Глава 11

— Да, — произнес кто-то, — я так и думал, что это ты. Почему бы тебе не присесть, Мэтт. Ты белый, как привидение. Или словно увидел привидение.

Я не мог выдавить из себя ни слова. Я обернулся, все еще не решаясь выдохнуть, но я знал этого человека. Он сидел в полумраке комнаты, расположившись в мягком кресле. Верхние пуговицы его рубашки с короткими рукавами были расстегнуты, пиджак свисал с подлокотника кресла, а из его кармана торчал кончик галстука.

— Джек Диболд, — выдохнул я.

— Он самый, — ответил Джек. — Как поживаешь, Мэтт? Хочу сказать, что из тебя получился бы худший в мире вор-домушник. Ты топал по дому, словно кавалеристская лошадь.

— Ты перепугал меня до смерти, Джек.

Он тихо рассмеялся.

— А что мне было делать, Мэтт? Мне позвонил здешний сосед, сказал, что в доме горит свет, ну и так далее и так далее. А так как я оказался рядом да еще взялся за это дело, то пришлось приехать. Я так и подумал, что это ты. Мне недавно звонил парень из шестьдесят восьмого участка и упомянул, что ты чего-то копаешь для этого придурка Тиллари.

— Тебе звонил Ньюмен? Ты сейчас работаешь в бруклинском отделе по расследованию убийств?

— О, уже какое-то время. Я получил повышение, черт, прошло уже два года.

— Мои поздравления.

— Спасибо. В общем, я приехал, но не был уверен, что это ты, и не захотел тащиться вверх по лестнице. Поэтому я решил, что пусть для разнообразия Магомет пойдет к горе. Я не хотел тебя напугать.

— Черта с два, не хотел.

— К тому же ты вошел в эту комнату практически следом за мной, так забавно было за тобой наблюдать. Что ты сейчас искал?

— Сейчас? Пытался узнать, где он держит спиртное.

— Ну, тогда не хочу тебя останавливать. Найди уж заодно и пару стаканчиков, раз занялся этим.

В буфете в столовой стояли два хрустальных графина. Согласно маленьким серебряным этикеткам у горлышка это были скотч и ржаное виски. Но без ключа из серебряных футляров их было не достать. В средних ящиках буфета лежали скатерти и салфетки, справа — стеклянная посуда, слева — бутылки виски и ликеры. Обнаружив четвертушку «Уайлд Тёрки» и пару стаканов, я продемонстрировал бутылку Диболду. Он согласно кивнул, и я налил нам выпить.

Джек Диболд был крупным мужчиной, на пару лет старше меня. У него стало заметно меньше волос с тех пор, как я видел его последний раз, к тому же он располнел, но он всегда был крупным. Он некоторое время смотрел на свой стакан, потом поднял его в приветственном жесте и сделал глоток.

— Хорошая штука, — сказал он.

— Неплохая.

— Что ты здесь делаешь, Мэтт? Ищешь улики? -он сделал ударение на последнем слове.

Я покачал головой.

— Нет. Пытаюсь прочувствовать ситуацию.

— Ты работаешь на Тиллари?

Я кивнул головой.

— Он дал мне ключ от дома.

— Черт, да мне все равно, даже если бы ты спустился сюда через дымоход, как Санта-Клаус. Что он хочет, чтоб ты для него сделал?

— Нашел доказательства, что он чист.

— Чист? Да этот придурок уже настолько чист, что сквозь него видеть можно. Мы ничего не собираемся на него вешать.

— Но вы считаете, что это он сделал.

Джек мрачно посмотрел на меня.

— Я не думаю, что это сделал он, в том смысле, что не он всадил в нее нож. Мне бы очень хотелось свалить все на него, но у него алиби получше, чем у какого-нибудь мафиозного дона. Он был на людях со своей девчонкой, его видели тысячи людей, и при этом у него есть оплаченные счета из ресторанов. — Он выпил оставшееся виски из стакана. — Я думаю, что он ее заказал.

— Нанял их, чтобы убить ее?

— Что-то в этом роде.

— Но они ведь не профессиональные киллеры, верно?

— Черт, конечно, нет. Круз и Херрера — рядовые члены синдиката Сансет-парк. Убивает специалист.

— Но ты думаешь, что он их нанял?

Он подошел и забрал у меня бутылку, потом налил себе еще полстакана.

