Он двигался по затененным улочкам Курры неуверенной, шаткой походкой изгоя. Следить за выражением своего лица не было нужды: Форзон на самом деле чувствовал себя отверженным и несчастным. Пешеходы поворачивались к нему спиной, повозки останавливались, дети проворно разбегались по домам.
      Энн Кори, опять в обличье старой ведьмы, ковыляла далеко впереди, показывая ему дорогу. Иногда краем глаза он замечал знакомое лицо. Сев Роумер, переходит боковую улицу, Джо Сорнел - бывший толстяк-наливальщик, а ныне худощавый ремесленник, стоит в дверях своей мастерской. Ханс Ультман на какой-то ободранной повозке сидит с опущенными глазами. Форзон знал, что все свободные в этот час агенты внимательно следят за происходящим, но отрывал глаза от истертых камней мостовой лишь для того, чтобы не потерять из виду Энн.
      У ворот к нему направился стражник, но тут же развернулся на каблуках, заметив пустой рукав. Форзон вышел за городскую стену и заковылял по пыльной дороге, ведущей на юг. Солнце щедро лило горячие лучи на его обритую голову. Алая узорчатая ливрея вскоре покрылась густой пылью и насквозь пропиталась потом. Привязанная к телу рука невыносимо чесалась и зудела. Все это ужасно мешало думать, а подумать было о чем.
      Каждая деревня одноруких представляла собой малое сообщество, полностью изолированное от обычной жизни Курра. Не видя никакой пользы для революции от этих государственных деревень, Команда Б никогда не исследовала их систематически, довольствуясь скудной информацией, дошедшей окольным путем. Иначе говоря, агенты Бюро не знали практически ничего о жизненном укладе изгоев… И если до самого места назначения Форзону обеспечен надежный присмотр и безопасность, то после ему предстоит остаться один на один со странным, неведомым сообществом, а ценою ошибки станет его собственная голова.
      Как ни странно, Форзон почувствовал, что данное обстоятельство его почти не волнует. Гораздо большее беспокойство доставлял ему тот факт, что он по глупости позволил вовлечь себя в очередную попытку выручить Курр. И проблема эта должна быть разрешена до того, как сюда прилетит крейсер БМО, дабы срочно эвакуировать Команду Б и старшего инспектора Джефа Форзона.
      «Как только твой план будет готов, мы сразу же начнем!» - заверил его Леблан при расставании. Но какой план? Увы, он не профессиональный революционер, а культуролог. Черт побери, ведь должен быть какой-то способ инициировать революцию с помощью культуры?!
      Живопись?.. Форзон припомнил печальную историю с налогом на картины и покачал головой. Музыка?.. О да, куррианцы страстно любят музыку, но если народ промолчал, когда изувечили Тора… Пустой номер. Поэзия? На Курре она чересчур стилизована и формальна. Вряд ли удастся убедить какого-нибудь стихотворца перейти на сатиры и эпиграммы вместо идиллий и торжественных од. А если удастся, то новатору обеспечено местечко в деревне одноруких. Может быть, пение? В конце концов, одна хорошая песня может завладеть тысячами умов! Так почему бы не…
      Неожиданное чувство опасности отвлекло его от размышлений. Сзади приближалась повозка; в отличие от других, она не съехала с дороги в поле, чтобы обогнать его. Форзон не осмелился оглянуться и снова стал методично переставлять ноги, стараясь незаметно ускорить шаг. Повозка быстро приближалась; колеса скрежетали уже за самой его спиной. Наконец сбоку показалась уродливая морда эска: животное нетерпеливо фыркнуло, скосив в его сторону водянистый глаз. Форзон отступил на шаг в сторону… и в этот миг повозка остановилась.
