На этот раз он приземлился прямо на полуослепшего волкодава. Они оба упали, и он извернулся, ища место для удара. Голова пса была вытянута вперед в попытке его укусить, и он рванул его за шею, но его зубы бесполезно скользнули по широкому ошейнику. А теперь второй волкодав догнал их. Он с рычанием бросился волку на спину и сомкнул зубы на основании хвоста. Волк отвернул голову от горла первого противника и изогнулся, чтобы достать второго. Его инстинкт требовал нанести быстрый укус и вырваться, но он безжалостно подавил его, помня о хватке мастифов. Вместо этого он сомкнул свои зубы на носу собаки.

Захлебываясь собственной кровью, пес разжал челюсти, и Изенгрим отскочил в сторону. Хвост у него жутко болел – возможно, был сломан, – но для боя хвост был не нужен. «Бей, пока они не опомнились». Он снова бросился на ослепшего волкодава со стороны невидящего глаза и яростно рванул его за переднюю лапу. А потом бросился к дальней стороне ямы и там припал к земле, пытаясь отдышаться. Он пришел в состояние, какого порой достигал в бою – когда шум, ненависть и удары сменялись необыкновенной, пьянящей яростью. И несмотря на боль в хвосте, он почувствовал себя неуязвимым.

Прихрамывая, собаки стали приближаться к нему. Они продолжали лаять, но уже не так решительно. Они начали его опасаться. Он снова завыл, дразня их, и завалился на бок, словно он был в безопасности и решил отдохнуть. Они снова смутились – и он снова воспользовался этим мимолетным смятением, чтобы нанести удар. Он вскочил, пробежал мимо них по диагонали и еще раз укусил полуослепшую собаку. На этот раз укус пришелся в заднюю ногу, и он снова ощутил приятный солоноватый вкус крови. Менее серьезно раненная собака повернулась к нему мордой, а вторая испуганно сжалась. На мгновение волк припал к земле, рыча, а потом сделал выпад в сторону разорванного носа. Собака отшатнулась, а он рванул ее за переднюю лапу и снова отскочил назад.

Собаки, охромевшие на обе лапы, с разорванными окровавленными мордами, жались на месте, ощетинив загривки и поджав хвосты. Им хотелось убежать.

Изенгрим медленно двинулся к ним вдоль стены ямы, и они начали пятиться. Он остановился, вызывающе глядя на них, а потом повернулся к ним спиной и пошел в противоположную сторону. При виде этого отступления один из волкодавов набрался храбрости и неловко бросился на него. Волк мгновенно прыгнул на стену, развернулся в прыжке и обрушился на хромого и ослепшего на один глаз пса. Тому удалось не опустить голову, и его клыки разорвали приземляющемуся волку губу, но тот всем весом прижал противника к земле и поймал зубами плотный ошейник. Он поднял голову, туго натягивая ошейник, а потом повернулся. Пес взвыл и забился, но сломанная нога не позволила ему сбросить волка с себя. А волк снова и снова наваливался на него, натягивая ошейник все туже. Вторая собака, взлаивая и взвизгивая, бросилась вперед, пытаясь собраться с духом и атаковать. Ее товарищ уже почти не шевелился. Изенгрим прекратил бросать пса о землю и встретился взглядом со второй собакой. Продолжая пристально смотреть ей в глаза, он душил ее товарища – а она стояла и скулила, пока волкодав не затих. Тогда Изенгрим отпустил ошейник и выпрямился.

Второй волкодав, поджав хвост, бросился к двери и сжался у нее, скуля от ужаса. Изенгрим стоял в центре ямы, с окровавленными мордой и хвостом. Ярость, которая теперь уже была ему не нужна, постепенно унималась. Он огляделся, ища взглядом Хоэла.

Герцог оказался рядом с королем, в первом ряду зрителей. Сияя улыбкой, он перегнулся через перила и молотил кулаками по стене ямы.

– Хороший волк, Изенгрим! – крикнул он, поймав взгляд волка. – Хороший парень! Правильно, храбрый зверь: он сдался, пощади его!

В возбуждении он кричал по-бретонски, но Изенгрим понимал его лучше, чем французский. Он ухмыльнулся герцогу и, повернувшись спиной к жмущейся у двери собаке, вышел на место под королевской скамьей и сел. Хоэл чертыхнулся, перескочил через перила и приземлился в яме рядом с Изен-гримом. Он обнял волка, не обращая внимания на кровь, а потом ухмыльнулся снизу вверх королю и графу Байо.

