмом, — предположила Элеонор.

— Вот то-то и оно. Поэтому пойдем. Проведем маркетинг, а вернувшись домой, предъявим билеты в бухгалтерию, как документ о деловых расходах.

— Мне всегда особенно нравилось, как начинается фильм. — Элеонор, подражая голосу за кадром, произнесла:

— «„ Парамаунт пикчерз“ представляет «…

— Точно. Так что пошли.

Они завернули в маленький кинотеатр в стороне от Бродвея, где шел повторный показ фильма» Потрясенная и смущенная «, прихватив с собой пакеты с кукурузой и два больших стакана кока-колы.

— Замечательное было кино, — похвалил Голдман, когда они наконец вернулись к себе и вошли в вестибюль отеля» Виктрикс «, отделанный голубым мрамором. — Хотя мне показалось, ты получила большее удовольствие, чем я.

Элеонор пожала плечами:

— Ну что я могу сказать? В семьдесят четвертом мне было шестнадцать, и я всем этим жила.

Том взглянул на нее.

— Так ты и травку курила?

— А кто не курил?

Голдман покачал головой и засмеялся:

— Трудно представить. Элеонор Маршалл — и сигарета с марихуаной.

Элеонор, как бы защищаясь, снова пожала плечами:

— Я же не родилась такой, как сейчас.

— Хочешь выпить на ночь? — спросил Голдман, и она с удивлением услышала свой ответ:

— Да.

Вообще-то она не хотела пить с ним — просто не прочь была продлить удовольствие от проведенного с Томом Голдманом дня. Они болтали обо всем и ни о чем, смеялись, резвились как дети — и так вдруг взять и выключить свет радостного дня, расстаться, пожелав спокойной ночи друг другу, было невозможно. Они уже очень давно не общались так, как сегодня. Может, лет пять или шесть. Взбираться на верх служебной лестницы трудно и опасно, отвлекаться ни на что нельзя. — Только вперед и выше.

Они молча вошли в апартаменты Тома, сильно походившие на апартаменты Элеонор. Здесь все было выдержано в серебристых и бирюзовых тонах и напоминало восточный гарем. Вместо библиотеки — маленький гимнастический зал, а бар в гостиной битком набит напитками.

— Что будешь пить? — спросил Голдман.

Элеонор знала, какой ответ обычно хотел услышать Пол:

« Минеральную воду» или «Деву Марию».

— Бурбон, — сказала она. — «Дикая индейка», если у. тебя есть.

Том насмешливо поднял бровь и вопросительно посмотрел на нее.

«Боже, до чего же он красивый!» — подумала Элеонор.

— А что, есть проблемы? — поддразнила она.

Он рассмеялся:

— Нет, мэм, я думаю, мне надо было привезти тебя в Нью-Йорк гораздо раньше. Травка, выпивка — открывается совершенно новая сторона Элеонор Маршалл.

— С тех пор как мне исполнилось двадцать, я не пробовала никакой травки, — возразила Элеонор.

Голдман смешал им обоим виски, и они уселись рядышком на большой синий диван.

— За «Артемис», — произнесла тост Элеонор.

— За нас, — поправил ее Том, — потому что мы работаем в этой студии и сегодня сделали все для того, чтобы там оставаться.

Она чокнулась с ним и выпила.

—  — А что ты имела в виду — ты родилась не такой, как сегодня? — тихо спросил Том. — Скажи мне, какая ты сейчас?

Элеонор откинулась на спинку дивана, ощущая тепло от алкоголя.

— О, ты знаешь. Снежная Королева. Мраморное изваяние. Тебе известно, что про меня говорят.

Том заглянул ей в глаза.

— Я никогда о тебе не думал, как о Снежной Королеве.

Элеонор с трудом старалась подавить медленно наползающую волну возбуждения. Это уж слишком — сидеть рядом с ним вот так, после проведенного вместе дня. Сидеть наедине. Она знала, это опасно, но даже не попыталась встать.

— А почему ты захотела заниматься кино? — спросил Том.

