1925 год. У нас идет подготовка к празднованию седьмой годовщины Красной Армии. Полк должен участвовать в военном параде. Встретил Брусина, спрашиваю:
      - Как идут дела в батарее?
      - Нормально. Завтра очередные стрельбы.
      - Это хорошо. Одно меня беспокоит: скоро парад, а наши лошаденки уж больно плохи. С ними не то что на Красную плошадь, а за водой стыдно выезжать.
      - Пусть это вас не беспокоит, товарищ командир. Как-нибудь выкрутимся.
      Своей идеей он тут же поделился
      - В Кремле, в военной школе ВЦИК, имеются хорошие артиллерийские лошади. Надо бы обратиться к командованию школы с просьбой выделить нашему полку на время подготовки и участия в параде необходимое количество лошадей. Наверно, не откажут. А там посмотрим, может, начальство оставит их у нас навсегда.
      Я разрешил Брусину официально, от имени командования полка, обратиться в школу. И уже на следующий день, заглянув на конюшню батареи, увидел там коней-красавцев.
      В день праздника Московский стрелковый полк впервые участвовал в параде на Красной площади. Помню, как тепло встретили москвичи наше появление. Когда на площадь въехала батарея, раздался гром аплодисментов. Впереди на резвом скакуне гарцевал Брусин. За ним - командиры и красноармейцы батареи. У всех до блеска начищены сапоги, шинели ладно сидят на богатырских фигурах.
      С трибуны Мавзолея нас приветствуют руководители партии и правительства. Минопали площадь, поравнялись со Спасскими воротами, и запевала, красноармеец Федор Чернов, затянул, а все подхватили:
      Веселитеся, ребята,
      Эх, гармошка весела!
      Подвела меня граната,
      Но винтовочка спасла
      С бодрой песней, веселой частушкой возвращались домой, в Замоскворечье, в Чернышевские казармы.
      А вечером мне позвонил командующий Московским военным округом:
      - Товарищ Фрунзе просил передать благодарность личному составу полка за участие в параде. Хвалил батарею. Она действительно превосходно выглядела.
      Затем командующий поздравил нас от своего имени.
      Недавно, перебирая свой архив, я неожиданно обнаружил несколько дневников. Вел их в период службы в Московском стрелковом. Среди записей разыскал стихотворение. Дневник помог восстановить в памяти ото автора Якова Кочетова и нашу беседу с ним.
      Красноармеец Кочетов прибыл к нам из Ярославской губернии, может быть, прослужил в полку с полгода. И вот как-то вечером я застал его в клубе. Он сидел за столом, на котором лежала большая бухгалтерская книга в тяжелом узорчатом переплете.
      - Чем занимаетесь?
      Кочетов растерялся, но быстро встал и скороговоркой выпалил.
      - Учусь, товарищ командир,- и подальше убрал книгу.
      - Чему учитесь?
      Красноармеец замялся.
      - Можно посмотреть книгу?
      Кочетову ничего не оставалось, как протянуть ее мне. На титульной странице чернильным карандашом было выведено: "Я. Кочетов. Стихотворения. Начато 6 дня января месяца 1925 года". Каллиграфической четкостью надпись не отличалась. Буквы, точно пьяные, падали в разные стороны.
      - Значит, поэт?- спрашиваю.
      - Какой там поэт, так, для себя... В деревне как следует учиться не мог, но к стихам тянуло. Бывало, хожу за скотиной, слова в ряд в уме слагаю, а записать не умею. В полку, как грамоте научился, стараюсь побольше своих стихов записать. Обидно, память не все удержала, позабыл многое.
      - Это хорошо, что душа у вас к красивому тянется. Почитать можно?
      Кочетов, краснея, разрешил, только попросил.
      - Вы уж, товарищ командир, пожалуйста, никому не рассказывайте об этой моей слабости. Узнают товарищи - засмеют.
