Дружески беседуя, Видаль и Рей вышли из булочной и повернули налево, до улице Сальгеро. Данте смотрел на них с жалобным видом, как ребенок, готовый заплакать. Он подбежал к ним, схватил Рея за локоть, стал умолять:
      – Почему не хотите проводить меня до дома?
      – Отстань, – рявкнул Рей, отдернув руку. Но потом спокойно прибавил: – Надо же выяснить, как там Аревало.
      – Не говори так громко. Ты обращаешь на себя внимание. Ну пожалуйста! – умолял Данте.
      – Я родился в Испании, – объяснял ему Рей, – но этот город – мой город.
      – Ну и что с того? – сказал Данте.
      – Как это – что с того? Я в Буэнос-Айресе про жил дольше, чем эти сопляки, и им не удастся выгнать меня из моего дома.
      – Превосходно сказано! – согласился Видаль, – То, что ты готов сражаться с мальчишками, эта превосходно, но вот не поверил ли ты ложному слуху? Я бы из-за россказней Буяна не стал ссориться с Джими.
      – Знаешь, я как услышу слово «донос», меня просто трясет.
      – Не думаешь ли ты, – спросил Видаль с некоторым пафосом, – что ты стал жертвой новой тактики молодежных кругов – в данном случае племянника Буяна, – задумавших посеять раздор и вражду между нами?
      – Психологическая война, – хмыкнул Данте.
      – В том, что вы говорите, есть доля правдоподобия, – согласился Рей, – но, как бы то ни было, доносчика я не прощу.
      – Как ты можешь себе вообразить, – настаивал на своем Видаль, – что Джими за какие-то пустые обещания оклеветал друга?
      – Пустые обещания? – переспросил Рей.
      – Чтобы убить Аревало, им вовсе не надо было отпускать Джими.
      – Джими способен на все. Данте опасливо оглянулся.
      – Что меня тревожит, – признался он, – так это вид города – все как всегда, будто ничего не происходит.
      – Тебе было бы спокойней, если б шла драка? – заметил Видаль.
      – Вчера она была, – утешил его Рей. – Здесь, рядом. Возле отеля Виласеко. Какие-то парни из Молодежной группы пошли на штурм. Мой земляк, при поддержке верного Пако, держал оборону. Когда поражение уже казалось неизбежным, явилась подмога с наручниками, и крепость была спасена.

      Трое друзей поднялись по парадной лестнице и вошли в вестибюль больницы. В полутьме они издали увидели что-то похожее на лежащую статую, покрытую простыней. Рей приблизился на несколько шагов, чтобы посмотреть.
      – Что там? – спросил Данте,
      – Старик, – ответил Рей.
      – Старик?
      – Да, старик на каталке.
      – Что он там делает? – не унимался Данте, не двигаясь с места.
      – По-моему, умирает, – ответил Рей.
      – О, зачем мы живем! – простонал Данте.
      – Все мы окончим свои дни в этой или в другой больнице, – патетически заявил Рей. – Лучше привыкать заранее.
      – Я устал, – запричитал Данте. – Вы даже не представляете, как я устал. Я чувствую себя совсем старым. Смерть Нестора, нападение на нас в Чакарите без всякой причины, теперь вот Аревало – мне дурно от всего этого. Я боюсь. У меня нет сил это перенести.
      Они подошли к окошку для справок в вестибюле.
      – Мы хотели бы узнать об одном сеньоре. Его привезли вчера, – сказал Рей в окошко. – Сеньор Аревало.
      – Когда он поступил?
      – Мне здесь не нравится, – громко заявил Данте.
      Видаль подумал: «Бедняга. Если я ему скажу, что мы его здесь оставим, он расплачется».
      – Его привезли вчера вечером, – сказал Рей.
      – В какую палату?
      – Этого мы не знаем, – ответил Видаль. – На него напали, избили.
