Перед решительной атакой города мы с командующим 49-й армией генерал-лейтенантом И. Т. Гришиным созвонились, согласовали ряд вопросов взаимодействия. Договорились после операции встретиться в Могилеве.
      И вот все готово. Снова и снова все проверено. В 3. 00 28 июня начался штурм Могилева. Первыми ворвались в город соединения 121-го и 69-го стрелковых корпусов, а потом и остальные. Успешно действовали войска 49-й армии. Совместными усилиями мы быстро очистили город от противника.
      На улицах еще шли бои, а мы с генералом Гришиным уже встретились. По старому русскому обычаю, трижды расцеловались и поздравили друг друга с победой.
      - А знаете, Иван Васильевич, - сказал мне Гришин,- такие встречи остаются в памяти на всю жизнь...
      Вместе прошли по городу. Привычная картина, какую после себя оставляли гитлеровцы: разрушенные кварталы, виселицы с трупами советских людей, расстрелянные старики, женщины, дети.
      Повстречали нескольких жителей, провели в беседах с ними минут тридцать, а затем распрощались и разъехались каждый в свою армию. Нас о/кидали новые боевые дела.
      В боях за Могилев был разгромлен 12-й армейский и 39-й танковый корпуса противника. Среди разбитых вражеских частей оказалась и гренадерская танковая дивизия СС "Фельдхернхалле".
      10 тысяч убитых и раненых оставил враг на поле боя. Наши войска взяли три тысячи пленных, в том числе - командира 12-й пехотной дивизии генерал-лейтенанта Бамлера и коменданта Могилева генерал-майора Эдмансдорфа.
      Пленных генералов привели ко мне. Вели они себя сдержанно. Говорили вяло. По всему видно, что война им осточертела. То и дело они повторяли, что их роль в ней уж не так велика, что они только исполнители воли фюрера. В общем, знакомый прием...
      Спрашиваю, долго ли они строили оборону вокруг Могилева.
      - Долго, - отвечает Эдмансдорф. - С марта месяца.
      - Вокруг Могилева мы построили три кольцевые оборонительные позиции,вмешался в разговор Бамлер. -Дальнюю - в трех-четырех километрах от города, вторую - на его окраинах и последнюю - в самом городе. Подготовили к обороне дома на перекрестках и площадях. Некоторые кварталы заминировали.
      - Наверное, чувствовали себя как за семью замками?- спрашиваю генералов.
      - Во всяком случае, не думали, что город падет так быстро, - отвечает Эдмансдорф. - К тому же, как только началось ваше наступление, мы получили приказ фюрера, в котором он объявил Могилев неприступной крепостью германской армии.
      - Как видите, крепость подвела фюрера, а заодно и вас.
      Эдмансдорф молча разводит руками. Я говорю, что он, как бывший комендант, несет непосредственную ответственность за убийство тысяч мирных жителей Могилева, за разрушения в городе, и показываю ему захваченную в комендатуре папку с чудовищными по содержанию приказами, которые он подписывал и вывешивал на улицах в дни оккупации города.
      -Я только солдат, - повторяет Эдмансдорф, нервно ломая пальцы рук.
      - Учтите, - обращаюсь к Бамлеру, - вы тоже виновны в уничтожении советских военнопленных и мирных жителей, в разрушении наших городов.
      Бамлер встал. Лицо его приобрело цвет пергаментной бумаги, губы затряслись. Он поднял руку с двумя вытянутыми пальцами и клятвенно произнес:
      - Видит бог что мы, военные, в этом не виновны...
      Почти на всем советско-германском фронте противник откатывается на запад. В районе Минска в окружение попала крупная вражеская группировка. Как раз, когда шли бои по ее уничтожению, мне позвонил командир 121-го стрелкового корпуса генерал Смирнов.
      - Исполняющий обязанности командующего четвертой германской армией генерал-лейтенант Мюллер выбросил белый флаг и прибыл для переговоров об условиях капитуляции, - доложил он.
