– Сверься в морском справочнике, – командует Андерссон.

Хелльстедт открывает справочник по военно-морским силам Варшавского блока и переворачивает дрожащими пальцами непослушные страницы. С помощью справочника каждый военный моряк по очертаниям корпуса и надстройки легко может установить, какого класса и чей корабль находится перед ним.

– Класс «Виски»[4].

Андерссон тоже заглядывает в открытую страницу книги и удостоверяется, что Хелльстедт не ошибся. Конечно, она похоже на советскую подводную лодку, которую в НАТО условно относят к классу «Виски», но это не может быть советским судном. Такое просто невозможно.

Нет уж, дудки, его не обманешь! Это, скорее всего, ребята из стокгольмского штаба задумали для карлскрунской базы грандиозную проверку. Взяли какую-нибудь списанную подлодку, оснастили ее необходимыми надстройками и запустили к ним в шхеры, чтобы проверить их готовность и бдительность. Хорошо, сделаем вид, что мы попались на эту удочку, и будем изображать из себя шведских моряков, имеющих дело с «иностранной» подводной лодкой.

Ветер развернул флаг на корме лодки, и оба офицера увидели на белом полотнище характерный серп и молот. Ага, лодка-таки советская.

– Подтверждаем первое сообщение: подводная лодка класса «Виски» под советским флагом на мели у Торумшера, – сообщает на базу Хелльстедт. Его слова глохнут в рокоте моторов: это наконец прилетел вертолет, вызванный из Каллинге. Хелльстедт связывается с командиром экипажа и предупреждает летчиков, чтобы при докладе в свой штаб об обнаружении лодки они использовали строго служебный радиоканал, иначе их могут прослушать посторонние.

…В то время как «Невидимый» медленно приближается к месту аварии, в штабе ВМС Швеции в Стокгольме раздается звонок. Капитан 2 ранга Свен Карлссон берет трубку:

– У телефона Карлссон.

– Привет. Гудмундссон из «Вечерней почты».

– Привет.

– Слушай, капитан, что ты скажешь о подводной лодке?

– Какой лодке?

– О той, что села на мель в карлскрунских шхерах.

– Ты что разыгрываешь меня? – Возмущается Карлссон.

– Ничуть, черт побери. Я серьезно.

– Не имею никакого представления, о чем ты говоришь.

– Мы тут побеседовали с одним рыбаком, и ваша база в Карлскруне подтвердила, что нечто подобное имеет место. Может, ты уточнишь?

– Ну, хорошо, я попробую. Жди, перезвоню.

Карлссон звонит Фошману, но того нет на месте, он водит американских гостей по территории базы. Карлссона связывают с пресс-офицером Расмуссоном, но тот не решается ничего подтверждать, потому что достоверные сведения о происшествии на базу еще не поступили. Он просит Карлссона подождать у телефона и бежит в дежурную комнату. Дежурный как раз принимает первое сообщение с «Невидимого», а через 3 минуты приходит и второе. Расмуссон звонит в Стокгольм и подтверждает: в 12 км от дежурной комнаты базы на мели сидит русская подводная лодка.

В штабе ВМС и во всех других штабах вооруженных сил Швеции начинается беготня. В известность ставится главнокомандующий Леннарт Льюнг и правительство.

…«Невидимый» вполне зримо и весомо пришвартовался левым бортом к грязно-зеленому шершавому боку подводной лодки и заглушил моторы.

– Побудь здесь, а я пойду схожу поговорю с ними.

Андерссон перелез через поручни катера и поставил ногу на

борт лодки. Ему надо было подняться на 8 ступенек, чтобы вступить в контакт с иностранными моряками, ожидающими его на рубке. Швед быстро преодолел трап и через несколько секунд получил возможность заглянуть сверху в ограждение рубки. Там стояли трое офицеров и один вахтенный, вооруженный «Калашниковым». Все четверо выглядели усталыми и измотанными и, в свою очередь, внимательно наблюдали за шведом.

Немая сцена затянулась, и Карлссон решил первым начать разговор:

– Ду ю спик инглиш? – Произнес он, старательно имитируя своих учителей английского языка.

Четверка молчала и никак не реагировала на блестящие лингвистические способности незнакомца. Тогда он повторил свой вопрос еще раз, надеясь услышать хоть какой-нибудь ответ. Но нет, эти чертовы русские – если это вообще были русские – стояли и только пялились на него, словно набрали в рот воды.