      Тем временем Данте, вытащив челюсть, протирал ее пальцем и принюхивался.
      – Что ты делаешь? – спросил Видаль.
      – Да вот, болтается она, еда застревает и воняет, – объяснил Данте. – Да у тебя ведь тоже вставная челюсть. Вот увидишь, как это бывает.
      – Вы родственники пострадавшего? – спросил господин среднего роста, лысый, с круглой головой, напоминавшей калебасу, в которой вырезают глаза, нос и рот. На нагрудном кармане его халата было вышито синими нитками «Д-р Л. Каделаго».
      – Нет, не родственники, – ответил Видаль. – Друзья. Друзья детства.
      – Это все равно, – быстро парировал врач. – Идемте вот сюда.
      – Скажите, доктор, – спросил Рей, – в каком он состоянии?
      Врач остановился. Казалось, что он, поглощенный своими мыслями, смущен вопросом. Теперь уже Данте с нескрываемой тревогой осведомился:
      – Ничего плохого не случилось? Лицо врача помрачнело.
      – Ничего плохого? Не понимаю, что вы хотите этим сказать.
      – Наш друг Аревало… не умер? – пролепетал Данте.
      – Нет, не умер, – заявил врач сурово и печально.
      – Он в критическом состоянии? – еле слышно спросил Видаль.
      Врач усмехнулся. Друзья приготовились услышать хорошую новость, которая их успокоит.
      – Да, в критическом, – подтвердил врач. – Очень слаб.
      – Какое несчастье! – огорчился Видаль. Доктор Каделаго снова опечалился и сказал:
      – Теперь мы располагаем средствами борьбы с подобными ситуациями.
      – Но вы как думаете, доктор, он выживет? – спросил Видаль.
      – Что до этого, – пояснил доктор, – то ни один профессионал, сознающий свою ответственность, никогда вам не скажет… – И зловещим голосом прибавил: – Средства контроля над такой ситуацией существуют. Несомненно, существуют.
      Видалю внезапно вспомнилось, что он уже где-то встречал доктора Каделаго или кого-то другого, кто усмехался, когда был печален, – или же ему подобная встреча приснилась…
      Следуя за врачом, который шел с удрученным видом, они направились к лифту.
      – С этим типом не столкуешься, – прошептал Рею Видаль.
      – Как мы можем столковаться, если мы в медицине ни бе ни ме? Ты пойми, мы живем в другом мире.
      – К счастью.
      «Человек идет по жизни с уверенностью, – подумал Видаль, – и даже в разгар войны предполагает, что беда произойдет с другими, но стоит умереть другу или достаточно услышать, что он, возможно, умрет, чтобы все вокруг стало ирреальным». Общий вид всего изменился, как в театре, когда осветитель поворачивает стеклянный разноцветный диск перед источником света. Сам доктор Каделаго, разлад между выражением его лица и его словами, его круглая голова вроде пустой тыквы, в которую вставляют зажженную свечу, чтобы ночью пугать ребятишек, казались чем-то фантасмагорическим. Видаль чувствовал, что он погружается в кошмар, вернее, пребывает в кошмаре. «Но ведь существует Нелида», – сказал он себе и сразу ободрился. Но тут же спохватился: «Впрочем, это еще неизвестно».
      Снедаемый своими жалкими заботами, Данте возмущался:
      – До каких пор мы будем здесь околачиваться? Мне здесь не нравится. Почему бы нам сразу не уйти?
      Видаль подумал: «А он и вправду стар». Процесс старения ускорился, и очень мало чего осталось от прежних друзей: в последнее время они стали совсем другими, скорее даже неприятными людьми, с которыми продолжаешь общаться из верности прошлому.
      Когда вошли в лифт, врач поинтересовался:
      – Вам всем уже исполнилось шестьдесят?
      – Мне еще нет, – мгновенно ответил Видаль.