      Я стал перелистывать страницы. Читал одно стихотворение за другим. В те минуты я не думал о грамотности автора, его умении владеть словом и правилами стихосложения. Ничего этого у него и не было. Но я безгранично радовался, прямо-таки был счастлив от сознания, что вчерашний безграмотный пастух в нашем Московском полку научился писать и читать. В нынешнее время армейской молодежи, да и не только армейской, трудно понять, какое это было огромное событие в те далекие дни.
      Спрашиваю Кочетова:
      - А сегодня вы сочиняли?
      - Сочинял. О дисциплине.
      - Почитайте-ка, - и передаю красноармейцу книгу. Он замялся, но потом преодолел смущение и начал читать:
      Наш товарищ командир
      От сохи, от плуга,
      Слушать мы его должны,
      Как старшего друга.
      Наша главная задача - Ленина заветы:
      Красну Армию крепить
      И наши Советы.
      Последние строки он прочел с пафосом. Куда девалась его робость!..
      В те далекие годы большинство красноармейцев не умели ни читать, ни писать. И в полку многое делали, чтобы ликвидировать неграмотность.
      Большую помощь в этом благородном деле оказывали нам студенты Московского университета и института имени Плеханова. В полку была штатная учительница, энергичная и веселая, находчивая и остроумная Регина Страшун екая.
      В конце концов наши труды дали свои плоды. Пришло время, когда в Московском стрелковом была полностью ликвидирована неграмотность.
      Не только у красноармейцев-у командиров и политработников тоже была огромная тяга к знаниям. У нас все занимались. Регина Страшунская многим нашим товарищам, и в том числе секретарю партбюро Пономареву, командиру хозяйственной роты Волкову, политруку Уздину, помогла подготовиться к поступлению в военные академии. Да и сам я с благодарностью вспоминаю, как готовила она меня к экзаменам в Академию имени М. В. Фрунзе.
      Думая о прошлом нашего красноармейца, я вижу его сына, внука сегодняшнего солдата. Совсем недавно, в мою бытность заместителем командующего войсками Киевского военного округа, посетил я одну часть. Командир доложил о делах части, а затем с гордостью вручил папку рапортов
      - Товарищ генерал, это солдатские. Все об одном. Просят разрешить заочно учиться в институте.
      Когда я вспоминаю славный путь, пройденный родной армией, путь от малограмотного красноармейца Кочетова до сегодняшнего культурного солдата, владеющего самой совершенной техникой и оружием, я думаю о том, как было бы хорошо, если бы наш молодой офицер, а вместе с ним и каждый солдат в совершенстве знал историю развития Советской Армии. Ведь не зная прошлого, немыслимо постичь величие сегодняшнего дня!
      Наш клуб! Сегодняшнему молодому офицеру или солдату трудно понять в полной мере, чем был для нас полковой клуб.
      Как сейчас, помню его начальника Михаила Ройзена. Он был энергичным, весь в движении. Почти всегда ходил с непокрытой головой. И глядя на его огромный шар вьющихся волос, даже трудно было представить себе, какого же размера нужен ему головной убор.
      За время совместной службы я ни разу не слыхал от начальника клуба слова "не могу". Все ему было под силу, все он умел. Его знали на многих заводах и фабриках столицы, в театрах и клубах. Это был неутомимый организатор культурно-массовой и просветительной работы.
      Как можно забыть чудесные спектакли на полковой сцене, в которых участвовали наши добровольные артисты, командиры и красноармейцы. Под стать начальнику клуба оказалась и Леночка Логинова, наш штатный организатор художественной самодеятельности. А сколько радости своим талантом доставлял нам лучший артист полка политрук Алексей Груздев.
      Наш клуб стал средоточием всей просветительной работы. Здесь происходили встречи с выдающимися деятелями Коммунистической партии и Советского государства, с мужественными борцами международного рабочего движения. В гости к нам приезжали видные деятели науки, литературы, искусства.