– Шпрехен зи дойч? – Нашелся Андерссон. – «Может, они знают немецкий?»

– Яволь, я говорю немного по-немецки, – ответил один из офицеров и выступил вперед.

– Ладно, хоть немецкий я учил еще в школе, попробуем поговорить на немецком, – утешил себя начальник штаба и продолжил:

– Как называется ваш корабль?

Офицер оглянулся на своих, как бы ища у них совета или поддержки, и сказал:

– Подводная лодка № 137.

Ответ привел Андерсона в недоумение: он располагал данными, что у русских в Балтийском море нумерация подлодок класса «Виски» заканчивалась номером «100». У шведа не было оснований сомневаться в разведданных штаба ВМС, поэтому мысль об оперативной игре с проверочными целями зашевелилась в его голове снова. Но в то же время четверо моряков на мостике выглядели настолько русскими, что даже самому ловкому штабисту из столицы не удалось бы так достоверно сыграть их роль.

– А кто командир?

Андерссон был уверен, что на вопросы отвечал командир подводной лодки, но тот указал на молодого офицера, стоявшего позади:

– Капитан 3 ранга Гущин.

Андерссон вытащил блокнот и на листке бумаги стал изображать услышанную фамилию в шведской транскрипции, но, споткнувшись на звуке «щ», протянул блокнот русскому. Тот повторил сказанное в письменном виде в немецкой транскрипции.

Андерссон, получив обратно блокнот, подумал о том, что ему пора возвращаться на базу, потому что двух коротких сообщений по радио явно было мало для того, чтобы проинформировать вышестоящее начальство. Теперь у него хоть что-то имелось на руках.

Не говоря больше ни слова, он под пристальными взглядами русских спустился вниз по трапу и кратко доложил на базу:

– Я только что побывал на борту советской подводной лодки U-137 под командованием капитана 3 ранга Гущина.

Часы показывали 11.24. И было ясно, что никакими учениями это не пахло.

Но когда он «отзвонился» и положил трубку, то подумал, что стоило попытаться вытянуть из русских информации побольше. С тем, что ему они сообщили 2 минуты тому назад, возвращаться на базу казалось не совсем серьезно.

– Вот что, я пойду к ним переговорю еще, а ты ставь катер у носа лодки и жди, – бросил он Хелльстедту и опять отправился на русскую лодку.

На мостике его ждали те же самые действующие лица. Разыгрывалось второе явление первого акта представления.

– Как вас зовут? – Спросил швед своего знакомого, но русский сделал вид, что он не понимает этого классического вопроса, которым встречают всех арестованных и пленных. Вместо этого он начал говорить о том, что если с моря подует ветер, то лодке будет угрожать опасность – ее начнет бить о дно. (Пару дней спустя этот офицер назовет свою фамилию – Аврукевич, – которую средства массовой информации ошибочно переделают в Авсюкевича, и заявит, что не принадлежит экипажу, а плавает с командой в качестве эксперта.

Начальник штаба военно-морской базы Карлскруна капитан 2 ранга Карл Андерссон

– «Какого эксперта?» – Поинтересуется Андерссон. – «Эксперта по навигации»)!) – «Ни хрена себе эксперт», – подумает швед, но вслух ничего не произнесет. Шведские морские офицеры умели быть и дипломатами.)

Не добившись успеха в одном направлении, начальник штаба решил попробовать с другого конца.

– Это что – течь? – Спросил он собеседника, указывая на масляное пятно на воде.

– Некоторые из балластных цистерн комбинированы и для балласта, и для топлива. Когда лодка пыталась сняться с мели своими силами, пришлось несколько раз заполнять и продувать цистерны, вот несколько капель и попало на поверхность, – виновато объяснил русский.

Тогда Андерссон задал основной вопрос:

– Что вы здесь делаете и зачем пришли?

Наверняка русский ожидал подобного вопроса, но, тем не менее, отвечать на него не стал. Он снова предпочел ходить вокруг да около, избегая отвечать по существу. Он пояснил, что «радиопеленгатор капут, навигационная система "Декка" тоже "сдохла", а эхолот вот-вот "накроется"».

– Да, странная у вас обстановка на корабле, где всё «капут», – назидательным тоном произнес швед, забыв, что на «Невидимом» радиолокационная станция уже несколько дней тоже была неисправна.

