– Зачем ты ее варишь?

– Она мне нравится.

– Не припоминаю, чтобы ты ее когда-нибудь готовила.

– Ты не любишь каш, а для себя одной возиться неохота.

– Так почему варишь сейчас?

– Мадлен сказала, что любит манную кашу, но сварить ее вечно недосуг. Вот я и решила устроить ей сюрприз.

Гиббонс подлил в кофе молока из картонной упаковки. Мадлен, вот как? Лоррейн и Каммингс становятся настоящими подругами. И превращают квартиру в студенческое общежитие. Накануне вечером Лоррейн принесла видеокассету, запись оперы, где во все горло завывала негритянка с копной волос, усеянных искусственными бриллиантами. И обе они, не сводя глаз с экрана, пили травяной настой и ели сушеные абрикосы. Словно зомби, пожирающие вяленые уши своих жертв и пялящиеся на шаманку. Хуже всего то, что вчера вечером «Метрополитене» играла с командой Цинциннати. Пришлось слушать репортаж в спальне по радио. Черт возьми. Каммингс здесь всего два вечера, а ему это соглашение уже встало поперек горла.

– Доброе утро, – прощебетала Каммингс, входя танцующим шагом.

– Доброе.

Гиббонс отхлебнул кофе и окинул ее взглядом. Гостья надела табачного цвета костюм с пестрой шалью, или косынкой, или шарфом – как там, черт возьми, называются эти женские тряпки, – один конец его приколот к плечу, другой, пересекая грудь, уходит под мышку.

– Снимите эту штуку.

Держа в руке чашку, Гиббонс указал ею на шарф.

Веселое лицо Каммингс вытянулось. Она поправила очки, потом взялась за шарф.

– Почему нельзя в нем?

– Потому что мы едем в психушку.

Она сжала губы.

– Это словечко я нахожу возмутительным. А ваш намек, что кто-нибудь из пациентов может удавить меня моим шарфиком, еще более возмутителен. Полагаю, выпоедете туда в галстуке.

Гиббонс пожал плечами и отпил глоток.

– Это другое дело.

– А почему?

Гиббонс извлек пистолет из кобуры под пиджаком.

– Потому что у меня есть такая штука, а у вас нет.

Лучи утреннего солнца заиграли на дульном срезе экскалибура. Гиббонс носил его с тех пор, как стал служить в ФБР. Он с трудом заставил себя поднять ствол вверх. Каммингс недостойна пули из такого прекрасного оружия, хотя он испытывал мучительное искушение ранить ее, чтобы избавиться от подобной партнерши.

Когда он опять вложил пистолет в кобуру, Каммингс не изменила выражения лица.

– Стараемся продемонстрировать свои преимущества?

Гиббонс молча глянул на нее, поднеся чашку ко рту. Он даже не собирался отвечать на эту реплику. Очередной заход к трепу на психологические темы. О чем бы ни шла речь, Каммингс всегда знает скрытые мотивы всех людских поступков, и, по ее мнению, у мужчин гораздо больше скрытых мотивов неприемлемого поведения, чем у женщин. Она с наслаждением подвергла психологическому анализу Тоцци. Получилось, что Майк с его дрянным неприемлемым поведением и отвратительными скрытыми мотивами чуть ли не опасен для нравственных устоев общества. Живет один, квартиру ему вечно убирает кто-то из родственниц; в холодильнике у него только пиво, кетчуп и яйца; берет обеды на дом; не женат; встречается со множеством разных женщин; и, в сущности, параноик. Не стоит даже воздуха, которым дышит.

Гиббонс полагал, что, по мнению Каммингс, он ничем не лучше Тоцци. Ну как же, предпочитает бейсбол опере. Не сказала этого только потому, что она его гостья. А Лоррейн подливает масла в огонь. Тут же поддержала эту психологическую чушь, и Каммингс разошлась вовсю. По мнению этого доброго доктора, как, хихикая, рассказывала ему ночью Лоррейн перед тем, как погасить свет, у них с Тоцци душевный склад Фреда Флинстоуна и Барни Раббла с подсознанием Фрэнка и Джесси Джеймсов. Очень проницательно.

