ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Название дома было выгравировано на черной мраморной доске: „Гран Кло". Калитка была на замке, самый большой ключ из связки легко открыл ее, и Дюваль пошел по аллее через запущенный сад к подъезду в сопровождении воробьев и скворцов. Справа под огромным тиссом расположился складной стол с железными стульями. Слева гараж. Все окна в доме были закрыты. Дюваль подошел к двери, выбрал нужный ключ. Его не оставляло чувство, что он пришел к себе… Он безошибочно нашел выключатель, и лампа осветила просторный вестибюль, выложенный клетками в шашечку. Дюваль бесшумно затворил дверь и прислушался, он уже знал, что был здесь один. На вешалке он увидел синий плащ, который, безусловно, принадлежал незнакомке. Это естественно. Плащ как бы приглашал его чувствовать себя как дома. Дюваль пересек вестибюль. Двойная дверь слева должна была вести в гостиную. Так оно и оказалось. Прекрасная люстра венецианского стекла отбрасывала сдержанный и изысканный свет на мебель старинного стиля: глубокие кресла, комоды, канапе, одноногий столик. Следом находилась другая комната, поменьше, служившая, очевидно, курительной. Дюваль медленно прохаживался по комнатам, ни до чего не дотрагиваясь. Возле телефона лежала пачка сигарет, он понюхал: ну, разумеется, ментоловые… те самые, что любила Вероника. Он швырнул пачку словно в ней таилась опасность. Итак, Вероника жила в этом доме с другим? Он прошел в библиотеку с пустыми полками. Комната казалась заброшенной. Почему? Еще одна загадка. Он стал ходить быстрее из нетерпения все осмотреть и попытаться раскрыть тайну. Коридор провел его в просторную, удобно обставленную кухню, где высились батареи сверкающих кастрюль, плита была смешанной: газ и электричество, вместительный холодильник содержал бутылки с аперитивом, салат, морковь, яйца, банки с консервами. Он прошел в столовую в крестьянском стиле с длинным столиком для посуды, столом на восемь персон, окруженным плетеными стульями. По стенам развешены старинные тарелки с наивными ребусами и деревенскими сценками, загадками… Дюваль очень удивился, оказавшись снова в вестибюле, который смог получше разглядеть: над вешалкой рогатая оленья голова, а напротив громадная кабанья морда между двумя охотничьими ружьями. Все было в приличном состоянии. Он пошел к лестнице. Прекрасные перила. На лестничной площадке сундук, над которым картина с изображением псовой охоты. Чуть дальше еще комнаты. Дюваль открыл первую дверь и зажег свет. Здесь царил жуткий беспорядок: на столе раскрытые дамские журналы мод, пепельница, полная наполовину выкуренными сигаретами, на постели плохо натянутое покрывало, кусок материи, застрявший в дверце платяного шкафа, между двумя окнами на столике проигрыватель. Он подошел и прочел название пластинки, стоявшей на нем: Беко! Рауль мог держать пари, что это именно он. А книга на ночном столике… Черт побери! Мазо де ля Рош! Вероника была здесь!… Не ее ли духи еще витают в воздухе? Он вертел головой и принюхивался к едким запахам, к которым примешивался аромат увядших цветов. Может, это все игра его воображения? Это не комната Вероники, потому что на стене висела огромная фотография раненой незнакомки… Он тотчас узнал, фото в удостоверении было лишь жалкой карикатурой. Со стеснением в груди Дюваль снова увидел лицо бедняжки с перекошенным ртом… Он сравнивал его с этим прекрасным изображением, напомнившим ему известную кинозвезду: глаза Морган, нос Далиды… Мадам Дюваль, урожденная Версуа… Он вздохнул и вошел в туалет. Все как везде. Он открыл гардероб. Немного одежды: несколько летних платьев, блузок, которых не было у Вероники.

