Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Аналитическая философия

ModernLib.Net / Философия / Блинов Аркадий / Аналитическая философия - Чтение (стр. 49)
Автор: Блинов Аркадий
Жанр: Философия

 

 


С точки зрения Дэвидсона, если мы характеризуем предложения только по их форме, как это делает Тарский, то возможно, используя методы Тарского, определить истину, не используя семантических концепций. Вместо точного определения истина характеризуется конечным множеством аксиом. Теория значения при этом рассматривается в качестве системы утверждений, предназначенных ответить на вопросы об отношениях друг к другу языковых выражений, тогда как теория истины выступает в качестве теории референции, т.е. системы утверждений, предназначенных ответить на вопросы об отношениях языковых выражений к миру.
      Однако объяснение с помощью концепции значения как условий истинности того способа, которым выражения естественного языка указывают на свои референты, сталкивается с трудностями в референциально непрозрачных контекстах. Распространение Т-теорий на модальные и косвенно-речевые контексты, естественный язык в целом обнаружило их ограниченность, состоящую в том, что концепция значения как условий истинности оказалась не в состоянии обеспечить референцию в такого рода контекстах в силу нарушения принципа подставимости тождественного. Контексты с ложной подставимостью тождественного не подлежат квантификации и определяются как референциально непрозрачные: переменные в этих контекстах находятся не в указательных позициях.
      Поскольку концепция значения как условий истинности стремится к тому, чтобы положения теории давали знакам верные референции – а это намерение равносильно требованию, чтобы они демонстрировали значение выражений, – постольку она содержит явную или неявную отсылку к «способу, которым дается референт» (Фреге), т.е. постольку в концепции значения как условий истинности явно или неявно предполагается, что T-теории могут предоставлять больше, чем сами по себе истинностные условия выражений, а именно, что они могут предоставлять истинностные условия в таком аспекте, который «показывает» или «отображает» значения выражений. Для этого может утверждаться, что в то время, как два выражения имеют один и тот же референт, подобно «Цицерон» и «Tуллий», они имеют отличные друг от друга значения, так как выражения имеют различные режимы, или алгоритмы представления, т.е. они представляют референт «Цицерон/Tуллий» различными способами. Поскольку «Цицерон» и «Tуллий» имеют различные значения, то, например, в убеждениях кого-то, кто полагает, что Цицерон был лыс и что Tуллий был кучеряв, может не содержаться противоречия.
      Возникающие в этой связи вопросы таковы: могут ли T-теории работать с подобными интенсиональными контекстами, т.е. представляют ли теоремы такой теории только референты выражений, или также и значения? Правая сторона T-предложения отсылает к выражению слева: каков характер этой отсылки? Простое ли это указание или же эта ссылка может до той или иной степени показывать или отображать некоторое значение?
      Прояснение этих вопросов связано с определением условий адекватности, которые теория истины должна выполнять для того, чтобы функционировать как теория значения, пригодная для интерпретации выражений языка L . В таком случае, если T-теория предназначена служить теорией значения, то она должна быть T-теорией такого вида, которая может отображать значения. В противном случае следует отклонить условия адекватности. Согласно Т-конвенции Тарского, критерием адекватности теории будет то, следуют ли из нее все Т-предложения , но мы очевидно не можем задать такое следование для интенсиональных контекстов. Адекватная T-теория для субъекта A будет содержать теоремы (1) – (2), но не теоремы (3) – (4).
      (1) «Цицерон лыс» – истинно ттт Цицерон лыс
      (2) «Tуллий лыс» – истинно ттт Tуллий лыс
      (3) «Цицерон лыс» – истинно ттт Tуллий лыс
      (4) «Tуллий лыс» – истинно ттт Цицерон лыс
      Если субъект A полагает, что Цицерон лыс, но не что Tуллий лыс, то T-теория, порождающая теорему (3), будет неправильно характеризовать семантическую компетенцию А. Опасность введения (3) в семантическую теорию для А состоит в том, что это ведет к неправильной атрибуции суждения в следующем виде:
      (a) А полагает: «Цицерон лыс»;
      (b) А полагает, что «Цицерон лыс» – истинно (из (a) и допущения о рациональности А);
      (с) А полагает, что «Цицерон лыс» истинно ттт Tуллий лыс (посредством гипотезы);
      (d) А полагает: «Tуллий лыс» (из (b), (с), и предположения о замкнутости выражения) .