      Благодаря клубу мы наладили крепкую связь с шефами - коллективами заводов имени Ильича, "Каучук", фабрик "Свобода", "Красная заря", театра имени Мейерхольда и многими другими. Клуб содействовал растущим связям личного состава полка с трудящимися Москвы.
      На торжественном собрании артиста Всеволода Эмильевича Мейерхольда избрали почетным красноармейцем. Полковая мастерская сшила ему полную военную форму. И в день первомайского парада на Красной площади в 1925 году рядом со знаменосцами полка шагал красноармеец Мейерхольд.
      Он часто бывал у нас, выступал в клубе с лекциями для участников полковой художественной самодеятельности. Многих из них он привлекал к участию в массовых сценах своего театра, и мы ходили смотреть наших артистов на профессиональной сцене.
      Большую культурную работу в полку вели также ныне выдающиеся мастера советской сцены, тогда еще совсем молодые артисты Бабанова, Ильинский и многие другие.
      Клуб проводил значительную санитарно-просветительную работу. Первым энтузиастом этого дела был полковой врач Дынкин.
      Наш клуб! О нем можно писать и писать. Как он помогал армейской молодежи, да и всем нам, кто был постарше, приобщаться к культуре!
      Этой встречи я ждал давно. Произошла она в памятный для меня с той поры январский день 1925 года. Тогда в полк впервые приехал Михаил Васильевич Фрунзе. Появился он почти незаметно и направился в одну из казарм. Узнав об этом, мы со Славиным опрометью бросились туда.
      Я немного волновался. Думал, понравится ли ему полк? Знай мы заранее о его приезде - могли бы подготовиться. А впрочем, так даже лучше. Пусть оценит нас такими, как мы есть, натуральными, неприпудренными.
      Михаил Васильевич встретил нас лукавой улыбкой. Пожал руки.
      - Что ж, товарищи, показывайте свои владения, - предложил он. Командующий округом хвалит полк. Все ему у вас нравится. Боюсь, как бы не перехвалил. Чего доброго, загордитесь...
      Переходим из казармы в казарму, из класса в класс, из мастерской в мастерскую. Товарищ Фрунзе всем интересуется. Беседует с красноармейцами, расспрашивает, как живут, учатся, что читают. Ничто не ускользает от его внимательного взгляда.
      Осмотрев оружейную мастерскую, он воскликнул:
      - Да у вас здесь прямо Тульский завод! Небось и свои Мосины имеются? - А затем добавил: - Правильно делаете. Оружие нам нужно отличного качества. С автоматом Федорова познакомились?
      - Знаем его, сами испытывали,- ответил я.
      Фрунзе попросил пригласить специалистов, чтобы узнать их мнение об автомате.
      В мастерской собрались лучшие командиры, мастера-оружейники. Михаил Васильевич снял шинель, фуражку, повесил на вешалку, причесался, слегка разгладил усы и расположился за большим рабочим столом, на котором лежали различные инструменты и несколько разобранных винтовок. Предложил всем занять места на длинных скамьях. Меня и Славина усадил рядом с собой.
      - Как вы считаете, товарищ Болдин, автомат Федорова можно взять на вооружение? - спросил нарком.
      - Внешний вид у него приличный, меткость огня неплохая, но автомат имеет много недостатков.
      - Интересно знать какие? У вас в полку служит опытный оружейник товарищ Козлов. Он здесь?
      Со скамьи поднялся худенький Козлов, расправил гимнастерку.
      - А каково ваше мнение об автомате? - обратился к нему Михаил Васильевич.
      - Он очень сложен. Уж больно много в нем деталей. Чуть малейшая задержка какая, и, пока разберешься что к чему, много времени нужно. Не то, что наша трехлинейка.
      - Значит, считаете, что трехлинейка всему стрелковому делу венец?
      - Нет, она не венец, но значительно лучше федоровского автомата,категорически заявил Козлов.
      Михаил Васильевич взял в руки винтовку-трехлинейку, похлопал по магазинной коробке.