      Они вышли на пятом этаже. «Что здесь не очень приятно, – подумал Видаль, – в этом я с Данте совершенно согласен. Стоит вспомнить, что где-то там, снаружи, ты был свободен, становится тяжко, словно ты эту свободу потерял безвозвратно».

      – Вот эта палата, – объявил врач.
      По сторонам коридора находились небольшие палаты на две или четыре койки, отгороженные белыми перегородками. Едва они вошли, Аревало поднял руку.
      «Хороший знак», – подумал Видаль, и ему бросились в глаза широкие серые полосы, уродовавшие лицо друга. Вторая койка была свободна.
      – Что с тобой случилось? – спросил Рей.
      – Я пойду с обходом, – сказал врач. – Вы мне его не волнуйте. Разговаривайте, только смотрите не волнуйте мне его.
      – Напали на меня, Рей. На одеяле подбрасывали, – объяснил Аревало.
      Его лицо украшали два длинных синяка. Один, более темный, переходил под скулой в какую-то вмятину, другой, с багровыми пятнами, тянулся по лбу.
      – Как себя чувствуешь? – спросил Видаль.
      – Немного побаливает. Не только лицо, еще и почки. Когда я падал на землю, меня пинали ногами. Врач говорит, произошло внутреннее кровоизлияние. Дает мне вот эти таблетки.
      Пузырек с таблетками стоял на ночном столике рядом со стаканом воды и часами. Видаль сказал себе, что механизм часов тикает с особым нетерпением; он вспомнил Нелиду, гнетуще торопливая секундная стрелка каким-то образом связалась в его уме с тоской по девушке, и вдруг ему стало очень грустно.
      – Почему это случилось? – спросил Рей.
      – Думаю, все было заранее подстроено. Меня поджидали. Сперва действовали неуверенно, потом расхрабрились.
      – Как собаки, – сказал Видаль.
      Аревало усмехнулся.
      – Если бы та девчонка им не дерзила, они бы, наверно, тебя не побили, – заметил Данте. – Дело известное: провоцирует женщина. Всегда она виновата. Всегда от нее первая искра.
      – Не преувеличивай, – сказал Аревало.
      – Данте мне напоминает тех стариков, которым женский пол противен, – поддержал его Видаль. – И чем женщина моложе, тем она ненавистней.
      – Что до меня, я не стал бы весь женский пол сажать на скамью подсудимых, – заявил Рей. – Только молодых.
      – У молодых есть свои достоинства, – возразил Аревало. – Они бескорыстны. Причина? Быть может, отсутствие опыта или просто еще не успели пристраститься к деньгам.
      – Наверно, они меньше гоняются за деньгами, потому что деньги только одна из многих радостей в их жизни, – философски заметил Видаль.
      – Зато для стариков, – сказал Аревало, – деньги становятся единственной страстью.
      – Единственной? – переспросил Видаль. – А ты забыл про чревоугодие, про всякие мании, эгоизм? Не подумал о том, как они трясутся над тем кусочком жизни, который им остался? Об идиотском страхе на лице, когда они переходят улицу?
      – Всю молодежь я не осуждаю, – заверил Рей. – Если приведете мне девчонку, так я, черт возьми, слопаю ее всю целиком, с косточками, а если на меня нападут эти дрянные мальчишки, я готов врезать им как следует: и кулаками, и ногами.
      – Если сможешь, это замечательно, – одобрил его Аревало. – Я догадался только защитить голову и отделался дешевле, чем мой сосед на второй койке.
      – Она пустая, – заметил Рей.
      – Он тут все говорил без умолку, но в сознание, видно, не пришел, – объяснил Аревало. – Рассказывал свои сны в бреду. Ему, мол, снилось, что он молод и вместе с друзьями сидит в кафе «Педигри», что на углу Санта-Фе и Серрано, обсуждают тексты танго. Он даже упоминал какого-то Тронхета, сочинявшего тексты на сельские сюжеты…
      – А ты внимательно его слушал, – похвалил его Данте.