      Шаг (с) основан на предположении о том, что А фактически принимает за истину теоремы T-теории. Это предположение исходит из того, что А, не обладая специальными семантическими познаниями, имеет тем не менее некоторые убеждения (по крайней мере, делает заключения) относительно теорем T-теории определенного вида. Поскольку нельзя сказать, что А (не семантик) обладает отчетливыми знаниями по этим вопросам, то отсюда следует, что А должен обладать некоторым неявным знанием о (3).
      Допущение о том, что введение (3) будет позволять нам выводить (d), требует обоснования важного предположения, задействованного в приведенном рассуждении: приписывает ли теорема (3) субъекту больше семантических знаний, чем (1)? Ведь утвердительный ответ на этот вопрос (по крайней мере, в категориях «классической аристотелевой» теории истины) означал бы, по сути, отказ от представления об аксиомах и теоремах T-теории как о предложениях, изоморфных аксиомам и теоремам любой другой науки. В самом деле, при рассмотрении предложений других наук (научных языков) способ представления классификаций (законов) не имеет для нас важности в том смысле, что мы не выводим, например, свойства атомов из названий элементов. Убеждение в том, что свойства атомов элемента не изменятся при переименовании элемента, как не меняются они при склонении и других изменениях названия элемента в процессе речи, характеризует позитивное научное знание в его наиболее существенных основаниях. И если мы пытаемся строить семантическую теорию на таких основаниях, то она не должна быть чувствительна к имени, которое мы даем семантическому значению, подобно тому, как экономические законы не чувствительны к разновидностям валют, а геологические – к названиям минералов и именам горных хребтов. А поскольку теория представляет собой разработанную структуру с большим числом следствий, постольку эти следствия должны включать как можно больше явлений. В теориях истины к явлениям относится событие, фиксируемое Т-предложением; тогда, если теория истины строится по подобию научной теории, Т-предложения должны быть доказуемы.
      Но в том случае, если теоремы T-теории являются частью языковых знаний говорящего, то становится релевантным тот способ, которым это знание выражается. В самом деле, если теоремы входят в языковую компетенцию субъекта, то они могут быть помыслены как встроенные в интенсиональный контекст вида «субъект знает, что...» При том, что эти контекстные среды непрозрачны, использование теоремы (1) для характеристики семантических знаний субъекта может быть адекватным, но использование теоремы (3) – нет. Поскольку эта среда непрозрачна, то теоремы (1) и (3) (и их непосредственно составляющие) не будут просто указывать на референты, но скорее будут содержать отсылку к интенсионалам. Так как интенсиональные значения (1) и (3) различны, то теоремы (1) и (3) будут в таком контексте выражать различные вещи.
      Трудность здесь состоит в том, что поскольку среды, вызываемые обычным использованием контекстов вида «знает, что», референциально непрозрачны – и, следовательно, случаи (1) и (3) могут различаться, – то отношение «А знает, что b», используемое в семантической теории, не является отношением, обозначаемым этим выражением повседневного языка, но скорее техническим отношением в абстрактной логико-ориентированной теории значения. Оно отличается от обычного отношения «А знает, что b» прежде всего тем, что учитывает «неявное знание» – знание, которое субъект может не сознавать или не признавать. Не будучи семантиком, субъект без сомнения не будет эксплицитно признавать (осознавать) большинство аксиом и теорем семантической теории, однако, согласно такой теории, субъект все же будет соблюдать – и, таким образом, «знать» эти аксиомы и теоремы. Интенсиональные обороты, выражающие такое отношение, были подвергнуты Дэвидсоном запрету для языка теории значения (например, следующего вида: «Интерпретатор языка L знает, что в данной теории утверждается, что...») . Тем не менее нельзя отрицать, что при наличии таких радикально различающихся типов отношений, имеющих одинаковую форму «А знает, что b», интуиции относительно того, что выражается в обычной среде, неприменимы к теории значения. Невозможно представить, что в среде, вызываемой техническим отношением, теорема (3) выражает что-либо отличное от (1). В частности, можно сказать, что субъект, неявно знающий (1), должен таким образом неявно знать (3). Знания (1) и (3) выступают для субъекта способами знания друг о друге.