Лоррейн стала разливать свое месиво по двум тарелкам. При этом что-то напевала под нос, возможно, какую-то мелодию из оперы с видеокассеты. Гиббонс положил в тостер два ломтика ржаного хлеба. Вообще Лоррейн ведет себя как-то непонятно. Он и Каммингс беспрерывно грызлись друг с другом с самого начала, однако Лоррейн решила не вмешиваться. Самое странное, что их перебранки ее как будто не задевали. Казалось, она втихомолку радуется, что ее однокашница из Барнард-колледжа постоянно шпыняет мужа и отравляет ему жизнь.

Лоррейн поставила пустую кастрюлю в раковину и взялась за две окутанные паром тарелки. Гиббонс ухватился за край стола и напрягся.

Каммингс всплеснула руками:

– Господи! Манная каша! Лоррейн, ты просто чудо.

Та пожала плечами и улыбнулась:

– Доставим себе небольшое удовольствие.

Каммингс с наслаждением потянула носом поднимающийся пар, добавила в кашу масла, старательно размешала и чуть присыпала сверху корицей. Гиббонс ждал, когда она отправит в рот первую ложку.

Потом глянул в ее тарелку.

– Вам действительно нравится это варево?

– Ммммм. – Она кивнула и снова запустила ложку в кашу. – Обожаю.

– И вы не беспокоитесь?

– О чем?

– Что могут подумать ваши коллеги.

– А конкретно?

Гиббонс указал подбородком на ложку, которую она отправляла в рот.

– По-моему, эта штука напоминает сперму.

Каммингс поперхнулась.

Лоррейн бросила ложку.

Из тостера выскочили гренки.

Гиббонс усмехался, демонстрируя все свои зубы.

Лоррейн решила не выговаривать ему. Студентки Барнард-колледжа выше этого. По ее красному лицу было видно, каких усилий ей стоит сдерживаться. Гиббонс принялся намазывать гренок маслом.

– Зачем вы едете в психиатрическую больницу? – спросила Лоррейн, меняя тему. – Ведь Иверс поручил вам дело Сабатини Мистретты.

– Надо потолковать с Солом Иммордино. – Гиббонс стал намазывать второй гренок. – Он может что-то знать о том, кто убил Мистретту. И кто стрелял в Тоцци.

Каммингс подняла взгляд от тарелки:

– Нам больше поможет, если он скажет что-нибудь о Дональде Эмерике.

– Все держитесь за свою теорию? Если хотите знать мое мнение, она слегка напоминает «мертвую зону». Даже больше, чем слегка.

– Кто такой Дональд Эмерик? – спросила Лоррейн.

Каммингс поправила очки.

– Пациент из палаты, где находится Сол Иммордино. Исчез оттуда за день до убийства Мистретты. По-моему, мистер Эмерик и есть тот убийца, которого мы ищем.

Гиббонс закатил глаза и впился зубами в гренок.

Лоррейн подалась к своей подруге:

– Почему ты думаешь, что убийца он?

– Эмерик убил двух женщин в течение недели. Одна была проституткой, другая домохозяйкой. Он случайно увидел, как она ставит машину на переполненной стоянке возле универсама. Проследил за обеими до их дома и убил.

– А потом, естественно, при первой же возможности прикончил главаря мафии. Логика поведения совершенно ясна, так ведь?

Не обращая внимания на его сарказм, Каммингс продолжала объяснять Лоррейн:

– Эмерик прибил проститутку к стене шестидюймовыми гвоздями – голову, живот и плечи. То же самое с домохозяйкой, только на этот раз он воспользовался ее кухонными ножами. Когда его задержали, он сказал полицейским, что «благословил» этих женщин, поскольку они были грешницами и нуждались в отпущении грехов. Что он должен был перекрестить их.

Гиббонс встал к холодильнику за мармеладом.