– Ну что, милорд Ранульф? – сказал он. – Мой волк хочет пощадить вашего жалкого пса. Хотите, чтобы его увели, или мне приказать Изенгриму его прикончить?

Полуослепшего пса все равно убили бы, но вторая собака имела шансы выздороветь. Граф Байо распорядился, чтобы ее увели, и герцог Бретонский пристегнул поводок к ошейнику волка и торжествующе увел его из ямы. Придворные, сделавшие ставки на волка и не сумевшие их снять после того, как увидели собак, бросились к ним с поздравлениями. Нормандцы приближались медленнее, и вид у них был хмурый.

– Вы мне должны двадцать марок! – торжествующе напомнил Ранульфу Хоэл.

– Этот зверь – колдун! – огрызнулся граф. – Он сражался не по-звериному.

– Вот как? Я всем говорил, что он – сообразительный зверь, намного умнее любой собаки. Вы, нормандцы, слишком полагаетесь на силу. А умение тоже играет роль. Двадцать марок, милорд. Или вы намерены отказаться платить долг, а?

Король догнал герцога.

– Я тоже вам должен двадцать марок, милорд Хоэл, – сказал он. – И я заплачу эту сумму с радостью и прибавлю к пей еще пять раз по стольку, если вы отдадите мне волка.

– Не отдам ни за сто марок, ни за тысячу! – воскликнул Хоэл. – Скажите честно, милорд: будь вы на моем месте, вы бы его продали?

– Будь я на вашем месте, я возблагодарил бы Бога и оставил его себе, – ответил Филипп с улыбкой. – Хорошо. Вам следует его увести и заняться его ранами.

Бретонский отряд не знал, как им ублажить герцогского волка. Большинство сделали ставки на то, что он победит собак, и теперь с удовольствием получали деньги с парижан и с еще большим удовольствием – с нормандцев. Львиную долю выигрыша они потратили в парижских тавернах, вернувшись домой в сильном подпитии и крича на весь свет, что у графа Ранульфа было два волкодава, но теперь один мертв, .а второй стал трусом благодаря одному славному бретонскому волку. Изенгриму перевязали пораненный хвост куском шелка и дали мелко нарубленного мяса, чтобы не разбередить зашитую губу. Сам волк радовался тому, что посрамил нормандцев и осчастливил своего сеньора. Но самым сладостным было то, что он сражался со зверями как человек – и победил.

На следующий день король наконец рассмотрел дело о спорном владении Шаландри. Судебное разбирательство было уделом мужчин, и Мари с герцогиней ждали решения в отведенных им во дворце покоях. Мари, сопровождавшая герцогиню в выездах, приобрела пару книг и теперь развлекала Авуаз и ее дам, читая одну из них. Втайне ей было тревожно до тошноты. Она сожалела, что объявила о своем решении королю: ведь в противном случае он мог бы решить, что Шаландри по праву принадлежит Хоэлу.

Суд сделал перерыв в полдень, и Хоэл вернулся, чтобы быстро поесть. Он только сказал им, что решения пока не было. Он представил королю свои доказательства и высказал свои доводы. Теперь очередь нормандцев. Потом обе стороны подведут итог, а король вынесет вердикт. Хоэл поцеловал Авуаз и вернулся в суд.

Мари села на камыши рядом с Изенгримом и начала почесывать волку уши. Он положил голову ей на колени, повернув ее чуть набок, чтобы не придавить разорванную морду. Рана была довольно глубокая и шла от середины нижней губы до половины шеи, и она болела и воспалилась. Мари заметила воспаление и принесла миску с подсоленной водой и губку, чтобы промыть ее.

– Хороший волк, – прошептала она и осторожно провела по ране.

Она сидела, промывала волку рану и старалась думать о чем-то, что отвлекло бы ее от мыслей о суде. И внезапно ей вспомнился рассказ Кенмаркока о ночи в колодках, и она наконец поняла, что именно в этой истории не давало ей покоя. По словам бывшего управляющего, Элин вернулась в Та-леисак после того, как ее муж в последний раз ушел из дома, но до того, как стало понятно, что он исчез. И тем не менее она не хотела помириться с мужем: она поссорилась с Жюдикелем, когда тот пришел, чтобы помочь ей это сделать, а Жюдикель представлялся Мари не склонным к ссорам. И Мари вспомнились слова, прозвучавшие в темноте: «Мой брак с ним был моей самой большой ошибкой, и я рада, что от него избавилась». Если Элин не хотела с ним мириться, то зачем она вернулась в Таленсак?