      Предположим, однако, что мы откажемся от понятия неявного семантического знания и используем обычное отношение «А знает, что b» для характеристики семантической компетенции субъекта. Это позволяет утверждать, что теорема (3) выражает нечто отличное от (1). Но поскольку неискушенный в семантике субъект может произвольно интерпретировать фактически любое выражение, содержащее семантическую терминологию, то запрет на неявное знание исключит из теории даже выражения вида «x указывает на y» или «x выполняет P».
      Поэтому семантические теории знаний субъекта о значении могут быть разделены следующим образом:
      а) Теории, использующие обычное отношение «А знает, что b», будут допускать, что теорема (3) выражает нечто иное, чем теорема (1), но они будут неадекватны для обеспечения дифференцированных (пригодных для описания естественного языка) семантических теорий.
      б) Теории, представляющие техническое отношение «А знает, что b» для допущения неявного знания, могут обеспечивать дифференцированные семантические теории, но в таких теориях неясно, что теорема (3) будет выражать нечто иное, чем теорема (1).
      Следовательно, такая теория, которая отображала бы значение выражения, должна состоять:
      а) из теорем T-теории;
      б) из теории выражений, используемых в T-теоремах.
      Очевидно, что такая теория более высокого порядка не является собственно T-теорией: это – T-теория, объединенная с теорией, обеспечивающей способ, которым субъект представляет истинностные условия предложения, т.е. теорией, демонстрирующей (хотя и не отображающей непосредственно) значения выражений объектного языка.
      Таким образом, к семантике Дэвидсона оказываются применимы аргументы IF-семантики Хинтикки против семантической теории истины: условие-истинностная семантика – это двухплоскостная семантика, использующая метаязык для описания значений объектного языка. Концепция значения как условий истинности основана на репрезентационистском подходе к анализу языковых значений: согласно подобным представлениям, мы имеем дело с языковыми выражениями таким образом, что они указывают нам на определенные положения дел, события, факты, ситуации, принадлежащие к реальности, отличной от реальности самих предложений и систем предложений. Проблема того, как применять концепцию истины Тарского к естественному языку, оказывается зависимой от обеспечения анализа основной логической формы выражений естественного языка, который представляет их таким способом, что они подпадают под возможности полностью экстенсионального подхода, употребляющего только ресурсы квантификационной логики первого порядка. Это связано, соответственно, с двумя особенностями концепции истины Тарского: она определяет истину
      на основе логических ресурсов, доступных в пределах квантификационной логики первого порядка;
      экстенсионально, то есть в терминах предметов, которые выполняют выражениям —другими словами, в терминах предметов, которые подпадают под эти выражения, а не в терминах смыслов, описаний или других интенсиональных объектов.
      Оба эти свойства представляют важные преимущества для подхода Дэвидсона, поскольку его отрицание существенной роли детерминированных значений в теории значения уже влечет обязательство к экстенсиональному подходу к языку. Однако эти же признаки и создают дополнительные проблемы. Дэвидсон стремится применить модель Тарского как основание теории значения для естественных языков, но такие языки гораздо богаче, чем четкие формальные системы, для которых Тарский первоначально развивал свой подход. В частности, естественные языки содержат элементы, которые требуют ресурсов вне пределов логики первого порядка или какого бы то ни было экстенсионального анализа: это косвенная речь, наречные выражения, не-указательные предложения типа императивов и т.д.