      - Дмитрий Иванович, побольше бы таких известий, - кричу в трубку. Чудесный у нас урожай на гитлеровских генералов. А этот, видимо, оказался наиболее благоразумным, коль скоро выбросил белый флаг. Прошу немедленно доставить Мюллера ко мне.
      Вид у Мюллера жалкий. Мундир весь в пыли, на нем только один погон. Видимо, от нервного напряжения Мюллер то и дело снимал очки и протирал их грязным платком, от чего стекла еще более мутнели. Обессиленный, опустился он на табуретку у моего стола и объявил:
      - Господин генерал, трое суток я не имел во рту ни кусочка хлеба. Если можно, прошу накормить. Затем буду отвечать на все ваши вопросы.
      Одному из наших офицеров я приказал отвести Мюллера в столовую. Возвратился он оттуда уже более уверенной походкой.
      Мы сели за стол. Вскоре подошел член Военного совета армии генерал-майор А.М. Карамышев, и допрос начался.
      Отвечая на наши вопросы, Мюллер показывал на карте районы сосредоточения остатков его армии, подробно сообщил о ее численности, огневых средствах, оснащенности, о моральном состоянии солдат. Затем, оторвав глаза от карты, посмотрел на меня:
      - Господин генерал, в сложившейся ситуации я вижу только одну возможность спасти вверенных мне людей - это капитулировать. С этим и явился. Прошу объявить ваши условия.
      - Вы приняли благоразумное решение, - отвечаю Мюллеру. - Жаль, что эта мысль не пришла вам раньше. Что касается условий капитуляции, то они самые обычные: полное разоружение и сдача всех ваших войск в плен. Обещаю всем гуманное отношение в духе международной конвенции.
      - Все это хорошо. Но я бы просил вас оставить офицерам личное оружие. Для немецкого офицера сдать оружие - значит потерять авторитет у своих солдат.
      -Вы просите о невозможном, генерал. И вообще, я удивлен вашими рассуждениями. Неужели вы думаете, что после всего, что произошло в июне сорок первого года, вашим офицерам доведется командовать?
      Мюллер молчит. Затем он просит лист чистой бумаги и, склонившись над ним, пишет приказ-обращение к солдатам и офицерам 4-й германской армии: "После многонедельных тяжелых боев наше положение стало безнадежно. Мы выполнили свой долг. Наша боеспособность снизилась до минимума, у нас нет никаких надежд на снабжение. Русские силы, согласно сообщениям нашего верховного главнокомандования, находятся у Барановичи. Переправы через реку Птичь для нас закрыты. У нас нет никаких надежд на их завоевание нашими силами и средствами. Мы имеем огромные потери убитыми, ранеными и разбежавшимися.
      Русское командование обязалось: а) взять на себя заботу о раненых, б) оставить офицерам и солдатам награды.
      От нас требуется: все оружие и снаряжение собрать и сдать в хорошем состоянии.
      Конец бессмысленному кровопролитию!
      Поэтому я приказываю: приостановить с настоящего момента военные действия. Повсюду должны быть созданы под руководством офицеров группы от 100 до 500 человек. Раненые должны примыкать к этим группам. Взять себя в руки, показать нашу дисциплину и помочь быстро провести мероприятия по обеспечению приказа.
      Этот приказ необходимо распространить письменно и устно всеми средствами".
      В конце Мюллер поставил дату "7 июля 1944 года" и свою подпись. После этого руки его беспомощно опустились, на глазах появились слезы.
      - Ну уж это никак не к лицу генералу, - говорю я.
      - Господин генерал, прошу понять меня правильно. Эта скорбь по моей Германии.
      - Какой Германии? Германии Гитлера? Она скоро прекратит существование. Останется Германия немецкого парода...
      Много лет спустя мне приятно было узнать, что бывшие гитлеровские генералы Мюллер и Бамлер порвали со своим прошлым, живут в Германской Демократической Республике, ведут большую и полезную работу по обеспечению мира и укреплению дружбы между двумя германскими государствами, отдают много сил пропаганде дружбы народов Советского Союза и ГДР.