Потому что она знала, что ее муж уже мертв, и хотела казаться невиновной в его убийстве.

Рука Мари замерла, не закончив движения. Она пыталась переубедить себя. Элин просто трагически поздно решила сделать попытку примирения. Это трагично, а не подозрительно.

Но Ален, который любил Элин все это время, уехал из Нанта незадолго до исчезновения Тиарнана. Теперь Мари вспомнились две поездки в Сен-Мало для покупки ястребов – два возвращения без птиц и едкие высказывания Тьера по этому поводу. Они действительно совпали с исчезновением Тиарнана, или она ошибается? Впервые Ален отправился в Сен-Мало примерно в День святого Михаила: этот праздник Мари всегда особенно чтила и помнила, что на нем Алена не было. А вторая отлучка? Пару недель спустя. Во второй раз он даже был вооружен: Тьер обратил внимание и на это, подшучивая над тем, как нелепо ехать покупать ястреба при всем вооружении. Если даже у нее нет полной уверенности в совпадении, тем не менее сроки выглядят близкими. Пугающе близкими. Один раз он мог отправиться повидать Элин и выслушать ее мольбу об освобождении, а второй – чтобы убить соперника, который ушел на охоту один и с малым количеством оружия.

Изенгрим заскулил: Мари прижала губку к его ране. Она виновато погладила его по голове, выжала губку, окунула ее обратно в раствор и снова начала промывать рану. Пришедшая ей в голову мысль была чудовищной, и было бы непозволительно делиться с кем-то подозрениями... пока. Сначала ей надо будет уточнить кое-какие детали. Она может поговорить с Кенмарко-ком и точно выяснить, когда именно исчез Тиарнан, а заодно и посмотреть, не скажет ли он еще чего-нибудь о своем бывшем господине и его охотничьих вылазках. Это будет нетрудно: Кен-маркок – человек разговорчивый и к тому же всегда рад рассказывать любому слушателю о великолепных качествах Таленса-ка в целом и его маштьерна в частности. Вторую вещь проверить будет сложнее: ей надо узнать, не получал ли Ален от кого-то вестей перед тем, как отправиться в Сен-Мало. Но если подумать... И можно будет спросить Тьера о кораблях, о том, как люди узнают, какие именно корабли приплыли, откуда Ален услышал о корабле с ястребами...

Наверное, Жюдикелю известно гораздо больше. Она хорошо понимала, что отшельник не станет выдавать никаких тайн, однако теперь вспомнила его непонятные слова о том, чтобы она сказала ему, когда вынесет окончательное суждение. Он надеялся, что ей удастся что-то выяснить – что-то, в чем он не доверял собственному суждению. Виновность Элин.

Но имеет ли она право решать это? Правильно ли, даже ради Тиарнана, пытаться выяснять подробности случившегося? У него была какая-то тайна: Элин ясно дала это понять, и Жюдикель это подтвердил. Если она вытащит подробности его исчезновения на свет Божий, то с ними может раскрыться и его тайна. И виновна Элин или нет, но расспросы Мари могут разрушить последнее, что осталось на земле у ее бывшего мужа, – его репутацию.

Если Тиарнана действительно предала жена и убил ее возлюбленный, тогда им полагается возмездие. Все ее убеждения гласили, что нельзя думать, будто преступление можно скрыть – и при этом избежать наказания. Если действительно совершено убийство, она расскажет об этом герцогу Хоэ-лу, а тот позаботится, чтобы правосудие свершилось.

Дверь распахнулась, и вошел Хоэл, лицо у которого побагровело от шеи до лысой макушки. Он рухнул в кресло и гневно воззрился на Мари.

– Ну вот! – объявил он. – Архангел выиграл!

– По крайней мере не нормандцы, – утешила его Авуаз, которая вскочила и быстро подошла к нему. – Милый, выпей чего-нибудь. День сегодня слишком жаркий, чтобы говорить о законах, не промочив горла.