      - Я не склонен умалять ее достоинства. Спасибо, послужила нам. Если потребуется, и еще послужит. Верим ей и не собираемся сдавать в музей. Но нам нужно думать и о новом оружии для Красной Армии. Ведь она коренным образом отличается от царской и любой зарубежной армий.
      Мы слушали наркома с большим вниманием. За каждой его фразой чувствовалась глубокая мысль, забота о процветании Родины, о росте могущества Красной Армии.
      - Наша страна должна иметь свою, отечественную технику. Правильно говорю?
      - Правильно, товарищ нарком,-послышались голоса.
      - Ведь вот как в царской России было? За что, бывало, ни возьмешься, все чужое. Пулемет английский, винтовка французская, станок бельгийский, автомобиль американский, часы швейцарские...
      - Царица и та немецкая была,- под общий смех добавил старый оружейник Ремизов.
      - Верно говорите,- усмехнулся Фрунзе, но тотчас же перешел на серьезный тон. - Россия покупать оружие могла, ей союзники продавали. А у нас союзников нет, зато врагов более чем достаточно. Америка не признает Советский Союз. Заодно с ней и другие государства норовят снова объявить поход против нас. Нам же нельзя рассчитывать на помощь богатого заморского дядюшки. Только своими силами, своими руками мы должны создавать новую технику, в том числе и отечественное оружие.
      Фрунзе задушевно беседует с нами, высказывает интересные мысли, рисует грандиозную картину будущего нашей Родины. Он говорит о том, какой должна стать Красная Армия, чтобы быть способной достойно защитить завоеванное кровью народа. И говорит он о самых жизненно важных и сложных делах предельно просто, доступно.
      - Я отнюдь не принадлежу к категории любителей воевать,- обращается к присутствующим Михаил Васильевич.- Более того, я категорически против войны. Но чувство бдительности, настороженности к проискам милитаристов у нас должно расти. Нужно неустанно думать об укреплении Красной Армии, об оснащении ее оружием, которое по своим боевым качествам было бы лучше вражеского. Чего греха таить, всякие керзоны и им подобные рады утопить нас в ложке воды. Почему же мы должны сидеть сложа руки?
      Михаил Васильевич отпил из стакана глоток воды и продолжал:
      - Я несколько отклонился от обсуждения результатов испытаний автомата Федорова. Но полагаю, что и то, о чем здесь говорилось, имеет прямое отношение к новому автомату.
      - Итак, об автомате,- продолжал Фрунзе.- Значит, вы считаете, товарищ Болдин, что его нельзя брать на вооружение?
      - Пока нельзя. Детали автомата не прочны. Когда происходили стрельбы, восемнадцать процентов автоматов вышло из строя. Такое оружие в бою подведет. Кроме того, у автомата есть и еще один существенный недостаток: на изучение его требуется много времени.
      - Это верно. С ним одна маята. Пока одни части выучишь, другие забудешь,добавил командир роты Кузнецов.- Много жалоб на этот счет от красноармейцев.
      Фрунзе внимательно выслушивал нас, что-то записывал в блокнот. Затем спросил:
      - А не строго ли все-таки судим?
      - Нет, наша оценка совершенно объективная.
      - Вообще-то ваши доводы считаю серьезными. Получим отзывы из других частей, посоветуемся, тогда и решим судьбу автомата.
      На этом беседа закончилась. Михаил Васильевич пожелал нам успехов и, окруженный командирами и политработниками, вышел во двор полка. Был полдень. Падал мягкий снежок. Фрунзе шутил, обращаясь то к одному, то к другому из нас. Царила непринужденная атмосфера, не хотелось расставаться с этим обаятельным человеком.
      - Что сказать вам, товарищи, на прощание? Полком доволен. Продолжайте в том же духе и не сдавайте темпов. Помните, что служба в столичном полку особенно почетна. Поэтому и требования к вам мы предъявляем более высокие. Поспевайте за нашим замечательным и вместе с тем очень сложным временем. Я бы сказал, обгоняйте его. До свидания!