— Почему? Не знаю, — сказала Элеонор. — Показалось интересно. Может, потому, что слишком много фильмов посмотрела еще девочкой. Мне нравилось, когда в фильме все хорошо кончается. А героиня всегда находит настоящую любовь. Мечта каждой женщины. В кино все более страстное, яркое, чем в жизни. Никто никогда не идет на компромиссы. Я хотела, чтобы у меня жизнь складывалась так… Я в это верила.

Ее голос затих.

— А теперь ты не веришь, что женщина может найти огромную любовь?

— Нет, верю. В принципе это возможно. — Элеонор покрутила перед собой бокал, потом посмотрела на Тома Голдмана, в его черные глаза, внимательно изучающие ее, на крупное тело, которое было так близко, что она слышала его дыхание. Левая рука Тома крепко стискивала бокал, так, что костяшки побелели. А на пальце блестело платиновое обручальное кольцо. — Я просто не верю, что со мной такое может быть.

— Посмотри-ка на меня, — потребовал Том. Он взял Элеонор за подбородок и повернул лицом к себе. — Ты умная, талантливая, красивая, смелая. Я понял, что ты особенная, с первой минуты, как только увидел тебя. Ты можешь иметь все, что захочешь.

— Нет, — покачала головой Элеонор, чувствуя, как загорается кожа под его пальцами. — Не все.

Несколько секунд Голдман молчал, потом снова посмотрел на нее так, как тогда, в ее апартаментах. Медленным, восхищенным, чувственным взглядом он раздевал ее. Элеонор почувствовала влагу между ногами.

— Прекрати, — сказала она.

— А почему? — спросил он. — Я тебя возбуждаю?

Элеонор попыталась думать спокойно, несмотря на теплый туман желания, окутавший ее. Где-то в мозгу раздавался предупреждающий сигнал, но тяжелая пульсация крови напрочь выбила всякую осторожность. Ей не хотелось быть разумной. Хотя бы раз в жизни.

Она жаждала Тома. Всегда.

— Да, — просто ответила она.

— Я хочу тебя, — проговорил Голдман.

Элеонор ответила:

— Ну так возьми.

Он очень медленно наклонился и убрал локоны со щеки Элеонор. Правая рука его коснулась мягкой кожи, а потом левой рукой накрыл другую щеку, и ее лицо оказалось у него в ладонях, как в колыбельке. Он коснулся ее губами.

Сначала поцелуй был сухой и нежный, потом он стал более страстным, наконец, его язык развел губы Элеонор, проник внутрь, и Том, словно в отчаянии, пробовал на вкус сладость ее рта. Его рука вдруг оказалась у нее на спине, он плотно прижал ее к себе, сминая в нетерпении дорогой шелковый костюм.

Элеонор и сама не могла больше сдерживать желание.

При первом прикосновении Тома в ней вспыхнул огонь, он мгновенно перекинулся на грудь, на живот, и все, что в ней было женственного, естественного, кровь разгорячила, вскипая. Она раздвинула ноги, готовая принять Тома. Он ласкал ее так, как она мечтала годами. Нежные, но требовательные ласки, мужские ласки… Она чувствовала возбуждение Тома сквозь ткань его брюк, и силу, с какой он хотел ее.

— Я всегда жаждал тебя, — бормотал он.

— Том, Боже мой…

А потом его руки принялись суетиться с пуговицами блузки, очень неуклюже, и Элеонор, отодвинувшись от него, быстро стала сбрасывать одежду — туфли, колготки. Она испытывала жажду, как подросток. Она осталась в лифчике и трусиках из итальянских кружев кофейного цвета. Очень маленьких. Голдман удержал ее, остановил, желая сам снять то и другое.

— Какая ты красивая, — шептал он, а она стонала от возбуждения, когда его ладони, обхватив ее груди, принялись играть сосками сквозь кружева. Она сходила с ума от удовольствия, ей уже стало казаться, что она больше не выдержит.

Но тут Том склонился к ней совсем низко и стал лизать ее соски; его влажные губы кружили над ними поверх кружев лифчика. Шершавость ткани контрастировала с нежностью его языка. Элеонор неистово выгибалась навстречу Тому.