      Более же общая проблема, как мы видели, здесь состоит в следующем. В то время как Тарский использует понятие сходства значения (через понятие перевода) как средство обеспечить определение истины – одно из требований Конвенции T состоит в том, что предложение с правой стороны T-предложения должно быть переводом предложения слева, – Дэвидсон стремится использовать истину, чтобы дать теорию значения. Но в таком случае он нуждается в некотором другом способе ограничить формирование T-предложений, чтобы гарантировать, что они действительно правильно определяют то, что означают предложения. Это – проблема того, как мы можем исключить T-предложения формы «„Schnee ist weiss“ истинно, если и только если трава зелена». Так как бикондиционал «если и только если» гарантирует только то, что предложение слева будет иметь то же истинностное значение, что и предложение справа, он позволит нам делать любую замену предложений справа лишь постольку, поскольку их истинностное значение идентично таковому слева. Решение этой проблемы предполагается холистическим: T-предложения должны рассматриваться как теоремы, произведенные в соответствии с теорией значения, которая была бы адекватна языку, рассматриваемому в целом. Но поскольку значение определенных выражений не будет независимо от значения других выражений (в силу обязательства к композициональности значения всех предложений должны быть даны на одном и том же конечном основании), то теория, которая дает проблематичные результаты относительно одного выражения, вероятно, даст проблематичные результаты и относительно других, и, в частности, также даст результаты, которые не выполняют требования Конвенции T.
      Эта проблема также может быть рассмотрена как связанная и с другим важным различием между теорией истины Тарского и теорией значения Дэвидсона: теория значения для естественного языка должна быть эмпирической теорией – это теория, которая должна объяснять действительное языковое поведение, реальное использование языка людьми, а также она должна поддаваться проверке опытным путем. Удовлетворение требования, чтобы теория значения была адекватной как эмпирическая теория, и чтобы она была адекватна действительному поведению говорящих на этом языке, повлечет за собой также более сильные ограничения (если таковые необходимы) на формирование T-предложений.

8.2 Инструменталистская семантика (М.Даммит, Г.Кастаньеда)

      Исследователи, стоящие на позициях эпистемической (верификационистской, инструменталистской) семантики, сами не употребляют этого названия. Однако речь идет о семантике, которая выделяет эпистемические элементы в составе теории значения. В естественном языке наличествуют семантически релевантные эпистемические элементы, не зависящие от обычных сфер действия пропозициональных операторов: традиционная неоднозначность, связанная со сферами действия операторов, не помогает нам найти правильную интерпретацию. Поэтому основное требование верификационистской семантики состоит в том, что мы должны включить в нашу теорию значения объяснение тех оснований, по которым мы судим об истинностных значениях наших предложений, поскольку это действительно объясняет значения выражений с учетом реальных человеческих способностей распознания истины.
      Однако, то общее, что заключается в позициях таких аналитических философов языка, как Майкл Даммит или Гектор-Нери Кастаньеда , состоит именно в том, что они особо выделяют эпистемические элементы в составе теории значения.
      Мы уже обращались к семантике Даммита при рассмотрении его возражений против холизма; уточним, далее, ее ключевые моменты по вопросу связи истины и значения.
      Даммит ставит исходные вопросы следующим образом :
      Зависит ли значение предложения от условий его истинности? Заключается ли значение слова в том вкладе, который оно вносит в детерминацию условий истинности содержащих его предложений?
      Нет необходимости доказывать, что утвердительный ответ на эти вопросы выражает наиболее популярный до сих пор подход к истолкованию этого понятия, что его придерживаются те философы, которые не склонны к полному отказу от понятия значения, и что в явном виде он был выражен Фреге, Витгенштейном в его «Трактате» и Дэвидсоном. Я далеко не уверен, что этот утвердительный ответ ошибочен. Однако мне представляется совершенно несомненным, что такой ответ сталкивается с громадными трудностями, и мы не вправе давать его до тех пор, пока не покажем, как можно справиться с этими трудностями. На мой взгляд, далеко не ясно, почему мы обязаны или можем использовать в этой связи в теории значения понятие истины (или два понятия: истина и ложь) в качестве базисного: необходимо исследование, чтобы показать, что понятия истины и значения связаны так, как считал Фреге.