– Лоррейн, это единственный ее дельный пункт. Не отвлекайся, а то прослушаешь.

Каммингс не реагировала на его реплику.

– Сабатини Мистретта и его телохранитель Джерри Релла убиты с аналогичным расположением ран. Оба «перекрещены».

– Однако, – сказал Гиббонс, захлопнув дверцу холодильника, – для убийства тех женщин Эмерик использовал гвозди и ножи. Мистретта с Реллой продырявлены пулями, и, возможно, эти раны не были смертельными. В случае с Реллой они, видимо, нанесены после убийства. Так что тут неодно и то же.

– Позволю себе не согласиться. В сущности, это однои то же. Учитывая, что эти два мафиози, профессиональные преступники, оказали бы гораздо более сильное сопротивление, чем перепуганные женщины, не имеющие понятия о самозащите, Эмерик мог сперва убить их, чтобы потом исполнить свой ритуал. А что касается оружия, то и ножами, и гвоздями, и пулями сделано одно и то же, очевидно, для удовлетворения какой-то извращенной внутренней потребности.

Гиббонс покачал головой:

– Проститутка, которую убил Эмерик, занималась своим ремеслом довольно долго и, надо полагать, имела понятие о самообороне. Готов держать пари, она оказала больше сопротивления, чем семидесятичетырехлетний старик с массой хворей. А что касается расположения ран, это, видимо, какая-то символика. Кое-что подобное я видел и раньше. Мертвые канарейки во рту, отрезанные и запихнутые в горло яйца, языки в заднице, выдавленные глаза – ничего нового тут нет.

Лоррейн, слегка позеленев, отодвинула тарелку с кашей.

– Я справлялась в архивах относительно символических увечий, связанных с убийствами, совершенными «Коза ностра». Их не так уж много, и ни одно даже близко не подходит к совершенным.

– Думаете, преступники роются в архивах перед тем, как сделать то, что делают?

– Тела обнаружены в куче песка возле Западного шоссе, но установлено, что убиты эти люди не там. Их туда привезли, и это свидетельствует о маниакальном поведении. Обычно преступники оставляют трупы на месте. Разве не так?

Лоррейн отвернулась к окну.

– Я же только что объяснил. Преступники не следуют каким-то правилам. Увезли они тела – ну и что? Все это лишь говорит мне, что оставлять Мистретту на месте было опасно. Они совершили убийство слишком близко от своего дома.

– Можно переменить тему?

Лоррейн продолжала смотреть в окно, но руки ее и ноги под стулом были скрещены.

– А как быть с отпечатком большого пальца на часах Мистретты и части ладони на шее его телохранителя? Разве преступники не приняли бы мер, чтобы отпечатков не осталось? А сумасшедший убийца не станет беспокоиться об отпечатках. Ему даже не приходит в голову, что его могут схватить, потому что он полностью оправдывает свои деяния.

Гиббонс покачал головой:

– Мы пока ничего не знаем об этих отпечатках. Их могли оставить сами убитые, или их жены, или подружки, или дети. Пока это неизвестно.

Каммингс сложила руки на груди и уставилась на него.

– Неужели вы так глупы, что полагаете, будто нет никакой связи между расположением этих ран и Дональдом Эмериком?

Гиббонс твердо встретил ее взгляд.

– Вам не приходило в голову, что Иммордино мог позаимствовать эту идею у Эмерика? Мелькала хоть раз такая мысль?

Каммингс нахмурилась.

– Психиатрические больницы – не тюрьмы. Больные вроде мистера Эмерика и мистера Иммордино не обмениваются опытом. Я вижу, вы не верите, что мистер Иммордино болен, и считаете его симулянтом, однако назначенные судом психиатры признали его параноидным шизофреником, и несколько врачей подтвердили этот диагноз под присягой. Вот почему он находится в Трёнтоне более полутора лет. Все эти врачи авторитетны, и я разделяю их диагноз. Судя по заключениям, которые я читала, мистер Иммордино не мог убить никого. У него нет такой возможности.