— Он все организовал, — сказал Джек.

— Как?

Он раздраженно покачал головой.

— Жаль, что мне не удалось первым допросить тех парней. Когда ребята из шестьдесят восьмого нагрянули с обыском, они еще не знали, откуда эти вещи. А когда я взялся за этих пуэрториканцев, с ними уже поговорили в участке.

— И?

— Поначалу они все отрицали. «Я купил все на улице». Ну ты знаешь, как они обычно говорят.

— Конечно.

— Потом сказали, что ничего не знают об убитой женщине. Просто бред сивой кобылы. Они говорят одно, потом меняют свои показания. Либо их показания становятся бессмысленными, — конечно, они все знали, ведь об убийстве было написано в газетах и по телевидению сообщалось. Следующая их версия состоит в том, что во время ограбления никакой женщины не было, и, наконец, они говорят, что вообще не поднимались выше первого этажа. Все это мило, но их чертовы отпечатки оказались на зеркале в спальне, на поверхности комода, да и на других вещах.

— Вы нашли в спальне их отпечатки? Я этого не знал.

— Может, мне не стоило всего этого говорить. Да только я не вижу, что бы это могло изменить. Да, мы нашли отпечатки.

— Чьи? Херреры или Круза?

— Какая разница?

— Я считаю, что Круз убил ее.

— Почему он?

— Из-за его прошлого. К тому же он носил с собой нож.

— Выкидной нож. Женщина была убита другим.

— О?

— То, чем она была зарезана, имело лезвие в шесть дюймов длиной и два — два с половиной дюйма шириной. Что угодно. Очень даже похоже на кухонный нож.

— Но вы его не нашли.

— Нет. У них в кухне полно всяких ножей, два разных набора. Когда живешь в доме двадцать лет — ножи накапливаются. Тиллари не смог сказать, пропал ли хоть один. В лаборатории просмотрели те ножи, что мы нашли, но крови на них не обнаружили.

— Так ты думаешь...

— Что один из них взял нож с кухни, поднялся наверх по лестнице, убил ее и потом выбросил этот нож на какой-нибудь помойке или в речку, куда угодно.

— Взял нож с кухни.

— Или принес его с собой. Круз постоянно носил с собой выкидной нож, но, возможно, он не хотел убивать женщину своим ножом.

— Получается, что он пришел сюда, планируя ее убить.

— А как еще?

— Я думаю, что они пришли ограбить дом и не знали, что она здесь.

— Да, ты хочешь видеть ситуацию в таком свете, потому что пытаешься обелить этого самодовольного ублюдка. Значит, грабитель пошел наверх, прихватив с собой нож. Зачем тогда взял нож?

— На тот случай, если наверху кто-то есть?

— Зачем тогда пошел наверх?

— Искал деньги. Многие люди держат наличные в спальне. Он открывает дверь, а она там. Она в панике, он в панике...

— И убивает ее.

— Почему нет?

— Черт, это звучит так же разумно, как любая другая версия, Мэтт. — Он поставил стакан на кофейный столик. — Еще один допрос, и они проболтаются.

— Они много всего порассказали.

— Да. А знаешь, что самое важное из того, чему надо обучить новичка? Это как зачитать задержанным об их правах, но так, чтобы они совершенно не придали этому значения. «Вы имеете право хранить молчание. А теперь я хочу, чтобы вы рассказали мне, как все было». Еще один допрос, и они поймут, что лучший способ свалить все на Тиллари — это сказать, что он их нанял.

— Но тогда они признаются в совершенном убийстве.

— Знаю, но с каждым разом признаются все больше и больше. Не знаю, мне кажется, что я мог бы вытянуть из них все. Но тут они получают адвоката, и это, черт возьми, означает конец нашим милым разговорам.

— Почему ты так хочешь обвинить во всем Тиллари? Только потому, что он гулял налево?

— Все гуляют налево.

— Об этом я и говорю.

— Свою жену убивает тот, кто не гуляет налево, а хотел бы. Или тот, кто влюблен в какую-нибудь молодую симпатичную пташку, хотел бы на ней жениться и стареть вместе. Тиллари не любит никого, кроме себя. Еще доктора. Доктора всегда убивают своих жен.

— Тогда...

— У нас полно мотивов, Мэтт. Он должен много денег, которых у него нет. А она была готова его бросить.

— Его подружка?