      Он медленно повернулся и поднял глаза. Это был типичный куррианский экипаж - на двух колесах, с высокими бортиками и навесом, искусно сплетенным из соломки. Человек, сидящий на козлах, смотрел не на него, а куда-то вдаль. Под навесом сияло темным янтарем нечто крупное, округлое, полированное, покрытое резьбой и золотой инкрустацией. Торриль. Форзон перевел взгляд на возницу, потом на его левый рукав, развевающийся на ветру. Потом, помогая себе правой рукой, неуклюже вскарабкался в повозку. Изгнанник Тор, который был великим музыкантом еще вчера вечером, дернул повод правой рукой, и эск двинулся вперед.
      Они ехали по дороге три ночи и три дня. Ночью они, сменяя друг друга, шагали перед эском с факелом до тех пор, пока усталое животное не отказывалось идти дальше, грузно ложась прямо на дороге. Тор ужасно мучился от боли. Он то и дело мертвенно бледнел и стискивал зубы, а впав в лихорадочную дремоту, вскрикивал, стонал и рыдал. Форзон мог помочь ему лишь тем, что правил эском почти весь день и шел с факелом большую часть ночи.
      Еду и питье они получали без хлопот: надо было только остановиться у фермы или на деревенской улице, и какая-нибудь женщина, опустив глаза, выносила им корзину с продуктами и кувшин с водой. За все время путешествия никто с ними не заговорил, и они никому не сказали ни слова. Даже друг другу.
      К полудню четвертого дня впереди показалось очередное здание королевского гарнизона. Эти высокие каменные строения, выглядевшие неуместно на фоне пасторального пейзажа, были расставлены на расстоянии дневного перехода вдоль всех главных дорог Курра. Каждый раз, когда они проезжали мимо гарнизона, часовой поворачивался к ним спиной, но этот повел себя иначе: выйдя на дорогу, он молча махнул рукой в сторону. Повинуясь его знаку, они свернули с пыльного большака на полузаросшую колею, вьющуюся среди невысоких зеленых холмов.
      Вечером они увидели с холма глубокую долину, где уютно расположилась образцово-показательная деревня. Местные аналоги овец и коз мирно паслись на склонах окружающих холмов; ровное ложе долины было разбито на разноцветные квадраты садов и полей. Дома, в отличие от обычных деревень, были сложены из белого тесаного камня, и гладкие стены, казалось, светились в подступающих сумерках. Все улицы и даже узенькие тропинки окаймляли яркие цветочные бордюры. Все это вместе являло собой чарующую картинку, но Форзон взирал на нее почти с ужасом.
      Деревня была слишком велика.
      Напротив, на склоне холма по другую сторону долины, высился ряд строений из того же белого камня. С этой стороны стоял лишь один дом; подъехав к нему, Тор остановил экипаж, и они ждали так долго, что эск принялся нетерпеливо фыркать и топать ногой.
      Наконец из дома вышел какой-то человек и внимательно осмотрел новоприбывших, пока те сидели, потупив глаза. «Музыкант и лакей», - пробормотал он с ноткой недовольства, махнул рукой вниз и пошел обратно в дом. Только тогда Форзон осмелился поднять глаза и поглядел ему вслед. Беглое впечатление не обмануло: у этого человека было две руки.
      У околицы их дожидался однорукий старик. Молча кивнув, он проводил их по улицам деревни к длинному новому дому. Рядом стоял такой же, еще не достроенный: деревня одноруких постоянно расширялась.
      Тор и Форзон вылезли из экипажа. Дом был выполнен в типичном куррианском стиле, за одним исключением: по фасаду его тянулась вереница дверей. Провожатый отворил одну из них, кивнул Форзону, и тот вошел в небольшую комнату, оборудованную плетенным из соломы матрасом на козлах, простым стулом и квадратным столом, уставленным расписной глиняной и резной деревянной посудой. Впервые нарушив молчание, старик спросил:
      – Как твоя рука? Я могу позвать лекаря, если что.
      – Спасибо, со мной все в порядке.
      – Тебе повезло.
      – Это уж точно.
      Как выяснилось, деревенские старейшины готовы нанести визит новоприбывшему в любое время, когда тот будет в состоянии их принять. Обдумав это, Форзон объявил, что старейшины могут прийти к нему, когда только пожелают. Выразив благодарность за разумное решение, старик отправился в соседнюю комнату к Тору, а немного погодя к Форзону явилась целая делегация с официальными приветствиями.