      ...Приказ Мюллера сразу же был передан во все его войска. 4-я германская армия капитулировала.
      Это было венцом нашего летнего наступления. Начав операции в конце июня, мы за 53 дня с боями прошли свыше 600 километров и освободили от фашистских захватчиков территорию родной земли от реки Проня до Августовского канала. Войска армии принесли свободу городам Чаусы и Быхов, Могилев и Новогрудок, Гродно и Осовец.
      Я не поклонник пышных празднеств. Но этого юбилея ждал с нетерпением. И он настал.
      Мы отмечали его не в крупном театральном зале, освещенном тысячами огней. На нем не было нарядно разодетых гостей. В честь юбиляра не произносилось речей, ему не дарили цветов. Ничего этого не было. В грохоте войны, в пыли и грязи фронтовых дорог, под скрежет гусениц танков и рев несущихся над нами самолетов мы отмечали трехлетие 50-й армии.
      За три года своего существования армия проделала большой и поистине героический путь. Ее войска освободили 36 советских городов, 93 железнодорожные станции, 68 районных центров и около 7 тысяч других населенных пунктов Тульской, Смоленской, Орловской областей и Советской Белоруссии. За это же время наши войска уничтожили около 100 тысяч вражеских солдат и офицеров и 30 тысяч взяли в плен.
      Ратные подвиги армии неоднократно отмечались в приказах Верховного Главнокомандования. Многие наши части и соединения были преобразованы в гвардейские, награждены орденами. Многие бойцы и командиры получили высокое звание Героя Советского Союза. Свыше 53 тысяч генералов, офицеров, старшин, сержантов и бойцов удостоены правительственных наград. Больше половины отличившихся составляли коммунисты и комсомольцы.
      Когда я сейчас думаю о том, что помогло соединениям армии успешно преодолевать трудности войны, побеждать в сражениях с сильным, коварным и опытным врагом, то прежде всего благодарным словом вспоминаю коммунистов и комсомольцев. В самые тяжкие для нашей армии дни они горячим словом и личным примером воодушевляли и вели за собой всех воинов.
      Недаром партийные и комсомольские организации пользовались таким большим авторитетом. Недаром в войсках была такая огромная тяга в партию и комсомол. За три года в наших соединениях и частях было принято в члены и кандидаты партии около 46 тысяч бойцов и офицеров, а в комсомол - свыше 29 тысяч человек.
      С неизменно теплым чувством я вспоминаю и тех, кто в разное время возглавлял организационно-партийную и политико-воспитательную работу в войсках 50-й армии. Это бригадный комиссар К. Л. Сорокин, генерал-майор А. М. Карамышев. полковник А. П. Рассадин, бригадный комиссар А. Е. Халезов, полковой комиссар В. Я. Головкин полковники Н. И. Шилов, Н. Н. Александров.
      Был у меня и еще один помощник, который своей скромной повседневной работой помогал воспитывать воинов. Этим помощником являлась наша армейская газета "Разгромим врага".
      Помню, в дни наступления на Калугу в деревне, которую мы только что отбили у врага, я встретил одного командира полка (не буду называть его фамилию). Он казался явно расстроенным. Несмотря на лютый тридцатиградусный мороз, полушубок на нем расстегнут. И трудно понять от мороза покраснел он или от гнева.
      - Что с вами? - спрашиваю командира.
      - Да как же, товарищ командующий. Щелкоперы разозлили. Только что прогнал их.
      - Это кого же вы прогнали?
      - Да щелкоперов, барзописцев. Я в упор посмотрел на него:
      - Кого? Кого?
      Видимо поняв, что в моем лице он поддержку не найдет, командир, уже несколько снизив воинственный тон, произнес:
      - Корреспондентов из армейской газеты.
      - Какое же вы имели право так поступать? Вы забываете, что полк не ваша вотчина.
