Мне удалось подавить всеобщее недовольство.

— Эти специальные обвинители станут двумя членами нашего коллектива, до тех пор пока дело не закончится. Окажите им ваше содействие во всем, что им потребуется. Назначьте сотрудника для осуществления связи между вами. Досье, ключи и все прочее. Отношение к защите будет таким же, каким оно было всегда. Политика свободного доступа к документации до самого дня суда. Воспринимайте это дело так же, как вы восприняли бы любое другое, но за исключением одного момента: не говорите о нем со мною. И это последнее распоряжение, которое вы получаете от меня в связи с этим делом. Есть вопросы? Хорошо.

Они по-прежнему сидели на своих местах. Они никак не могли поверить в то, что совершенно отстранены от участия в деле Дэвида. Никто больше не заговорил, но никто и не понял, что совещание уже закончилось. Поэтому я ушел сам. Должно быть, я слишком долго не спал, чтобы самому вести машину до дома, но я не вспомнил об этом.

Наконец — благодарная аудитория. Моя пресс-конференция, открывшаяся на следующее утро, даже усилила мои сомнения в разумности ее переноса. Репортеры со своими операторами буквально переполняли конференц-зал, и с первого же момента, как только я вошел, мне стало ясно: они меня любят. Все они старались выглядеть сочувствующе, вот только никак не могли удержать на лицах соответствующее выражение. Я сделал единственное, что их интересовало, — согласился побеседовать с ними. И что бы я им ни сказал, этому в любом случае предстояло стать историей.

Историей, которую они расцветят потом своими излюбленными фантазиями. Почти сразу же, как только я заговорил, стало понятно, что они готовы разразиться аплодисментами. Ох! Они в самом деле очень любили меня. Это было видно уже по тому, как быстро летали по блокнотам их карандаши. Я был для них таким хорошим объектом, что они почти надеялись, что я способен вызвать настоящий шторм.

Незадолго перед тем, как сделать официальное заявление, я едва не осекся, едва не поднялся со своего кресла и не покинул зал. Мне не хотелось произносить это. Как только я это скажу, мы все пустимся по избранному мной пути, и дороги назад уже не будет. Я находился на самой грани того, чтобы уклониться от столь бесповоротного решения, пока еще это было в моей власти. Собственное лицо я представлял себе искаженным от страха и оскорбления. Я не обязан был делать это, думалось мне. Они не могли заставить меня принести Дэвида им в жертву.

Но лучшего пути не было. Я пришел к этому долгой бессонной ночью, и Линда согласилась со мной. Частью плана была как раз скорость: сделать заявление немедленно, чтобы не возникло впечатления, что мы тянем, задумав какую-то хитрость. Эта пресс-конференция свидетельствовала, что я простодушен, как дитя.

Мне вдруг показалось, что в течение затянувшейся на долгие минуты паузы выражение моего лица полностью меня выдало. Но взглянув на толпу репортеров, я понял, что это не так. В конце первого ряда, у самого угла моего стола, сидел Дик Хейдрич, постоянный судебный репортер одной из газет. Мы были знакомы с ним лет десять: ему было совсем непросто воспринять мою кандидатуру всерьез. Даже в последние несколько дней кампании, когда уже было ясно, что я должен победить, мы с ним сначала предпочли обменяться шутками по поводу предвыборной гонки и лишь затем я сказал ему что-то подходящее для цитирования. Теперь, находясь в моем офисе, он сидел буквально на кончике стула, балансируя, чтобы успеть записать все, что я говорил. Когда я взглянул на него, он не улыбнулся, даже отдаленно не намекнув на знакомство.

Выражение его лица заставило меня принять решение. Хорошо, подумал я. Вы все хотите историю? Тогда получайте эту!

— Разумеется, данное дело взывает к тому, чтобы для его ведения были назначены специальные судебные обвинители. Они будут избраны, но не мною. Я не считаю возможным самому назначать кого-то — не имеет значения, насколько правильным мог бы оказаться мой выбор, — без того, чтобы не вызвать подозрения, будто я пытаюсь повлиять на исход процесса. Учитывая все эти обстоятельства, я попросил Хью Рейнолдса осуществить такой выбор.

— Хью Рейнолдса? — перебил кто-то.

Карандаши замерли.

— Моего ближайшего предшественника в этом офисе, — добавил я, хотя нужды в том не было. — Он любезно согласился сделать требуемый выбор. Его участие в данном деле ограничивается этим.