Она кивнула Сибилле, которая поспешно поднесла ей кувшин с разбавленным водой вином и чистую чашку.

Хоэл жадно проглотил вино, а потом швырнул чашку в камин, где она разлетелась вдребезги. Тут Изенгрим встал и ткнулся носом в руку герцогу. Хоэл моментально смягчился и начал трепать волку загривок.

– Архангел выиграл, – повторил он, на этот раз усталым голосом. – Король Филипп выслушал все наши доводы, а потом сладко заявил, что вопрос слишком сложный, чтобы его можно было быстро решить, и что раз законная наследница владения объявила о своем намерении передать свои земли монастырю, а это намерение боголюбивое и благое, а молитвы святых монахов способствуют миру, то земля должна отойти Богу. Если Мари захочет, мы должны позволить ей уйти в монастырь Святого Михаила и принять постриг. Если она раздумает, земля все равно должна отойти монастырю, но она может взять себе все имущество, находящееся в господском доме и использовать его как приданое. Если она откажется передать владение Святому Михаилу, то вся земля отходит короне. Короне! Какое право на Шаландри имеет король, хотел бы я знать?

– Милый, – заметила Авуаз после минутного раздумья, – мне кажется, что если бы в спор не вмешался архангел, то корона заявила бы свои права на все.

Хоэл фыркнул:

– Это у него не прошло бы.

– Именно поэтому он, наверное, и остановился на архангеле,

Хоэл невесело рассмеялся и провел рукой по лысине. Мари озадаченно смотрела на него. Сердце у нее колотилось словно в надежде, хотя, казалось бы, рассчитывать не на что.

– Король предложил, чтобы я отдала поместье Шаландри, но оставила себе все имущество? – переспросила она.

Как ей было прекрасно известно, имущество Шаландри включало в себя огромное количество серебра, посуды и драгоценностей – сокровищ, вывезенных из Англии, которую ее дед помогал завоевывать герцогу Вильгельму. Ей никогда раньше не приходило в голову, что деньги можно отделить от дома и земель. Богатства деда представлялись ей частью Шаландри, как и крепостные поместья, – неким ресурсом, к которому владетель мог прибегать в случае необходимости. Теперь она поняла, что это действительно можно будет увезти – и это составит вполне приличное приданое.

Ее вопрос заставил Хоэла ухмыльнуться.

– Это король хорошо придумал, правда? – сказал он. – Ему не больше моего хочется, чтобы ты ушла в монастырь следом за своими землями.

Мари воззрилась на него еще более глупо – словно малое дитя, которое не может понять слов взрослых.

– Вы сказали, – медленно проговорила она, – что не хотите, чтобы я уехала обратно в монастырь?

– Конечно, – подтвердил Хоэл, удивленно поднимая брови. – А с чего мне этого хотеть?

Авуаз посмотрела на выражение лица Мари и рассмеялась.

– Милая, – объяснила она, – неужели тебя так удивляет, что ты нам нравишься? Ты же знаешь, каков наш двор. Он биткрм набит мужчинами, причем шумными и молодыми. Никому не нравится вечно жить в военном лагере. Даже сами мужчины этого не любят. И такая хорошенькая, умная девушка, как ты, несказанно украшает дом. Ты с самого приезда стала для меня огромной радостью. Поживи у нас хотя бы еще немного и не спеши становиться монахиней. Теперь у тебя есть приданое, но я знаю, что по крайней мере один рыцарь взял бы тебя, даже не будь у тебя ни гроша.

– Тьеру нужна земля, – пролепетала Мари, краснея от смущения и удивления.

– У Тьера будет земля, – заявил Хоэл, – как только кто-то из моих вассалов умрет, не оставив наследника. Я не допущу, чтобы такие люди, как Тьер, оставались ни с чем, когда идиоты вроде его кузена имеют владения. Подожди, пока Тьер получит поместье, – и посмотрим, не решит ли он снова вступить в борьбу! Но в любом случае поживи с нами подольше.

Мари недоуменно переводила взгляд с герцога на Авуаз. Герцогиня снова засмеялась.

– Это было бы просто прекрасно! – воскликнула Мари и, бросившись к ней, расцеловала ее.

«И я задержусь там, – про себя решила она, – по крайней мере до тех пор, пока не пойму, должна ли Элин отвечать за преступление».