      - Да что толку от них, товарищ командующий, - он протянул мне свежий номер "Разгромим врага" и добавил: - Вот, пожалуйста, полюбуйтесь, что пишут.
      Оказывается, в газете была напечатана статья, в которой этот командир подвергался критике за плохую организацию боя. Прочитав статью, я вернул командиру газету.
      - Вот вы нервничаете, корреспондентов из полка гоните, - обращаюсь к нему, - а забываете, что злость плохой советчик. Между тем газета правду написала и справедливо раскритиковала вас за то, что топтались у той деревни. Критикуя, она учит вас, и надеюсь, в следующий раз вы в бою не допустите подобных ошибок. Учтите, если еще раз услышу, что вы с корреспондентами будете грубо обращаться, привлеку к ответственности.
      Но куда чаще приходилось наблюдать иное. Идет человек с газетным листом в руках и весь сияет от счастья.
      - В чем дело?
      - Да меня, товарищ командующий, в герои произвели. Смотрите, даже портрет напечатали...
      Прошли годы после Великой Отечественной войны. И среди оставшихся у меня реликвий которые храню как самые дорогие свидетельства пламенных военных лет комплект газеты "Разгромим врага". В ней, словно в зеркале, отражены все этапы боевого пути армии.
      Листая пожелтевшие страницы, я вспоминаю, что газета всегда была моим добрым советчиком. Комплект "Разгромим врага" рассказывает мне о моих победах, поражениях и раздумьях На ее страницах описаны подвиги моих товарищей, наконец, комплект газеты - это история моей более чем трехлетней жизни и службы в 50-й армии.
      Запомнилась первая встреча с редактором Н. Г. Бочаровым. Произошла она, когда я только приехал в Тулу.
      Сижу за работой. Дверь моей комнаты была немного приоткрыта. Слышу, в соседней комнате кто-то настойчиво требует:
      - Прошу доложить, что два дня добиваюсь на прием. Вошел адъютант. Говорит, что "воюет" редактор армейской газеты. Я приказал впустить его и перед моим рабочим столом появился сухощавый среднего роста человек в дубленом полушубке, перетянутом ремнем. Приложив руку к шапке, он с достоинством доложил:
      - Редактор армейской газеты "Разгромим врага" батальонный комиссар Бочаров.
      - Как врага громите, еще не знаю, зато адъютант мой на вас жалуется, пошутил я.
      - У меня больше оснований для жалоб на него, - отпарировал Бочаров. - Два дня добиваюсь к вам, а он все не пускает. Я так считаю, что для редактора ваши двери всегда должны быть открыты.
      Мне понравились решительность и убежденность, с какой говорил Бочаров. Было видно, что это умный, крепкий и настойчивый человек, боевой, партийный журналист. Для закрепления знакомства попросил его рассказать о себе. Говорил он скупо, нехотя. Сам рязанец, выходец из рабочих, был на партийной работе.
      Гораздо оживленнее пошла наша беседа, когда коснулись дел армии. Бочаров превосходно знал, что собой представляет, чем живет каждая из наших дивизий. на что способны ее командиры. Я остался доволен этой встречей и как-то сразу уверовал, что "Разгромим врага" будет моим добрым боевым помощником и другом.
      - Так вот, демократ, -обратился я к Бочарову, - знайте, что своими первыми помощниками я всегда считаю разведчиков, связистов и газетчиков. Рассчитывайте на всяческую мою поддержку. А от вас требую одного:
      как можно лучше воспитывать в войсках наступательный боевой дух, находить и показывать героев. На их подвигах учите других, как нужно бить врага. Ну понятно, и о критике не забывайте. Что касается моих дверей, то для вас они всегда открыты.
      Когда мы обсудили ряд вопросов, какими в первую очередь должна была заняться газета, Бочаров покинул кабинет, и я подумал о том, как хорошо, что такой человек возглавляет редакционный коллектив армейской газеты. Попросил адъютанта принести комплект газеты, чтобы получше познакомиться с ней. Стал листать страницы с призывными заголовками, читать многочисленные материалы, и одно сразу же отчетливо бросилось в глаза - боевой дух газеты, ее умение хорошо показать людей.