      Так, в частности, стандартная семантика Дэвидсона, основываемая им на Тарском и возводимая Даммитом к Фреге, сталкивается с проблемами подгонки к естественному языку тех технических средств, которые были созданы Фреге и Тарским для формализованных языков. И напротив, альтернативные (неаналитические par excellence) теории значения, центральным понятием которых не является понятие истины, не вызывают принципиальных возражений.
      Даммит считает, что идею о том, что значение предложения заключается в его условиях истинности, необычайно трудно выразить последовательным образом. По его мнению, философские вопросы о значении лучше интерпретировать как вопросы о понимании: утверждение о том, в чем состоит значение некоторого выражения, следует формулировать в виде тезиса о том, что значит знать его значение. Такой тезис будет примерно следующим: знать значение некоторого предложения – значит знать условия, при которых предложение истинно, однако остается неясным само понятие условий истинности. Что значит знать условия истинности предложения? Здесь вновь возникает фрегеанский принцип композициональности: ведь знание условий истинности некоторого предложения, образующее его понимание, выводимо из понимания слов, из которых составлено предложение, и способа их соединения. Отсюда следующая переформулировка проблемы Даммитом: что знает говорящий, когда он знает некоторый язык, и что тем самым он знает о любом данном предложении этого языка?
      Конечно, то, что знает говорящий, когда он знает язык, есть практическое знание, знание того, как пользоваться языком, однако это не является возражением против возможности представления этого значения в качестве пропозиционального знания. Умение владеть некоторой процедурой, какой-либо общепринятой практикой всегда можно представить в таком виде, а когда практика носит сложный характер, подобное представление часто оказывается единственным удобным способом, ее анализа. Таким образом, мы стремимся к теоретическому представлению некоторого практического умения .
      Подчеркнем, что Даммит не противоречит, по сути Дэвидсону (и сам Дэвидсон неоднократно признает его влияние) – он просто идет намного глубже и вникает в буквально головокружительные нюансы, сочетая уникальным образом прагматический и менталистсткий подходы. В итоге вопрос «Заключается ли значение предложения в условиях его истинности?» равнозначен для Даммита следующему вопросу: «Позволяет ли выбор понятия истины в качестве центрального понятия теории значения сохранить различие между смыслом и действием?» Дэвидсон предлагает ответ на этот вопрос, пытаясь создать объединенную теорию языка, сознания и действия (и солидаризуясь в этом отношении, например, с такими философами, как Патнэм и Хабермас), однако аргументы Даммита от этого не утрачивают свою силу. Даммит утверждает, что ключевые идеи Дэвидсона неприемлемы, поскольку они не приводят к удовлетворительному объяснению феномена владения языком: знание значения предложения не может сводиться к знанию его условий истинности, так как есть предложения с неопределенными условиями истинности. Мы не можем, утверждает Даммит, положить в основу теории значения понятие истинности, интерпретируемое в смысле объективных условий истинности; в противном случае значение становится эпистемически недоступным (трансцендентным) .
      Во многом (т.е. в признании примата эпистемического начала в семантике) близок Гектор-Нери Кастаньеда, ученик Уилфрида Селларса.
      Рассмотрим, например, предлагаемый Кастаньедой анализ предложения
      (*) Герой войны знает, что он сам болен.
      Идея Кастаньеды такова: при наиболее естественной интерпретации предложение (*) означает,
      во-первых, что герой войны знает утверждение, которое он сам мог бы выразить, произнеся: «Я болен», и,
      во-вторых, что это утверждение нельзя выразить в терминах указания на этого героя войны или относящейся к нему дескрипции, осуществленных от третьего лица.
