Глава 2

На следующий день рано утром я поехал на юго-запад Нового Орлеана, к протокам за городом. Здесь, в окрестностях Нью-Иберия, на юге Луизианы, я и вырос. Дубы, ивы и кипарисы выстроились рядами по обеим сторонам узкой дороги; вдалеке еще висела клочьями ваты утренняя дымка на полузатонувших в болоте сухих деревьях; густые зеленые заросли сахарного тростника поблескивали на свету, а листья водяных лилий теснились вдоль берегов протоки, ярко вспыхивая тут и там цветами, которые открывались с хлопком и на лепестках которых каплями ртути блестела вода. Под сенью одного кипариса, почти у самых корней еще кормились лещи и окуни; маленькие белые цапли устраивали свои гнезда на песке — там, куда сквозь густые заросли пробивалось солнце; и случалось, большая серая цапля взлетала с места своей кормежки, задевая белые султанчики рогоза, и скользила, расправив позолоченные крылья, вниз по бесконечной ленте бурой воды, протянувшейся меж деревьев.

А теперь на этих самых протоках, и каналах, и болотах, где я вырос, промышляли пираты из Баратарии. Но их тезки, разбойники и работорговцы Жана Лафита, по сравнению с ними были просто романтическими героями. Современные группировки состояли из контрабандистов, перевозивших марихуану, кокаин и героин. Они запросто могли вырезать целую семью, живущую на берегу залива, только ради того, чтобы один раз воспользоваться для переправы их лодкой, а потом открывали клапаны и топили ее. Бывали случаи, что береговая охрана находила на отмели наполовину заполненную водой лодку, борта которой были испачканы кровью.

Но почему именно это должно было вызывать шок или негодование? Те же самые люди порой убивали детей, делая какие-то уколы, бальзамировали их тела и наполняли животы шариками с героином, а женщины-перевозчицы проходили с ними через таможню, как будто несли на руках своих спящих детей.

Шерифа округа Катауатче не было в здании суда. Он сейчас сидел на своей ферме за городом, в резиновых ботах, и занимался своими арабскими скакунами. Свежевыкрашенный белый домик с большим крыльцом и с сетчатой дверью окружали кусты азалии и ярко-красного гибискуса, а длинный белый забор вдоль пастбища за домом оплетали заросли вьющихся роз. Шерифу было около пятидесяти, это был человек с твердыми политическими взглядами и развитым чувством собственности. Синяя форма была точно подогнана к его плотному, крепкому телу, а с круглого, чисто выбритого лица глаза смотрели всегда прямо на вас. Он производил впечатление этакого уверенного в себе сельского стража порядка, который легко справляется с любыми трудностями.

К несчастью для него, я доказывал, что из этого правила есть исключение.

— Она утонула, — заявил он. — Мои помощники сказали, что из нее вытекло целое ведро воды, когда они сбросили ее с носилок.

— У нее на руках были следы от уколов.

— Ну и что? Наркоманы тоже тонут. Вам обязательно нужно вскрытие, чтобы об этом узнать?

— Вы не знаете, она была правшой или левшой?

— Какого дьявола вы спрашиваете об этом? — спросил он.

— Да видно, она постоянно кололась в левую руку, но на правой — всего один след от иглы. Вам это о чем-нибудь говорит?

— Ни о чем, черт побери.

— Когда на вене одной руки уже не остается живого места, наркоман переходит на другую. Не похоже, чтобы она так уж давно этим занималась. Думаю, кто-то вколол ей смертельную дозу.

— Местный следователь подписал свидетельство о смерти. Там сказано: «утонула». Если хотите чего-то добиться, обсуждайте это с ним. Я опаздываю на работу.

Шериф вышел из загона для лошадей, сбросил облепленные грязью галоши на траву и тут же поскользнулся. Когда он покачнулся, лица его я не видел, но ясно слышал, как он что-то прошипел с тихой яростью.

— Эти арабские скакуны просто прекрасны, — сказал я. — Не сомневаюсь, что за них можно выручить тысяч тридцать, если их поднатаскать.

— Надеюсь, это их минует, лейтенант. Повторяю, не хочу показаться грубым, но я опаздываю. Вы хотите, чтобы я познакомил вас со следователем?

— Да нет, не стоит. И все же, в порядке бреда, вы сами можете представить, чтобы молодая здоровая женщина утонула в узкой протоке?

