Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Князь Пустоты (№2) - Воин кровавых времен

ModernLib.Net / Фэнтези / Бэккер Р. Скотт / Воин кровавых времен - Чтение (стр. 18)
Автор: Бэккер Р. Скотт
Жанр: Фэнтези
Серия: Князь Пустоты

 

 


«Ты тоже их видишь – ведь правда, отец? Это ведь за тобой они охотятся? Именно из-за них ты меня и вызвал?»

Оглядев окрестности, Келлхус увидел человека; тот гнал быков по тропинке в гору, подгоняя их через каждые три-четыре шага. Он увидел согбенные спины крестьян, трудящихся на полях, засеянных просом. В полумиле отсюда он увидел отряд айнритийских всадников, едущих цепочкой через желтеющую пшеницу.

И любой из них мог оказаться шпионом Консульта.

– Сейен милостивый! – воскликнул Ахкеймион, добравшись до вершины.

Что станет делать колдун, если узнает о его тайном конфликте с Консультом? Келлхус понимал, что нельзя допускать вмешательства Завета – во всяком случае, до тех пор, пока он не будет располагать такой силой, чтобы говорить с чародеями на равных.

Все так или иначе сводилось к силе.

– Так как эта штуковина называется? – спросил Келлхус, хотя он ничего не забывал.

– Великий зиккурат Ксийосера, – отозвался Ахкеймион, все еще тяжело дыша. – Одно из чудес Древней династии… Впечатляет, правда?

– Да, – согласился Келлхус с вымученным энтузиазмом. «Ему должно стать стыдно».

– Тебя что-то беспокоит, – спросил Ахкеймион, упершись руками в колени. Он повернулся, чтобы сплюнуть с края зиккурата.

– Серве, – произнес Келлхус с таким видом, словно неохотно в чем-то признавался. – Скажи, пожалуйста, как ты думаешь, способна ли она…

Он изобразил нервное сглатывание.

Ахкеймион отвернулся к подернутому дымкой пейзажу, но Келлхус успел заметить промелькнувшее на его лице выражение ужаса. Нервное поглаживание бороды, участившийся пульс…

– Способна на что? – спросил колдун с притворным безразличием.

Из всех душ, которыми завладел Келлхус, мало кто был полезен больше, чем Серве. Похоть и стыд оказались кратчайшими путями к сердцам людей, рожденных в миру. С тех пор как он подослал Серве к Ахкеймиону, колдун старался расплатиться за прегрешение, которое сам едва помнил, множеством разнообразных способов. Как оказалось, старинная конрийская поговорка полностью соответствует действительности: нет друга великодушнее того, который соблазнил твою жену. А великодушие – это именно то, что ему нужно от Друза Ахкеймиона.

– Да нет, ничего, – отозвался Келлхус, покачав головой. – Наверное, все мужчины боятся, что их женщины продажны.

Некоторые возможности стоит разрабатывать постоянно, а некоторые нужно оставлять и давать им дозреть.

Стараясь не смотреть Келлхусу в глаза, колдун застонал и потер поясницу.

– Я становлюсь слишком стар для этого, – сказал он с притворным добродушием.

Потом откашлялся и еще раз сплюнул.

– Как говорит Эсми… Эсменет. Она тоже часть игры.

После стольких месяцев тесного общения Келлхус знал Ахкеймиона куда лучше, чем сам Ахкеймион. Люди, любившие колдуна, – Ксинем и Эсменет – часто считали его слабым. Они старались делать вид, будто не замечают его дрожащих рук или болезненного выражения лица и говорили о нем с почти родительским стремлением защитить. Но Друз Ахкеймион – Келлхус знал это – был куда сильнее, чем считали все, и прежде всего сам Друз Ахкеймион. Некоторые люди растрачивали себя на непрестанные сомнения и размышления, до тех пор, пока не начинало казаться, что у них вообще нет облика, за который они могли бы ухватиться. Некоторых людей словно бы отесывал грубый топор мира. Испытывал.

