ТАЙНЫЙ СОЮЗ

Под прекрасным небом Андалузии никогда не бывает зимы, в этой благодатной провинции Испании только несколько месяцев пасмурная погода. Живительный дождь орошает тогда луга, и уже в феврале леса и долины снова начинают зеленеть, некоторые же деревья круглый год не роняют свой наряд.

В течение нескольких месяцев после случившегося над Гренадой стояло безоблачное синее небо. Исполинские пальмы величаво колыхались, а фиалки, розмарины, розы и мирты наполняли воздух ароматом.

Немудрено, что андалузцы называют свой край раем. Увидев раз, его уже невозможно забыть никогда.

К северу от Гренады тянется высокая толстая стена с полуразрушенными башнями из красных кирпичей, совершенно отгораживая окрестность от внешнего мира. За ней высится древний развалившийся замок мавританских королей, который пытался разрушить еще Карл V. Рядом с ним стоит недостроенный дворец: громадная стена окружает обе эти развалины, монастыри и дворы, поля и холмы, откуда можно видеть Вегу, Гренаду и снежные вершины Сьерры Невады. Эти руины бывших мавританских замков и укреплений называются Альгамброй. Много столетий тому назад в залах Альгамбры жили прекрасные султанши, окруженные несказанной роскошью. Теперь здесь не осталось ничего, кроме пыли и грязи. Но даже и эти руины свидетельствуют о былом величии Альгамбры. Уцелели еще дворы, вымощенные мрамором, балконы и арки, хорошо сохранились башни и несколько залов. Ночные птицы свили себе гнезда под развалившимися крышами, а в высоких пустых окнах глухо завывал ветер.

В маленьких домах с садами и дворами в мавританском стиле и поныне жили работники, пастухи и просто бедные люди. В монастырях иногда горели огни — там тоже были люди.

Альгамбра стояла как величественный памятник прошлого. На равнину Беги опустилась весенняя ночь. Не ощущалось ни малейшего дуновения ветерка, а воздух был прохладен и свеж. Луна освещала причудливые стены и башни Альгамбры.

Вдруг в ночной тиши раздались звуки колокола. Это звучал колокол Силены. Древнее андалузское поверье гласило, что при отливке колокола в него бросили один из тридцати серебряников, за которые Иуда предал Христа и колокол этот звонил сам собой, когда стране угрожала война или несчастье.

Торжественные звуки силенского колокола поразили слух двух всадников, которые скакали через Вегу к Альгамбре. Всадники остановили лошадей и, прислушавшись к мерному бою колокола, невольно прошептали молитву.

— Это колокол Силены, — проговорил один из них, нарушив молчание.

— Да сохранит Пресвятая Дева Испанию, — отвечал другой, — да помилует она и нас, чтобы мы избрали верный путь!

— Колокол еще больше омрачил наше настроение. Надо поторапливаться, чтобы к полуночи быть у Врат справедливости.

— Дай Бог, чтобы мы благополучно вступили в них и так же оставили их.

— Ты опасаешься измены?

— Нет! Кто мог выдать наше собрание! Я не боюсь предательства, я лишь подумал о важности предстоящего часа.

Они поскакали дальше по равнине.

— Ты считаешь, что никто в Париже не заметил твоего отсутствия?

— Я сказал в посольстве, что у меня небольшое дело, и попросил как можно тщательнее скрывать мое отсутствие.

— Знаешь ли ты Альгамбру?

— Я был там еще ребенком, но помню, что Врата справедливости на севере, значит, в стороне отсюда.

Вскоре они увидели перед собой стену, за которой возвышались развалины. Они проехали мимо большого открытого входа в Альгамбру, через который проходили обычно монахи и обитатели тех домиков, что лежали за каменной стеной.

Всадники задержали шаг и, убедившись, что вблизи не было ни души, быстро проскакали мимо.

Наконец, они достигли темного углубления в каменной стене.

— Здесь, вероятно, Врата справедливости, — прошептал один из них.

Из мрака выступила какая-то фигура и окликнула их громким голосом.

— Мадрид и Канарские острова, — ответил один из приезжих, — если не ошибаюсь, это Топете стоит на карауле.