      Чтобы понять суть дела, представим себе, что Джон – знаменитый герой одной из недавних войн, о котором написано много книг. Попав в автомобильную катастрофу, Джон полностью утрачивает память о своем прошлом. После лечения здоровье Джона восстанавливается до такой степени, что он способен читать книги об этом герое войны [то есть о себе самом]. Тем не менее, он не осознает, что человек, чей боевой путь книга раскрывает перед ним в таких подробностях, – это он сам.
      Поскольку Джон не осознает, что герой воины, о котором идет речь, – это он сам, он приобретает знание de reоб этом герое, не приобретая при этом того знания de re, которое имеется в виду в рассматриваемой нами интерпретации предложения (*). Иными словами, Джон не считает, что тот человек, который известен ему (по книгам) как герой войны, болен. В то же время Джон знает, что сам он болен.
      Нетрудно обратить ход рассуждения и представить себе, что Джон считает истинным некоторое утверждение о данном герое войны (как герое войны – например, что тот был ранен точно сто раз), не полагая при этом, что он сам был ранен сто раз.
      Теперь суть проблемы становится ясной – она заключается попросту в том, что в «феноменологическом мире» Джона он сам и данный герой войны – это два различных индивида. Обобщая это наблюдение, можно утверждать, что, какую бы дескрипцию Джона, осуществленную в терминах третьего лица, мы ни взяли, можно представить себе ситуацию, в которой Джон не установит связь между этой дескрипцией и самим собой; самосознание в терминах первого липа никогда не сводится к знанию о себе в терминах третьего лица.
      Заметим, что все ключевые идеи этого анализа имеют эпистемологическую природу – любая апелляция к «феноменологическому миру» героя войны или к его осознанию себя как субъекта, имеющего такие то характеристики, связана с определенным концепгуальным фоном. Таким образом, анализ Кастаньеды концептуально перекликается с работами Хинтикки о «Двух методах кросс-идентификации» .
      Основное допущение эпистемически ориентированной семантики Кастаньеды (а также и Хинтикки) можно сформулировать следующим образом: в естественном языке наличествуют семантически релевантные эпистемические элементы, не зависящие от обычных сфер действия операторов. Например, традиционная неоднозначность, связанная со сферами действия пропозициональных операторов, налицо и в предложении (*), но она не помогает нам найти его правильную интерпретацию С другой стороны, сам принцип проведенного выше анализа далеко не очевиден. Напротив, он связан с определенной метатеоретической позицией, имеющей непосредственное отношение к выбору базы семантических данных, и поэтому сам нуждается в обосновании.

8.3 Трансляционная и теоретико-модельная семантика

      Идея трансляционной семантики, понимаемой в духе Катца , заключается в том, чтобы построить отображение исследуемого языка посредством некоторого подходящего языка с четкой структурой. Таким образом, фундаментом для построения семантики призван служить язык маркеров(Маrkеrеsе), средствами которого выражаются семантические репрезентации. Понимание того или иного предложения состояло бы в умении построить его перевод на язык маркеров.
      Трансляционная семантика подверглась резкой критике по целому ряду причин . Указывалось, например, что если человек правильно переводит предложение данного языка некоторым предложением другого языка (и при этом знает, что перевод не меняет значения оригинала), то из этого еще не следует, что он понимает – в любом разумном смысле этого слова – предложения исходного языка. Точно так же отмечалось, что если в нашем распоряжении имеется некое пособие по переводу, то из этого еще не следует, что мы умеем устанавливать связь между рассматриваемым языком и внешним миром, – возможно, что мы умеем связывать наш язык лишь с некоторым другим языком, но не с фрагментами внешней действительности. (Нет никаких гарантий, что существует связующее звено между языком маркеров и миром.) Неясно, стало быть, как могли бы мы узнать условия истинности предложений исходного языка даже и в том случае, когда в нашем распоряжении была бы соответствующая процедура перевода на язык маркеров.