— Если только он не выберет самого себя, — буркнул кто-то. Но все равно история должна была выйти отличная. Никто из них о таком даже и не мечтал.

— Полагаю, он предпочтет выбрать обвинителя получше, — сухо возразил я. Когда все засмеялись, я немного смягчил: — Давайте не будем записывать последнюю ремарку, о'кей? Во всяком случае, пока Хью не сделает все возможное, чтобы навредить мне.

Вот так вот, запросто, я и поймал их. На лицах присутствовавших появились улыбки: репортеры смотрели на меня так, будто хорошо и давно знали.

Зачем вы все собрались здесь? — вопреки логике подумал я. Почему такое пристальное внимание к моим личным семейным проблемам?

Когда они спросили насчет Дэвида, это прозвучало уже назойливо. «А какое ваше собачье дело»? — вертелось на самом кончике моего языка. Но не сорвалось. Я должен был играть с этой аудиторией, а не вызывать к себе вражду. Внезапно я обнаружил, что перешел на судебный язык. Я отвечал целыми предложениями, продуманными и взвешенными, так, словно и впрямь мог рассказать репортерам решительно обо всем, что они хотели знать, лишь бы они сами оказались в состоянии придумать, о чем еще меня спросить.

Как оратор я имею одно громадное преимущество перед непрофессионалами. В отличие от многих мне доводилось читать самого себя в записи. В начале моей карьеры, после года работы в качестве судебного обвинителя, я какое-то время трудился в отделе апелляций. Одна из апелляций, которая мне попалась, была по делу, в котором участвовал я сам. Когда я перечитывал свои вопросы, превращенные в безжалостные печатные строчки, я пришел в ужас. Речь моя выглядела идиотской. Во время слушания я был уверен, что произвожу потрясающее впечатление, но в протоколах судебных заседаний это выглядело так, будто меня сунули в процесс в последнюю минуту, без всякого понятия и об обстоятельствах самого дела, и о том, как представить его суду.

Записи речей моих коллег редко бывали лучше. Судебные обвинители приобретают некоторые дурные привычки, от которых уже никогда не избавляются. Даже еще раньше, чем я прочитал свою записанную речь, я обратил внимание на одну общую для всех обвинителей ошибку. Уже тогда я поклялся себе старательно избегать всяких клише и юридических словечек, тех освещенных временем броских фраз, которые так любят юристы и которые означают прямое издевательство над присяжными.

"Леди и джентльмены, господа присяжные заседатели, обвинение выдвинуло дело prima facie[1], а вовсе не то, что можно считать неопровержимым. Это вряд ли стоит принимать за установленное. Если вы вспомните мой перекрестный допрос истца..."

Надо видеть, какое при этом выражение появляется в глазах присяжных. Подобные речи совершенно невразумительны для них. Очень многие юристы по сути общаются в зале суда лишь друг с другом.

В начале своего выступления на пресс-конференции я говорил как политик. «Будут избраны специальные обвинители». Теперь я сознательно отказывался от этого и снова заговорил как судебный обвинитель. Я умел кое-что и получше. Мне помнилось, как во время нашей первой учебной сессии старый Элиот Куин поучал нас, юных адвокатов:

— Речь всегда должна быть энергичной. Не «он достал пистолет», а «он ткнул пистолет в лицо клерка». Вот и вы тоже ткните им в лица присяжных. Пусть они увидят всю эту сцену. Затем вы поворачиваетесь и смотрите на обвиняемого. «Этот человек присутствует здесь — вот он! Именно он сделал это! У него был пистолет! Все это сделал он! Он!»

Я запомнил. Я выучился говорить с судом присяжных целыми предложениями со связующими эти предложения фразами. Это звучало глубокомысленно, даже когда изобреталось на ходу. Позанимайся этим достаточное количество лет, и ты сможешь строить свою речь по уже готовому образцу, даже когда тебя возмущает каждый заданный вопрос, даже когда ты боишься, что допустил самую грубую в твоей жизни ошибку.

Я постарался превратить допрос, который мне учинили репортеры, во взаимный обмен шутками. Мои слушатели легко поддались на это.

— Не дал ли вам Хью каким-нибудь образом понять, кого он собирается выбрать?

— Если вы считаете, что Хью Рейнолдс мог поделиться со мной какими-то своими планами, то вас, очевидно, не было в городе в прошлом году.

Снова смех и одобрительные кивки.

— Кто будет адвокатом вашего сына? — спросил кто-то.

— Я сам приглашу защитника. Пока я этого не сделал.