— Да, да, Топете! Черт побери, как трудно сторожить! Ну, слезайте. Здравствуй, Салюстиан, а вот и маршал Прим, благодарю всех святых, что вы прибыли без приключений, остальные здесь.

— Только что пробило полночь, — заметил Олоцага.

— Мы всегда отличались точностью, позволь же обнять тебя, контр-адмирал, — воскликнул Прим и соскочил с лошади, — я так рад, что, наконец, опять мы вместе!

— Только на эту ночь!

— И тайно, как преступники!

— Скоро все изменится. Привяжите своих лошадей у стены, а я отопру ворота.

Топете с ключом в руках подошел к углублению каменной стены, где находились Врата справедливости. Он дважды повернул ключ в ржавом замке, надавил плечом на железную дверь, и она со скрипом стала отворяться.

— Следуйте за мной, — сказал он Приму и Олоцаге. — Когда мы выйдем отсюда во двор, луна осветит нам дорогу. Нам надо пройти еще шагов двадцать в этом полумраке.

Наконец, они миновали мрачный ход и очутились под высокой колоннадой, окружавшей весь двор старого замка. Трое офицеров королевской гвардии быстро пересекли двор, вымощенный каменными плитами. Широкие мраморные ступени вели к двери, которую отворил Топете.

Они попали в полутемный длинный коридор со сводами, оттуда вышли на так называемый львиный двор. Фонтаны, освежавшие некогда любимое место отдыха прекрасных султанш, давно иссякли, цветы, распространявшие благоухание, завяли, только кое-где еще плющ обвивал высокие колонны, и львы, когда-то выпускавшие из пасти серебристую струю, застыли в прежнем положении.

Топете повел друзей в разрушившиеся залы Альгамбры.

Услышав голоса, они подошли к залу де лос Эмбаядерос, где было назначено ночное собрание. В огромном высоком зале собрались маршал Серано, ссыльные генералы Конха, Орензе, Мессина, Рос де Олано, Орибе и Милан дель Боша.

Франциско, с нетерпением ожидая своих друзей, несколько раз выходил на балкон, но, услышав шаги, возвратился в зал.

Друзья раскланялись. Торжественная тишина стояла вокруг.

— И ты, Жуан, вынужден покинуть Испанию, — наконец, прервал молчание Серано, обняв товарища, — и ты впал в немилость, потому что сказал правду.

— Я разделю вашу судьбу, я тоже сослан, только нам не по одной дороге! Нас хотят разлучить и думают, что если сошлют вас на далекие острова, а мне запретят ступать на землю отечества, то водворятся мир и благоденствие. Горе престолу, который толкает народ и государство к пропасти! Горе короне, которая является игрушкой в руках жалких людей!

— Нет им спасения, нет прощения! Долой Бурбонов, которые сделали наше отечество местом разврата! — грозно произнес Мессина.

— Только силой, только одним отчаянным ударом мы можем возвратить Испании честь, которой ее лишили так открыто, что вся Европа смотрит на нас с презрением. Сердце мое обливается кровью, когда я произношу эти слова! Нас считают бесчестными, потому что мы молчим! — взволнованно воскликнул седой Конха. — Месть, господа! Спасение или смерть!

— Я согласен с вами, Конха, многоуважаемый друг, — сказал

Серано, и подал руку генералу.

— План этот надо обдумать. Сегодня мы должны заключить союз в том, что, где бы мы ни были, всегда и во всем останемся верны друг другу! У нас могущественные союзники, даже если нас тут не будет! Вся армия и весь народ на нашей стороне, — с воодушевлением сказал Прим, — если мы будем едины, тогда Испании спасена!

— У каждого из нас есть друзья среди грандов и генералов. Эскаланте — зять Орибе, мой брат Мануель Конха остается в Мадриде и всегда будет нам предан, — уверял седой генерал, — нас же так тесно связывает общая цель, что я почти с уверенностью могу сказать, что еще увижу возвышение Испании и наше возвращение!

— Никто не должен знать наших планов. Положите ваши шпаги крест-накрест, друзья, — произнес Серано и вынул свою шпагу, — поклянитесь перед этим святым крестом, что всегда будете верны друг другу и всеми силами стремиться к достижению нашей общей цели: спасти прекрасное отечество! В этих немногих словах я выразил все, к чему мы стремимся!