Короче, получалось, что при тотальном «капуте» произошла ошибка в навигации. В подтверждение своих слов русский торжествующим жестом показал рукой на действительно помятую рамку пеленгатора. Потом, в соответствии с классическим правилом развития диалога, у русского наступила очередь спрашивать, а у шведа

– отвечать. Пришелец попросил шведа уточнить позицию на карте, в которой пребывала лодка. «Нет проблем, – ответил Андерссон, – давайте карту».

Через минуту член экипажа вылез из рубки с рулоном карты. И тут наблюдательный Андерссон обратил внимание, что тот держит в руках… крупномасштабную – 1: 50 000 – карту побережья Блекинге, карту, по которой плавают шведские военные моряки! Зачем подводной лодке, которая по ошибке попала в шхеры Блекинге, иметь на борту крупномасштабную карту именно этого района?[5]

Реакция Аврукевича была мгновенной: он выругался по-русски и приказал принести другую карту (так, во всяком случае, воспринял ситуацию Калле Андерссон). Через минуту член экипажа принес другую карту с планом южного района Балтики и нанесенными на ней изолиниями радионавигационной системы «Декка». Но Андерссон принял правила игры и отплатил русским той же монетой: когда русский спросил его о точном местонахождении лодки, швед просто положил ладонь на весь Гусиный пролив:

– Где-то тут.

Потом оба моряка начали длинную дискуссию о курсе, которым шла лодка перед тем, как сесть на камень. И здесь швед отметил про себя несоответствие того, что говорит офицер, с тем, какой манёвр для лодки предлагает само место аварии.

– Мы сожалеем, что нарушили шведские территориальные воды, но хотели бы, чтобы нас сняли с мели наши спасатели. После обеда они могли бы приступить к операции, – спокойно рассуждает Аврукевич.

Карл Андерссон нахмурился:

– Ничего подобного не будет. Сюда запрещено заходить любому иностранному судну.

– А как же мы снимемся с мели? – Наивно спросил эксперт по навигации.

– Я прикажу подойти сюда шведским буксирам.

– Но лучше, если бы в этом участвовали советские буксиры. Они это умеют делать.

– Не волнуйтесь, в Швеции это тоже умеют делать, – успокоил его Андерссон.

Дальше диалог не пошел. Стрелки часов указывали на половину двенадцатого – время ланча для шведского офицера. Как ни странно, но и у русских наступило время обеда, поэтому Аврукевич предложил Андерссону спуститься вниз и перекусить чем бог послал. Андерссон успел проголодаться, к тому же ему было интересно посмотреть на внутреннюю обстановку лодки, так что он охотно принял приглашение.

По дороге швед обратил внимание, что поручни трапа измазаны мокрой глиной. Аврукевич заметил взгляд Андерссона, но понял его неправильно: он предложил гостю рабочие рукавицы, чтобы тот не запачкал свои белые перчатки. Но швед был озабочен другим.

– У вас тут есть свои водолазы?

– Да, мы осматривали днище лодки.

«Совсем плохо, – подумал про себя швед. – Нырять в этом месте под воду – уже значит проявить недружелюбие по отношению к Швеции»[6].

Обстановка внутри показалась шведу спартанской, какая когда-то, в 1950-х годах, была и на шведских подлодках. Они протиснулись через центральный пост, миновали штурманский стол, прошли во второй отсек… и оказались перед кают-компанией. Аврукевич дернул занавеску, и глазам Андерссона предстал стол, уставленный магнитофонами. Русский поспешил задернуть занавеску и предложил пройти в его каюту. За ними последовал и Гущин.

– Откуда вы прибыли? – Продолжал спрашивать неутомимый швед.

– Из Балтийска. Туда нам и возвращаться.

Начальнику штаба было известно, что главной базой подводного флота у русских является Лиепая. Косвенным подтверждением этого могла служить карта на столе, покрытая плексигласом.

Начали расспрашивать друг друга о семейном положении, о женах и детях, когда вошел вестовой и доложил, что в столовой уже накрыто.

Бог послал им – на троих! – миску черного хлеба, 3 огромных мельхиоровых прибора (без тарелок), тарелку сардин в масле, тарелку тунца и тарелку какого-то мясного паштета. Перед каждым стояла бутылка зеленоватого вина, по стакану красноватой жидкости, похожей на ту, которой заправляют компас, и посередине стола – графин с той же красноватой водой или водкой. Это было знаменитое на советских флотах «шило» – спирт, который употреблялся в чистом виде, а на «международных» встречах, подобной описываемой, разводился пополам с водой и подкрашивался каким-нибудь соком. Швед вряд ли слышал о таком напитке.