— На чьей стороне будете вы?

Я смерил спросившего холодным взглядом, и он опустил глаза в свой блокнот. Все мгновенно угомонились. Где здесь пролегала граница? Я являлся главным обвинителем суда и одновременно сам был на скамье подсудимых. Моя роль продолжала меняться. Относились ли они ко мне с должным уважением, как к человеку, который легко мог лишить их возможности слушать будущие истории, или же они загоняли меня в «местные новости» точно так, как и любого другого беззащитного гражданина?

— Я на стороне Дэвида, конечно. Все обвинители дают клятву следить за исполнением законности.

Да, здесь я сам снова употребил одну из затасканных фраз, но это было хорошее клише — оно что-то означало.

— В настоящем случае я не вижу противоречия между двумя позициями. Я сделал то, что сделал, дабы избежать даже видимости такого конфликта. Я проинструктировал своих сотрудников, чтобы они не информировали меня о ходе расследования. И в любом случае ни один из постоянных сотрудников моего аппарата не будет посвящен в какие-то обстоятельства этого судебного дела. Фактически я создаю независимый вспомогательный отдел окружной прокуратуры.

— В какое же положение это ставит вас?

— В такое, которое позволит мне продолжать заниматься своей работой по обвинению преступников в округе Бексар. До тех пор, пока будет вестись дело Дэвида, я не приму в нем сколь-нибудь активного участия.

Они попытались вернуть меня в прежнее благодушное настроение.

— В зале суда вы займете место среди публики, не так ли? — спросил Дик Хейдрич.

— Можете быть уверены, если до этого дойдет.

Они услышали сигнал «желтой тревоги».

— Вы полагаете, что все могло бы закончиться и прекращением дела?

— Если специальный обвинитель будет знать, что он делает, то да.

— Вы считаете обвинение необоснованным?

— Послушайте, ведь вы же видите, что я не веду расследование, верно? Хью всегда говорил, что я уклоняюсь от сложных судебных дел. Кажется, он говорил это тебе, Дик, не так ли? Так вот данное дело как раз из тех, от которых я предпочитаю уклониться: единственная свидетельница, неправдоподобная история, ни одного физического доказательства, которое подтверждало бы выдвинутое ею обвинение. Все высосано из пальца, и я рад, что могу с уверенностью утверждать это. Представьте, Дэвид вдруг ни с того ни с сего нападает на женщину, которая его знает, да еще в собственном офисе? Сами посудите. Если вы даже и не знакомы с Дэвидом, в такое трудно поверить, согласитесь!

Джин Палмер была маленькой, почти девчоночьего вида молодой женщиной, которая всего лишь два года назад начала вести репортажи из зала суда, и, тем не менее, она регулярно приоткрывала его предполагаемые секреты. Похоже, она не только всегда старалась держаться в тени, если случалось что-то важное, но еще и неизменно задавала самые умные вопросы. Я уже раньше задумывался: не имеет ли она какой-то юридической подготовки? В тот день Джин Палмер единственная не поддалась общему шутливому настроению. И в наступившей паузе, как обычно, послышался ее маленький вопрос:

— Если дело не будет прекращено, возможна ли договоренность по согласованному признанию?

Тот же неизбежный вопрос задавала мне и Линда. Истинный-то его смысл скрывался внутри. Я задумался. Мне не хотелось отметать всякую возможность выбора уже в самом начале дела. Мое молчание длилось достаточно долго, чтобы взгляды всех обратились в мою сторону. Моя первая фраза прозвучала как простая отговорка:

— Специальные обвинители, разумеется, будут наделены полномочиями выступать с предложениями по приговору.

Такой ответ их не удовлетворил. Прежде чем последовал другой вопрос, я продолжил:

— Но я не думаю, что тут возможно какое-то досудебное соглашение сторон. Мой сын невиновен. Я сильно сомневаюсь, что кто-то может склонить его к признанию вины.

В глазах репортеров я прочитал будущие газетные заголовки: «Окружной прокурор утверждает: мой сын невиновен». Работая над своими репортажами, они, вероятно, забудут о шутливом тоне, в котором прошла пресс-конференция, но они наполнят свои статьи тем, что дал им я: мыслью о необоснованности обвинения и о том, что я поступил правильно, потому что был убежден в невиновности сына и в его последующей реабилитации. Я снова посмотрел на Джин Палмер, но она не ответила на мой взгляд, что-то медленно записывая в своем блокноте.