Кому принадлежали другие комнаты? Какие чудеса поджидают его еще? Дюваль вышел, пересек коридор и вошел в дверь напротив. Он зажег свет и тотчас увидел две картины. Одна со знакомой подписью: Блуштейн… Такая же висела в Канне. Не совсем та же, у этой краски были поживее. Но среди пересечения линий были те же странные пятна… Блуштейн! Вероника, конечно, здесь бывала. Она их и повесила. Блуштейн, пока еще неизвестный художник…

Спальня была полностью мебелирована. У стены стояла кровать. Деревенский шкаф. Два стула, кресло, стол. В ванной Дюваль обнаружил пару тапок с белыми подошвами, которые еще не надевали, и туалетный несессер с вензелем: Р. Д. Ну, конечно же! Рауль Дюваль! Подарок Вероники. Эта комната предназначалась ему. Все было подстроено, чтобы завлечь его в „Гран Кло". Это была дорога „Мальчик-с-пальчик", ведущая в дом Людоеда. Забавно! Кто же тот Людоед?

– Кто Людоед? – спросил Дюваль громко, открывая ящик стола. В ящике были конверты и прекрасная бумага светлосерого цвета, в углу листов стояли те же буквы: Р. Д. Была тут еще кожаная папка с теми же инициалами, в которой лежали фотографии. Он взглянул на верхнюю и чуть не задохнулся: это было посильнее тайны Р. Д. На фотографиях был изображен он сам на улице Антиб.

Дюваль медленно поднялся и пошел к свету, чтобы получше все рассмотреть. На всех фотографиях был он: на улице Круазетт, за беседой с месье Джо, покупающий газеты в табачном киоске у вокзала… Всюду был он: в профиль, в три четверти. Увеличение тоже было подходящим. Это нормально, что у мадам Дюваль полно фотографий ее муженька! Ты у себя, старина! Ты у себя. Тебе удобно, уютно, ты здесь, пожалуй, и останешься. Почему бы и нет? Вот твоя комната. Ты устроился отдельно. Не трогай даму! Если бы еще знать – какую! Ты ведь тоже не знаешь, кто твоя жена. Он засмеялся и повернул голову, посмотрел в коридор. Никого.

Ну да, ведь это он сам так глупо захохотал.

Где– то в темноте невидимые часы пробили семь раз. Звуки помогли Раулю придти в себя. Он бросил фотографии на пол, собрал их в кучу носком ботинка. Как-нибудь он ими займется снова и распутает этот клубок. Не всегда же незнакомка будет в немоте.

Первый этаж был празднично освещен. Дюваль погасил везде свет, запер дверь на ключ и прошел через парк, прикрыв калитку привычным движением хозяина. Теперь он месье Дюваль, рантье. Ему необходимо было глотнуть воздуха и забыть, что он находится между тюрьмой и „Гран Кло".

– Вам звонили из больницы, – сказали ему в гостинице.

– Хорошо. Позвоните туда. Я буду у себя.

Звонила Жанна, которая закончила работу и спешила домой.

– День прошел неважно, – сказала она. – Ваше посещение взволновало больную. У нее повысилась температура. Доктор полагает, что вам пока не стоит приходить. Может, через два-три дня и ненадолго. Бедняжка стыдится, понимаете… Она была так красива, а теперь чувствует себя дурнушкой. Конечно, у нее всякие страхи, что вы ее разлюбите… Будьте с ней поласковее, предусмотрительнее, поняли?

– Да, спасибо. Хорошо. Я тоже того же хочу.

Он бросил трубку. Нервно закурил. Ему вдруг захотелось кого-то бить, пинать ногами. И все же отсрочка была ему очень кстати. Он уже вошел во вкус быть хозяином дома, совать всюду нос, ему хотелось порасспросить соседей.

Спать, спать, позабыть вопросы, которые змеями копошились в нем. Он проглотил несколько таблеток снотворного.

На другой день в девять утра Рауль поставил машину в центральном гараже Амбуаза, в двух шагах от улицы Рабле. Нашел магазин Симоно. Хозяин нагружал фургон.

– Я пришел уплатить по счету, – сказал Дюваль.

– О! Никакой срочности нет!