      С тех пор и завязалась у меня крепкая дружба с армейской газетой. Я чувствовал, что она хорошо понимает ритм жизни. По ее инициативе в армии было проведено много интересных начинаний.
      Помню, летом 1943 года, когда армия вела бои за Зикеево и Жиздру, в газете "Разгромим врага" появилось первое письмо парторга одной из стрелковых рот 413-й стрелковой дивизии старшины Степана Игнатьевича Хиркова.
      Он поднял большой круг вопросов. На примере своей ротной партийной организации показал, как коммунисты осуществляют авангардную роль в бою, как парторганизация воспитывает у бойцов высокие морально-боевые качества.
      Однажды после боя, в котором Хирков проявил мужество и отвагу, Бочаров привел его ко мне. Было Хиркову за сорок. До войны он жил в Саратовской области. Работал председателем колхоза, а односельчане избрали и председателем сельсовета. В партию вступил на фронте в 1942 году.
      Хирков рассказывал, как воевал под Москвой и Ржевом, сколько гитлеровцев уложил под Сычевкой, как учит молодых бойцов владеть оружием. И говорил он обо всем этом так, что, слушая его, я особенно хорошо понял, в чем секрет огромного авторитета парторга, почему с таким неизменным интересом бойцы читают его выступления на страницах газеты "Разгромим врага".
      - И сын у меня воюет, - рассказывал Хирков, вынув из кармана треугольник солдатского письма. - Пишет, что уложил уже тринадцать фашистов.
      - Ответили сыну на письмо? - спрашиваю парторга
      - Ответил. Написал, что тринадцать - плохая цифра. Пускай отца догоняет.
      За успехи в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками я вручил старшине Хиркову орден Отечественной войны II степени. От имени Военного совета армии пожелал ему и впредь метко истреблять фашистов и так же успешно руководить партийной организацией роты. На этом мы распрощались.
      А в конце июля Хирков погиб геройской смертью в боях за населенный пункт Палики. В критический момент боя, когда фашисты в третий раз атаковали роту, Хирков поднял бойцов в контратаку. Не выдержав стремительного удара, враг отступил, но эта победа стоила нам жизни бесстрашного воина-коммуниста.
      По представлению редакции газеты "Разгромим врага" и ходатайству Военного совета армии Хиркову посмертно было присвоено высокое звание Героя Советского Союза. Его имя навсегда вошло в историю 50-й армии. А я до сих пор храню как замечательную память о герое изданные отдельной книгой письма парторга Хиркова.
      С армейской газетой связана судьба многих замечательных людей нашей армии. Имея многочисленный авторский актив, она умела вовремя разглядеть таких и сделать их опыт достоянием широкой общественности. Она первой заговорила, в частности, о комсорге роты автоматчиков старшем сержанте Николае Глязнецове. Он был под стать Хиркову - такой же честный, скромный и беззаветно смелый. На счету автоматчика Глязнецова были десятки уничтоженных гитлеровцев. Благодаря газете его методы работы с молодежью стали затем образцом для комсомольских вожаков в сотнях подразделений.
      По всей нашей армии прогремела слава лучшего агитатора старшего сержанта Ефима Щедрого и старшины Андрея Соболева. И в этом была заслуга армейской газеты.
      Случались, однако, и курьезы. Хорошо помню лето 1942 года, когда мы находились в обороне и испытывали трудности с доставкой продовольствия. И тогда, в который раз, армейская газета проявила инициативу, призвав бойцов собирать грибы. Призыв ее был подхвачен во всех соединениях.
      Но в политуправлении фронта это кое-кому не понравилось. Мне позвонили из отдела пропаганды (фамилию звонившего не запомнил).