– Скажи мне, – произнес Келлхус, – сколь много должен отдавать наставник?

Он знал, что Ахкеймион давно уже перестал считать себя его наставником, но колдун был достаточно тщеславен, так что не стоило лишать его приятных иллюзий. Самая могучая лесть не в том, что сказано, а в допущениях, стоящих за тем, что сказано.

– А это, – отозвался Ахкеймион, снова отводя взгляд, – зависит от ученика…

– Значит, следует знать ученика, чтобы не дать ему слишком мало.

«Он должен сам задать себе этот вопрос».

– Или слишком много.

Такова была особенность мышления Ахкеймиона: для него не было ничего важнее противоречия и не существовало ничего очевидного. Он наслаждался, срывая покровы и обнажая сложности, скрывающиеся за простыми на первый взгляд вещами. В этом он был почти уникален: Келлхус обнаружил, что люди, рожденные в миру, презирают сложность почти так же сильно, как ценят самообман. Большинство из них предпочло бы умереть в иллюзии, чем жить с неопределенностью.

– Слишком много… – повторил Келлхус. – Ты имеешь в виду таких учеников, как Пройас?

Ахкеймион уставился на свои сандалии.

– Да. Таких, как Пройас.

– А чему ты его учил?

– Тому, что мы называем экзотерикой. Логике, истории, арифметике – всему, кроме эзотерики – колдовства.

– И этого оказалось слишком много?

Колдун озадаченно умолк; он вдруг перестал понимать, что же имеет в виду.

– Нет, – признал он мгновение спустя. – Думаю, нет. Я надеялся научить его сомнению, терпимости, но голос его веры оказался слишком силен. Возможно, если бы мне позволили довести его образование до конца… Но теперь он потерян. Теперь он всего лишь один из Людей Бивня.

«Дай ему возможность успокоиться». Келлхус издал короткий смешок.

– Как я.

– Именно, – согласился адепт Завета, улыбнувшись лукавой и вместе с тем робкой улыбкой.

Как обнаружил Келлхус, окружающие находили эту улыбку подкупающей.

– Еще один кровожадный фанатик, – сказал колдун. Келлхус рассмеялся смехом Ксинема, а потом, улыбаясь, пригляделся к Ахкеймиону. Он уже некоторое время изучал, как тот реагирует на тончайшие оттенки чувств, отраженных на его лице. Хотя Келлхус никогда не встречался с Инрау, он знал – с поразительной точностью – все особенности его поведения, так, что довольно было взгляда или улыбки, чтобы напомнить Ахкеймиону о нем.

Паро Инрау. Ученик, которого Ахкеймион потерял в Сумне. Ученик, которого он подвел.

– Есть разные виды фанатизма, – сказал Келлхус.

Глаза колдуна на миг расширились, потом сузились при тревожной мысли об Инрау и событиях прошлого года – вещах, о которых Ахкеймион предпочел бы не думать.

«Завет должен стать для него не просто ненавистным господином. Он должен стать для него врагом».

– Но не все его виды равны, – отозвался Ахкеймион.

– Что ты имеешь в виду? Не равны по своим принципам или не равны по последствиям?

Инрау как раз и был таким последствием, так же как и бессчетные тысячи людей, погибших за последние дни Священной войны. И теперь Келлхус наводил колдуна на мысль: «Твоя школа ничем не лучше».

– Истина, – сказал Ахкеймион. - Различие между ними – в Истине. Неважно, от кого исходит фанатизм – от айнрити, Консульта или Завета. Результат один и тот же – люди страдают либо умирают. Вопрос в том, ради чего они страдают…

– Так, значит, цель – истинная цель – оправдывает страдания и даже смерть?

– Ты должен в это верить – иначе ты бы здесь не находился.

Келлхус улыбнулся – смущенно, словно застеснявшись того, что его разгадали.

– Значит, все упирается в Истину. Если цель правильная…

– То она оправдывает все. Любое мучение, любое убийство…

Келлхус округлил глаза так, как это делал Инрау.