— Его жена.

— Ничего об этом не слышал.

— От кого бы ты мог это услышать, от него? Она говорила об этом с соседкой, говорила со своим юристом. Смерть тети сыграла свою роль. Во-первых, жена стала наследницей, а во-вторых, рядом больше не было старой леди. О, у нас полно мотивов, мой друг. Если мотива было бы достаточно, чтобы повесить человека, можно было бы уже смело отправляться за веревкой.

— Он твой друг, да? — спросил Джек Диболд. — Поэтому ты оказался во все это втянут?

Мы покинули дом Тиллари ближе к вечеру. Я помню, что было по-прежнему светло, но в июле светло даже в вечерние часы. Я выключил в доме свет и убрал бутылку «Уайлд Тёрки». В ней осталось не так уж и много. Диболд все шутил, что мне надо было вытереть отпечатки с бутылки и стаканов.

Джек был за рулем своего изрядно ржавого форда «Ферлейн». Мы поехали в одно местечко, шикарный ресторан недалеко от въезда на мост Верразано, где подавали мясо и морепродукты. Его здесь знали, и я понял, что счета не будет. У большинства полицейских были такие ресторанчики, где они могли подкрепиться не заплатив. Некоторых это смущало, не пойму почему.

Поели мы хорошо: креветки в соусе, кусочки филе, горячие булочки из непросеянной ржаной муки, запеченный картофель.

— Когда мы были подростками, — сказал Диболд, — считалось, что мужчина, который питается подобным образом, ведет себя правильно и получает от жизни удовольствие. И слова не было о холестерине. Сейчас же только об этом и говорят.

— Это точно.

— У меня был напарник. Не знаю, был ли ты с ним знаком. Джерри О'Бэннон. Знал его?

— По-моему, нет.

— Он помешался на здоровом образе жизни. Сначала бросил курить. Я никогда не курил, поэтому мне никогда не приходилось бросать, но он бросил, а потом пошло одно за другим. Он сильно похудел, поменял диету, начал бегать трусцой. Выглядеть он стал ужасно, как выжатый лимон, понимаешь, о чем я? Но он был счастлив, он был очень доволен собой. Никогда не напивался, заказывал только одно пиво и на этом останавливался или, выпив, переключался на содовую. Такая французская вода. «Перье», знаешь?

— Угу.

— Неожиданно она стала очень популярной, простая содовая, а стоит больше, чем пиво. Если поймешь в чем тут дело, объясни мне как-нибудь. Он застрелился.

— О'Бэннон?

— Да. Я не говорю, что это связано между собой: потеря веса, употребление содовой и самоубийство. Но та жизнь, что ты ведешь, и то, что ты видишь... Что тут скажешь: полицейский идет и засовывает в рот собственную пушку — не думаю, что тут нужно что-либо объяснять. Понимаешь, что я имею в виду?

— Понимаю.

Он взглянул на меня.

— Да, — добавил он. — Конечно, понимаешь.

Потом разговор принял другое направление. А спустя еще некоторое время, когда перед Диболдом появился большой кусок яблочного пирога, посыпанный чеддером, и нам обоим принесли кофе, он снова вернулся к обсуждению Томми Тиллари, назвав его моим другом.

— Не совсем друг, — сказал я. — Мы виделись исключительно в барах.

— Ну да, она же живет рядом с тобой, верно? Его подружка, я забыл ее имя.

— Кэролин Читэм.

— Хотел бы я, чтобы она была его единственным алиби. Но даже если он ушел от нее на несколько часов, тогда что его жена делала во время ограбления? Ждала, пока Томми придет домой и убьет ее? Даже если предположить самое нелепое: скажем, что она спряталась под кроватью в то время, пока они шныряли по комнате и оставляли повсюду свои отпечатки. Но ведь когда они ушли, она должна была позвонить в полицию, верно?

— Он не смог бы ее убить.

— Я знаю, и это сводит меня с ума. Как он тебе?

— Он неплохой парень. И мне платят за эту работу, Джек. Я оказываю ему услугу, но за это он мне платит. И это бесполезная трата моего времени и его денег, потому что у вас нет против него дела.

— Нет.

— И не намечается.

— Даже не пахнет. — Он откусил от пирога и запил кофе. — Я рад, что тебе платят. Не только потому, что мне нравится, когда кто-то зарабатывает себе на жизнь. Мне не хотелось бы, чтобы ты рвал для него задницу за бесплатно.