      – Он что, сочинял тексты танго? – спросил Видаль.
      – Предполагаю, что да, – ответил Аревало. – Без конца вспоминал танго «Обидчивый». Наверно, это был самый большой его успех. Бедняга двадцать раз повторял одно и то же.
      – «Обидчивый»? Кто теперь помнит такую старину? – удивился Данте.
      – Еще он говорил, – продолжал Аревало, – что тоскует по своей молодости. Бывало, с друзьями засиживались до утра, анализировали теорию текстов для танго или сюжет последнего сайнете Иво Пелая. Говорил, что теперь люди беседуют о делах практических, а больше всего о ценах. Мне показалось, что в этот момент ум у него прояснился, но потом он опять стал бредить. А когда начал как-то странно дышать, его увезли.
      – Куда? – спросил Данте.
      – Умирать в одиночестве, – ответил Рей.
      – Их увозят, чтобы они умирали одни, – объяснил Аревало, – чтобы не действовали на психику соседа по палате.
      – Кафе, где они собирались, верно, было вроде нашего на площади Лас-Эрас? – спросил Видаль, словно разговаривал с самим собою.
      – Как ты можешь сравнивать, че! – укорил его Аревало. – Тогда была другая атмосфера.
      – Когда же мы снова засядем за картишки? – спросил Видаль.
      – Скоро, – заверил его Аревало. – Так сказал мне врач. Мы-де присутствуем при последних судорогах, этому безобразию скоро конец.
      – А если нас прикончат раньше? – спросил Видаль.
      – Все возможно. Видимо, мы у них на примете. По крайней мере, в моем случае, думаю, все было заранее подстроено. Меня поджидали. Сперва действовали неуверенно, потом расхрабрились.
      – Или я плохо слышу, или он повторяется… – пробурчал Данте.
      Видаль поспешил задать вопрос:
      – Скажи, Аревало, а с твоим соседом что случилось?
      – Он, как и вы, пошел проведать друга, а когда возвращался домой, его и схватили возле гаража похоронной конторы.
      – Хочу домой, – захныкал Данте. – Рей, прошу тебя, пойдемте со мной. Проводите меня. Я старый, поверьте мне, и как подумаю, что могут напасть, помираю от страха.
      Его бледное лицо приобрело землистый оттенок. «Как бы ты здесь не помер», – подумал Видаль.
      – Служащие гаража хотели затащить его к себе, – продолжал Аревало, – но тут появился постовой и увез его.
      – Было бы экономней оставить его там с похоронщиками, – высказал свое мнение Рей.
      – Ты говоришь, его увезли отсюда умирать в одиночестве? – спросил Данте.
      – А я не знаю, куда их увозят. Один санитар сказал мне, что их оставляют где придется. Санитар-то мальчишка, он, конечно, считает меня стариком и рисует мне самые мрачные картины, хочет запугать. Вот и сказал – их, мол, оставляют где придется, даже в вестибюле на нижнем этаже.
      – Бедняга, – заметил Видаль. – Если он еще жив, кто знает, что ему снится.
      – Это тот, которого мы видели, – охнул Данте. – Рей, я хочу уйти.
      – Сейчас пойдем, – объяснил Рей. – Встал я спозаранок, чтобы присмотреть за работой в пекарне, а я, коль не посплю свои восемь часов, никуда не гожусь.
      – И по пути меня проводишь? – спросил Данте умоляющим тоном.
      «Меня ждет Нелида, – подумал Видаль, – а они тут меня задерживают. Этих двух стариков никто не ждет, и все же они не могут побыть лишнюю минуту с больным другом. Одного эгоизм гонит, другого трусость. Ничего нет хуже старости». И тут же себя одернул: «То, что я сижу с Аревало и еще не вернулся на улицу Гватемала, возможно, доказывает, что я тоже стар. Но нет, я знаю, что остаюсь здесь, чтобы дать время Нелиде, чтобы не вернуться раньше, чем она. Прийти в квартиру, где не будет Нелиды, было бы ужасно».