Аврукевич и Гущин подняли свои стаканы, Андерссон присоединился к ним.

– Прозит. – Русские чокнулись и опрокинули стаканы в рот.

Швед попробовал жидкость на язык, и у него тут же одеревенели губы. Никак это подкрашенный стоградусный спирт! Неужели они выпили эту гадость?

– По русскому обычаю надо выпить, – настаивают хозяева.

– Нет, я на работе, и не хочу оказаться в ситуации, в которую попали вы.

– Что ж у вас нет командира на катере? Мы угощаем, вы должны выпить.

– Исключается. Я несу ответственность и не могу быть пьяным.

Тогда русские демонстративно поставили стаканы на стол, воцарилась неловкая тишина. Застолья не получилось. Но вестовой стоял за спиной и был готов по первому сигналу ещё раз наполнить стаканы. Андерссону хотелось есть, и он взял с тарелок сардину и кусок тунца. Русский подтолкнул ему тарелку с паштетом:

– Кушайте. На подлодках у нас есть мясо.

На Карлссона это не произвело впечатления, и он ответил, что на шведских кораблях мясо едят семь раз в неделю. Русские полагали, что швед «загибает», но сделали вид, что их этим удивить трудно. Тему о мясном питании развить не удалось, и в воздухе снова повисла неловкая тишина.

Посидев немного, Андерссон поднялся и покинул борт лодки. До кофе дело так и не дошло. Кофейная культура на советском подводном флоте, вероятно, еще не привилась.

Так шведские СМИ описывают первый визит Калле Андерссона на борт С-363 28 октября 1981 г. Между тем им осталась неизвестна одна знаменательная подробность. Уже в первые минуты своего пребывания в обществе советских подводников Андерссон понял, что присутствие советской подводной лодки в зоне его ответственности не сулит ничего хорошего ни той, ни другой стороне. Поэтому он попросту предложил Аврукевичу – Гущину свои услуги в том, чтобы с помощью буксира тут же сдернуть лодку со скалы. Это был, по сути, единственный шанс закончить дело без всяких хлопот и вселенского скандала. Но командиры на это не согласились. Они решили заявить т. н. морской протест – действенное средство в ряде случаев, но только не в данном эпизоде. Всё это стало известно, когда лодка вернулась в Лиепаю для разбирательства, которым руководил первый заместитель Главнокомандующего ВМФ СССР адмирал Н.И. Смирнов.

Что касается К. Андерссона, то о своем предложении русским он по команде не доложил и журналистам рассказывать не стал.

Шведские военные решили, что настало время поиграть мускулами. Над лодкой кружил вертолет, поодаль стоял торпедный катер «Питео», на подходе находились другие катера, буксиры «Гермес», «Герое», таможня, прокурор лена и полиция. Командование базой опасалось, что на выручку к U-137 может прийти отряд советских кораблей, и потому спешно стягивало в Карлскруну все возможные резервы и подкрепление.

Шведский разведывательный самолет обнаружил к востоку от Блекинге отряд из 10 советских кораблей, включающий 3 спасательных судна и 1 океанографическое. Остальные 6 единиц – суда чисто боевые, среди них 2 крупных ракетных корабля типа «Кашин»[7] и «Кильдин»[8] (по классификации НАТО). Шведский военно-морской флот со своими 140 боевыми кораблями – один из сильнейших в Европе в 1950-е годы – к 1980-м годам подвергся серьезному сокращению. Его численный состав уменьшился практически вдвое. Крейсеров во флоте вообще не осталось, на вооружении состоял 1 эсминец, 1 фрегат, 12 подводных лодок и торпедные катера.

Отряд держал курс на Карлскруну. Главнокомандующий Льюнг (Юнг) запросил у премьер-министра Турбъёрна Фельдина разрешение дать приказ патрульным ВМС открывать огонь на поражение, если отряд пересечет шведскую границу. Профессиональный фермер Фельдин некоторое время мучительно размышлял и дал своему главнокомандующему краткий ответ:

– Действуй по инструкции.

Инструкция вооруженных сил Швеции предполагает поэтапное наращивание предупредительных и карательных мер по отношению к нарушителю границы.