— Спасение Испании! — повторили все гранды, вынув шпаги из ножен и скрестив их.

— Клянитесь быть верными нашему общему делу, — торжественно произнес Серано, как бы творя молитву.

— Клянемся! — раздалось в высоком зале Альгамбры.

— Клянитесь не изменять и сохранить в тайне все, что решено сегодня!

— Клянемся!

— Клянитесь отдать жизнь и имущество за наше отечество, которое находится в опасности, все равно, в открытой ли борьбе или тайно!

— Клянемся! — громко и твердо произнесли все.

— Все попытки спасти ослепленную королеву остались безуспешными. Пусть же падет она со своим ничтожным окружением, — сказал Прим. — Долой Бурбонов, этот бездарный род! Изберем правителей, которые выведут нас на дорогу.

— Пусть этими правителями будут Серано, Прим, Олоцага и Топете, — громко произнес Мессина, — пусть они приказывают, и мы последуем за ними!

— Да, именно они, — повторили Милан, Орензе, Конха, Олано и Орибе.

— Благодарим вас, испанцы, — воскликнул Прим, — мы гордимся вашим доверием. Олоцага сделает в Париже все нужные приготовления для исполнения нашего решения, Топете останется в Испании, Серано отправится с вами на острова, и для меня найдется дело. Мы все вместе возвратимся однажды в наше отечество, и горе тогда врагам его, когда на востоке займется новая заря.

— Пусть будет так! Дай Бог! Теперь мы спокойно можем отправиться за океан!

— Не только армия и народ, но и флот стоит за нас, — с гордостью добавил контр-адмирал Топете, — черт побери, это порядочная сила!

— Я разделяю вашу мысль о спасении Испании, — произнес молчавший до сих пор Олоцага, — вы мне оказали большую честь, поставив в один ряд с Серано, Примом и Топете, моими старыми друзьями, и я обещаю всей душой стремиться к достижению этой высокой, прекрасной цели! Предоставьте мне заботиться о подготовке наших планов, тогда нашу крепость нельзя будет взять, когда пробьет роковой час! Когда мы с маршалом Примом спешили к Альгамбре, наш слух поразил силенский колокол — дай Бог, чтобы он предвещал великое будущее!

— Силенский колокол предрекал величие и возвышение Испании, которой давно грозила страшная погибель, — сказал Прим.

— Итак, мы расстаемся, друзья! Идите каждый своей дорогой, храня нашу тайну, — сказал в заключение Серано, поднимая свою шпагу и вкладывая ее в ножны, — будьте готовы к решающему часу, который обязательно пробьет. Мы спасем Испанию! Топете, Олоцага и Прим, который может поселиться близ границы, позовут нас. Когда этот зов прозвучит, вспомните нашу клятву, как бы далеко вы ни были, и положите жизнь свою за наше прекрасное отечество!

Слова Франциско были встречены громкими криками одобрения.

— Долой всех врагов! Спасение Испании! Проклятие Бурбонам! — раздавалось в огромном мраморном зале.

На востоке занималась заря, когда заключившие тайный союз вышли из Ворот справедливости на равнину. Они оставили за собой в утреннем тумане темные стены Альгамбры и сели на своих лошадей.

— До свидания, — прозвучало в полумраке. Всадники поскакали в разные стороны. Франциско известил Энрику и Марию о дне отплытия на острова,

они обе прибыли в Кадис, чтобы еще раз обнять его.

Серано не мог опомниться от радости, увидев новое доказательство их любви, так как путешествие из Дельмонте в Кадис было чрезвычайно трудным.

Энрика, Мария, Жуана и несколько слуг пошли вдоль каменных стен, окружавших Кадисский порт, чтобы не терять из виду отплывающих.

Прежде чем ступить на корабль, Серано еще раз горячо прижал к груди Энрику, поцеловал Марию и благословил их обеих.

Корабль отчалил. Серано, стоя на корме, искал взглядом Энрику и Марию, которые махали платками. Корабль удалялся все быстрее и быстрее. Франциско еще раз поклонился своим милым. Расстояние между берегом и судном все увеличивалось. Наконец, берег превратился в узкую темную полосу.