– Любое предательство? – подхватил он.

Ахкеймион внимательно взглянул на него, постаравшись сделать свое подвижное, выразительное лицо непроницаемым. Но Келлхус видел сквозь смуглую кожу, сквозь переплетение тонких мышц, даже сквозь душу, таящуюся внутри. Он видел тайны и муку, страстное стремление, пропитавшее собой три тысячелетия мудрости. Он видел ребенка, которого бил и изводил пьяный отец. Он видел сотни поколений иронийских рыбаков, зажатых между голодом и безжалостным морем. Он видел Сесватху и безумие безнадежной войны. Он видел племена древних кетьянцев, хлынувшие с гор. Он видел животное, укоренившееся в глубине души, возбужденное, уходящее к незапамятным временам.

Он не видел, что пришло после; он видел, что было прежде…

– И предательство, – глухо повторил колдун. «Он закрылся».

– В твоем случае, – безжалостно продолжал Келлхус, – цель – это предотвращение Второго Армагеддона.

– Верно. В этом не может быть сомнений.

– Значит, во имя ее ты можешь совершить все, что угодно? Глаза Ахкеймиона потускнели от страха, и Келлхус заметил промелькнувшее в них беспокойство, слишком мимолетное, чтобы сделаться вопросом. Колдун стал привыкать к эффективности их бесед: они редко перескакивали от одной темы к другой, как сейчас.

– Странно, – сказал Ахкеймион, – отчего вещи, которые один человек произносит с уверенностью, в устах другого звучат возмутительно, если не сказать – ужасно.

Неожиданный поворот, но это тоже вариант. «Более короткий путь».

– Сложный вопрос. Он доказывает, что убежденность стоит не дороже слов. Всякий может верить во что-то всей душой. Всякий может сказать то же самое, что сказал ты.

– И поэтому ты боишься, что я ничем не отличаюсь от прочих фанатиков?

– А ты отличаешься?

«Насколько глубока его убежденность?»

– Ты – действительно Предвестник, Келлхус. Если бы ты видел Сны Сесватхи, как я…

– Но разве Пройас не может сказать то же самое о своем фанатизме? Разве он не может сказать: «Если бы ты говорил с Майтанетом, как я»?

«Насколько далеко он способен зайти? Верит ли он всей душой?»

Колдун вздохнул и кивнул.

– Эта дилемма стоит всегда, не так ли?

– Но чья это дилемма? Моя или твоя? «Готов ли он пойти дальше?»

Ахкеймион рассмеялся, но невыразительно – так сменится люди, пытающиеся преуменьшить свой страх.

– Это дилемма целого мира, Келлхус.

– Мне нужно нечто большее, Ахкеймион. Нечто посущественнее голословных утверждений.

«Пойдет ли он до конца?»

– Я не уверен…

– Что это – именно то, чего ты хочешь от меня? – воскликнул Келлхус, словно внезапно впадая в крайность.

Нерешительность Инрау прозвенела в его голосе. Ужас Инрау отразился в его глазах. «Я должен этого добиться». Колдун в ужасе уставился на него.

– Келлхус, я…

– Думай о том, что говоришь мне! Думай, Акка, думай! Ты утверждаешь, что я – признак Второго Армагеддона, что я – предвестье исчезновения рода человеческого!

Но, конечно же, Ахкеймион думал о нем больше…

– Нет, Келлхус… Это не все.

– Тогда что я такое? Чем ты меня считаешь?

– Я думаю… Мне кажется, возможно, ты…

– Что, Акка? Что?

– У всего есть цель! – раздраженно буркнул колдун. – Ты пришел ко мне зачем-то, даже если не осознаешь этого.

А вот это – Келлхус знал – истине не соответствовало. Если бы все события имели цель, их завершение определяло бы их начало, а такое невозможно. Все происходящее зависит от истока, а не от места назначения. То, что произошло прежде, формирует то, что произойдет потом. Его манипуляции рожденными в миру – достаточное тому доказательство… Даже если дуниане и допускают ошибки в своих теориях, их аксиомы остаются нерушимыми. Логос усложнился – только и всего. Даже колдовство, из которого он черпал по капле, подчинялось общим законам.