— Что же вас осчастливит, лейтенант? Вы хотите, чтобы кто-то для вас написал, что она умерла от инъекции? И заберете эту бумажку с собой в Новый Орлеан? Хорошо, у вас есть мое разрешение. От нас не убудет. А что же ее семья? Выросла она в поселении у сахарной плантации, в пяти милях отсюда к югу. Слабоумная мать, полуслепой отец. И вы поедете туда и расскажете, что их дочь была наркоманкой?

— И все же здесь сильно пахнет убийством, шериф.

— Я хочу вам сказать еще только две вещи... и важно, чтобы вы их поняли. Я верю тому, что говорят мне помощники, а если вы недовольны, отправляйтесь в офис к следователю. И второе — этот разговор окончен.

И он переключился на своих лошадей, что паслись вдали на поле, как будто меня здесь и не было. Потом нацепил черные очки, как у пилота, сел в кадиллак и поехал по дорожке к шоссе. Я остался стоять как столб.

Погибшую девушку звали Лавлейс Десхотелс. Ее родители жили в одной из продуваемых всеми ветрами некрашеных лачуг, стоявших вдоль пыльной дороги на большой сахарной плантации. Хибары ничем не отличались друг от друга, маленькие крылечки были подогнаны так стандартно, что можно было пустить стрелу в прямоугольное пространство столбов, крыш и перил, и она бы пролетела через весь квартал, не задев ни одной дощечки. Зеленые поля сахарного тростника протянулись на мили вокруг, лишь кое-где это однообразие нарушал случайный дуб или далекие очертания сахарного завода, и из его труб зимой шел окутывавший эти самые лачуги дым с отвратительным сладким запахом, от которого слезились глаза.

Этот домишко походил на тысячи других, что я видел на своем веку по всей Луизиане и Миссисипи. В окнах не было стекол, лишь деревянные ставни, которые подпирали дощечками, чтобы не закрывались. Стены были оклеены страницами из торгового каталога, а поверх — обоями, но сейчас обои с бурыми потеками от дождя во многих местах отстали. Ржавый рекламный щит «Ар-Си-Колы» служил крышей сараю, к которому примыкал маленький загончик для свиней.

Но внутри дома в глаза бросалось нечто другое: цветной телевизор, подделка под баварские часы над печкой, топившейся дровами, искусственные цветы в изогнутых стаканах, ярко-желтый обеденный стол с пластиковым жаропрочным покрытием, стоявший рядом со старинным кирпичным камином, заваленным мусором.

Родители мало что смогли рассказать. Мать тупо смотрела по телевизору какое-то игровое шоу, ее огромное тело было втиснуто в ярко-зеленые брюки-стрейч и мужскую армейскую рубашку с обрезанными рукавами. Отец, седой старик с мутными от катаракты глазами, передвигался по комнате, опираясь на трость так, будто у него был поврежден позвоночник. Из кармана его рубашки торчала ореховая курительная трубка, от которой исходил слабый аромат.

— Она уехала в Новый Орлеан. Говорил я ей, что цветной девушке из деревни нечего делать там, — сказал он, садясь на кушетку, и положил руку на набалдашник. — Какие дела у деревенщины с людьми из Нового Орлеана? Говорил ведь.

— На кого она работала, мистер Десхотелс?

— Да что я знаю об этом городе? У меня там нет никаких дел, — улыбнулся он мне, обнажив беззубые синеватые десны.

— Вы верите в то, что она утонула?

Он замер, и улыбка начала сползать у него с лица. Глаза впервые, похоже, сфокусировались на мне.

— А что им за дело до мнения старого негра? — проговорил он.

— Мне есть дело.

Старик не ответил. Сунув в рот потухшую трубку, он причмокнул языком и уставился невидящим взором в экран телевизора.

— Я сейчас уйду, — сказал я, поднимаясь. — Искренне сожалею о том, что случилось с вашей дочерью. На самом деле.

Он снова обернулся ко мне.

— У нас их было одиннадцать, — произнес он. — А она самая младшая. Когда Лавлейс была совсем крошкой, я называл ее кушкушечкой, потому что она обожала куш-куш. Помогите мне выйти во двор, будьте добры.

Я подхватил его под руку, и мы шагнули на крыльцо, на яркий свет. Ветер колыхал зеленые поля сахарного тростника по ту сторону дороги. Руки старика покрывала сетка вен. Прихрамывая, он проводил меня до автомобиля, где снова заговорил.

— Ее убили, правда? — спросил он.

— Думаю, да.