Он развернул бумагу, прочел адрес и протянул руку для пожатия.

– Месье Дюваль? Не так ли? Рад познакомиться. Мадам Дюваль частенько говорила: „Мой муж очень занят. Он обязательно приедет, только вот не знаю, когда"…Как ее дела? Мы узнали о несчастье с ней.

– Сейчас получше.

– А! Очень хорошо… В „Гран Кло" она спокойно поправится. В доме только нужно починить водопроводные трубы. Его хозяева Ламиро ничего больше не могли делать: она была прикована к постели, он страдал от ревматизма… Дом не нуждается в ремонте. Давно приехали?

– Скоро уже две недели. Я остановился в Блуа, но все время хотел вырваться сюда, что и сделал вчера вечером.

– О! Дом замечательный. Ламиро там чувствовали себя превосходно. Такой дом с полной мебелировкой не часто сдают… Если вам необходима помощь мадам Депен, мы ее предупредим… Ведь это мы ее рекомендовали вашей жене, когда она сказала, что ищет домработницу… Мадам Депен знает „Гран Кло" лучше всех, она часто там бывала, помогая мадам Ламиро.

– Она что, болела?

– Рак, – прошептал водопроводчик. – Ваша жена вам не рассказывала об этом?

– Я был в отъезде, когда она сняла этот дом. Я совсем этим не занимался. У меня голова занята другим.

– Да. Рак… внутренностей. Муж ее такой неприспособленный. Он из рода книгочеев и почти ни для чего не годился. Если бы не мадам Депен!

– Я заметил… библиотека пуста.

– После смерти он уехал к сыну в Дюнкерк и все оставил, кроме книг. Дом в безукоризненном порядке. Правда, сад не совсем ухожен, но на лето вы легко найдете садовника. Я вам его поищу.

– Спасибо. Вы очень любезны. С мадам Депен я пока повременю. Я еще не знаю, как все обернется.

– Да. Понимаю. В любом случае, не стесняйтесь. Дюваль вынул чековую книжку.

– Я предпочел бы наличными, – сказал водопроводчик, сощурясь, – я ведь не силен в письме. Можете порвать счет.

Оба понимающе рассмеялись.

– И скорого выздоровления мадам Дюваль, – пожелал хозяин.

Дюваль неспешно пересек городок. Он почти свыкся с мыслью, что находится у себя. По пути он отметил магазины, которые могут ему понадобиться: булочная, аптека, прачечная. Что может быть лучше „Гран Кло" для ожидания дальнейших событий, которые, безусловно, последуют. Незнакомка не стала бы изображать из себя Веронику Дюваль, не имея определенных намерений. Он остановился у бакалеи: нужна соль, сахар, кофе и печенье.

– Ну, как? Устраиваетесь? – спросила бакалейщика.

– Не совсем.

– Мадам Дюваль долго еще пробудет в больнице?

– Выздоровление идет тяжело. Самое страшное – это то, что она плохо помнит разные события. К примеру, она думает, что приехала сюда впервые месяц назад…

– Месяц? Гораздо раньше… А, Людовик?… Это было на Пасху. Когда я увидела ее впервые, такую элегантную… Людовик мне сказал: „Это с телевидения", – а я ему в ответ: „Это к Ламиро. Они, наверное, нашли нанимателя дома". Вот видите: апрель, май, июнь, июль – четыре месяца. Да вы же знаете лучше меня.

– Да. Четыре, – подтвердил Дюваль.

– Только она не все время здесь была, – вмешался бакалейщик, – то уезжала, то возвращалась, возможно, ваша жена думает о том периоде, когда она пробыла здесь дольше всего.

– Как бы там ни было, бедный месье, я понимаю, как вы озабочены, – сказала бакалейщица.