– И какова эта цель? – спросил Келлхус. Ахкеймион заколебался, и, хотя он безмолвствовал, все в нем, от выражения лица до запаха и участившегося сердцебиения, кричало о панике. Он облизнул губы…

– Я думаю… спасение мира.

Ну вот, опять то же самое. Вечно одно и то же заблуждение.

– Так, значит, я – твое дело? – поинтересовался Келлхус, словно не веря своим ушам. – Я – та Истина, которая оправдывает твой фанатизм?

Ахкеймион в ужасе смотрел на ученика. Упиваясь выражением его лица, Келлхус наблюдал, как предположения падают на душу колдуна и просачиваются сквозь нее, увлекаемые собственным весом к одному-единственному, неизбежному выводу.

«Все, что угодно… По его же собственному признанию, он должен совершить все, что угодно».

Даже отдать Гнозис.

«Насколько же могущественным ты стал, отец?»

Ахкеймион внезапно встал и двинулся вниз по монументальной лестнице. Он преодолевал каждую ступеньку устало и неторопливо, как будто считал их. Шайгекский ветер ерошил блестящие черные волосы. Когда Келлхус окликнул его, в ответ он сказал лишь:

– Я устал от высоты.

Келлхусу следовало догадаться, что этим все и закончится.

Генерал Мартем считал себя человеком практичным. Он всегда дотошно изучал стоящую перед ним задачу, а затем методично двигался к поставленной цели. Он не принадлежал к знати по праву рождения, в детстве его не баловали, и потому ничто не затуманивало его суждения. Он просто смотрел, оценивал и действовал. Мир не так уж сложен, говорил генерал своим подчиненным, если сохранять ясный рассудок и безжалостную практичность.

Смотреть. Оценивать. Действовать.

Он всю жизнь прожил, опираясь на эту философию. Как же легко оказалось ее подорвать…

Поначалу поставленная задача казалась простой, хоть и несколько необычной. Следить за Анасуримбором Келлхусом, князем Атритау, и попытаться войти к нему в доверие. Если этот человек собирает сторонников для свершения коварных планов, как предполагал Конфас, то нансурский генерал, страдающий кризисом веры, окажется для него лакомым кусочком.

А вышло все не так. Мартем посетил добрую дюжину его вечерних проповедей, или «импровизаций», как их называли, прежде чем этот человек удостоил его хотя бы словом.

Конечно же, Конфас, всегда возлагавший вину на исполнителей, считал, что все дело в Мартеме. Не могло быть никаких сомнений в том, что Келлхус – кишаурим, поскольку он имел связь со Скеаосом, а Скеаос был явным кишауримом. Не вызывало сомнений и то, что князь строит из себя пророка – во всяком случае, после инцидента с Саубоном это стало очевидным. И ему совершенно неоткуда было узнать, что Мартем – всего лишь наживка, поскольку Конфас не делился своим планом ни с кем, кроме самого генерала. Следовательно, в неудаче повинен Мартем, даже если он слишком упрям, чтобы признать это.

Но это была лишь еще одна из бесчисленных несправедливостей со стороны Конфаса. Даже если бы Мартем давал себе труд обижаться на него, что было не в его духе, сейчас ему хватало других мыслей – он боялся.

Он сам толком не понимал, когда это произошло, но в какой-то момент их длинного пути через Гедею Мартем перестал верить, что князь Атритау разыгрывает из себя пророка. Мартем, конечно же, не решил, что этот человек – настоящий пророк, нет, он просто больше не знал, что и думать…

Но вскоре он понял – и ужаснулся. Мартем от природы был человеком верным и ценил свое положение советника Икурея Конфаса. Он часто думал, что затем и родился на свет, чтобы служить деятельному экзальт-генералу, чтобы уравновешивать несомненный гений этого человека более приземленными замечаниями. «Таланту нужно напоминать о практичности», – часто думал Мартем. Какими бы восхитительными ни были пряности, без соли не обойдешься.