      Покончив с формальностями, они с сожалением сообщили ему, что для лакея здесь работы нет. Но неквалифицированного труда сколько угодно: на стройках требуются подносчики камня, на полях - помощники для прополки и окучивания, а пастухам всегда нужны подпаски. Возможно, кто-нибудь из ремесленников захочет взять его подсобным рабочим, а бывает, и живописцы берут человека в услужение. Конечно, он должен понимать, что никто из них не может, нарушив клятву, передать постороннему родовые секреты мастерства. Если он пожелает, то волен выбрать для себя любое из доступных занятий, а если нет, может не делать вообще ничего. Никто не будет вмешиваться в его жизнь, и он не имеет права вмешиваться в жизнь других. Таков главный закон деревни.
      Форзон узнал, что Его Величество король, в своем безмерном великодушии и безграничной щедрости, снабжает деревню всем, в чем она испытывает нужду. Король также продает излишки урожая и всю ремесленную продукцию, которая здесь не нужна, и часть этих денег возвращается в деревню, чтобы ее обитатели могли приобрести себе кое-какие предметы роскоши. Это хорошая жизнь, заверили Форзона старейшины (и повторили еще несколько раз, словно пытаясь убедить в том самих себя), и ему здесь будет хорошо. Никто не заставит его трудиться, однако их собственное мнение таково, что он будет гораздо счастливее, если найдет себе подходящую работу.
      Форзон учтиво поблагодарил за добрый совет. В соседней комнате лекарь пользовал Тора, и старейшины, казалось, так же желали убраться подальше от мучительных криков и стонов, как сам Форзон - спровадить их поскорее. Они поспешно объяснили ему, что, где и как, пожелали доброй, ночи и удалились.
      Следуя полученным инструкциям, Форзон отправился за комплектом носильных вещей и постельного белья. К счастью, верхнее платье оказалось достаточно просторным, чтобы спрятать под ним левую руку. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что щедрость короля Роввы все же имеет границы: все левые рукава новой одежды были урезаны ровно наполовину.
      В общественной кухне, расположенной в центре деревни, пожилая женщина молча наполнила его горшок пищей и кувшин питьем. Форзон вернулся в свою комнату и принялся за еду, размышляя о мудрости Команды Б, выбравшей это замечательное место: закон невмешательства гарантирует ему почти полную безопасность, а право на безделье - свободное время для обдумывания плана. Итак, решено: с завтрашнего же дня он приступит к работе во благо Команды Б!
      Увы, сие благородное намерение вступило в неравную борьбу с его природным любопытством. И, как следовало ожидать, проиграло.
      Несколько дней Форзон слонялся по разнообразным мастерским, наблюдая за молчаливыми тружениками. Искусные мастера изготовляли изящные вещицы из меди и серебра, которые затем покрывались изысканной гравировкой: все это было предназначено для королевской торговли. Ткачи работали по двое: каждый плед, кусок ткани или накидка, сошедшие со станка, представляли собой уникальное художественное творение. Пары плетельщиков, превращающие горы соломы в циновки, корзинки, шкатулки и крошечные шкатулочки для всяческой чепухи, восхитили его невероятной скоростью и координацией своего труда. Были там плотники и столяры, резчики по дереву и горшечники, сапожники и портные.
      Однако из всех искусников деревни более всего интересовал Форзона его сосед. Тор отказался работать. Торриль стоял посреди его комнатушки, но музыкант часами неподвижно сидел на стуле рядом с ним, и его молодое красивое лицо не выражало ничего, кроме мрачного отчаяния. Несколько раз Форзон слышал (или ему казалось, что он слышит) тишайшую вибрацию одинокой струны, но это было все. Наверное, на торриле можно играть и одной рукой, подумал он; но разве такого мастера удовлетворят жалкие осколки вместо великолепного целого?