      Снова появился врач.
      – Прошу вас, сеньоры, не уходите пока. Явас задержу на несколько минут. Или, по крайней мере, самого молодого го вас. Чтобы взять капельку крови на анализ. На случай, если придется делать вашему другу переливание крови. Это пустяк, один укольчик.
      Врач включил свет и начал выслушивать Аревало. Тот, глядя поверх склонившейся к нему плеши, сказал:
      – A y тебя, Данте, виднеются седые пряди. Придется еще разок покраситься.
      Врач нервно почесал себе голову.
      – Когда вы разговариваете, – пояснил врач, – мне щекотно.
      – Не знаю, что ты там говоришь! – возмутился Данте. – Когда ты говоришь, словно тебя душат, я ничего не слышу.
      – У меня ведь астма, – извинился Аревало. – Ясказал, что у тебя уже виднеются седые пряди.
      – Что поделаешь! – скорбно согласился Данте. – Сам-то я на себе не вижу. И кто меня покрасит? В тот раз меня покрасил бедняга Нестор. Сам я не могу. Вы должны помочь мне. Это важнее, чем вы думаете.
      – Никого ты не обманешь, – сказал Аревало. – По-моему, не худо быть немного фаталистом.
      – Легко так говорить, – возразил Данте, – когда находишься в таком здании, это же настоящая крепость. А мне-то надо идти домой в полной темноте и переходить через улицы, а там темно, как в волчьей пасти.
      – Никто тебя не гонит, – успокоил его Видаль.
      – Я сейчас вернусь, сеньоры, – сказал врач. – Подождите меня, пожалуйста.
      – Пойдем поскорей, пока он не вернулся, – взмолился Данте. – Исидро уже влип. Его сцапали под предлогом переливания крови. А мы тут не нужны. Не будем же мы держать доктора за руку. Если останетесь, вот увидите, он что-нибудь придумает, чтобы нас схватить. Воспользуемся тем, что его нет, и улизнем. Мне здесь не нравится.
      – А кому нравится, – отозвался Аревало.
      – Не думаю, что он станет нас ловить, – предположил Рей, – но все равно уже поздно, завтра мне рано вставать, а от нашего присутствия здесь никакой пользы. Исидро, разумеется, должен остаться.
      – Конечно, – согласился Видаль. – А вам я советую уйти. Вы нам не нужны.
      Рей открыл рот, но ничего не сказал. Данте, как капризный ребенок, тащил его за рукав, подталкивая к двери.
      – Они ушли? – спросил Аревало.
      – Ушли.
      – Ты рассердился.
      – Знаешь, они меня слегка возмущают.
      – Не сердись. Вспомни, что всегда твердит Джи-ми: с годами тормозящие органы ослабевают. Как у других бывает недержание мочи, так Данте не может сдержать страх.
      – Данте слабак, но Рей? Такой крепкий мужчина…
      – А он тоже перестал себя сдерживать. Не помнишь, как он в кафе тянул руку к арахису, весь прямо дрожал от жадности? Как многие старики, он тоже потерял стыд.
      – Стыд? Да, ты прав. Однажды в отеле у Виласеко…
      – От старости он стал отъявленным эгоистом. Уже и не скрывает этого. Его интересуют только собственные удобства и больше ничего.

      – Значит, вы окажете мне эту услугу? – спросил Каделаго.
      – Аревало говорил мне, доктор, – сказал Видаль, следуя за ним по коридору, – что этой воине скоро конец.
      – Верите ли, – сказал доктор, печально покачав головой, – психиатрическое отделение не справляется с наплывом молодых. Все являются с одной и той же проблемой: у них боязнь притронуться к старикам. Настоящее отвращение.
      – Отвращение? По-моему, это естественно.