      Несмотря на эту критику, фактом остается то, что трансляционная семантика предоставила естественный концептуальный аппарат для анализа значений слов(противопоставленного анализу значений текстов и предложений). В самом деле, трансляционная семантика остается одним из немногих достижений в данной области; хорошо известно, что, например, теоретико-модельная семантика (которую мы сейчас рассмотрим в этом отношении) фактически не касается значений слов.
      Все это наводит на следующее соображение метатеоретического характера: каким образом можно осуществить сколько-нибудь плодотворное сравнение двух семантических теорий, относящихся к различным областям семантики? Как теоретико-модельная семантика могла бы превалировать над трансляционной семантикой, если все лучшее, что сделано в анализе значений слов, сделано в терминах семантических маркеров, введенных трансляционной семантикой? Могло бы показаться, что единственное, что мог бы предпринять теоретико-модельный семантик для оправдания своей позиции, – это объявить семантику слова, вотличие от семантики предложения, «относительно несущественной». Но ясно, что такое заявление свидетельствовало бы скорее о субъективном научном вкусе данного исследователя, чем о какой-либо основательно аргументированной позиции.
      В основе же теоретико-модельной семантики лежат некоторые ключевые идеи современной логики. Как и в математической теории моделей для логического языка, здесь речь идет о строго определенном отношении соответствия между объектным языком и некоторой подходящей теоретико-множественной сущностью. Таким образом, естественный язык трактуется как формальный—эта идея нашла отражение в самом названии известной статьи Ричарда Монтегю «Английский язык как формальный» и в содержании многих комементирующих ее работ, в первую очередь Барбары Холл Парти .
      Основная суть здесь в следующем. При анализе базового отношения M|=tS(" Sистинно в Мотносительно параметра t") перед исследователем сразу же встают три вопроса:
      а) Каким образом определить семантические правила, задающие основное семантическое отношение как функцию синтаксической структуры предложения S(в предположении, что уже имеется семантическая интерпретация для составных частей предложения)?
      б) Какие параметры включить в " t"? Следует отметить, что вся затея может стать тривиальной, если зависимость истинности от множества параметров задать слишком лобовым образом или если включить в tслишком много параметров.
      в) Насколько богатую структуру предусмотреть для M? Именно здесь наиболее непосредственным образом в игру вступают философские концепции: в зависимости от своих общих онтологических взглядов исследователь будет вынужден занять здесь одну из нескольких совершенно различных позиций. Например, является ли «событие» достаточно ясной сущностью, чтобы включить его в онтологию в качестве одной из основных единиц? Модели, с которыми чувствует себя вправе оперировать исследователь, будут различаться в зависимости от его общих философских убеждений (имплицитных или эксплицитных). Если учесть, что в данном подходе модели играют роль действительности, то выбор структуры моделей приобретает решающее значение. (В этой связи примечательно, что знаменитая «ситуационная семантика» Барвайса и Перри, в сущности, предсталяет собой не что иное, как один из возможных вариантов теоретико-модельной семантики, в основе которой лежит такое понятие модели, которое больше соответствует идее «ситуации», чем идее «возможного мира» .)
      Теоретико-модельная семантика оказала огромное влияние на изучение естественного языка. Как бы ни назвать этот подход – «грамматикой Монтегю» или «семантикой возможных миров», – он должен занять видное место среди наиболее выдающихся в интеллектуальном отношении достижений в гуманитарных науках нашего времени. И тем не менее остается нерешенным ряд важных проблем, которые можно – в качестве резюме – изложить здесь в метатеоретических терминах.
      Понятие языка в теоретико-модельной семантике носит столь абстрактный характер, что о естественном описании процесса понимания естественного языка или других психологических феноменов, связанных с языковым значением, говорить, по-видимому, не приходится. Что касается абстрактных данных, относящихся к условиям истинности и другим отношениям референции, то здесь теоретико-модельная семантика имеет на своем счету впечатляющие результаты. Но для исследователя семантики с более психологической ориентацией (такого, например, как Филип Джонсон-Лэйрд ) абстрактные условия истинности несущественны—для него ключевые вопросы касаются психологических механизмов, действующих в области языкового понимания и «вычисления» значения.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80