Целых четыре месяца! Невероятно! А частые отлучки Вероники? Есть ли тут связь? Он вошел в дом и, не решаясь открыть ставни, всюду зажег свет. Он исследовал дом с подвала до чердака, стараясь разобраться, что принадлежало Ламиро, что Веронике, а что незнакомке. Это оказалось очень нелегко. Все находилось в ранней стадии переезда, а катастрофа, видно, прервала задуманное. Но что? Он обошел парк и фруктовый сад, который находился позади дома и отделялся от деревни только плетнем. Прекрасный дом со всеми удобствами: вода, газ, электричество, мазутное отопление, телефон. И все на имя Дюваля. Зачем, господи, зачем?

Он не отважился позавтракать в доме, а выбрал для этого уютный ресторанчик над Луарой, откуда был виден огромный замок Май и река, величественно текущая к востоку. Потом снова вернулся в „Гран Кло", чтобы докончить расследование. Водопроводчик не обманул: в шкафу полно белья, в ящике столика для посуды – столовое серебро. Остается только здесь обосноваться, и для этого все готово! Пока же лучше пожить в гостинице во избежание щекотливых вопросов. Рауль снова поехал в Блуа и в одном из кафе настрочил мэтру Фарлини и мэтру Тессие по письму, где не обещал скорого возвращения в Канн. Потом он еще написал просьбу в банк о переводе счета в Амбуаз. Затем порвал все письма. Нет, не надо писем… Они, возможно, ответят, начнут спрашивать, выяснять. Это неблагоразумно. Остается лишь научиться спокойно считать часы и дни и жить подобно лишайнику на стене. Нужно увеличить время приема пищи, чтения газет, научиться ждать.

– Гарсон! Дайте, пожалуйста, железнодорожный справочник.

Необходимо самому поехать в Канн, все уладить. Сменить обстановку.

К концу полудня Рауль позвонил в больницу. Состояние прежнее. Хорошо. Больная немного поела. Очень хорошо. Он навестит ее через три дня. Ему нужно кое-что уладить в Канне.

– Счастливого пути, месье Дюваль.

– Спасибо.

Как, оказывается, приятны все эти предотъездные волнения и суета. Чемодан. Газеты. Ожидание у кассы. „В Канн туда и обратно. Первым классом". Жаль, что нет возможности уехать в Венецию, Константинополь или вообще на край света.

Ночной поезд был почти пустой. Дюваль тотчас уснул. У него будет время подумать о завтрашнем разговоре.

Открыв глаза, Дюваль обнаружил, что уже утро, за окном море и много света, радость сиюминутного бытия. Придя домой, он принял ванну и уже в половине одиннадцатого был перед мэтром Тессие и бормотал что-то насчет отказа от развода.

– Понимаю… понимаю, – соглашался адвокат.

– Она, наверное, навсегда останется калекой. Конечно, в таком случае…

– К тому же более осмотрительно в вашем положении оставить все как есть, – говорил мэтр, не веривший в подобные чувства. – Имейте в виду, что я всегда в вашем распоряжении. При малейших затруднениях звоните мне… без стеснения или пошлите записку, избегая уточнений… Нам лучше встретиться. Конечно, все это печально.

Адвокат без труда играл свою роль, Дюваль – вполне убежденно – свою.

– Желаю все уладить, – сказал мэтр Тессие, провожая Дюваля. – Испытание иногда бывает лучшим советчиком.

Уф! Кажется, адвокат нейтрализован. С нотариусом посложнее, он любопытнее. Дюваль сел в автобус до Ниццы и позавтракал в старом городе. Надо бы, наверное, заранее предупредить о визите. А вдруг Фарлини не будет?… Но нет. Нотариус был на месте и тотчас пригласил Дюваля пройти в кабинет, встретив его с большим радушием.

– Скорее расскажите, что же произошло. Я в курсе событий из „Утренней Ниццы"… Присаживайтесь.

У нотариуса был такой искренне взволнованный вид, что ему можно было простить эту роль, если он даже и играл немного.

– Совершенно глупая авария, – сказал Дюваль. – У моей жены был „Триумф" с откидным верхом. Из-за неправильного маневра машина сошла с дороги… и вот… травма черепа, правосторонний паралич.