— Наша девочка была всего лишь маленькой черной куколкой для белых мужчин, а потом ее просто выкинули, — сказал он, и глаза его наполнились слезами. — Была у меня такая присказка для нее: «Девочка, девочка, катись-ка в поле, у женщины без мужика что за доля». А она в ответ: «Посмотри, какой телевизор, какие часы и стол я подарила маме». Да, вот так она говорила. Девчонка, которая не умеет читать, покупает матери телевизор за пятьсот долларов. Что с ними делать, когда им исполняется девятнадцать! Ничего не слушала, даже когда ей давали деньги белые мужчины; перегнала сюда из Нового Орлеана большую машину, говорила, что увезет нас на север... Девчонка, которая все еще любила сладенький куш-куш, собиралась перехитрить белых мужчин и перевезти старого папашу-негра в Новый Орлеан. Что она такого сделала, за что ее убили?

Что я мог им ответить?

Я ехал по пустынной дороге. С одной стороны тянулось поблескивающее на солнце озеро, а с другой — полузатопленные деревья. Вдруг я увидел в зеркале заднего вида бело-синюю патрульную машину. Водитель уже включил мигалку и, поравнявшись с моим бампером, коротко прогудел сиреной. Я стал сворачивать к обочине, но там среди травы и гравия поблескивали, как янтарные зубья, осколки пивных бутылок. Попытался проехать на чистое пространство, прежде чем затормозить, но патрульный автомобиль, взревев мотором, резко обогнал меня, и напарник водителя грозно указал на край дороги. Я услышал, как под колесами захрустели бутылочные стекла.

Оба полицейских выскочили из машины, и я понял, что дело принимает серьезный оборот. И тот и другой были крупными мужчинами, каджунами, скорее всего, как и я, хотя при виде сильных, мускулистых тел в идеально сидящей голубой форме, отполированных ремней с кобурой, блестящих патронов и прикладов создавалось впечатление, что они специально забрались в такую глушь Миссисипи, чтобы дать волю своей деревенской жестокости.

Ни в руках, ни в карманах у них не было книжки со штрафными талонами.

— Сирена означает, что надо остановиться. А не просто сбросить скорость, лейтенант, — сказал водитель, улыбнувшись, и снял очки. Он оказался старше своего напарника. — Пожалуйста, выйдите из машины.

Я открыл дверь и ступил на асфальт. Они молча наблюдали за мной.

— Положим, я повелся на это. Но за что остановили-то? — поинтересовался я.

— Превышение скорости. Шестьдесят — на участке, где разрешено пятьдесят пять, — ответил второй. Он жевал жвачку, и глаза без тени смеха внимательно смотрели на меня.

— Да я никогда больше пятидесяти не выжимаю, — возразил я.

— Значит, постепенно разогнались, — сказал тот, что постарше. — В такое прекрасное утро вы смотрели по сторонам, может, разглядывали деревья, воду, может, думали о всякой ерунде и, прежде чем сообразили, стали клевать носом, да и ноги отяжелели.

— Надеюсь, мы не будем тут упражняться в профессиональной вежливости? — спросил я.

— Нашему прокурору не по вкусу, что мы все время закрываем глаза на такие вещи, — сказал старший.

— Ну так выпишите мне штраф, и я сам поговорю с прокурором об этом.

— Многие с окраин нашего района так до суда и не доходят, — ответил старший полицейский. — И от этого он свирепеет сильнее, чем если бы у него сидел шершень в носу. Поэтому мы их сами отвозим в суд.

— Послушайте, а вы сегодня одеты не по форме, — брякнул я.

— Как это? — удивился второй полицейский.

— Вы забыли прицепить таблички со своими именами. Почему, спрашивается?

— Забудьте про эти дурацкие таблички. Поедете с нами к зданию суда, — сказал молодой. Он прекратил жевать жвачку и крепко сжал челюсти.

— Да у вас все равно шина спущена, лейтенант, — добавил пожилой. — Может, и по нашей вине, вот и садитесь с нами, а я вызову буксир по рации, и он вам ее заменит.

— Вы меня за дурака держите? — сказал я. — Вы же не арестуете детектива из Нового Орлеана.

— Наша территория — наши правила, лейтенант.

— Да пошел ты, — бросил я.

Они замолкли. Солнце сверкало и переливалось на гладкой поверхности воды позади них. От яркого света я с трудом удерживался, чтобы не сморгнуть. Я слышал их дыхание, видел, как они переглядывались в нерешительности, чувствовал чуть ли не запах пота, исходивший от них.