«Вы увидите меня раньше, чем думаете», — прошептал Серано и присоединился к остальным генералам, с которыми его связывала теперь тайная клятва.

ИЗАБЕЛЛА В ИСПОВЕДАЛЬНЕ

Ссылка всеми уважаемых и любимых генералов вызвала недовольство не только в армии, но и в народе. В обществе крепло убеждение, что эти достойные мужи добивались свободы, которой жаждали все, и что, служа правде, они пали жертвой гнусных интриг двора.

Прим, слывший не только храбрым полководцем, но и добродетельным христианином, радушие и щедрость которого были широко известны, приговоренный королевой к ссылке, отправился вместе с женой и новорожденным сыном за границу.

Серано, пользовавшегося глубочайшим авторитетом в армии, постигла та же участь. Причина немилости не могла оставаться тайной. И вместо этих достойных благородных людей — гордости нации явились презираемые народом фавориты, корыстолюбивые замыслы которых были всем понятны, несмотря на ордена и почетные должности, которыми их награждали.

Королеве, окружившей себя льстецами, с насмешливой улыбкой кланялись, когда она со своим супругом и с Марфори каталась по Плацце Майор или Прадо. При появлении в театре, когда оркестр играл гимн, ей громко шикали и оказывали всевозможное неуважение. Еще меньше щадили прочих членов королевского семейства.

О короле открыто говорили такое, что мы отказываемся это передать, а супруга Марии-Христины именовали торговцем невольниками.

Патера Кларета, не стесняясь, называли лицемером и сводником,

Марфори — жалким майо.

При встрече с членами двора все отворачивались, чтобы не снимать перед ними шляпы.

Нарваес, не обращавший внимания на интриги при дворе и сознававший, что силой он тут ничего не сделает, предоставил монахине и патерам продолжать свои тайные деяния и стал жестоко преследовать недовольных и приверженцев сосланных генералов, число которых росло с каждым днем. Он подавлял всякие справедливые требования, и у старого Вермудеса, достигшего восьмидесяти лет, но все еще твердо владевшего топором, было больше работы, чем тогда, когда Эспартеро усмирял карлистов.

Чтобы не привлекать внимания народа, Нарваес приказал не строить эшафот на Плацце де ла Чебада (бывшей площади Педро), а предпочел по примеру Парижа приводить в исполнение смертный приговор на тюремных дворах. Казнь совершалась без всяких церемоний, на ней присутствовали только свидетели. Повозка палача не запрягалась ослами и не сопровождалась помощниками палача, одетыми в красные рубашки. Эти изменения, не считая концессий на постройку железных дорог, и были достижениями Испании во время правления Нарваеса. Что касается железных дорог, то благодаря ревностным иезуитам они считались делом рук дьявола и часто разрушались крестьянами, так что ездить по ним было всегда крайне опасно.

Таким образом, влияние Санта Мадре нисколько не уменьшилось и он не лишился своей ужасной силы. Хотя жители Мадрида и других больших городов были настроены против святых отцов инквизиции, у тех еще находилось очень много сторонников среди сельских жителей.

Убийство патера Жозе наделало много шума в Санта Мадре. Все старания найти убийцу остались безуспешными. Благочестивого брата похоронили в стенах монастыря со всей пышностью, подобающей человеку его звания.

Патер Жозе оказал обществу святого Викентия такие важные услуги, которые должны были оставаться вечной тайной, поэтому инквизиция не слишком горевала о его внезапной смерти. Святой отец исполнил свой долг, и теперь она была уверена, что он никогда не проговорится о ее тайных деяниях. Благочестивым отцам оставалось устранить еще одно препятствие, и они знали, что и после смерти отца Жозе найдут человека, готового взяться за это дело. Этим препятствием был Нарваес, который, хотя и не выступал открыто против патеров, являлся их главным соперником на пути к неограниченной власти.

Сослав своих противников, королева зажила прежней жизнью, осыпая всевозможными почестями генерал-интенданта Марфори, который заботился о ее развлечениях.