      Три часа пробыл у нас Михаил Васильевич Фрунзе. Но память о нем навсегда осталась в славной истории полка, в благодарных сердцах участников этой замечательной встречи.
      Октябрьское поле.
      В те годы здесь был лес. В этом чудесном зеленом уголке, еще считавшемся Подмосковьем, разместился наш лагерь.
      В октябрьских лагерях, кроме нашего полка, находились и другие части, а также военно-учебные заведения Московского гарнизона.
      Вспоминается июнь 1925 года. Лето выдалось жаркое. Каждый из нас был бы рад запрятаться в лесной тени. Но полк жил напряженной жизнью. Шла боевая учеба, проверка знаний, полученных за зиму.
      И здесь у нас опять произошла встреча с M. B. Фрунзе. Он прибыл в лагерь вместе с начальником штаба РККА Сергеем Сергеевичем Каменевым. После смотра войск и тактических учений состоялся общелагерный митинг. Встреченный бурными аплодисментами, на трибуну поднялся нарком. Он окинул взглядом огромную площадь и начал речь.
      - Факты говорят о том, - сказал Михаил Васильевич,- что в области международных отношений Союзу Советских Республик готовится ряд испытаний. В первую - очередь они угрожают нам со стороны английского правительства. Недавние выступления Чемберлена и других членов консервативного кабинета не оставляют сомнений на этот счет...
      - Мы должны быть готовы к любым осложнениям, - продолжал Фрунзе. - Красная Армия и Красный Флот должны быть каждую минуту в состоянии боевой готовности. А затем Михаил Васильевич подробно рассказал о внутреннем положении страны, о том, как быстро улучшается ее экономика. Говоря об урожае, он упомянул о том, что английское правительство всячески пытается сорвать экспорт нашего хлеба.
      - Во всяком случае, нас этим не запугаешь! Мы видели и более тяжелые дни...
      Михаил Васильевич окончил свою яркую речь. Но участники митинга долго не отпускают его с трибуны, громом рукоплесканий приветствуя замечательного коммуниста-полководца, стойкого борца за свободу и счастье нашей Родины.
      На трибуну поднимается комсомолец Андронов, курсант нашей полковой школы. Но ему долго не дают говорить. Аплодисменты не утихают. Тогда товарищ Фрунзе поднимает руку и просит успокоиться. Когда все затихло, Андронов обращается к присутствующим:
      - Товарищи, большинство из нас, красноармейцев, по молодости лет не могли участвовать в борьбе с капиталистами, не могли вместе с нашим любимым наркомом товарищем Фрунзе бить врагов в годы гражданской войны. Но мы знаем серьезность обстановки. И по первому зову Коммунистической партии смело пойдем к новым революционным победам. Те задачи, которые ставит перед нами товарищ Фрунзе, мы выполним. На любой приказ нашего военного командования ответим: "Всегда готовы!"
      Когда товарищ Фрунзе сошел с трибуны, его подхватили сотни крепких красноармейских рук и начали качать. Мы попросили наркома на память о пребывании в полку сфотографироваться на фоне нашего полотняного городка, и он согласился.
      Провожали мы Михаила Васильевича к машине чуть ли не всем лагерем. Никто тогда не предполагал, что это последняя встреча с ним.
      А через несколько месяцев его пламенное сердце перестало биться. Страна провожала в последний путь Михаила Васильевича Фрунзе, выдающегося ленинца, одного из замечательных советских полководцев. В день похорон с ним прощался и личный состав Московского стрелкового полка, строительству которого он отдал так много сил.
      В Московский стрелковый зачастили гости. Иногда нас предупреждали об их прибытии, а порой они сваливались как снег на голову. Приезжали к нам и люди с открытым сердцем, и подозрительно настороженные, и настроенные явно враждебно. Последних было большинство.