— Да я ничего не рву.

— Ты знаешь, о чем я говорю.

— Я все-таки чего-то не понимаю, Джек.

— Хм?

— Что он сделал: украл бейсбольные мячи у полицейской спортивной лиги? Как получилось, что ты так его ненавидишь?

Он задумался. Его челюсти продолжали работать. Он нахмурил лоб.

— Ну, я скажу тебе, — сказал он через некоторое время. — Он — жулик.

— Он продает акции и прочее дерьмо по телефону. Конечно он шарлатан.

— Не только это. Не знаю, как объяснить, чтобы это звучало разумно, но, черт, ты же коп. Ты знаешь, как срабатывает интуиция.

— Конечно.

— Так вот, это моя интуиция. С этим парнем что-то не то, что-то связанное с ее смертью.

— Я скажу тебе, что это, — ответил я. — Он рад, что она мертва, хотя пытается сделать вид, что это не так. Благодаря ее смерти он выпутается из проблем, и рад этому, при том что ведет себя как лицемерный сукин сын. Вот почему ты так на него реагируешь.

— Возможно, но только отчасти.

— Я думаю, в этом все дело. Ты чувствуешь, что он виноват. Так оно и есть. Он испытывает чувство вины. Он рад, что она умерла, но с другой стороны, он прожил с этой женщиной я уже забыл сколько лет. Часть его души была отдана ей, а другая часть изменяла...

— Да, да. Я прекрасно тебя понимаю.

— Ну и?

— Все равно здесь что-то другое.

— Почему здесь должно быть что-то другое? Послушай, может, он нанял Круза и... как его там...

— Эрнандес.

— Нет, не Эрнандес. Как же его чертово имя?

— Энджел. Глаза ангела.

— Херрера. Может, он нанял их, чтобы они его ограбили. Может, он рассчитывал, что она окажется у них на пути.

— Продолжай.

— Да только это все слишком сомнительно, верно? Я думаю, он просто чувствует себя виноватым в том, что желал ее смерти, или в том, что радуется этому свершившемуся факту. А ты ловишь его на этом чувстве вины и поэтому считаешь его виновным в убийстве.

— Нет.

— Уверен?

— Я не уверен, что вообще в чем-либо уверен. Знаешь, я рад, что он тебе платит. Надеюсь, что ты стоишь ему кучу денег.

— Не так уж много.

— Ну тогда выкачай из него все, что можешь. Пусть хоть это будет стоить ему денег, и может, это все, чем ему придется расплатиться. Потому что мы его достать не сможем. Даже если эти двое изменят свои показания, признаются в убийстве и скажут, что он их нанял, — этого недостаточно, чтобы упрятать его в тюрьму. А они не собираются менять свои показания, да и кто бы их ни нанимал совершить убийство, контракта он с ними не подписывал. Это точно. Круз — подлый ублюдок, но Херрера — просто глупый парень, и... вот черт!

— Что?

— Меня приводит в бешенство то, что он ускользнет.

— Но он не делал этого, Джек.

— Он ускользнет. И мне не дает покоя мысль, что так и будет. Знаешь, на что я надеюсь? Я надеюсь, что он когда-нибудь проедет на красный свет на этой своей чертовой машине. Что у него, бьюик?

— По-моему, да.

— Я надеюсь, что он проедет на красный свет, а я его оштрафую. Вот на что я надеюсь.

— Вот чем теперь занимается бруклинский отдел убийств? Дорожными нарушениями?

— Я только надеюсь, что это случится, — сказал Джек. — Вот и все.

Глава 12

Диболд настоял на том, чтобы отвезти меня домой. Когда я сказал, что могу доехать на метро, он ответил, что уже полночь и я не в том состоянии, чтобы пользоваться общественным транспортом.

— Ты вырубишься, — сказал он, — а какая-нибудь задница стащит с тебя ботинки.

Возможно, он был прав. Всю дорогу обратно в Манхэттен я клевал носом и проснулся только тогда, когда Джек припарковался на углу 57-й улицы и 9-й авеню. Я поблагодарил его и спросил, не зайдет ли он ко мне выпить, прежде чем ехать обратно.

— Нет, уже достаточно, — ответил он. — Я уже не могу так отрываться всю ночь напролет, как бывало раньше.