Но если Келлхус на самом деле… Что тогда станет с его верностью?

Мартем размышлял об этом, сидя среди тысяч вспотевших людей, что сошлись послушать проповедь – первую после безумия, которым сопровождалось прибытие в Шайгек. Впереди высился древний Ксийосер, Великий зиккурат, гора отполированного черного камня – столь огромная, что при виде ее казалось уместным спрятать лицо и упасть ниц. Вокруг раскинулась плодородная долина дельты Семписа, усыпанная зиккуратами поменьше, рукавами реки, болотами, поросшими тростником, и бесконечными рисовыми полями. В безоблачном небе пылало добела раскаленное солнце.

Собравшиеся люди смеялись и разговаривали. Некоторое время Мартем наблюдал, как сидящая перед ним пара делит скромную трапезу, состоящую из хлеба и лука. Потом он понял, что люди вокруг старательно избегают его взгляда. Он подумал, что их, быть может, пугает его форма и синий плащ, придающие ему вид знатного дворянина. Мартем переводил взгляд с одного соседа на другого и пытался сообразить, что такого им можно сказать, чтобы они успокоились. Но он так и не смог заставить себя завести разговор.

Его затопило ощущение одиночества. Он снова подумал о Конфасе.

Потом он увидел вдалеке князя Келлхуса – тот спускался по колоссальной лестнице Ксийосера. Мартем заулыбался, как будто встретил в толчее чужеземного базара старого друга.

«Что он скажет?»

Когда Мартем только начинал посещать импровизации, он полагал, что Келлхус будет вести либо еретические речи, либо такие, от которых можно легко отмахнуться. Но оказалось иначе. Князь Келлхус повторял слова Древних Пророков и Айнри Сейена так, словно они были его собственными. Ничего из сказанного им не противоречило бесчисленным проповедям, которые Мартему доводилось слышать, – хотя сами эти проповеди частенько противоречили друг другу. Казалось, будто князь ищет некие истины, некие невысказанные смыслы того, во что верят благочестивые айнрити.

Слушать его было все равно что узнавать то, что ты уже подсознательно знал и так.

«Божий князь» – так называли его некоторые. «Изливающий свет».

Его белое шелковое одеяние сияло в лучах солнца. Князь остановился, немного не дойдя до конца лестницы, и оглядел волнующуюся толпу. В его облике сквозило великолепие, как будто Келлхус сошел не с зиккурата, а с небес. Внезапно Мартему сделалось страшно: он осознал, что не видел ни как этот человек поднимался на зиккурат, ни как он спускался с вершины колоссальной постройки. Он просто… просто заметил его.

Генерал обозвал себя дураком.

– Пророк Ангешраэль, – изрек князь Келлхус, – спустился с горы Эшки, где он постился.

Толпа мгновенно смолкла; сделалось так тихо, что Мартем слышал шум ветра.

– Хузьелт – так говорит нам Бивень – послал ему зайца, чтобы Ангешраэль мог наконец-то поесть. Пророк освежевал зайца, дар Хузьелта, и развел костер, чтобы насладиться трапезой. Когда он поел и был доволен, божественный Хузьелт, Святой Охотник, присоединился к нему у костра, ибо в те дни боги еще не отдали мир на попечение людей. Ангешраэль, узнав в нем бога, тут же упал на колени рядом с костром, не думая, куда опустит лицо.

Принц вдруг улыбнулся.

– Словно юноша в брачную ночь, он промазал из-за охватившего его пыла…

Мартем расхохотался вместе с тысячной толпой. Как-то так получилось, что солнце запылало еще ярче.

– И бог спросил: «Почему наш пророк опустился лишь на колени? Разве пророки людей не подобны прочим людям? Разве не подобает им падать ниц?» Ангешраэль ответил: «Но передо мной огонь». На что несравненный Хузьелт сказал: «Огонь горит на земле, и то, что поглощает огонь, становится землей. Я – твой бог. Пади же ниц».