Через несколько месяцев после отъезда опальных генералов Рамиро переехал в свой новый дворец. Развалины Теба, как по волшебству, превратились в замок с колоннами и балконами, прелестным парком и беседками. Все было устроено с большим вкусом и роскошью, даже озеро, окруженное деревьями и кустарником, стало простираться до главных ворот замка. Бесчисленные покои графа Теба могли соперничать с покоями мадридского дворца. Конюшни были построены по новейшему образцу, в них стояли лошади редкой красоты. Казалось, графу Теба нечего было больше желать. Однако, расхаживая по своим великолепным покоям, Рамиро чувствовал, что все вокруг него холодно и пусто и что дворец этот только тогда станет для него раем, когда в нем поселится та, которая совершенно завладела его сердцем.

Рамиро любил инфанту Марию. Образ ее преследовал его повсюду, и любовь его к ней росла с каждым днем. Изредка вспоминал он и другую Марию, похожую на инфанту, как родная сестра, но Рамиро сознавал, что испытывает к ней только братские чувства.

Рамиро стал редко появляться в Дельмонте, хотя был глубоко привязан к его обитателям. Он избегал Дельмонте, чувствуя, что частые посещения только расстраивают его. Встречая инфанту, он забывал все, что разделяло их и видел только, что и та не оставляла его без надежды.

Любила ли его инфанта, как другая Мария — этот ангел чистоты? Рамиро не мог вынести неизвестности, он хотел, чтобы она сама уверила его в своих чувствах. Ему недостаточно было украдкой пожимать ее прелестную маленькую ручку, он желал назвать ее своей! Знала ли это инфанта, все более увлекавшая молодого страстного графа?

Рамиро торопливо сошел вниз и сел в свой экипаж, запряженный четырьмя серыми в яблоках лошадьми, которые рысью понесли его в мадридский дворец. Образ инфанты не оставлял его ни на минуту, мучительное неведение томило его, и он, забыв, что она дочь королевы, хотел услышать от нее самой решительное слово. В ее любви к нему он не сомневался, так как не считал девушку способной на притворство.

Экипаж графа Рамиро въехал во дворец. Егеря соскочили, лакеи бросились открывать дверцы.

Рамиро увидал в стороне чьи-то роскошные экипажи, но не удивился, так как знал, что гранды постоянно имели аудиенции при дворе.

Он приказал доложить о себе инфанте. Ему показалось, что дежурный камергер как-то смешался, но, когда Рамиро с нетерпением повторил свое приказание, тот поспешно удалился.

Прошло несколько минут. Рамиро начал беспокоиться. Он не мог понять, отчего произошла такая заминка.

Наконец, явился камергер.

— Потрудитесь пожаловать, господин граф, в приемный кабинет, — с почтительным поклоном доложил он, — ее королевское высочество изволит скоро выйти.

Рамиро вошел в маленький уютный кабинет инфанты, обитый голубыми бархатными обоями. На мраморном камине стояли прелестные золотые вещицы, на стенах висели картины в золотых рамках. На спинках кресел и диванов были маленькие золотые короны.

Когда портьера за ним закрылась, из комнаты инфанты послышался иронический смех.

Рамиро прислушался. Видимо, это Мария шутила со своими придворными дамами. Рассматривая знакомые ему предметы, он вдруг вздрогнул — на маленьком мраморном столике лежала изящная офицерская каска.

Рамиро хотел подойти поближе, чтобы посмотреть, кому она принадлежит, но в ту минуту, когда он протянул руку к каске, в соседней комнате послышались шаги. Он остановился. Портьера раздвинулась, и появилась инфанта.

Лукавая улыбка играла на ее лице, голубые глаза блестели. Она тотчас угадала намерение графа и изобразила удивление, что на ее мраморном столике очутилась каска.

Мария была очень похожа на Изабеллу: та же легкость в движениях, те же роскошные формы, тот же смелый вырез платья. Только черты лица Марии были правильнее, и она казалась еще красивее матери.

Мария, любезно улыбаясь, пошла навстречу молодому графу.

— Здравствуйте, господин граф. Представьте, сегодня утром я сказала моим дамам, что предчувствую удовольствие видеть вас у себя! Это удивительно, дон Рамиро!