      Когда Форзон заметил, что Тор пропускает прием пищи, он нарушил закон о невмешательстве. Направляясь на кухню, он задерживался у соседней двери и молча ждал, пока Тор не вручит ему свою посуду. За доставленную снедь музыкант благодарил вежливым кивком, но ел мало и неохотно. С той самой встречи на дороге они не перемолвились ни единым словечком.
      В конце концов, повинуясь импульсу, Форзон спросил:
      – Ты научишь меня играть на торриле?
      Тор поднял голову, что-то промелькнуло в его глазах, но ответил он коротко:
      – Нет.
      – Мы могли бы играть вдвоем. Ты сядешь с одной стороны, я с другой. Ну как?
      – Это невозможно.
      Черт побери, сказал себе Форзон: даже в деревне изгоев ты и помыслить не можешь о нарушении профессиональной клятвы!
      Каждый день он ходил поглядеть, как молодой резчик по дереву работает над большим винным кувшином. Такие кувшины традиционно украшали изображениями ягод квим, из которых делалось легкое сладковатое куррианское вино. Деревенский мастер нацарапал эскиз гроздьев на внутреннем ободке горловины. Каждый день одна-единственная ягодка выпукло выступала из плотной темно-вишневой древесины, а на резной лист, выполненный с хирургический точностью, вплоть до малейших жилок и прихотливо зазубренных краев, у мастера уходило несколько дней. Гроздьев было десять, и в каждой из них - от десяти до пятнадцати ягод. Судя по всему, он украсит резьбой и бока кувшина, и его ручки, подумал Форзон; прикинув наконец, что этой работы хватит резчику года на два, а то и поболее, он скорбно покачал головой и ушел.
      Да, вот так измерялось время в деревне изгоев: одна блестящая ягодка на горлышке кувшина, один покрытый росою цветок на фасаде дома, вызванный к жизни микроскопическими мазками тоненькой кисточки… Большинство ремесленников и чернорабочих делали свое дело с привычной механической сноровкой, но их задачи не выходили за пределы насущной необходимости. Король Ровва кормил, одевал и благоустраивал эту деревню лишь для того, чтобы одни артистические натуры могли всецело посвятить израненную душу усовершенствованию своего мастерства - со скоростью одной ягодки в день, другие же, навечно потерянные для жизни, - предаться созерцанию неведомых далей.
      Удовлетворив первый приступ активного любопытства, Форзон перешел в стан созерцателей. День за днем, сидя со скрещенными ногами на своем топчане, он размышлял о населении Курра, ведущем размеренную жизнь за пределами деревень для одноруких, и пытался вообразить, каким же образом можно вывести из равновесия этот богатый, процветающий народ. Любая идея, которая только приходила ему в голову, казалась не действенней булавочного укола, и в конце концов Форзон вернулся к первоначальной мысли о зажигательных песенках.
      В тяжких муках он накропал разухабистый куплетец о глупом короле, отрубившем руку прохожему за непочтительный чих, и явился с ним к Тору.
      – Тебе случалось сочинять песни?
      Музыкант оторвался от созерцания неведомых далей и перевел угрюмый взгляд на визитера.
      – Я тут сочинил стишок… Может, получится песня? - смущенно сказал Форзон, протягивая обрывок пергамента, где большими печатными буквами был запечатлен результат его титанических усилий.
      Тор взял клочок и принялся читать, медленно шевеля губами. Глаза его изумленно округлились.
      – Но это же… Государственная измена! - выпалил он. Форзон быстро изъял улику из оцепеневших пальцев музыканта и сжег ее в своей комнате над свечой, а после тщательно растер пепел. Опять пустой номер, с горечью подумал он: как можно поднять народ на революцию, когда даже жертвы королевской жестокости впадают в священный ужас при одном лишь намеке на государственную измену?!
      Итак, плана у него по-прежнему не было, а случайный порыв вдохновения оказался столь же обманчивым, как тусклый свет крошечной куррианской луны… А между тем в любой момент он мог получить весточку о том, что Команда Б закончила реорганизацию и с нетерпением ждет дальнейших указаний.