      – Даже не подают руки, вы представляете? И еще новый неоспоримый симптом: молодые идентифицируют себя со стариками. В ходе этой войны они поняли глубоко и болезненно, что каждый старик – это будущее кого-то молодого. Возможно, их самих! Еще один любопытный факт: у молодых неизменно развивается следующее фантастическое представление: убить старика – все равно что совершить самоубийство.
      – А не связано ли это скорее с тем. что жалкий, безобразный вид жертвы делает преступление неприятным?
      – Всякий нормальный ребенок, – с некоторым ликованием объяснил доктор, – в какой-то момент своего развития становится потрошителем кошек. Я тоже этим занимался! Потом мы эти игры выбрасываем из памяти, мы их удаляем, извергаем. Вот и нынешняя война пройдет, не оставив следа.
      Они вошли в небольшую комнатку. Видаль сказал себе: «Чтобы не раздражать это чучело, я заставляю Нелиду ждать меня и тревожиться!» Он клеветал на себя: он оставался здесь не из боязни кого-то рассердить, а ради возможности быть полезным своему другу Аревало. А может, на самом деле он пришел сюда из-за настояний Рея и теперь дает свою кровь лишь в угоду врачу? Да, для всего можно найти уйму объяснений, как доказывала докторша Исидорито.
      – А потом я могу уйти, доктор?
      – Вне всякого сомнения. После небольшого отдыха. Вы мне тут несколько минут отдохнете с полным удобством, на кушетке. Кто нас торопит?
      – Меня ждут, доктор.
      – Поздравляю вас. Не все могут сказать такое.
      – Несколько минут, доктор? Сколько?
      – Женщины и дети не сдерживают своего нетерпения, но мы, мужчины, научились ждать. Хотя нас абсолютно ничего не ждет, мы ждем.
      – Потрясающая мысль! – заметил Видаль.
      – Вот и прекрасно, – сказал врач. – Просто укольчик. Ну-ка, вы мне не двигайте ручкой. Дома вы мне выпьете чашку кофе с молоком да стаканчик фруктового сока и будете как новенький. Надо возместить потерю жидкости.
      «Несомненно, Нелида уже у себя на улице Гватемала. А если она все же не вернулась?» – подумал Видаль, но отверг эту мысль, она была ему нестерпима.
      – Готово? – спросил Видаль.
      – Теперь вы закройте глаза и отдыхайте мне, пока я вас не подниму, – ответил Каделаго.
      Почему бы не послать к черту этого субъекта и не уйти сразу? Видаль был утомлен, немного даже пал духом и не решился отказываться от предоставлявшихся ему отсрочек – одна за другой, каждая будет последней и очень короткой. Таким вот образом посещение больницы продлилось, превратилось в некий кошмар с бесконечным самооправданием и вспышками тревоги. В конце концов он, очевидно, уснул, потому что ему привиделась кучка парней – среди них он узнал убийц газетчика, – которые восседали на высоких подмостках, как некий грозный трибунал, куда его вызывали.
      – Что случилось? – спросил он.
      – Да ничего, – удрученно проговорил доктор Каделаго. – Я возвращаю вам свободу.
      Видаль еще зашел в палату – проститься с Аревало.