— Да, это в самом деле удивительно, — проговорил граф, любуясь инфантой.

— Мне говорили, что вы намереваетесь оставить Мадрид, это нас всех очень удивляет, дон Рамиро!

— Оставляя Мадрид, я покидаю свое счастье, инфанта, разве я в силах удалиться и, следовательно, лишиться ваших пламенных взоров?

— Но пламя ведь скоро угасает, дон Рамиро!

— Это все равно, лишь бы я имел счастье видеть вас!

— Это было бы рискованно.

— Риск ничто в сравнении с тем вознаграждением, которое я могу получить, инфанта! Роскошь моего замка холодна и пуста, потому что не освещена и не согрета вашим присутствием и вашими взорами.

— Это меня удивляет, дон Рамиро. Что нашли вы особенного в моих взорах?

— В них все мое счастье, — воскликнул молодой граф Теба, опускаясь на колени и протягивая к инфанте руки, — вы еще спрашиваете? Неужели вы этого не знали? Неужели никогда не чувствовали, что я боготворю вас и рад пожертвовать всем на свете ради счастья видеть вас? О, Мария, не уходите! Ответьте, удостоите ли вы . меня блаженства преклонить перед вами колени!

— Дон Рамиро, я впервые вижу вас таким!

— До сегодняшнего дня я не смел высказать того, что не в силах больше сдержать. Это первый блаженный час, в который я нахожусь с вами наедине! Моя любовь к вам, Мария, слишком сильна! Мария… Мария, будьте моей!

Рамиро припал страстным поцелуем к маленькой ручке инфанты.

— Отвечайте, умоляю вас во имя всех святых, отвечайте! Вы 0 молчите, вы холодно улыбаетесь. Мария, неужели правда то, что выражает ваше лицо?

— Встаньте, господин граф, я никогда не думала, что вы так истолкуете мое внимание к вам!

— Что слышу я, Мария! Значит, надежды моего сердца должны рушиться? Вы отвергаете мое искреннее признание в любви? Боже! — воскликнул Рамиро в страшном смятении, хватаясь за голову, — вы ли это, Мария? О, вы хотите убедиться в силе моей любви! Я не верю тому, что вы сейчас сказали! Не испытывайте меня, не мучьте долее, услышьте меня, и я буду счастливейшим из смертных!

— Вы меня очень удивляете, дон Рамиро, я не думала, что вы так легко волнуетесь!

— Вы видите меня у ног ваших, Мария, и знаете теперь все! Скажите одно слово, не медлите!

— Встаньте, господин граф, вы скоро получите ответ, — сказала инфанта, протягивая руку Рамиро, — извините, если я на минуту удалюсь!

Рамиро смотрел вслед Марии. Зачем она ушла, с каким ответом возвратится? Он уже мысленно видел себя счастливым супругом инфанты, которую повезет в свой дворец.

Портьера раздвинулась. Рамиро удивленно поднялся. Вместо инфанты перед ним стоял генерал-интендант Марфори. Не был ли он послан королевой? Не принес ли желанного ответа, что может надеяться назвать когда-нибудь Марию своей?

— Граф Теба, — заговорил Марфори как-то свысока, — мне поручено королевой провести вас в Филиппов зал. Потрудитесь следовать за мной!

Это приглашение приободрило Рамиро, и он подумал, что все решилось в его пользу.

В Филипповом зале собралось многочисленное общество. Казалось, тут только что происходил семейный совет: Рамиро нашел здесь Изабеллу, ее супруга, Марию-Христину, герцога Риансареса, Нарваеса и еще нескольких министров. Кроме того, он заметил рядом с королевой графа Джирдженти в испанском генеральском мундире и принцев королевского дома.

Подойдя ближе, Рамиро увидел возле королевы инфанту Марию.

Что происходило здесь? Инфанта сияла, граф Джирдженти самодовольно улыбался.

— Мы решили, — начала королева, — не только следуя желаниям наших преданных советников, но и вследствие сердечной привязанности инфанты, сегодня торжественно объявить ее нареченной невестой графа Джирдженти.

Рамиро пошатнулся — он не верил своим ушам.