Гиббонс поглядел на жену. Та приподняла брови и пожала плечами. Даже Лоррейн понимала, что Каммингс не права. Изоляция не мешает гангстерам устраивать убийства. Дать поручение убрать кого-то для них не проблема. Все равно что заказать порцию пиццы.

Не дал ли Иммордино заказ убрать его и Тоцци?

Он потянулся к стоящему на плите кофейнику и снова наполнил свою чашку.

– Кстати, о заключениях. Я заглядывал в дело Эмерика.

Убитые им женщины были блондинками. Совершил убийства он сразу же после того, как его исключили из духовной семинарии. Судя по документам, вел он себя там совершенно ненормально, например, врывался в чужие комнаты и принимался искать в мусорной корзине свой, якобы украденный со стены выключатель. Когда Эмерик попытался распять себя на яблоне, то, наконец, от него решили избавиться и отправили домой к родителям. Никто не мог понять, что с ним происходит, пока он не убил этих двух женщин. За несколько месяцев до этого он случайно увидел одного из священников семинарии, тот, одетый как мирянин, шел с подружкой-блондинкой в кино. Должно быть, Эмерик относился к этому священнику с величайшим почтением, считал воистину святым человеком. Он потащился за ними в кинотеатр и заметил, как священник обнял девицу. После сеанса вновь отправился за ними и увидел, что они целуются в машине священника. Вот что послужило причиной его безумия. Та женщина была грешницей, говорил он потом психиатру, и ей нужно было отпустить грехи, перекрестив её. Беда в том, что ту девицу он не разглядел толком и принимал за нее других блондинок.

– Да, все это я знаю. К чему вы клоните?

– Вот к чему. Если Эмерик видит свою миссию в том, чтобы спасти душу некой заблудшей блондинки, с какой стати ему убивать двух гангстеров? Это как-то не совпадает с его замыслом.

– Поведение этого человека иррационально. Возможно, его «миссия», по вашему выражению, приняла после первых убийств более крупные масштабы. Возможно, теперь он преследует более серьезных грешников. Мистретта определенно подходит под эту категорию.

– Док, мне в это не верится.

Гиббонс отхлебнул кофе.

Каммингс, сузив глаза, обдала его арктическим холодом.

– В таком случае вы – воинствующий невежда.

Гиббонс поставил чашку:

– Каммингс, знаете, в чем ваша беда? Уж раз вы психолог, люди должны при любых обстоятельствах принимать вашу версию. Посчитайтесь немного и с моим профессиональным опытом. Я уже почти тридцать лет охочусь за гангстерами. И знаю, что, когда убивают главаря мафии, это не случайность. Это преднамеренное убийство. Можете мне поверить.

– А почему ваш опыт значит больше, чем мой? Потому что вы крутой мужчина и носите пистолет? Я принимала участие в расследовании более сорока дел убийц-маньяков. Видела, как они уродуют трупы. Воссоздавала их образ мыслей и излюбленные методы действий. Убийцы-маньяки блюдут ритуал. Им надо совершить убийство определенным способом. Этот убийца истратил на две жертвы восемь пуль, совершив один и тот же обряд. Потом перевез оба трупа в другое место. Для этого требуется время, заранее продуманный план и крепкий желудок. А гангстеры долго не возятся. Совершив убийство, они тут же скрываются с места происшествия. Разве я не права? Эти убийства совершены со вкусом.Для удовлетворения какой-то внутренней потребности.

– Минутку, минутку. По-вашему, Эмерик уже стал маньяком-убийцей?

– Судя по всем признакам – да. Если он убил Мистретту и Реллу, то перед нами определенно маньяк-убийца.

– Я не думаю, что это он. Гангстеров убивают только гангстеры.

– Иногда и агенты ФБР. Гиббонс глянул в залитое солнцем окно.

– Гиббонс, мне все равно, сколько лет вы работаете оперативником. Это убийца-психопат. Я знаю. Чувствую нутром.