      Он полагал, что, вырвавшись на волю и направляясь на улицу Гватемала, почувствует огромную радость. Нетерпение смешало в его уме этот момент с другим, более отдаленным во времени и куда более желанным, – моментом встречи с Нелидой. Но едва он вышел за порог больницы, как понял, что такая встреча, хотя она и возможна, не бесспорна, и ему стало грустно. Желая избавить себя от разочарования, он заранее настраивался на худшее. По улице Сальгеро он вышел на улицу Лас-Эрас. Зачем связывать Нелиду с подыхающим животным? Никто из них двоих ничего не выиграет: ее ждет разочарование, которое он может предвидеть, но не предотвратить… Рей и Данте внушили ему отвращение к старости. Ему показалось, что его чувство к друзьям уже не то, что прежде. Да и они стали не такими, какими были. «Со временем все изменяется. А больше всего – люди». Ему представлялись пережитые во сне, уже исчезающие картины – помост с судьями, на котором опьяненный гневом прокурор обвинял его в том, что он стар. Воспоминание об этом недолгом сне после сдачи крови вселило печаль. Нет, он не стал как новенький, он ощущал изрядную слабость и думал, что от печали вряд ли его вылечит фруктовый сок, о котором говорил доктор. Старость – горе безысходное, она лишает прав на желания, на стремления к чему бы то ни было. Откуда взять иллюзии для того, чтобы строить планы, если, осуществив эти планы, ты будешь уже не в состоянии ими насладиться? Для чего идти на улицу Гватемала? Лучше возвратиться домой. Но, к сожалению, Нелида будет его искать и потребует объяснений. Люди молодые не понимают, до какой степени отсутствие будущего лишает старика всего того, что так важно в жизни. «Болезнь – это еще не больной, – думал он, – но старик – это сама старость, и другого исхода, кроме смерти, у него нет». Предчувствие беспросветного отчаяния неожиданно его ободрило. Он ускорил шаг, чтобы поскорее прийти к Нелиде, прийти раньше, чем это ощущение, как воспоминание о сне, рассеется; именно потому, что он ее так сильно любит, он убедит ее, что любовь к такому старику, как он, – иллюзия.
      Он услышал взрыв – возможно, где-то поблизости взорвалась бомба. Потом громыхнуло еще два раза. В стороне Ретиро, быстро распространяясь снизу вверх, багровое зарево окрасило небо.

      Видаль включил свет, осмотрелся вокруг, заглянул в спальню, торопливо обошел всю квартиру. Вероятно, над ним подшучивают – вот-вот откуда-нибудь появится Нелида и его обнимет. Но вскоре он понял, что придется, видимо, примириться с мыслью, правдоподобие которой с каждым мгновением возрастало, что девушка не вернулась. Ситуация, сказал он себе, не слишком драматическая, он был уверен, что настанет день, и, вероятно, настанет скоро, когда он и не вспомнит об этой тревоге (если с Нелидой ему повезет), но пока, по причинам, которым он, не понимая их, покорялся, все это было невыносимо. «Нет, я ее не оставлю с этим ресторанным музыкантишкой», – заявил он.
      Видаль вышел из дому, направляясь по улице Гватемала с намерением искать Нелиду и вернуть ее. Куда подевались унылое настроение, усталость, отчаяние, старость!
      Он увидел такси, поднял руку и стал энергично махать, чтобы остановить машину.
      – Везите меня на улицу Гомес, – попросил он, сев в такси. – Мне надо в заведение, которое называется «Салон Магента». Знаете такое?
      Машина рывком тронулась с места и покатила на довольно большой скорости; Видаля на сиденье откинуло назад.
      – Да, сеньор, знаю, такая танцулька. Вы правильно поступаете, надо развлекаться теперь, когда война на исходе.
      – Вы так думаете? – спросил Видаль и тут же себя одернул: «Как это я не заметил? Он же молодой». Мгновенно представилось, как его выбрасывают в Сан-Педрито, как он падает на булыжники мостовой, теряет сознание от удара, и он горестно прошептал: «Если придется опять все повторить, горе да и только». Но вслух сказал равнодушно: – Она уже давно на исходе. – И, рассердясь на себя за такие слова, продолжал: – Я потерял друга. Друга всей жизни… Человека, каких мало. Пусть мне объяснят, что выиграл мир, что выиграли преступники от этой смерти.
      Увидев, что они едут по улице Гуэмес, в направлении к Пасифико, он сказал себе, что бояться нечего.
      – Я понимаю ваши чувства, сеньор, – ответил таксист, – но при всем уважении к вам должен сказать, что вы подходите к этому делу не с той стороны.