      Они появлялись по одному и попарно, по большей части преодолевая весь долгий путь пешком, обессилевшие и с искаженными от боли серыми лицами. В один ужасный день явилось сразу десять человек, и старейшины, приняв и разместив их с обычной деловитостью, тут же распорядились о досрочной закладке нового общежития.
      Форзон прожил в деревне целый куррианский месяц (что составляет 37 дней), когда он впервые увидел новоприбывшую женщину. Дежурный старейшина встретил ее с традиционным молчаливым сочувствием и проводил к женским общежитиям на склоне дальнего холма. Когда повозка проезжала мимо Форзона, он заметил, что у новенькой немолодое, сильно заплаканное лицо и тот самый вздернутый носик, который он поклялся никогда не забывать.
      Энн Кори, Б-627, зыркнула на него одним глазом и незаметно подмигнула. Немного переждав, Форзон последовал за повозкой, чтобы запомнить дом и дверь.
      Они встретились под тусклым светом луны, молча поднялись на вершину холма и сели на траву, глядя вниз на белокаменные дома, где не светилось ни одно окно. В деревне крайне редко жгли свечи по ночам, а если такое случалось, то лишь по причине тяжелой болезни или смерти одного из ее обитателей.
      – Какое мрачное место, - сказала наконец Энн.
      – Ужасное место, - с чувством откликнулся Форзон.
      – Что ж, у тебя будет лишний повод гордиться собой, когда ты положишь конец этому ужасу.
      – Как обстоят дела на воле? - поспешно спросил он, чтобы сменить тему.
      – Более или менее. Проклятый Раштадт, чтоб ему не было покоя ни днем ни ночью, знает гораздо больше, чем мы предполагали! Несколько раз вся команда была на грани полной катастрофы, но мы все-таки выкарабкались. Теперь Поль занимается тем, что заново складывает кусочки в единое целое. Считай, что в столице мы почти готовы к активным действиям, но в селах… По всей стране шныряют королевские шпики и стражники, и любой незнакомец автоматически попадает под подозрение. Но только не в деревне одноруких! - Она рассмеялась. - Словом, нам понадобится еще какое-то время.
      – От Раштадта что-нибудь получили?
      – Ни слова. Он знает, что мы ушли в подполье и что королевская стража не схватила ни одного агента… Конечно, если сам король склонен признать этот факт. С другой стороны, Раштадт может не поверить Ровве, если тот честно скажет, что никого не поймали. А после такого переполоха на всю страну, причем с нулевыми результатами, король, вполне вероятно, перестал доверять координатору. Эти два мерзавца друг друга стоят! Тебе удалось что-нибудь придумать?
      – Немного, - признался Форзон. Он рассказал ей о хулительных песнях и том, как Тор отреагировал на его идею.
      – В любом случае ничего бы не вышло, - безапелляционно отрезала она. - Люди воспринимают такие вещи, если они к ним уже готовы. Когда мы создадим революционную ситуацию, народ не будет смущать мысль о государственной измене.
      – Девятый закон Бюро, я полагаю? - пасмурно заметил Форзон. Глядя на неясный профиль Энн, он с тяжелым сердцем вспомнил прелестную молодую девушку, которую встретил на базе.
      – Ужасный наряд, - сказала она внезапно, словно почувствовав его оценивающий взгляд. - Плечи получились, как у гренадера. Хорошо еще, что меня не обрили наголо! В последний момент Свен разузнал, что у дворцовых уборщиц коротко подстриженные волосы, и мне нашли парик. Правда, он очень неудобный…
      Он наклонился и поцеловал ее в губы. Не Энн Кори, Б-637, полевого агента БМО при исполнении служебных обязанностей, а щемящую память о золотоволосой незнакомке в легком шелестящем платье, благоухающей неземными духами. Она замерла на секунду и резко отстранилась.