      Одной из первых посетила полк делегация английских профсоюзов. Англичане ходили по всей территории полка и немало удивлялись. На кухне они пробовали красноармейскую пищу, в казармах пристально разглядывали постели, беседовали с красноармейцами. Возглавлявший делегацию Персель спросил:
      - Господа, я никак не могу понять, каким образом вы достигли такой высокой дисциплины, не прибегая к муштре, какая была в царской армии? Прямо не верится, что у вас красноармейцев не бьют.
      Ответить Перселю вызвался курсант полковой школы Блинов.
      - А за что красноармейца бить? Наш командир такой же, как и мы, - из рабочих или из крестьян. Мы с ним служим одному делу. Если он приказывает мне, я знаю: значит, так нужно и ему и мне. Поэтому я безоговорочно выполняю его приказание. Так за что же он будет меня бить?
      Персель только руками развел.
      Особенно удивились англичане, узнав, что некоторые красноармейцы избраны в состав местных Советов, а кое-кто даже в верховный орган власти - в ЦИК СССР и ВЦИК.
      Для делегации мы устроили в клубе завтрак. За столом Персель обратился к Славину:
      - Можно ли узнать, господин начальник, у вас и у вашего командира в банке большой счет?
      - Никакого капитала у нас нет, - ответил Славин.
      Персель изумленно раскрыл глаза и снова спросил:
      - А на какие же средства вы живете и так широко принимаете гостей?
      - Государство платит нам хорошее жалование. Так что и на жизнь вполне хватает, и для того, чтобы гостей принять.
      Покидая полк, Персель по поручению делегации оставил такую запись в книге отзывов: "Довольны посещением Московского стрелкового полка. Направляясь к вам, полагали, что столкнемся с подобием царской армии, но все наши предположения лопнули как мыльный пузырь. Мы увидели образцовую армию".
      Через несколько дней в полк прибыла новая группа иностранцев. На сей раз нас посетили французские промышленники во главе с крупным капиталистом "королем шелка" господином Мондоном. Было ему далеко за пятьдесят. Внешне это был типичный буржуа. Одет был претенциозно, держал себя развязно.
      Мондон устраивал в казармах настоящие "допросы с пристрастием". Особенно его интересовало, сколько часов в день у нас изучают военное дело. Находчивый красноармеец Бирюков ответил:
      - А мы весь день изучаем военное дело.
      Лицо Мондона вытянулось, из глаза его выпал монокль и повис на черном шелковом шнурке.
      - Так много? Значит, Красная Армия готовится к войне?
      - Не к войне, а к защите Страны Советов, - отпарировал красноармеец.
      Но "король шелка" не унимался. Он задавал вопросы в том же провокационном духе. Славин знал французский язык и переводил. У меня прямо-таки руки чесались, так и хотелось выставить за порог этого провокатора. Но требования этикета сдерживали негодование.
      Французы ходили по ротам. Во всех уголках они тщательно искали "пу" (вошь). То и дело слышно было, как Мондон громко приказывал соотечественникам, бесконечно повторяя: "Пу, пу, пу" (дескать, ищите это страшное насекомое).
      Мондон обнаглел настолько, что в поисках злосчастной "пу" бесцеремонно запускал руки за воротники красноармейцам. Но все его старания были безуспешны, и он нервничал. Наблюдая за ним, я понимал: сумей он в ту минуту достать целый вагон "пу", с удовольствием самолично забросал бы ими весь полк, только бы скомпрометировать Советскую власть, Красную Армию.
      После осмотра полка Мондону предложили книгу отзывов. Француз косо прицелился в нее моноклем, вынул из бокового кармана паркеровскую ручку и сделал такую запись: "Красная Армия - хорошая армия. Но французская не хуже".
      Когда Славин перевел надпись, командир роты Кузнецов спросил:
      - А кто же выгнал французов из Одессы?
      Мондон смешно заморгал и снова - в который уже раз! - уронил монокль. Затем, приняв театральную позу, промолвил на ломаном русском языке:
      - Мы ехаль в Москву по дороге, по которой наступаль наш Наполеон!