      – Почему?
      – Потому что если бы люди клали на одну чашу весов благие результаты, а на другую – разрушения и страдания, то есть плохие результаты, никогда бы не было ни войн, ни революций.
      – Но так как мы железные, страдания нам не страшны, – заметил Видаль и подумал: «Наверно, это один из тех студентов, которые работают, чтобы прокормиться». – Скажу вам больше. Я не верю в благие результаты этой войны.
      – Я с вами согласен.
      – И что дальше?
      – Не судите о ней по результатам. Это протест.
      – Я вас спрошу: что плохого сделал мой друг Нестор?
      – Ничего, сеньор. Но ведь ни вам, ни мне не нравится, как все устроено. И есть люди, виновные в этом.
      – Кто же они?
      – Те, кто придумал этот мир.
      – При чем же тут старики?
      – Они представляют собой прошлое. Убивать своих предков или великих исторических деятелей молодые не идут по той простой причине, что те уже мертвы.
      В пафосе, который таксист вложил в слово «мертвы», Видаль почувствовал враждебность. «Я не стану отрицать рассуждение только потому, что оно исходит от врага», – подумал он. И обругал себя: вместо того чтобы употребить всю свою волю и энергию на поиски, он опять встревает в разговоры, вовсе для него бесполезные. Если не вернет Нелиду – теперь он это ясно понял, – жизнь его кончена.

      «Салон Магента» – просторный зал как бы в египетском стиле и с явным преобладанием цвета охры – был в этот вечер вторника почти пуст. Из желтых динамиков, подвешенных на проволоке, звучала музыка, временами нежная, временами тревожная, повторяясь в назойливых вариациях. В большом круге танцевала одна-единственная пара, остальные посетители, три-четыре человека, сидели за разными столиками. Подходя к стойке, Видаль уже понял, что Нелиды в зале нет. Бармен беседовал с каким-то толстяком – возможно, здешним служащим или хозяином. Эти двое продолжали разговаривать, не замечая ни появления Видаля, ни его выжидающей позы. «Есть же такие тупоголовые люди, они видят только то, что у них под носом, будто зашоренные», – подумал Видаль и почувствовал, как в нем вскипает гнев, но вспомнил, что не может позволить себе такую роскошь: чтобы отыскать Нелиду, ему потребуется доброе расположение многих. В том числе этих двоих, которые невозмутимо продолжали беседу.
      – А с ансамблем «Ла Традисьон» тебе удалось договориться?
      – Как я тебе сказал.
      – Они не ерепенились?
      – С чего бы им ерепениться, этим шалопаям? Они еще должны нам заплатить за то, что мы разрешаем им играть. Ты себе представляешь, как это им важно для популярности?
      – Но покамест, старик, на что они живут?
      – Нам-то ведь тоже жить надо, вот и торчим здесь, потом обливаемся среди всех этих подносов да посетителей, а тут еще они со своими гитарами – в конце-то концов, им самим приятно играть.
      Наступила пауза, которой воспользовался Видаль.
      – Скажите, сеньоры, играет ли здесь трио под названием «Лос Портеньитос»? – спросил он.
      – Да, по субботам, воскресеньям и по праздничным дням.
      – А сегодня их не будет?
      – Сегодня – нет. Для этих нескольких человек, – объяснил бармен, делая неопределенный жест в сторону зала, – не станем же мы приглашать целый оркестр?
      Толстяк, видимо снова забыв о Видале, повел речь о делах.
      – Этих «Портеньитос» тоже надо бы поприжать. Пусть они артисты или кто они там, а слишком много зарабатывать им не след. Ради них самих. Чтобы не испортились вконец.
      – Не знаете ли вы девушку, – спросил Видаль, – по имени Нелида?
      – Какая она из себя?
      – Среднего роста, шатенка.
      – Словом, такая, как все они.
      – Ее зовут Нелида, – настаивал Видаль.