Князь сделал паузу.

– И тогда Ангешраэль – так говорит нам Бивень – опустил лицо в пламя.

Невзирая на душный, влажный воздух, Мартема охватила дрожь. Сколько раз – особенно в детстве, – когда он смотрел на костер, ему приходила мысль опустить лицо в огонь – чтобы почувствовать то же, что когда-то чувствовал пророк?

Ангешраэль. Сожженный Пророк. «Он опустил лицо в огонь! В огонь!»

– Подобно Ангешраэлю, – продолжал князь, – мы опускаемся на колени перед костром…

Мартем затаил дыхание. Жар хлынул сквозь него – или ему показалось?

– Истина! – воскликнул князь Келлхус так, словно называл имя, знакомое каждому человеку. – Огонь Истины! Истины того, кем вы являетесь…

Голос его звучал гулко.

– Вы слабы. Вы одиноки. Вы не любите того, кого вам следовало бы любить. Вы вожделеете непотребств. Вы боитесь даже собственных братьев. Вы понимаете куда меньше, чем делаете вид…

Келлхус вскинул руку, словно добиваясь от собравшихся еще большей тишины.

– Вот что вы есть. Слабость, одиночество, незнание, похоть, страх и непонимание. Но даже сейчас вы способны ощущать огонь истины. Даже сейчас он снедает вас!

Он опустил руку.

– Но вы не падаете ниц. Нет, не падаете…

Взгляд его блестящих глаз остановился на Мартеме, и генерал почувствовал, как у него сдавило горло, почувствовал, как стучит молоточек сердца, пригоняя кровь к лицу.

«Он смотрит мне в душу. Он свидетельствует…»

– Но почему? – вопросил князь, и в голосе его чувствовалась непостижимая старая мука. – В муке огня таится бог. А в боге кроется избавление. Каждый из вас владеет ключом к собственному спасению. Вы уже стоите на коленях. Но вы до сих пор не пали ниц и не коснулись лицом земли. Вы слабы. Вы одиноки. Вы не знаете тех, кто любит вас. Вы вожделеете непотребств. Вы боитесь даже собственных братьев. И вы понимаете куда меньше, чем делаете вид!

Мартем скривился. Эти слова наполнили его болью, а мысли закружились вихрем от понимания чего-то и знакомого, и неведомого одновременно. «Это я… он говорит обо мне!»

– Есть ли среди вас тот, кто станет это отрицать? Тишина. Кто-то заплакал.

– Но вы это отрицаете! – воскликнул князь Келлхус, словно любовник, столкнувшийся с женской неверностью. – Все вы! Вы опускаетесь на колени, но жульничаете – жульничаете с огнем собственного сердца! Вы извергаете ложь за ложью, крича, что этот огонь – не Истина. Что вы сильны. Что вы не одиноки. Что вы знаете тех, кто вас любит. Что вы не вожделеете непотребств. Что вы не боитесь своих братьев. Что вы понимаете все!

Сколько раз Мартему доводилось лгать подобным образом? Мартем Практичный. Мартем Реалист. Сколько раз он был таким, если прекрасно понимает слова князя Келлхуса?

– Но в тайные моменты – да, в тайные моменты – эти отрицания звучат неискренне – верно? В тайные моменты вы видите, что ваша жизнь – фарс. И вы плачете! И вы спрашиваете, что не так! И вы восклицаете: «Почему я не могу быть сильным?»

Он спрыгнул вниз на несколько ступенек.

«Почему я не могу быть сильным?»

У Мартема заболело горло – заболело, словно он сам выкрикнул эти слова.

– Да потому, – негромко произнес князь, – что вы лжете. И Мартем исступленно подумал: «Кожа и волосы… Он всего лишь человек!»

– Вы слабы потому, что притворяетесь сильными. Теперь его голос сделался бесплотным, он словно шептал на ухо каждому из тысячи присутствующих.