– Ну вот что, раз вы так уверены, что существует какой-то маньяк-убийца, занимайтесь этим делом в личное время. А для меня вы замена Тоцци, старший в нашей группе я, и поэтому подчиняйтесь моим распоряжениям.

Каммингс нахмурилась.

– Как это понимать?

– Так, что мы занимаемся не маньяком-убийцей, а разборкой в гангстерской шайке.

Лоррейн повернулась к столу. Ее лицо уже порозовело.

– Мадлен получила докторскую степень в университете Джона Хопкинса. И пришла в ФБР, имея немалый опыт клинической работы. Не кажется ли тебе, что совершенно не считаться с ее мнением глупо?

Гиббонс поглядел на жену в упор:

– Нет, не кажется.

Он понимал, что отвечает по-идиотски, но времени на поиски Эмерика не было, потому что кто-то вознамерился убить Тоцци. И, возможно, его тоже. Но сказать об этом Лоррейн Гиббонс не мог. Она будет сходить с ума, ни к чему ее волновать.

Допив кофе, он поднялся и взглянул на Каммингс:

– Выезжаем в четверть восьмого.

Завязывая галстук, Гиббонс решил не говорить, что берет с собой Тоцци для разговора с Иммордино. Каммингс запротестует, Лоррейн перепугается.

Выйдя из кухни, он заглянул в спальню, размышляя, обратила ли Лоррейн внимание, что он пришел на завтрак с пистолетом. Обычно до этого не доходило. Но когда имеешь дело с мафиози, излишняя осторожность не повредит.

Сол Иммордино сидел сгорбясь у своего любимого столика с напечатанными на крышке шахматными клетками. Положив локти на колени, он глядел на кисти своих рук, вполголоса обращаясь то к од ной, то к другой. И усиленно старался не замечать сидящего перед ним Тоцци. Этот сукин сын вот уже пять минут торчал перед ним, постукивая тростью об пол.

Сол уставился на свои мизинцы. Интересно, что нужно этому гаду? Догадался, кто хотел его убрать? Или приехал из-за Мистретты? В любом случае Сол не собирался говорить ему ничего. Не собирался даже на него смотреть. Заговоренный. Уклоняется от пуль, волшебница-крестная оберегает его. Чертов фараон.

Тоцци перестал постукивать тростью. Краем глаза Сол смотрел, как он лезет во внутренний карман пиджака и что-то достает оттуда. Сукин сын. Достал маленький магнитофон. Такой же был у него под одеждой два года назад в Атлантик-Сити, когда Сол, забыв об осторожности, грозился убить его. Тоцци, слава Богу, сильно потеет. Это помешало записи. Запиши он тогда тот разговор, убирать его не имело бы смысла, против Сода существовала бы вещественная улика. А теперь его можно осудить лишь на основании показаний этого фараона. Поэтому он должен умереть.

Тоцци потянулся и схватил Сола за запястье. Тот вздрогнул, но вырываться не стал. Он же псих. Тоцци вложил магнитофон ему в руку:

– Держи.

Придав лицу недоуменное выражение, Сол уставился на аппарат в своей руке. На прозрачное с одной стороны зеркало в другом конце палаты он не смотрел. Там явно находился Гиббонс, дружок Тоцци. Сол готов был голову прозакладывать.

– Видишь, сейчас я запись не веду. Ну как, Сол?

Иммордино чуть не расхохотался ему в лицо. Откуда мне знать, что ты не прячешь на спине другой магнитофон? По-твоему, я действительно дурак?

—Слушай, хватит прикидываться. Я знаю, что голова у тебя в порядке, и ты знаешь, что я это знаю, ну и давай кончать дурацкие игры. Мои письменные показания о твоей вменяемости находятся в суде, и ни ты, ни я ничего не можем с этим поделать. Но если ты пойдешь на сотрудничество со мной, я поговорю кое с кем в министерстве юстиции, постараюсь, чтобы и тебе пошли навстречу.