– Это ужасно, – прошептал Фарлини. – Бедный мой друг! Если бы вы знали, как я за вас огорчен! Как я вам сочувствую! А паралич, он что, пройдет?

– К сожалению, нет. У врачей почти не осталось надежды.

– И что же вы будете делать?

– Пока что я спешу. Не может быть и речи о возвращении в Канн. Я приехал ненадолго, чтобы уладить кое-какие срочные дела. Я бы хотел просить банк о переводе счета, поскольку думаю обосноваться в Турени.

– Как! В Турени?… Вы хорошо все обдумали?… Зима в тех краях не для больного, не навредить бы.

Фарлини уселся на угол стола.

– Это не мое дело, – продолжал он, – но не делаете ли вы ошибку…

– Я уже присмотрел дом, – сказал Дюваль.

– Уже?!

Нотариус не мог скрыть своего недовольства.

– Дорогой месье Дюваль, так дела не делают. Никогда не стоит горячиться.

– Для начала я его сниму. Дом удобен, обставлен, в хорошем состоянии. В моем положении, что может быть лучше?… Места там прекрасные. Вы знаете Амбуаз?

Нотариус прикрыл глаза.

– Амбуаз… подождите-ка… это где-то рядом с Туром… Я проезжал там как-то, но у меня остались самые общие впечатления… Шел дождь… я увидел замок.

– Да, это там… „Гран Кло".

– Что это такое „Гран Кло"?

– Так называется дом.

– Секундочку… я запишу адрес… Надеюсь, что мы еще увидимся. К концу лета будут продаваться дома, которые не стоит упускать. Я вам об этом сообщу. А вы иногда пишите мне хоть несколько строк, чтобы я был в курсе дел, уже будьте так любезны. Надеюсь, врачи ошибаются, и мадам Дюваль быстро поправится. Будьте осмотрительны, не спешите с покупкой дома, чтобы потом не пожалеть.

Он открыл Дювалю дверь и еще долго жал ему руку.

– Будьте мужественны, дорогой друг, и, конечно же, до скорого. Можете полностью на меня рассчитывать.

– Благодарю вас.

Нет, этот нотариус и впрямь очень мил. Если вдруг кому-то нужно будет довериться… Что за вопрос! Приятно чувствовать, что ты не одинок. Дюваль вернулся в Канн, выполнив кое-какие необходимые формальности в банке, и, освободившись, купил билет в „Голубой экспресс", который, сделав крюк к Парижу, попадал в Блуа назавтра лишь к полудню.

Дюваль еще чувствовал себя усталым, когда пришел в больницу. Дорога была хоть и не длинной, но все равно выбила его из колеи. Когда же он увидел перекошенное лицо незнакомки, то испытал нечто вроде шока.

– А мы сегодня очень послушные, – сказала Жанна с покровительством старшей. – Мы хорошо ели пюре и у нас нет температуры.

Дюваль коснулся губами мертвого лба. Это необходимо! Сел на край постели, взял больную за руку, которую та хотела спрятать под одеяло и, улучив момент, когда медсестра пошла опускать штору, быстро прошептал.

– Умоляю. Для всех я ваш муж… Я никому не сказал правды и потом объясню вам, почему.

Живой голубой глаз глянул на него откуда-то из головокружительной дали, словно свет небесной звезды. Другой неподвижно стеклянел.

– Понимаете ли вы меня?

Восковидные пальцы ответили слабым пожатием, вполне достаточно давшим понять, что послание принято и смысл его понят. В ответ Дюваль тихо улыбнулся без малейшего усилия. Внезапно он наклонился и коснулся губами рта незнакомки. Это движение потрясло его. Он вовсе этого не хотел, и теперь не знал, как скрыть свое волнение от неотступного проницательного взгляда больной.

– Приходите помогать нам ее поднимать, – сказала Жанна. – Она при вас будет уверенней… Это дело двух-трех дней, если, конечно, мадам Дюваль будет паинькой и отбросит мрачные мысли. А теперь, месье Дюваль, оставьте нас. Мы немного поспим.