– Вы одиноки потому, что непрестанно лжете. Вы вожделеете непотребств потому, что не сознаетесь в своей похоти. Вы боитесь брата, ибо боитесь того, что он видит. Вы мало понимаете – ведь для того, чтобы научиться чему-то, вы должны признать, что ничего не знаете.

Как можно уместить всю жизнь на ладони?

– Вы видите трагедию? – умоляюще вопросил князь. – Писания велят нам быть как боги, быть большим, чем мы есть. А что мы такое? Слабые люди со сварливыми, завистливыми сердцами, задыхающиеся под саваном собственной лжи. Люди, которые остаются слабыми, потому что не могут сознаться в собственной слабости.

И это слово – «слабость» – будто сорвалось с небес, пришло откуда-то извне, и на миг человек, произнесший его, стал уже не человеком, а земной оболочкой чего-то неизмеримо большего. «Слабость…» Слово, слетевшее не с человеческих уст…

И Мартем понял.

«Я нахожусь в присутствии Бога».

Ужас и блаженство. Гнев его глаз. Сияние его кожи. Повсюду. Присутствие Бога.

Наконец-то остановиться, оказаться связанным тем, что скрепляет весь мир, и увидеть, как низко ты пал. И Мартему показалось, что он впервые находится здесь, как будто на самом деле быть собой – быть здесь! – возможно лишь в присутствии ясности, которая есть Бог.

Здесь…

Невозможность втянуть сладкий воздух солеными губами. Тайна взволнованной души и хитрого разума. Притягательность накопившихся страстей. Невозможность.

Невозможность…

Чудо пребывания здесь.

– Опуститесь на колени вместе со мной, – произнес голос ниоткуда. – Возьмите меня за руку и не бойтесь. Опустите лицо в горнило.

Момент для завершающих слов был подготовлен – для слов, что восходили к священному писанию его сердца. Момент восторга.

Люди закричали, и Мартем вскрикнул вместе со всеми. Некоторые плакали, не таясь, и Мартем плакал вместе с ними. Другие тянули руки к Келлхусу, словно пытаясь удержать его образ. Мартем поднял два пальца, чтобы коснуться далекого лица.

Он не мог сказать, как долго Келлхус говорил. Но он говорил о многом, и куда бы ни ступала его нога, мир вокруг изменялся. «Что это означает – быть воином? Разве война – не огонь? Не горнило? Разве война не есть самое верное свидетельство нашей слабости?» Он даже научил их гимну, который, как он сказал, явился ему во сне. И песня тронула их так, как могла тронуть только песня извне. Гимн богам. До скончания своих дней Мартем будет, просыпаясь, слышать эту песню.

А потом, когда люди столпились вокруг Келлхуса, падая на колени и осторожно целуя край белого одеяния, он велел им встать, напомнив, что он – всего лишь человек, такой же, как и все прочие люди. И в конце концов, когда людской поток донес Мартема до князя, невозможные голубые глаза мягко взглянули на него, не обращая внимания ни на позолоченную кирасу, ни на синий плащ, ни на знаки общественного положения.

– Я ждал вас, генерал.

Взволнованный гул толпы вдруг сделался далеким, хотя вокруг по-прежнему бушевало людское море. Мартем мог лишь глядеть – лишившийся дара речи, трепещущий от благоговения и преисполненный благодарности…

– Вас послал Конфас. Но теперь все изменилось. Верно? И Мартем почувствовал себя, словно ребенок перед отцом, что не в силах ни солгать, ни сказать правду.

Пророк кивнул, как будто что-то услышал.

– И что же теперь будет с вашей верностью? Где-то вдали, на грани слышимости, закричали люди. Мартем смотрел, как пророк повернул голову, поднял руку, окруженную золотистым ореолом, и поймал несущийся на него кулак, в котором был зажат длинный нож.

«Покушение», – безучастно подумал Мартем.

Человека, что стоял сейчас перед ним, невозможно было убить. Теперь Мартем это знал.