      Я вежливо спросил:
      - Господин Мондон, а вам не приходилось ездить по дороге, по которой Наполеон убегал из России?
      Когда Славин перевел мой вопрос, француз покраснел до ушей, его лоснящееся лицо еще больше заблестело, и он пробормотал что-то невнятное.
      Много зарубежных делегаций посещало наш полк. Нередко после этого в буржуазной печати появлялись статьи, посвященные Московскому стрелковому. По ним за границей судили о мощи молодой Красной Армии.
      Как велико значение доверия в жизни человека! Оно окрыляет, помогает полнее ощущать пульс жизни, вызывает желание лучше трудиться, доставляет огромное счастье, вселяя гордое сознание, что ты нужен людям. И нет большей награды, чем доверие.
      С особой силой испытал я это чувство, когда возвратился в полк после кратковременного отпуска. Первым встретил меня Славин, крепко обнял, поцеловал.
      - Поздравляю! Искренне поздравляю, старина!
      - С чего это ты, Михаил, сегодня такой нежный? Какая-нибудь радостная новость?
      - А разве ты еще ничего не знаешь? И Славин рассказал, что во время моего отпуска на I состоявшемся съезде Советов Российской Федерации, а за ним и на Всесоюзном съезде Советов меня избрали кандидатом в члены ВЦИК XII созыва и кандидатом в члены ЦИК СССР III созыва.
      Столь высокое доверие трудящихся ко многому обязывало. Помимо работы в полку ежедневно приходилось заниматься разными делами, связанными с выполнением новых обязанностей. Я бывал на предприятиях, встречался с трудящимися, отвечал на их многочисленные письма, помогал им в различных бытовых делах.
      А как интересно было присутствовать на сессии ВЦИК и ЦИК СССР, где решались большие государственные вопросы! После сессий я выступал перед красноармейцами полка, подробно рассказывал о принятых решениях, делился своими впечатлениями.
      Мне и раньше приходилось встречаться с Михаилом Ивановичем Калининым на партийных конференциях и заседаниях Моссовета, депутатом которого я был. Нередко видел его и в нашем Замоскворецком районе. А теперь на сессиях познакомился с ним еще ближе. "Всесоюзный староста", как его называли в народе, всегда был доступен, общителен, прост в обращении с людьми. Здороваясь со мной, он обычно спрашивал:
      - Как, товарищ Болдин, у вас в полку? Можем надеяться на наших защитников?
      - Безусловно, можете, Михаил Иванович.
      - Вот и превосходно. Уверенность нам очень нужна.
      М. И. Калинин подробно интересовался жизнью полка, бытом красноармейцев и командиров, успехами в боевой учебе, новинками нашего вооружения. Часто расспрашивал о командирах, которых знал лично. Прощаясь, Михаил Иванович всегда говорил:
      - Пожалуйста, передайте мой самый теплый привет нашим защитникам.
      Запомнились мне и встречи с первым наркомом просвещения Анатолием Васильевичем Луначарским. Я много раз слушал его речи, доклады, лекции по вопросам просвещения, культуры, литературы, на международные темы и всегда восхищался его поистине энциклопедическими знаниями, умением свободно и просто разговаривать с любой аудиторией.
      Познакомиться с Луначарским мне довелось на одном из спектаклей в театре Мейерхольда. В антракте народный артист Всеволод Эмильевич Мейерхольд, почетный красноармеец нашего полка, представил меня Луначарскому:
      - Анатолий Васильевич, это мой командир и, если можно так выразиться, отец красноармейцев Московского полка.
      - Будем знакомы, - и Луначарский протянул мне руку. - Должен заметить, товарищ Болдин, семья у вас большая и хорошая. Я наблюдал за игрой ваших красноармейцев на сцене. Способные ребята. От души приветствую столь ревностное отношение к театральному искусству, которое проявляют у вас в полку.