      – Меня прислали, чтобы я выслушала твои предложения и объяснила, что можно сделать, а что нельзя. Рассказывай.
      – Ну… В последнее время я думал о Торе.
      – При чем тут Тор?
      – Ведь он был лучшим музыкантом на Курре? Вроде национального героя, как мне сказали?
      – Ну да, был. А что?
      – Нельзя ли как-нибудь сделать его символом всего ужасного, что случилось при короле Ровве?
      – Слишком поздно. Если музыкант перестает выступать, его быстро забывают. В ту ночь, когда ему отсекли руку, возможно, и был какой-то шанс… Но не теперь. У куррианцев есть уже новый Тор.
      – Понятно, - задумчиво сказал Форзон. - Значит, что мы имеем? Мы имеем народ, питающий такую страсть к прекрасному, что она для него превыше морали. Король Ровва - злобный и безнравственный субъект. Форма его правления и методы, которыми оно поддерживается, жестоки и аморальны. Однако же искусства при нем процветают, а куррианцам больше ничего и не надо.
      – Слишком тонко для меня. Но продолжай.
      – Команда Б когда-нибудь задумывалась, почему король содержит деревни одноруких?
      – Эти деревни старше Команды Б. Король Ровва просто следует традиции, но нельзя не признать, что при нем их население возросло в десятки раз.
      – И все-таки король оплачивает все, и довольно щедро. Сам этот факт свидетельствует о его уязвимости.
      – Что ты имеешь в виду?
      – Что главная функция таких деревень - держать подальше от людских глаз жертв королевской жестокости.
      – Не стану спорить. И что ты предлагаешь? Выставить жестокость короля напоказ?
      – Сомневаюсь, что куррианцы захотят увидеть это, у них в мозгах словно бы ментальный блок. На самом деле ведь все на виду, и потрудись граждане Курра задуматься над количеством одноруких, бредущих по дорогам… Но нет, они поворачиваются к ним спиной. С другой стороны, те же самые граждане способны бросить вызов королю, если тот вздумает помешать им наслаждаться прекрасным.
      – Откуда такая уверенность?
      – Помнишь, я рассказывал тебе о женщине, которая спрятала меня от солдат? Я подарил ей жреческую рясу, а так как эта вещь была очень красива, она с готовностью нарушила закон, рискуя собственной жизнью, чтобы сохранить ее для себя.
      – И что мы, по-твоему, должны делать? Изготовить пару миллионов ряс?
      Форзон пожал плечами.
      – Боюсь, я не уловила сути, - холодно сказала Энн.
      – Боюсь, что я и сам ее не уловил. Но знаешь… Я вдруг понял, что у меня действительно есть идея! Хотя я не знаю, что с ней делать. Скажи-ка, есть ли на Курре инструмент, на котором играют одной рукой?
      – Что-то не припомню. Зачем он тебе нужен?
      – Для Тора. Этот человек - настоящий музыкальный гений, и невозможность играть на торриле убивает его. Я хочу дать ему инструмент, на котором он сможет играть.
      – Не думаю, что такой найдется. Какой подход к проблеме ты хочешь разработать?
      – Никакого подхода. Покамест я просто хочу дать Тору новый инструмент. Дальнейшее зависит от того, что он с ним станет делать.
      – Так вот как ты проводишь здесь время? Решаешь проблему инструмента для Тора?
      Неприкрытая враждебность в голосе Энн обескуражила Форзона.
      – Да нет, не только. Но мне хотелось бы…
      – Люди ежедневно рискуют жизнью, дожидаясь, когда ты представишь свой знаменитый план. Поль работает как проклятый над новой системой связи, чтобы все могли сразу приступить к делу, как только ты будешь готов. Команда Б заслуживает гораздо большего, чем… чем… - Она вскочила на ноги. - Да что значит твой Тор для Команды Б?!
      – Все, я полагаю, - неожиданно спокойно ответил Форзон. Энн спустилась на несколько шагов по склону холма и остановилась, глядя на темную долину.