      - Товарищ генерал, - сказал он, - вы разве не видите, чем занялась ваша газета? Ведь Бочаров у вас стал грибным редактором. Неужели у газеты нет более важных забот?
      Развязная форма разговора и совершенно незаслуженное обвинение газеты и ее редактора меня задели.
      - Так, как вы, может рассуждать только сухой чиновник, формалист, бюрократ,-резко говорю я ему. - Надо понимать, что в настоящее время продовольствие для армии является проблемой номер один. Плохо поступила бы газета, если бы стала уходить от острых вопросов.
      Мой оппонент на другом конце провода притих и только посапывает. А я распалился и продолжаю
      - И молодец Бочаров! Хвалю за то, что смог поднять личный состав на очень важное дело. Кстати, рекомендую приехать к нам и попробовать, какие чудесные блюда готовят наши повара из грибов.
      После этого я собрал Военный совет, который принял официальное решение, одобрившее ценную инициативу газеты.
      "Наша газета!" - эту фразу с гордостью и любовью произносили во всех соединениях армии.
      И сейчас, спустя много лет после Великой Отечественной войны, листая дорогие для меня страницы "Разгромим врага", я вспоминаю неутомимых и бесстрашных тружеников, делавших ее: подполковника Н. Г. Бочарова, майоров В. В. Гарлицкого, И. А. Мартынова, Г. А. Ковалева, С. Я. Андельмана, Б. Н. Тажирова, П. Я. Буткевича, капитанов С. А. Швецова, В. Т. Толстова, старших лейтенантов Б. Г. Козловского, А.М. Зелонджева, Е. И. Когана...
      Была весна 1945 года. Армия готовилась к решающему штурму столицы германского пруссачества - Кенигсберга. Но в этих боях участвовать мне не пришлось. Меня отозвали и назначили заместителем командующего войсками 3-го Украинского фронта. Признаюсь, стало немного грустно. С 50-й армией я сроднился, прошел с ней через многие невзгоды, разделил многие радости. В ее рядах мне и хотелось закончить войну. Но ничего не поделаешь...
      Тепло напутствуемый боевыми друзьями, я отправился в Венгрию. Там и застал меня конец Великой Отечественной войны.
      Мы неотступно преследовали врага. Вскоре, после того как войска армии овладели крепостью Осовец и восточной частью Августовских лесов, наши передовые части вышли на ближние подступы к Восточной Пруссии. Войска настойчиво рвались в бой горя желанием как можно быстрее добить остатки гитлеровцев в их собственном логове.
      И вот мы вступили на территорию Восточной Пруссии. За тринадцать дней наступления по территории врага войска 50-й армии продвинулись вперед на 180 километров и заняли сотни населенных пунктов, из них 18 городов. Биалла и Рудшанни, Зеебург и Хайльсбер - вот славный победный путь наших дивизий по землям Восточной Пруссии.
      После войны
      Веймар, куда я попал уже в 1946 году, немцы некогда назвали "зеленым сердцем" Германии. Но не только лесами славен Веймар. Мы произносим его имя и вспоминаем поверженную монархию Гогенцоллернов и ноябрьскую революцию 1918 года, Веймарскую конституцию и Веймарскую республику, задушенную фашизмом
      Видимо, нет ни одного культурного человека, у которого бы Веймар не ассоциировался с именами Гете и Шиллера, Баха и Листа. Все они жили в этом городе и создавали свои гениальные творения, обогатив ими мировую культуру.
      В один из августовских дней 1947 года ко мне пришла делегация веймарцев. Мы познакомились. Особенно запомнился руководитель делегации Было ему за пятьдесят. У него стройная подтянутая фигура, красивое лицо, живые умные глаза. Строгий и вместе с тем элегантный костюм делал его моложавым.
      - Я Курт Зоненберг, - представился он,-доктор искусствоведения. Уж, видимо, таков климат Веймара, что все мы влюблены в поэзию, театр, музыку. Среди нас, пришедших к вам, есть поэты и композиторы, драматурги и режиссеры, актеры и художники.