Молодой двинул ботинком по гравию и дернул ремешок на кобуре, где лежал хромированный «маг-нум-357». Я выхватил свой штатный револьвер из кобуры на кнопках и, присев на корточки, сжал его двумя руками, целясь в их физиономии.

— Большая ошибка, ребята! На колени, руки на голову! — выкрикнул я.

— Слушайте... — начал старший.

— Выполнять не раздумывая! Я выиграл, а вы облажались!

От волнения у меня перехватило дыхание. Они переглянулись, сплели пальцы над головой и опустились на колени перед своей машиной. Я зашел сзади, вытащил у них тяжелые револьверы из кобуры и выбросил в озеро.

— А теперь доставайте наручники и цепляйте себя к бамперу, — сказал я.

— Превышаешь полномочия, — заметил старший. Загорелая шея у него вся была в капельках пота.

— Не думаю, — сказал я. — Вы, ребята, хотели показаться крутыми ковбоями и угодили носом в дерьмо. Думали засадить меня в кутузку на денек-другой или, может, крепко поколотить, пока бы я ехал на заднем сиденье?

Они не ответили. С красными злыми лицами стояли на коленях, морщась от боли, потому что камешки впивались им в ноги.

— Ну-ка живо перекидывайте браслетики через бампер и пристегивайте ваши ручки, — продолжал я. — Вы мне не ответили, что довольно странно, если учесть, что собирались меня в тюрьму отправить. Или, может, отбивную бы из меня сделали в машине по дороге в тюрьму?

— Пошел в задницу, — огрызнулся молодой полицейский.

— Слушайте, вы что, охренели? Думали, прихлопнете новоорлеанского копа и выйдете сухими из воды?

— Еще посмотрим, кто выйдет сухим, — произнес старший.

Он вынужден был развернуться, стоя на коленях и разговаривая со мной. Солнце светило прямо ему в глаза.

— Шериф позволяет вам выгребать из-под него дерьмо, так, кажется? — сказал я. — Ну и вшивая работенка. Вам следовало бы потребовать прибавки к зарплате — пусть он немного раскошелится на вас. А то вы, наверное, собираете тут всякую мелочь на дороге, а потом развлекаетесь в местном заведении, пока шериф разъезжает на кадиллаке и занимается своими скакунами.

— Да ты придурочный ублюдок, а не коп из отдела убийств, — процедил старший. — Воображаешь, что ты такая важная шишка, что тебя аж прихлопнуть решили? Да ты просто волосок в чужом носу!

— Боюсь, парни, что карьера ваша на этом окончена.

— Сначала подумай, как сам отсюда выберешься, — ответил молодой.

— Ты про проколотые шины? Да, проблемка, — задумчиво проговорил я. — А что, если я поведу вашу машину, а вы в наручниках за бампером потащитесь?

Впервые на их лицах проступил неподдельный страх.

— Расслабьтесь. У нас в Новом Орлеане другие правила. Мы не трогаем умственно отсталых, — успокоил их я.

В отдалении я заметил приближавшуюся темно-красную машину. Полицейские услышали шум мотора и с надеждой переглянулись.

— Простите, но это не за вами, — сказал я, опускаясь перед ними на корточки. — А теперь, клоуны, слушайте внимательно. Я не знаю, сколько времени вам будет угодно все это продолжать, но если вы на самом деле хотите выбраться отсюда, запомните одно: у меня больше денег, чем у вас, больше людей, мозгов, больше всего, что можно сосчитать. Поэтому, дайте подумать... пока что я пошлю кого-нибудь забрать мою машину, и потому лучше бы вам здесь остаться. А еще передайте своему герою, на которого вы работаете, что наш разговор затянулся. Он поймет, что я имел в виду.

Я остановил коричневую машину, помахав своим значком, и сел в нее прежде, чем женщина за рулем, блондинка лет под тридцать с развевающимися волосами и большими глазами, успела что-либо сказать или заметить двух прикованных полицейских. Из ее магнитофона неслись громкие звуки Первого концерта Чайковского, на заднем сиденье в невообразимом беспорядке были разбросаны бумаги, блокноты, официальные бланки.

— Я полицейский из Нового Орлеана. Мне необходимо, чтобы вы подбросили меня до ближайшего городка, — сообщил я, стараясь перекричать музыку.

Ее круглые, как у куклы, синие глаза смотрели на меня с изумлением и страхом. Она медленно начала набирать скорость, скользнув взглядом по полицейским в наручниках, но в следующую секунду уставилась на них в зеркало заднего вида.