Сол поднял взгляд от магнитофона на Тоцци и на зеркало. Пошел, Тоцци, сам знаешь куда. Мистретта говорил, что вы попытаетесь развязать мне язык. Именно этого Джуси и боится. Исчезни с моих глаз.

Тоцци оперся подбородком на трость.

– Можешь также стать свидетелем обвинения. Дай прокуратуре побольше фактов, и, может быть, дело окончится убежищем для свидетелей. Если там сочтут, что смогут состряпать на основе твоих показаний солидные дела, то снимут с тебя легкие обвинения, а по серьезным заключат сделку. Может, отделаешься двумя годами с зачетом пребывания здесь. Гарантировать не могу, я не прокурор. Но сделать попытку стоит. А?

Сол поглядел Тоцци в глаза. Разжал руку, магнитофон упал и разбился.

Тоцци бросил взгляд на осколки, потом неторопливо улыбнулся:

– Я знаю, Сол, о чем ты думаешь. «Не стану стучать на своих, я не такой. И не стану жить в какой-то построенной на разных уровнях квартире, где не найти ни приличной выпивки, ни девочек». А здесь разве лучше? – Тоцци окинул взглядом пациентов, слоняющихся по палате. – Сол, это отнюдь не Фонтенбло. А друзья из семьи не очень-то стараются вызволить тебя отсюда, так ведь? Насколько я понимаю, Мистретта тебя крепко подвел. Ты истратил почти все свои деньги на адвокатов, а потом старик не захотел вызволять тебя отсюда. Ну и крестный отец, а?

Ошибаешься, Тоцци. У меня кое-что припрятано, и об этом не знает никто, даже моя сестра.

Сол поворошил носком ноги осколки магнитофона.

– Как считаешь, не Джуси ли Вакарини убрал Мистретту? Чтобы стать доном самому?

Иммордино не поднимал взгляда.

– Или это ты,Сол, распорядился его убрать? Наскреб денег и нанял убийцу? А? Смерть Мистретты нужна была тебе больше, чем Джуси. Верно? У старика определенно имелись любимчики, но ты не попал в их число. Может, тыи кокнул его. Что скажешь, Сол?

Иммордино сидел, свесив голову. Сердце его колотилось о ребра.

– Надо, пожалуй, поинтересоваться у Джуси, что он думает по этому поводу. Скажу, что расспрашивал тебя, но ты понятия не имеешь. Может, у него возникнут какие-то соображения?

Сердце Сола неистовствовало. Совсем уронив голову на грудь, он очень медленно сжимал кулаки, сперва один, потом другой. Ему хотелось удавить этого сукиного сына. Тоцци прекрасно знает, что подумает Джуси – будто Сол снюхался с ФБР, поскольку они с Бартоло хотят этому верить. Потому и распорядились убрать его. Черт!

Сол услышал приближающиеся шаги, явно не пациента. Головы он не поднимал на тот случай, если это другой сукин сын, Гиббонс.

– Это вам я понадобился?

Сол узнал голос. Крепко зажмурился и затаил дыхание.

– Вы Чарльз Тейт?

– Он самый.

Тоцци извлек удостоверение.

– Майкл Тоцци, особый агент ФБР. – Он поднялся и пожал Чарльзу руку. – Насколько я понимаю, у вас выходной. Спасибо, что приехали. – И указал Чарльзу на стул.

– Ерунда. Ничего особенного.

Когда Чарльз сел, Сол заметил, что на нем ярко-синие бриджи и высокие кроссовки «Рибок», стоящие примерно сто пятьдесят долларов. Притом совершенно новые. Солу хотелось надеяться, что они краденые. Этому негритосу лучше не тратить полученную тысячу на всякое барахло, иначе он об этом пожалеет.

Тоцци достал из кармана небольшой блокнот и открыл его.

– Последние два месяца вы дежурите здесь в третью смену. Так?

– Нет, в третью – О'Коннор. Я во вторую.

Тоцци достал ручку и что-то зачеркнул.