— Этот брак заключается не из политических расчетов, а по искреннему влечению нашей дочери, — продолжала Изабелла, — мы радуемся быть свидетелями такого обручения и поэтому просим инфанту Марию и графа Джирдженти дать нам свои кольца, чтобы перед совершением торжества церковного венчания, которое последует в скором времени, обручить их.

Рамиро едва удержался на ногах. В глазах его помутилось, грудь тяжело вздымалась — вот куда пригласила его Мария! Это был ответ на его страстный вопрос. Так, значит, она расчетливо использовала его любовь, чтобы воспламенить графа Джирдженти!

Рамиро видел, как королева поменяла поданные ей кольца, как поцеловала Марию и как милостиво улыбнулась, когда граф прижал ее руку к своим губам.

Не в силах скрывать волнения, он судорожно сжимал эфес своей шпаги и искал глазами Марию. Их взгляды встретились — он увидел счастливую улыбку на лице инфанты.

Соблазнительная красота Марии в его глазах разом поблекла, превратившись в какое-то дьявольское уродство. Она дерзнула, улыбаясь, ранить его душу. Для пылкого Рамиро это было выше всяких сил.

В то время, как королева принимала поздравления и объявляла всем, что намерена отправиться в церковь святого Антиоха, Рамиро быстрыми шагами удалился. Спазмы сдавили ему горло, и он предпочел прослыть невежей, чем произнести слова поздравления, после того как над ним так посмеялись. Он оглянулся, чтобы навеки забыть эту Марию, которая завлекла его в свои сети, а потом так безжалостно оттолкнула. Из-за нее он избегал Дельмонте, где жила другая Мария, не способная на такую измену, привязанная к нему всей душой. Он предпочел бездушную инфанту этой чистой девушке. С болью в сердце он вспомнил прошлое и ту другую Марию, которой так легкомысленно пренебрег.

Вскоре после внезапного удаления Рамиро весь двор поехал в церковь святого Антиоха, где были принесены благодарственные молебны за совершившееся обручение инфанты. Члены королевского семейства в радостном ожидании предстоящих праздников возвратились во дворец. Изабелла же осталась в церкви, чтобы перед наступлением вечера пойти в исповедальню, предназначенную для королевского семейства.

Исповедальня помещалась справа от главного алтаря, за колоннами, украшенными образами, а три кабины для народа находились перед колоннами, разделявшими церковь на четыре предела.

Число членов королевского семейства вместе с многочисленными родственниками Франциско де Ассизи было так велико, и все так часто исповедовались, что три раза в неделю, после вечерни, в высокой исповедальне, стоявшей в стороне, всегда ожидал кто-нибудь из патеров.

Королева, закрытая вуалью, подошла к исповедальне.

Кресло духовника было со стороны алтаря, а кресло исповедующегося отгорожено деревянной стеной с маленьким окошком как раз против уха патера. Кающийся должен был стоять на коленях в течение всей исповеди и произносить покаянные слова в это окошечко.

Королева тоже преклонила колени, но для нее здесь стояла мягкая бархатная скамейка. В этом месте было совсем темно, так что духовник едва мог различить черты лица подходившего к исповеди.

В королевской исповедальне сидел, прислонившись к спинке кресла, так что королева не могла его видеть, седой патер Антонио. Он услышал шелест платья и, выглянув, узнал королеву. Она откинула свою вуаль и опустилась на колени с тихой молитвой. На глаза королевы навернулись слезы — свидетели того, что сердце Изабеллы не совсем погибло, что оно способно к раскаянию, и что она сделалась жертвой окружавших ее ничтожных людей.

Какие чувства владели в эту минуту душой коленопреклоненной королевы? Она доверила их Антонио, воображая, что перед ней поистине благочестивый служитель церкви.

— Молись за мою душу, патер, — прошептала она, — потому что над ней тяготеет много грехов! Я полюбила Франциско Серано, я люблю его до сих пор и именно поэтому пыталась уничтожить! Из потайной шкатулки в своем будуаре я достала письмо, которое писал мне Франциско Серано несколько лет тому назад, и отдала его благочестивой сестре Патрочинио, совершенно не зная, чему оно послужит.