Как утверждали шведские СМИ, береговая артиллерия карлскрунского укрепрайона имела в своем распоряжении 2 дальнобойных орудия, одно из которых было изготовлено в 1940-х годах, а второе, современное, находилось на испытании. Для обслуживания 150-миллиметровых пушек не хватало персонала. Вообще-то, признались шведы, всё побережье Блекинге было напичкано оборонительными сооружениями, на фарватерах шхер лежали кабельные мины, готовые по первому сигналу взорваться, но это с началом военных действий, а в мирное время они якобы все находились в законсервированном состоянии.

О том, почему радиоэлектронная система предупреждения Карлскрунской базы не сработала и своевременно не обнаружила подводную лодку, никто никого не спрашивал. Очевидно, потому, что ее задачи были возложены на местных рыбаков.

Из воспоминаний бывшего советника-посланника посольства СССР в Швеции Е.П. Рымко[9]

…Хмурым осенним днем 28 октября 1981 г. мы с советским послом в Стокгольме М. Яковлевым возвращались из города с какого-то – точно не помню – официального приема в наше посольство, красиво расположенное в парке на холме Мариеберг. Когда у подъезда мы, разминаясь, неторопливо выходили из представительского «Мерседеса», нам навстречу с озабоченным видом выбежал дежурный пограничник и скороговоркой отрапортовал: только что из шведского МИДа по телефону сообщили об обнаружении в шведских территориальных водах советской подводной лодки; посла срочно просят прибыть в МИД.

Переглянувшись с послом, мы подумали одно и то же: дело серьезное, но тогда еще не предполагали, насколько оно серьезно.

Десятилетиями шведы, хотя и неофициально, обвиняли нас в том, что советские подводные лодки с целью разведки и отработки боевых операций на случай войны тайно наведываются в шведские шхеры. Довольно регулярно в зарубежной печати появлялись сообщения о том, что в шведских водах были замечены перископы или даже башенные надстройки подлодок. И хотя никаких прямых доказательств не было, вывод всегда был однозначен: нарушитель пришел с советских берегов.

На этот раз мы поняли, что дело обстоит именно так…

Посол срочно выехал к генеральному секретарю МИД[10] Л. Лейфланду.

Швед был сух и мрачен. Чеканя каждое слово, он заявил, что вечером 27 октября советская подводная лодка под номером 137 села на мель в шхерах Карлскруны в пределах военной базы. Зашедшая без разрешения подлодка – продолжал дипломат – не установила контакта со шведскими властями. «Шведское правительство очень серьезно смотрит на случившееся», – подчеркнул он. Главнокомандующему вооруженными силами страны поручено провести расследование с целью выяснения причин захода советской подлодки в запретный район.

В шведском МИДе торопились вручить послу Яковлеву ноту протеста, во-первых, чтобы оставить инициативу за шведской стороной, а во-вторых, шведы хотели исключить возможность консультации посла с Москвой перед тем, как он поедет в МИД. Руководитель Первого политического департамента Ёран Берг по поручению министра Улльстена позвонил в посольство и попросил к телефону Е.П. Рымко, но того не оказалось на месте, и Берг передал дежурному, что посла срочно вызывает к себе Л. Лейфланд.

В вышеприведенных воспоминаниях Е. Рымко есть одна неточность: генеральный секретарь Лейфланд в беседе с советским послом не говорил о том, что U-137 села на мель накануне вечером 27 октября. В Стокгольме все заинтересованные ведомства донесение Л. Фошмана из Карлскруны приняли по принципу «испорченного телефона» и посчитали, что авария произошла в день обнаружения лодки, т. е. в среду 28 октября. Отсюда такая спешка.

Через два с лишним часа посла М.Д. Яковлева вызвал «на ковер» министр иностранных дел Швеции Ула Улльстен и, воинственно сверкая толстыми стеклами очков, вручил ему ноту протеста. В ноте говорилось: «Шведское правительство очень серьезно смотрит на это грубое нарушение правил доступа в страну», а устно министр добавил, что советские спасатели ни при каких обстоятельствах не могут заходить в шведские воды.

Яковлев дал обещание передать содержание ноты в Москву и добавил, что уже проинформировал свое руководство на Смоленской площади о беседе с генсеком МИД Швеции тремя часами раньше и что ответной реакции оттуда пока не получено.