– Находясь на дежурстве, вы не замечали ничего необычного за мистером Иммордино?

Глаза Сола выкатились. Отвечай, как надо, черный.

—Как это понять – «необычного»?

Тоцци постучал ручкой по блокноту.

– Чего-то не такого, как всегда. Новых посетителей, телефонных звонков. Вел ли он себя странно в каком-то смысле? Вы понимаете, о чем я.

– Так, так...

Сол скрипнул зубами. Думай, прежде чем говорить.

—Сол никому не звонит, навещает его только сестра, монахиня. – Чарльз скрипуче рассмеялся. – А ведет он себя всегдастранно. Как и все в этой палате.

У Сола внезапно свело от страха живот. Вдруг Тоцци узнает голос Чарльза? Вдруг он уже понял, что в ту ночь его пытался убить Чарльз? На кой черт он вызвал сюда этого негритоса? Сол замер, ожидая, что вот-вот в палату ворвется Гиббонс с полицейскими и их обоих арестуют.

Тоцци перевернул листок блокнота.

– У вас удрал один парень, Дональд Эмерик. Он и мистер Иммордино не водили здесь дружбу?

– Ну, я бы так не сказал.

– А как бы сказали?

Прикуси язык, Чарльз. Скажи, что не знаешь.

—Не знаю. Сол ни на кого не обращает внимания. Разговаривает со своими руками, вот как сейчас. А Эмерик, тот зависит от лекарств. Дашь ему пилюлю, он притихнет, как мышь. А когда действие ее проходит, оживляется и становится очень любопытным. Я несколько раз видел, как он сидел возле Сола, слушал, что Сол бормочет. Но Сол никогда не заговаривал с ним. Я всегда думал, Эмерику кажется, будто Сол читает молитвы. Понимаете, Эмерик сам молится очень много, почти беспрерывно. Больше всего ему хотелось иметь четки. Он каждый день просил меня их принести. Но врачи сказали – нельзя, опасно.

– Они боялись, что он причинит вред себе или другим пациентам?

– И того, и другого. Эмерик хоть и маленький, но самый вредный в палате. Его нужно было запереть внизу, в одиночке. Он ведь убил двух женщин. Потому и оказался здесь. Готов держать пари, он попытается убить кого-то еще. Будьте начеку. Кулаки Сола набрякли. Чарльз слишком разболтался. Тоцци записал что-то в блокноте, вырвал листок и отдал Чарльзу:

– Меня можно найти по этому телефону. Если увидите, что мистер Иммордино ведет себя как-то необычно, по-новому, то позвоните мне, я буду очень признателен.

– Ладно.

– Спасибо, что приехали. Извините, что побеспокоил вас в выходной.

– Ничего особенного.

Чарльз поднялся и, скрипя по линолеуму кроссовками, пошел к двери.

Тоцци наклонился к Солу:

– Сол, последний шанс. Хочешь что-нибудь сказать мне?

Иммордино опять стиснул кулаки. Руки его тряслись от бешенства. Хотелось снести Тоцци башку и помочиться ему в глотку. Но он боялся шевельнуть хоть одной мышцей, сделать что-то, показывающее, что он в своем уме. Разговор небось снимают из-за зеркала видеокамерой. В довершение всего Сол не мог решить, действительно ли Тоцци знает что-то о нем, Эмерике и Чарльзе, или просто притворяется, надеясь запугать его и развязать язык. Должен бы уже понять, гад, что ему это не удастся.

Тоцци поднялся и оперся о трость.

– Значит, ничего не скажешь? Ну что ж, Сол, приятно было с тобой пообщаться. – Он собрался было уходить, но обернулся вновь. – Кстати, передать Джуси привет от тебя?

Не поднимая головы, Сол скрипнул зубами и до боли сжал пальцы. Пошел к черту, Тоцци.

—Я так и подумал.

Тоцци пошел к двери, приволакивая ногу.

Сол провожал его взглядом, сцепив кулаки и зубы.

Считай себя покойником, Тоцци!