— Знаешь, пожалуй, и мне хватит. Пойду-ка я спать, — сказал я.

Но я этого не сделал. Посмотрев, как он отъезжает, я уже направился было к отелю, но потом свернул за угол и пошел к «Армстронгу». Здесь было практически пусто. Билли махнул мне рукой, когда я вошел.

Я подошел к бару. Она была здесь, сидела одна в самом конце барной стойки, уставившись в стакан, стоящий перед ней. Кэролин Читэм. Я не видел ее с той ночи, когда мы ушли вместе к ней домой.

Пока я думал, стоит мне к ней подойти или нет, она подняла глаза, и ее взгляд встретился с моим. На ее лице отражалось страдание. Кэролин понадобилось несколько секунд, чтобы узнать меня. Когда это произошло, щека ее дрогнула, а уголки глаз наполнились слезами. Она вытерла их тыльной стороной ладони. Было видно, что она уже плакала: на барной стойке перед ней валялась скомканная бумажная салфетка, измазанная тушью.

— Мой пьющий бурбон друг, — сказала Кэролин. — Билли, этот мужчина — джентльмен. Налей, пожалуйста, моему другу джентльмену хорошего бурбона.

Билли взглянул на меня. Я кивнул головой. Тогда он дал мне небольшой стакан с бурбоном и чашку черного кофе.

— Я назвала тебя моим другом джентльменом, — продолжала Кэролин, — но невольно получилась двусмысленность. — Она произносила слова с неторопливой осторожностью пьяного человека. — Ты — джентльмен и друг, но не друг джентльмен. Из моего друга, по правде сказать, джентльмен никакой.

Я сделал глоток бурбона и вылил остальное в кофе.

— Билли, — спросила Кэролин, — знаешь, почему можно сказать, что мистер Скаддер — джентльмен?

— Он всегда снимает леди в присутствии шляпы.

— Потому что он пьет бурбон, — ответила она.

— И это делает его джентльменом, да, Кэролин?

— Это существенно отличает его от лицемерного сукина сына, предпочитающего скотч.

Говорила она негромко, но ее слова прозвучали так резко, что в зале стихли все разговоры. Во всем помещении было занято только три или четыре столика, но все посетители замолчали в ту же минуту. На какой-то миг стала слышна музыка. Я смог узнать один из Бранденбургских концертов. Здесь их ставили так часто, что даже я теперь их узнавал.

— Предположим, что мужчина пьет ирландское виски, Кэролин. Кто он тогда?

— Ирландец, — ответила девушка.

— Разумно.

— Я сейчас пью бурбон, — сказала Кэролин, толкнув бокал далеко вперед. — Черт возьми, я леди.

Билли посмотрел на нее, потом на меня. Я кивнул головой, он пожал плечами и налил ей еще бурбон.

— На мой счет, — добавил я.

— Спасибо, — сказала Кэролин. — Спасибо тебе, Мэтью.

Ее глаза опять стали наполняться слезами, и она полезла в сумочку за новой салфеткой.

Кэролин хотела поговорить о Томми. Он был мил с ней, сказала она. Звонил, посылал цветы. Но если бы она устроила сцену, то он бы так себя не вел. Ему просто нужны показания, где он находился в ночь, когда убили его жену, вот и приходится сейчас полагаться на нее.

Но он с ней не увидится, так как это неправильно. Это неправильно для только что овдовевшего человека, для мужчины, которого фактически считают соучастником убийства собственной жены.

— Он послал цветы, даже не вложив карточку, — сказала она. — Он звонил мне из таксофона. Сукин сын.

— Может, просто флорист забыл вложить карточку.

— О, Мэтт, не пытайся оправдать его.

— К тому же он живет в отеле. Поэтому ему пришлось воспользоваться таксофоном.

— Он мог бы позвонить из своего номера. Но он сам сказал, что не хочет звонить через коммутатор отеля, ведь может подслушать оператор. А в цветах не было карточки, потому что он не хотел ничего писать. Он приходил ко мне домой на днях, но он не хотел, чтобы его видели со мной, он не хотел никуда выходить со мной и... о, лицемер! Пьющий скотч сукин сын.

Билли отозвал меня в сторонку.

— Я не хотел ее выгонять, — сказал он. — Симпатичная женщина, но пьяна как сапожник. Но думаю, что все-таки придется. Ты проводишь ее до дома?