      Я внимательно слушал Зоненберга. Хотя у меня было много других забот, торопить его не хотелось. А он продолжал:
      - Каждый город имеет свою особую, примечательную черту. Один прославился химическими заводами, другой возвысил себя производством превосходных оптических приборов, третий производством автомобилей, четвертый - отличным пивом. Ничем этим наш Веймар похвалиться не может. Правда, когда-то говорили: лучшие в мире географические глобусы производят веймарцы. Это верно. Наши глобусы были превосходны. Мы изображали на них географию мира такой, какой она есть, а не такой, какой мечтал ее видеть Гитлер. Но не в глобусах дело... Чем по-настоящему известен и богат Веймар, так это своей культурой.
      Курт Зоненберг говорил увлеченно, каждую фразу дополнял выразительными жестами.
      - Недавно, - продолжал он,-мы посетили могилу Гете и Шиллера. То, что увидели там, тронуло нас до глубины души. На могилах лежали венки из живых цветов. На широких муаровых лентах были трогательные надписи. Вы, видимо, догадываетесь, о каких венках я веду речь? Эти венки возложили советские воины.
      - Не вижу ничего удивительного,- заметил я. - Ведь Гете и Шиллер дороги не только немецкому народу.
      Мне нравилось, что Зоненберг старается как можно лучше перевести мои слова на немецкий язык для тех, кто не знал русского.
      - Помню, в дни гражданской войны, - продолжаю я, - когда наша молодая Советская республика сражалась с Антантой, в моем батальоне был чудесный боец, по имени Костя. Смертельно раненный, он подозвал меня, превозмогая боль, вынул из вещевого мешка две книги и промолвил, еле шевеля губами: "Товарищ командир, мне очень понравились эти книги. А дочитать уже не придется. Возьмите на память". Красноармейца мы похоронили, а книги его я возил с собой всю гражданскую войну. Хотите знать, что это были за книги? Избранные произведения Пушкина и Гете.
      И тогда снова заговорил Зоненберг:
      - То, что мы услышали, трогательно. Вы правы. Знаете, геноссе генерал, когда мы читали надписи на муаровых лентах, то с особой силой почувствовали всю сердечную красу советского человека.
      Зоненберг заметно волновался. Чтобы успокоиться, он попросил разрешения закурить.
      - Должен сказать, - продолжал он, выпуская табачный дым, - что я не коммунист. Но, знаете, именно Гитлер открыл мне глаза на правду, заставил понять Маркса и Ленина, сочувственно отнестись к той борьбе, какую вели наши Роза Люксембург и Карл Либкнехт, Эрнст Тельман и Клара Цеткин, проникнуться уважением к Вильгельму Пику... Возможно, слушая меня, вы думаете: стоит ли верить этому немцу? Верьте - и не ошибетесь. Честные немцы прекрасно понимают, что благодаря Советской Армии рухнула гитлеровская Германия. И сейчас мы стоим у колыбели новой, прекрасной Германии, для которой Гете и Шиллер, Бетховен и Лист, Бах и Штраус предстают во всем своем величии.
      - Мне приятно слышать такие слова,- ответил я.- Чем же сейчас я могу быть полезен вам, доктор Зоненберг?
      - Очень многим. Вам, видимо, знакома история веймарского театра? Если нет, разрешите отнять у вас еще несколько минут. Наш театр существует очень давно. Его традиции известны всему миру. На сцене веймарского театра звучали произведения Дидро и Бомарше, Гольдони и Лессинга в превосходном исполнении труппы, которую возглавлял несравненный артист Экхоф. Любители театра издалека приезжали в Веймар, чтобы насладиться игрой знаменитой Короны Шредер. А известно ли вам, что долгие годы директором нашего театра был сам Гете, что и он играл на сцене этого театра? - Да, это мне известно...