— Тебе нравится, да? — хриплым от желания голосом спрашивал Голдман А потом его пальцы оказались на животе Элеонор, подушечками он прикасался к ее коже, и она чувствовала огненные следы на своем теле. Она рыдала, не в силах поверить, что способна испытать подобные ощущения. Она со стоном произнесла его имя, когда он просунул руку в трусики. Рука замерла на волосках пушистого треугольника, потом зашевелилась, и очень нежно два пальца Тома оказались внутри.

— О Боже! О Боже, Том! — задыхаясь вскрикнула Элеонор, чувствуя, как удовольствие захлестывает ее… Она достигла пика.

— Это ничего, дорогая. Это только начало, — прошептал Том.

Она почувствовала, как Том снимает с нее лифчик и трусики, скатывая их с бедер. Теперь она лежала перед ним обнаженная. Он стал гладить ее плечи, потом его руки опустились ниже, коснулись ягодиц, и Элеонор чувствовала его теплое дыхание. Он покрывал всю ее легкими и нежными поцелуями. Он лизал ее кожу, сосал, иногда прикасался кончиком языка, медленно двигаясь вдоль тела.

Элеонор чувствовала, как сознание оставляет ее. Она думала только о губах Тома и о жаре его тела. О его сильных руках, которые крепко держали ее, когда она пыталась развернуться, о его языке, доводившем ее желание до сумасшествия. Тело Элеонор, казалось, стало одной эрогенной зоной, она была охвачена пламенем экстаза и уже готова была снова подняться к вершине страсти.

— Том, ты невероятный, — лепетала она.

Он признался:

— Я хочу тебя ужасно сильно. Об этом я думаю все последние месяцы. — Он гладил и сжимал ее ягодицы. — У тебя замечательная попка, — засмеялся он. — Я так мечтал о ней, когда смотрел, как ты идешь по коридору.

Элеонор ничего не сказала, но удивилась страсти в его голосе. Она извивалась под ним и целовала в плечо.

— Ты хочешь меня, Элеонор? — спросил он; вместо ответа она взяла его руку и положила у себя между ног, раскрыв их, более чем готовая.

Она взмолилась:

— Пожалуйста, Том, я не могу больше ждать.

— Ты права, дорогая. Давай.

Он быстро сорвал с себя одежду. Элеонор открыла свои объятия Тому, обнаженному, крепкому и сильному. Они оба упали, целуясь, покусывая друг друга. Он вошел в нее одним нетерпеливым ударом. Единственное, что сознавала Элеонор и о чем могла думать, — Том Голдман над ней и внутри нее, а его напряженная, неистово двигавшаяся плоть доставляла ей такое удовольствие, о котором она и не подозревала. Его умное красивое лицо склонилось над ее лицом, глаза его взирали на нее с желанием и любовью. Она чувствовала, как он все глубже проникает в нее, словно отыскивая самое секретное местечко, спусковой крючок, запрятанный где-то глубоко внутри. Внезапно новая волна оргазма сотрясла ее. Более сильная, чем в первый раз. Более сильная, чем когда-либо в жизни. Она чувствовала, как сотрясается все ее тело от плеч до икр. Тело Элеонор забилось в конвульсиях экстаза, и она воскликнула:

— Том, я люблю тебя!

Она почувствовала, как он напрягся и излился в нее, и до нее словно откуда-то издалека дошли его слова:

— Я люблю тебя, Элеонор. И всегда любил.

А потом белая пелена блаженства окутала ее.

Глава 21

Элеонор просыпалась медленно. Сознание возвращалось к ней постепенно, плавно, по мере того как утренний солнечный свет тревожил ее глубокий сон. Она посмотрела на золотые часы у кровати. Шесть сорок утра. Через пять минут должен зазвонить будильник. Она сонно отвернулась от него, и с удовольствием потянулась, когда воспоминания о прошедшей ночи нахлынули на нее. Несмотря на то что спать пришлось мало, она чувствовала, что все ее тело такое раскованное, свободное, как будто от поцелуев Тома все косточки растаяли.