— Конечно.

Сначала мне пришлось разрешить еще по стаканчику нам обоим. Она настаивала. Потом я вывел ее из бара и проводил до дома. Собирался дождь. Когда мы вышли из «Армстронга», воздух был насыщен душной влажностью, предвещавшей летнюю грозу, и эта духота лишила ее сил. Пока мы шли, она опиралась о мою руку, крепко сжав ее, словно в порыве безумия. В лифте она осела на пол, прислонившись к задней стенке, и обхватила свои ноги.

— О боже, — простонала она.

Взяв у нее ключи, я открыл дверь в квартиру и провел ее внутрь. Она плюхнулась полусидя на софу. Ее глаза были открыты, но я не знал, видит ли она хоть что-нибудь. Мне нужно было отлучиться в ванную, а когда я вернулся, ее глаза были закрыты и она тихо сопела.

Я снял с нее туфли и перенес ее в кресло. Потом после некоторых усилий мне удалось разобрать софу. Я положил Кэролин в кровать. Решив, что мне нужно ослабить ее одежду, я постепенно раздел ее полностью. Все это время она продолжала спать мертвецким сном, и я вспомнил слова помощника гробовщика о том, как трудно одевать и раздевать мертвых. При этих мыслях содержимое моего желудка подкатило к горлу, и я подумал, что меня сейчас вырвет, но когда я сел, все улеглось.

Я накрыл ее покрывалом и опять присел. Было еще что-то, что я хотел сделать, но никак не мог вспомнить, что именно. Пытаясь вспомнить, я заснул. Думаю, что проспал я всего несколько минут, как раз достаточно для того, чтобы забыться сном. Но этот сон ускользнул от меня в ту же минуту, как я открыл глаза.

Я решил выбираться отсюда. На ее двери стоял замок с пружиной. Была еще дополнительная задвижка для пущей безопасности, которая закрывалась ключом. Но мне достаточно было захлопнуть дверь, и она оказалась запертой. Я вызвал лифт, съехал вниз и вышел на улицу.

Дождь еще не пошел. На углу 9-й авеню мимо меня пробежал трусцой мужчина, он упорно двигался вверх по улице против движения малочисленного транспорта. Его футболка была серой от пота, и казалось, он вот-вот свалится. Я подумал об О'Бэнноне, бывшем напарнике Джека Диболда, который старался достичь хорошей физической формы, прежде чем пустил себе пулю в голову.

И тут я вспомнил, что хотел сделать в квартире Кэролин. Я намеревался забрать ту маленькую «пушку», что дал ей Томми. Если она и дальше собирается так напиваться и впадать в депрессию, то ей не стоит держать оружие в тумбочке у кровати.

Но теперь дверь закрыта. Она крепко спит и явно не собирается просыпаться и застреливаться.

Я перешел через улицу. Железная калитка напротив входа в «Армстронг» была почти закрыта, белые круглые лампочки над крыльцом выключены, но внутри горел свет. Я подошел к двери и увидел, что стулья стоят перевернутыми на столах и все готово для того, чтобы завтра утром доминиканский парень, приходящий первым, мог подмести пол. Сначала я не увидел Билли, но потом разглядел его, сидящего на самом дальнем табурете у барной стойки. Дверь была закрыта, но он узнал меня, подошел и пустил внутрь.

Снова закрыв за мной дверь, он прошел со мной к бару и скользнул за стойку. Я еще ничего не сказал, а он уже наливал мне бурбон. Я сжал стопку рукой, но не стал поднимать.

— Кофе закончилось, — сказал Билли.

— Ну и ладно. Я больше и не хочу.

— С ней все в порядке? С Кэролин?

— Ну, наверное, завтра ее будет мучить похмелье.

— Почти всех, кого я знаю, завтра, возможно, будет мучить похмелье. Меня, может, будет мучить похмелье. Собирается ливень, и я также, наверное, буду сидеть целый день дома и жрать аспирин.

Кто-то постучал в дверь. Билли покачал головой и показал рукой, чтобы уходили. Мужчина постучал снова. Билли не обратил на него никакого внимания.

— Они что, не видят, что бар закрыт? — пожаловался он. — Убери свои деньги, Мэтт. Мы закрыты, учетные книги тоже закрыты, это мое личное время.

Он поднял бокал к свету и посмотрел на него.