Толпа пригвоздила незадачливого убийцу к земле. Мартем успел заметить окровавленное лицо…

Пророк снова повернулся к нему.

– Я не стану рвать твое сердце надвое, – сказал он. – Приходи ко мне снова – когда будешь готов.

– Я вас предупреждаю, Пройас. С этим человеком необходимо что-то делать.

Икурей Конфас вложил в слова больше чувств, чем намеревался. Но таковы уж были нынешние времена, провоцирующие сильные чувства.

Конрийский принц откинулся на спинку походного стула и невозмутимо взглянул на него, рассеянно теребя аккуратно подстриженную бороду.

– И что вы предлагаете?

«Ну наконец-то».

– Созвать в полном составе совет Великих и Меньшихимен.

– И?

– И выдвинуть против него обвинения.

Пройас нахмурился.

– Обвинения? Какие обвинения?

– Обвинения по закону Бивня. По Древнему Закону.

– Ага, ясно. И в чем же вы собираетесь обвинить князя Келлхуса?

– В подстрекательстве к богохульству. В том, что он строит из себя пророка.

Пройас кивнул.

– Иными словами, – язвительно произнес он, – в том, что он – лжепророк.

Конфас недоверчиво рассмеялся. Ему вспомнилось, как когда-то – теперь ему казалось, что это было давным-давно, – он думал, что во время Священной войны они с Пройасом подружатся и вместе станут знамениты. Они оба красивы. Они почти ровесники. Их считали, каждого в своей стране, равно подающими надежды – до того, как он разбил скюльвендов в битве при Кийуте.

«У меня нет равных».

– Можно ли найти более соответствующее случаю обвинение? – спросил Конфас.

– Я согласен обсуждать, как нам лучше переправиться на южный берег и захватить Скаура врасплох, – раздраженно произнес Пройас. – Но я не согласен обсуждать благочестие человека, которого считаю своим другом.

Хотя шатер Пройаса был большим и богато обставленным, в нем было темно и невыносимо жарко. В отличие от прочих, сменивших палатки на мрамор покинутых хозяевами вилл, Пройас продолжал жить так, словно по-прежнему находился в походе.

«Фанатик несчастный».

– Вы слыхали о проповедях у Ксийосера? – спросил Конфас, а про себя подумал: «Мартем, ты дурак…»

Но в том-то и заключалась проблема. Мартем – отнюдь не дурак. Конфасу трудно было представить человека, менее подходящего под это определение…

– Слышал, слышал, – со вздохом отозвался Пройас. – Меня много раз приглашали туда, но я очень занят.

– Я думаю… А вы в курсе, что множество людей самых разных сословий и званий – и мои люди, и ваши – именуют его Воином-Пророком? Воином-Пророком!

- Да. Мне это известно, – отозвался Пройас с тем же снисходительно-нетерпеливым видом, что и прежде, но брови его тревожно сошлись к переносице.

– Изначально предполагалось, – произнес Конфас, делая вид, будто еле сдерживается, – что это – Священная война в честь Последнего Пророка… Айнри Сейена. Но если число сторонников этого мошенника и дальше будет увеличиваться, вскоре она превратится в Священную войну Воина-Пророка. Вы меня понимаете?

Мертвые пророки бывают полезны, поскольку от их имени удобно править. Но живые пророки? Пророки-кишаурим? «Может, стоит рассказать ему, что произошло со Скеаосом?» Пройас устало покачал головой.

– И что вы хотите, чтобы я сделал, а, Конфас? Келлхус… не похож на прочих людей. В этом не может быть сомнений. И ему являются вещие сны. Но он не считает себя пророком. И сердится, когда другие называют его так.

– И что? Он, выходит, должен направо и налево кричать, что он лжепророк? Того, что он им является, недостаточно?

На лице Пройаса отразилась боль. Он прищурился и оглядел Конфаса, словно оценивая, насколько хороши его доспехи.

– А почему это вас так беспокоит? Уж вас-то явно не назовешь благочестивым человеком.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43