После этого закрыть конференцию было уже несложно. Они с жадностью проглотили полученные новости. Настало время изрыгнуть все это на бумагу и разослать по радиоволнам. Как только Пэтти, подошедшая по моему сигналу, открыла дверь, половина присутствовавших рванулась к выходу. Двое или трое из оставшихся, включая Джин Палмер, попытались еще задержаться, но Пэтти вытолкала их. Когда все они ушли, появилась Линда.

— Помолись о свежих новостях, — сказала она, — о чем-то, способном отвлечь все их мысли.

Я покачал головой.

— Такого не случится. И так слишком хорошо. Слишком много точек зрения на все это. По всей видимости, в настоящее время они уже на пути к офису Хью Рейнолдса. Пусть он продолжает этот спектакль.

Было всего лишь одиннадцать часов утра, но я чувствовал себя так, словно день близился к завершению. Я рассеянно взглянул на письменный стол, подумав, чем бы заняться.

— Не хочешь ли посмотреть текущие дела? — спросила Линда.

— А ты бы хотела на моем месте?

Линда не стала садиться. Подперев голову рукой, она смотрела на меня с противоположного конца стола.

— Я понимаю, есть веские основания, для того чтобы все прочее сейчас для тебя остановилось, но этого никогда не произойдет. Начать хотя бы с того, что завтра у тебя судебный день.

Это сильно меня испугало. Какое-то мгновение я даже думал, что она имеет в виду мое завтрашнее участие в каком-нибудь процессе. В такое утро всякое казалось возможным. Что же у меня было запланировано?

— Клайд Малиш... вспомнил? Ты хотел заняться этим сам.

Ах, да! Клайд Малиш. Известный главарь местной преступной шайки, на которого до сих пор никому еще не удавалось завести дела. Но это действительно было мудрено, потому-то я и решил сам взяться за обвинение. В феврале, почти сразу же после того, как я принял должность, я участвовал в процессе по делу другого местного профессионала-уголовника. Это был прекрасный случай для окружного прокурора вернуться к своей практике. Второй же процесс обещал стать намного сложнее и привлечь к себе большее внимание. Ни то ни другое теперь мне было совершенно ни к чему.

— Сделай это сама, как сможешь, — сказал я. — Наложи арест на добытое преступным путем имущество или, того лучше, посмотри, не готов ли кто-нибудь из штатных обвинителей взяться за это дело. Фрэнк — скорее всего. Он собирался ко мне в соадвокаты.

— Не кажется ли тебе, что, если ты сейчас откажешься от участия в крупном деле, это будет плохо выглядеть?

— Вполне возможно. Откровенно говоря, дорогая...

Линда кивнула.

— В таком случае, какие еще будут распоряжения? — спросила она.

Я встал из-за стола.

— Пришло время познакомить Дэвида с его адвокатом.

— Я хотела поговорить с тобою об этом, Марк. Еще одно предложение. Я ухожу из прокуратуры и сама буду защищать Дэвида.

Я закрыл глаза и задумался над этим, размышляя не только о Дэвиде, но и о Линде, о Лоис. Когда я вновь открыл глаза, Линда спокойно и решительно смотрела на меня.

Я покачал головой:

— Это будет выглядеть просто смешно.

— Почему? Никто ведь не знает...

— Это будет выглядеть так, будто мы вошли в дело, чтобы иметь всю, даже скрытую информацию о нем и, может быть, даже с целью влияния на его ход. Когда ты потом вернешься в офис...

— Я не стану сюда возвращаться.

— Люди все равно будут думать, что ты вернешься. Поэтому, пока ты участвуешь в деле; тебя будут считать тайной рукой окружного прокурора, а я при этом как бы по-прежнему буду держать дело под своим контролем. Словно у тебя и впрямь будет возможность принудить суд к прекращению дела. Нет. Защита тут особой роли не играет. Мы можем позволить себе...

— Приятно спустя целых десять лет узнать, что проблему выбора защитника ты считаешь маловажной.

— Линда, что касается меня, то я, конечно, выбрал бы только тебя. Ты это знаешь. Но в городе есть и другие адвокаты, почти такие же хорошие, как и ты, и я могу пригласить кого-нибудь из них, не вызвав при этом лишних подозрений. Все, что я в состоянии сделать честно, я сделаю. Все должно выглядеть чисто. Ты меня понимаешь? Потому что, если все остальное будет сыграно нами без сучка и задоринки, мы сможем победить благодаря одной, но большой афере в чем-то другом.

Это именно то, на что я рассчитываю.