      Анатолий Васильевич снял пенсне, протер толстые стекла кусочком замши, снова надел и продолжал:
      - Что ни говорите, а искусство расширяет кругозор каждого красноармейца, помогает глубже понимать процессы, происходящие в жизни, прививает культуру. А как это важно для успешного воспитания нашей новой армии!
      Мейерхольд попросил прощения и удалился на сцену, а мы с Луначарским остались вдвоем. Он подробно расспрашивал о жизни полка и моей службе в нем, а когда я рассказал о себе и сообщил, что до Москвы жил в Туле, Анатолий Васильевич оживился:
      - Тула памятна мне, очень памятна.
      - Знаю, Анатолий Васильевич. Туляки часто поминали вас добрым словом.
      - Благодарю за такое известие.
      Луначарский начал рассказывать о том времени, когда был представителем Реввоенсовета в Тульском укрепленном районе:
      - Положение тогда было очень тревожное. На Тулу яростно наступал Деникин, думал захватить ее, а затем взять и Москву. Что говорить, суровое было время, но поистине героическое! Между прочим, превосходная тема для драматургов! А нам как раз нужны пьесы, посвященные тем событиям. Растет молодежь. Необходимо рассказать ей о героях Октября, гражданской войны, о том, как трудовой народ вместе с Владимиром Ильичом Лениным отстаивал Советскую власть. Нужно воспеть Красную Армию. Луначарский глубоко вздохнул и добавил:
      - Мечтаю о таких пьесах!
      - А чего бы вам, Анатолий Васильевич, самому не написать? Думаю, что у вас получится хорошая пьеса, а наши полковые артисты поставят ее.
      - Дорогой товарищ Болдин. Может, действительно когда-нибудь я и наберусь смелости. Но пока что до этого руки не доходят. У нас непочатый край дел по организации народного просвещения.
      В тот вечер в театре Мейерхольда мне впервые в жизни пришлось так много нового услышать о театре, драматургии, о роли искусства в жизни человека. В этих вопросах я был малоискушенным. А Луначарский говорил так страстно и так интересно и понятно, что буквально увлек меня, заставил иными глазами смотреть на театр.
      - Знаете, Анатолий Васильевич, в нашем полку тоже есть такие горячие любители сцены, которые сами пишут небольшие пьесы, сочиняют разные сценки из жизни Красной Армии, а потом сами же разыгрывают их. И получается как будто неплохо.
      Я рассказал Луначарскому, как в нашем полку была ликвидирована неграмотность и малограмотность среди красноармейцев, как велика их тяга к знаниям.
      Антракт кончился. Последний акт пьесы я уже смотрел рядом с Луначарским. После спектакля пригласил Анатолия Васильевича посетить Московский стрелковый полк, познакомиться с нашей жизнью и учебой, побывать в клубе и посмотреть наших армейских артистов. Луначарский поблагодарил, сказал, что воспользуется приглашением при первой же возможности, а затем добавил:
      - Прошу всегда помнить о театре. Поощряйте самодеятельность. Чего доброго, полк ваш даст театру советских Давыдовых и Орленевых.
      Вскоре на очередной сессии ЦИК СССР мы встретились с Анатолием Васильевичем Луначарским уже как старые друзья. Сидя рядом в Большом Кремлевском дворце, мы обменивались мнениями по поводу выступления того или иного оратора. Помню, нагнувшись ко мне, Луначарский тихо спросил:
      - Иван Васильевич, нет ли у вас лишнего карандашика?
      Достав из кармана запасной карандаш и передавая его Луначарскому, я шутя заметил:
      - Странно, наркому просвещения нечем писать.
      - Бывает, дорогой, бывает. Наверно, потерял где-нибудь карандаш. Ох, уж эта рассеянность! - Луначарский, улыбнувшись, посмотрел на меня поверх пенсне, погрозил пальцем и добавил: - Подкузьмили. За это я вас наказываю: карандаш оставляю себе...