      – Мне очень жаль. Конечно, тебя учили не тому и не так, поэтому ты смотришь на вещи иначе. Мы должны были… Бюро должно было понять, что ты не годишься для нашего дела. Но ты выглядел таким компетентным, таким… уверенным в себе!
      – Выслушай меня, Энн! - воскликнул Форзон. - Я намереваюсь воспользоваться Правилом Единицы.
      Она резко обернулась.
      – Но ты не имеешь права! По крайней мере, по собственной воле. Ты должен отправить прошение в Верховную штаб-квартиру, где подробно излагается, что конкретно ты хочешь сделать, и почему это необходимо для твоего плана, и почему задача не может быть решена другим способом, а также представить соображения по поводу всевозможных технологических последствий. Верховная штаб-квартира внимательно изучит твое прошение и, вполне вероятно, запросит еще несколько дюжин документов, а затем на несколько лет отправит дело в архив. К тому времени, когда она надумает наконец послать тебе отрицательный ответ, ты уже давно справишься со своей проблемой совершенно иным способом. Запомни хорошенько: еще никто и никогда не воспользовался Правилом Единицы!
      – У меня нет связи с Верховной штаб-квартирой, - сказал Форзон. - Кроме того, именно я отвечаю за планету, и у меня есть полное право предпринять любые экстренные меры в случае настоятельной необходимости. В данный же момент на этой планете нет ничего более необходимого, чем новый инструмент для Тора. Я хочу подарить ему трубу.
      – Глупец! - прошипела Энн. - Ты хотя бы приблизительно представляешь, сколько технологических новшеств для этого потребуется?!
      – Это будет примитивная труба, - с бесконечным терпением пояснил Форзон. - Без клапанов. На определенной стадии музыкального развития большинство миров приходит к идее такого инструмента. В конце концов, это всего лишь металлическая трубка, изогнутая определенным образом. Полагаю, местные кузнецы умеют делать цилиндры из металла, так что это вовсе не будет технологическим новшеством. - Он помолчал и задумчиво добавил: - За исключением мундштука, разумеется. Только специфическая форма этой маленькой штучки превращает грубый источник шумов в превосходный музыкальный инструмент… Правило Единицы! Кстати, я догадался, почему куррианцы не додумались до трубы. Видишь ли, труба - продукт эволюции рожка, а рожки в древности делали из рогов животных. Насколько я заметил, у куррианских животных нет рогов.
      – Я ухожу, - сказала Энн.
      – Куда торопиться? Никто не станет проверять, спишь ли ты в своей постели.
      – Я ухожу совсем. Я приехала сюда только для того, чтобы познакомиться с твоим планом. Придется сказать Полю, что ты слишком занят проблемами бывшего музыканта и тебя не стоит беспокоить.
      Если я потороплюсь, то буду на ближайшей станции еще до рассвета. Прощай.
      – Постой! - вскричал Форзон. - Эта идея с Тором…
      – Очень интересна, не сомневаюсь. Но у Команды Б много дел. Не думаю, чтобы в ближайшее время мы могли заняться конструированием полноценной личности для тебя. Но ничего, здесь ты будешь в полной безопасности!
      Энн быстро скрылась в темноте, а Форзон, немного постояв, вернулся в свою комнату. Там он уселся на топчан, скрестив; ноги, и принялся размышлять. Когда рассвело, он встрепенулся, встал и вышел на улицу, чтобы пошарить по мусорным корзинам. Отыскав несколько клочков пергамента, он снова вернулся к себе, сел за стол и занялся математическими расчетами. Закончив, он начал рисовать и занимался этим почти все утро, пока один из набросков его не удовлетворил.
      В полдень Форзон вышел из дома, имея при себе эскиз примитивной трубы с указанием размеров, и отправился к кузнецам.

      Кузнечных дел мастера собрались в кружок и внимательно изучили рисунок. Кругом шипело и грохотало, раскаленные горны источали удушливый дым, и металл непрерывно бился о металл. Форзон надсадно прокричал предложение выйти наружу и поговорить.