— Отличный цвет, — сказал он. — Она язвительна, наша Кэролин. Пьющий бурбон — это джентльмен, а пьющий скотч... — как она сказала про пьющего скотч?

— По-моему, лицемер.

— Но я исправил положение, верно? Кто пьет ирландское виски? Ирландец.

— Ты так и спросил.

— Как еще он может напиться, причем лучшим способом. Я напиваюсь только самым лучшим способом. О господи, Мэтт, это самые лучшие часы. Ты можешь пойти к этим своим Моррисси. Но это другое, твои личные часы после работы, понимаешь? Пустой бар, полумрак, музыка выключена, стулья подняты, остался только ты и один-два человека для компании, а для остального мира ты закрыт к чертовой матери. Здорово, правда?

— Неплохо.

— Нет, совсем неплохо.

Он снова налил мне выпить. А я не помнил, когда выпил предыдущую порцию.

— Знаешь, — сказал я, — моя проблема в том, что я не могу пойти домой.

— Прямо как у Томаса Вульфа: «Домой возврата нет». У каждого есть такая проблема.

— Нет, я о другом. Вместо дома мои ноги несут меня в бар. Я был сегодня в Бруклине, возвращался домой поздно, очень устал, спал на ходу, я уже было пошел к себе в гостиницу, но потом свернул и вместо этого пришел сюда. И даже прямо сейчас, когда уложил ее спать, Кэролин. Я еле выполз от нее, чуть не уснув в кресле, но вместо того чтобы пойти, как нормальному человеку, домой, я снова вернулся сюда, словно глупый, возвращающийся в гнездо голубь.

— Ты — ласточка, а это — твое Капистрано[25].

— Вот я кто? Я уже ни черта не понимаю, кто я такой.

— Чушь. Ты — человек, славный малый. Еще один сукин сын, который не хочет остаться в одиночестве, когда закроется священный наш кабак.

— Что? — Я засмеялся. — Так ты называешь это место? Священный кабак?

— Разве ты не знаешь эту песню?

— Какую песню?

— Песню Ван Ронка. «И вот ночи приспел конец...» — Он замолчал. — Черт, я не умею петь. Я даже не смогу правильно напеть мотив. «Последний звонок», Дейв Ван Ронк. Ты не знаешь эту песню?

— Понятия не имею, о чем ты говоришь?

— Господи, ты должен это услышать. Ты должен послушать эту песню. Она о том, о чем мы говорили, да это почти национальный гимн. Пошли.

— Пошли зачем?

— Просто пошли, — ответил Билли.

Он положил сумку с логотипом авиакомпании «Пидмонт Эйрлайнс» на барную стойку, порылся за баром и вышел оттуда с двумя неоткрытыми бутылками. Одна оказалась ирландским «Джэймисон» двенадцатилетней выдержки, который он любил, а другая — «Джек Дэниелс».

— Это пойдет? — спросил он.

— Пойдет для чего?

— Поливать голову, чтобы убить всех твоих вшей. Пойдет для выпивки, вот я о чем. Ты все время пил «Форестер», но я не нашел неначатой бутылки, а у нас есть закон, запрещающий ходить по улице с открытыми бутылками.

— Есть такой закон?

— Должен быть. Я никогда не беру открытых бутылок. Ты можешь ответить на простой вопрос? «Джек Блэк» пойдет?

— Конечно пойдет, но куда, черт возьми, мы собираемся?

— Ко мне, — ответил он. — Ты послушаешь эту песню.

— Барменам — бесплатные напитки, — говорил он. Даже дома. Это дополнительная льгота. Другие люди получают пенсионное пособие или обслуживание у стоматологов. Мы получаем всю ту выпивку, что можем умыкнуть. Тебе понравится эта песня, Мэтт.

Его апартаменты представляли собой однокомнатную квартиру Г-образной формы с камином и паркетными полами. Находилась она на двадцать втором этаже, с окнами на юг. Прямо из окна было хорошо видно Эмпайр-Стейт-Билдинг, а чуть дальше справа виднелись башни Всемирного торгового центра.

Мебели в комнате было мало: белая кровать с комодом в дальней нише да софа с шезлонгом в центре комнаты. Книгами и пластинками был забит книжный шкаф, они стояли стопками на полу. Части стереосистемы были разбросаны по комнате: проигрыватель стоял на перевернутом ящике из-под молока, а динамики расположились на полу.