Через 1,5 часа секретарь посла позвонил в МИД Швеции и попросил Л. Лейфланда принять М.Д. Яковлева. Генсек назначил время 18.00. Рабочее время в МИД уже закончено, главный – парадный – вход в здание уже закрыт, и советского посла встретили через малый подъезд. Второй секретарь Анатолий Новиков, выступающий в качестве переводчика посла, зачитал текст ответа Москвы, в котором говорилось, что авария с U-137 произошла из-за навигационной ошибки. Советская сторона настаивала на том, чтобы 3 советских спасательных судна зашли в шведские воды и сняли подлодку с грунта. Лейфланд с трудом сдержал раздражение и в ответ повторил слова своего министра, сказанные послу двумя часами раньше.

Советский посол в Швеции М.Д. Яковлев

Испытания этого трудного дня для 70-летнего посла М. Яковлева беседами в МИД не закончились.[11] Вечером в Королевском драматическом театре, где давали А. Стриндберга в честь исландского президента, как раз в эти дни прибывшего в Швецию с официальным визитом, и где советский посол как дуайен дипкорпуса должен был присутствовать, публика меньше всего обращала внимание на то, что происходит на сцене, и пялилась на советского дипломата. Самым пикантным моментом было то, что на сцене шла пьеса шведского классика под названием «Игра с огнем».

На стокгольмской политической сцене в самый ответственный момент не оказалось на месте… министра обороны Швеции Торстена Густафссона. Представитель фермерской партии – Партии центра, – сам фермер с о-ва Готланд, он был ставленником Т. Фельдина, председателя этой же партии, которого буржуазная коалиция выдвинула на пост первого министра страны после поражения социал-демократов на выборах. В среду утром министр обороны отправился в запланированную поездку в Осло, ничего еще не подозревая о событиях в Карлскруне.

Когда он узнал об этом, решил все-таки остаться на встрече министров обороны северных стран, а вместо себя послал домой своего заместителя статс-секретаря Свена Хирдмана, дипломата с большим стажем работы в Советском Союзе, КНР и специалиста по восточноевропейским странам.

Это была первая грубая «ошибка» Густафссона, которую не простила ему шведская общественность.

Вторую он допустил уже вечером, давая по телефону интервью шведской журналистке. На вопрос, не исключает ли министр возможность снятия лодки с мели советскими спасателями, Густафссон ответил:

– Это зависит от обстоятельств, которые могут возникнуть после допроса членов экипажа лодки.

Не зная деталей дела, Густафссон проявлял разумную осторожность, но опять не угодил СМИ. По их мнению, этот ответ был в высшей степени неудачным для министра обороны, потому что шведские военные такую возможность не допускали вообще. С этого момента он стал предметом откровенных насмешек и издевательств журналистов. Добродушный фермер, в общем-то далекий от политических склок и интриг столицы, стал белой вороной, а скорее, голубем на фоне ястребов внутри правительства и поставил свою дальнейшую карьеру в довольно щекотливое положение.

В 13.00 в советском посольстве на Ёрвелльсгатан раздался первый звонок журналистов, пытавшихся получить от советских дипломатов хоть какую-то реакцию на известие о подводной лодке U-137. Звонили из шведского телеграфного агентства ТТ и просили связать их с кем-нибудь из наших военных. Сотрудник военного атташата, подошедший к телефону, ответил журналистам:

– Вы первые, от кого мы это слышим.

Полчаса спустя позвонили из газеты «Свенска дагбладет» и тоже попросили связать их с военно-морским атташе. Капитан 1 ранга Ю. Просвирнин был на обеде, поэтому дежурный посольства попросил перезвонить попозже. Когда корреспондентка «Свенска дагбладет» перезвонила опять, то Просвирнин в посольстве все еще отсутствовал, и взять трубку пришлось мне, поскольку я единственный из владевших шведским языком оказался поблизости.

– Можно ли переговорить с кем-либо, кто знает об аварии, произошедшей с советской подводной лодкой? – Спросил женский голос.

– Нам пока ничего не известно об аварии. – Я говорил правду.

– Но кого-то, возможно, вы уже послали в Карлскруну для оказания помощи экипажу?

– Мне об этом ничего не известно, – отвечаю я.

– Можно ли поговорить с военно-морским атташе?

– В данный момент его нет в посольстве.

– Он уже уехал в Блекинге?

– Насколько мне известно, нет.

– Можно ли поговорить с кем-нибудь из ответственных сотрудников?

– В посольстве нет безответственных сотрудников, – перевожу я разговор в юмористическое русло и кладу трубку.

Это действительно был первый для меня сигнал об аварии с U-137.

В посольстве пока еще никто не располагал на этот счет какой-нибудь информацией.