      В разговор вмешался актер, выделявшийся огромной шапкой иссиня-черных волос:
      - Наш театр дважды постигало горе. Первый раз в тысяча семьсот семьдесят четвертом году, когда он сгорел. Тогда потребовалось десять лет на его восстановление. Вторично театр был разрушен в этой ужасной войне, И до сих пор он лежит в руинах.
      - Кто же его разрушил? - спрашиваю актера.
      - Нет-нет,- заторопился он,-не подумайте, что мы виним вас. Его разрушил Гитлер. Это мы отлично понимаем и будем вечно помнить. А вот за помощью пришли к вам, русским.
      - В чем же она должна выражаться?
      - Население Веймара хочет восстановить театр,- снова заговорил Зоненберг.Но это очень трудно... Мы просим вашего совета...
      - Доктор Зоненберг, могу сказать, что подобные просьбы меня радуют. Мне по душе ваша реалистическая оценка событий. Можете передать всем, кто направил вас к нам: советская военная администрация готова не только дать совет, но и принять участие в восстановлении театра. Для этого мы выделим группу опытных инженеров и техников, направим строительный батальон, дадим необходимые материалы.
      Через несколько дней наши инженеры-строители уже показывали мне рабочие чертежи, докладывали, что нужно для восстановления театра, говорили о рабочей силе, строительных материалах. Все их требования были удовлетворены.
      Восстановление театра началось. Я часто бывал на стройке, встречал там много немцев. Среди них были актеры и музыканты, поэты и художники. Старшим среди них был Курт Зоненберг.
      Наши солдаты трудились на стройке плечом к плечу с немецкими гражданами.
      И вот театр уже готов. В нем появилась мебель. На окнах висели карнизы с тяжелыми бархатными портьерами. Стены фойе украсились портретами выдающихся драматургов и композиторов.
      В те дни советская военная администрация получила много писем, в которых немцы благодарили наших строителей за восстановление театра. Их приятно было читать.
      Накануне открытия театра ко мне, как к давнему знакомому, явился Курт Зоненберг. Настроение у него приподнятое. Он крепко пожал мне руку и передал конверт.
      - Веймарцы поручили мне вручить вам первый пригласительный билет и сообщить: после длительного перерыва на сцену нашего театра возвращается Гете с героями своего бессмертного "Фауста".
      - Благодарю за внимание. С радостью принимаю приглашение,-ответил я.
      И как раз в этот момент раздался телефонный звонок из Берлина. Мне сообщили, что в Веймар выезжает Вильгельм Пик, чтобы принять участие в торжественном открытии театра.
      Это известие меня обрадовало. Я неоднократно видел Пика в Москве на партийных съездах, конференциях, слушал его выступления, с большим интересом читал его статьи, посвященные международному коммунистическому и рабочему движению.
      Был август 1948 года. Желтизна изрядно тронула "зеленое сердце" Германии. Настроение у веймарцев праздничное. Шутка ли - вновь поднимется занавес геттевского театра.
      К этому значительному культурному событию готовились и мы, советские военнослужащие. Помню, ко мне тогда обратился один наш солдат:
      - Товарищ генерал, я работал на строительстве театра. Наша бригада каменщиков вывела под крышу стену. А билеты в театр не все получили. Как-то обидно.
      Я невольно залюбовался этим солдатом. Припомнился предпоследний год войны. В небольшом белорусском городке, где разместился штаб 50-й армии, ко мне привели пленного немецкого офицера. Во время допроса он без устали, точно машина, твердил одну и ту же стереотипную фразу: "Русские не знают и не понимают душу немца и не смогут оценить культуру Запада".
      Нет, господин гитлеровский офицер, вы ошибаетесь. Мы прекрасно знаем и понимаем душу честного немца и умеем отличить, где кончается мишура и начинается подлинная культура...
      Истекали последние часы перед открытием театра. К зданию советской военной администрации подъехало несколько машин. Вот он Вильгельм Пик, широкоплечий, с мужественным лицом, ясными глазами, чудесной улыбкой, знакомый миллионам по многочисленным фотографиям. Обнимаемся, крепко пожимаем друг другу руки.