Она немного понежилась на голубых атласных простынях; крепкая широкая спина Тома Годдмана вздымалась и опускалось от дыхания. Он спал. Элеонор полюбовалась им секунду-другую, его плотным торсом с темными волосками на спине, ощутила запах его тела. Она раздумывала, стоит ли его будить, чтобы успеть заняться любовью, но решила — не стоит. Через два часа им лететь, ей хотелось одеться и приготовиться. Сделать макияж и выглядеть красивой. Для него.

Волосы были в полном беспорядке, лицо тоже, поскольку накануне у нее не было времени увлажнить кремом лицо. И еще ей надо принять душ.

Элеонор осторожно соскользнула с кровати, бесшумно, чтобы не разбудить Тома, собрала свою скомканную одежду с дивана, с пола, потом на цыпочках вернулась к постели, поцеловала его в затылок и крадучись вышла из номера.

Меган пыталась не разрешать себе думать о том, что она делает. Если она даст себе передышку, все сорвется. Это необратимый процесс. Она, Меган Силвер, решила отбросить свои прежние идеалы и погрузиться с головой в новую жизнь, как будто нырнуть в частный плавательный бассейн.

Она чувствовала себя слегка неуютно. Но в Голливуде другого пути нет.

Мини-библиотека, состоящая из книг, которые Дэвид принес ей, уверяла в том же. Ты можешь себя переделать, если хочешь, и умственно, и физически, и духовно. «Пробуждение внутреннего гиганта». «Путь в чудо». «Остановить неразумное». «Семь привычек самых преуспевших»… Меган прочла их все. Она должна была, потому, что Дэвид Таубер без конца цитировал эти книги, а Меган не хотела казаться дурочкой. Может, и впрямь пора поверить — перемены не только возможны, они необходимы; меняться — обязанность каждого американца, и меняться постоянно.

Если для того, чтобы из гусеницы превратиться в бабочку, надо сбросить с себя несколько слоев кожи — что ж, значит, это надо сделать.

Концерт «Электрик-Сити» стал последней каплей. Меган была захвачена волшебством шоу, ей так хотелось ошибаться насчет Зака, чтобы снова поверить в идеализм своего поколения, поверить, что есть люди, которые ищут правду, умеют сострадать и отказываются от всего мелкого, поверхностного и надуманного. На несколько мгновений там, во влажной темноте, Зак Мэйсон показался ей одним из таких людей. Истинный артист. Герой, которого она идеализировала еще подростком.

Надев джинсы, Меган печально улыбнулась. Идеализировать — самое подходящее слово. Зак отлично доказал, что он такой же настоящий гуру, как великий и могущественный волшебник из страны Оз.

Ревнует ли она его к Роксане Феликс? Этим вопросом Меган задавалась уже давно. Роксана — сука из сук. Королева подиума, которой она стала благодаря удачной генетической комбинации. Только это и помогло ей взойти на трон. Но узнать ее означало возненавидеть ее. Она испорченная, избалованная до крайности. И очень злая.

Так ревновала ли она? Абсолютно точно.

Меган выхватила любимую хлопчатобумажную блузку из шкафа. Классическая белая блузка, самый подходящий наряд, чтобы пойти за покупками. Можно испробовать сотни вариантов с блузкой. Хорошая белая блузка, к ней дорогие джинсы и высокие ковбойские сапожки. В таком виде можно, не смущаясь, зайти даже в самый дорогой магазин на Мелроуз или Родео-драйв. А именно туда она и направлялась.

Меган понимала, ей никогда не забыть картину: Роксана с шелковыми волосами, рассыпавшимися по загорелым плечам, в золотистом парчовом мини-платье, облегающем женственную и в то же время очень стройную фигуру, наклоняется к ней в ложе для гостей и с любезным видом рассказывает, как они с Заком обсуждали, не посвятить ли песню ей, Меган, дабы загладить свою грубость по отношению к ней…