– Жан-Реми Бержер… Клара все лето звала его, и он наконец почтит нас своим присутствием… Зимой я был на его выставке, – добавил Винсен. – Он талантливый и очень приятный человек. Я даже подозреваю, что бабушка припасла его для тебя, Мари…

Он рассмеялся. Мари и Готье подхватили смех, а Ален молча пошел к дому. Из окна второго этажа Мадлен плаксивым голосом позвала Готье. Тот с недовольной гримасой ответил, что уже идет.

– У нее сломался замок на шкатулке с украшениями. Она думает, что у меня талант слесаря! – объяснил он.

– Это верно, – усмехнулась Мари, – у тебя получится, ты ведь будущий хирург…

Шутка не рассмешила Готье – он нахмурился.

– Даниэль куда лучше меня разбирается в таких делах, лучше бы он пошел. Кстати, где он?

– В кабинете отца, – ответил Винсен, – они там с обеда сидят. Шарль решил поговорить с сыном о будущем, и похолодевший Даниэль пошел за ним, зная, что свои мысли ему высказать не дадут.

– Если он не станет лучшим выпускником Политехнической школы, отец его убьет, – задумчиво сказал Винсен с грустной улыбкой.

Спорить с отцом было по-прежнему трудно, хотя они стали взрослыми, и Винсену становилось не по себе при мысли о предстоящем разговоре относительно Магали. Если Шарль разозлится по-настоящему, если ответит категорическим отказом, то Винсен пойдет на ссору с ним – а это безрадостная перспектива. Но отказаться от Магали было просто невозможно.

– Тебя что-то тревожит? – заметила наблюдавшая за ним Мари.

– Тебе кажется, – ответил он.

Он не хотел жаловаться: у нее-то всегда хватало смелости противостоять всем. Мадлен, Шарлю, Кларе, она не боялась вступать с ними в конфликт и жить так, как хочет.

– Надо переодеться, – сказала она, вставая.

Винсен подал руку, и она с легкой улыбкой приняла ее: забота кузена была трогательной.

Жан-Реми вышел из черного «Хочкисса» и, захлопнув дверцу, залюбовался фасадом. Так вот каков Валлонг: дом большой – и гораздо красивей, чем он его представлял – с голубыми ставнями, плоской розовой кровлей и белоснежными стенами, на которых выделялись балкончики из кованого железа. Изысканное сочетание роскоши и процветания, создававшее ощущение достатка и спокойствия.

На крыльце раздались голоса, и сияющая Клара появилась в чесучовом платье цвета слоновой кости. Она с улыбкой шла к нему навстречу, радуясь, что, наконец, принимает его у себя. После короткого обмена любезностями она представила ему членов семьи: Мадлен показалась ему толстой неинтересной женщиной, а руку Шарля он пожал с интересом. Ален столько рассказывал о дяде, что можно было заранее испытывать к нему неприязнь, но Жан-Реми представлял себе совсем не такого человека, каким оказался Шарль. Ален говорил о нем: «Отвратительный, высокомерный, холодный». Но не упомянул о безукоризненной элегантности, удивительных светло-серых глазах и низком волнующем голосе.

Клара провела их через дом и вывела на патио, где обычно вся семья собиралась на аперитив. Все подошли поприветствовать его: Мишель Кастекс, Винсен, Даниэль, Мари, – Ален чуть помешкал и подошел последним. Он кивнул и совершенно равнодушно пробормотал:

– Очень приятно…

Он целые дни проводил на воздухе, на солнце, и загар делал его еще желаннее; Жан-Реми с трудом отвел взгляд от молодого человека и повернулся к Кларе: она предлагала напитки. Взяв с подноса мартини, Жан-Реми вдруг почувствовал неловкость. Зачем он приехал сюда, в семью Алена? Что за неуместное любопытство побуждает его подсматривать? А если юноша никогда этого не простит ему?

– Моей матери очень нравится ваше творчество, – сказал Шарль, садясь рядом с Жаном-Реми. – Вы могли бы показать мне ваши картины? Я хотел бы сделать ей подарок на день рождения…

Их взгляды встретились, и Жан-Реми почувствовал, что Шарль, несмотря на свою холодность, умеет очаровывать собеседников. Конечно же, профессиональное качество адвокатов.

– С большим удовольствием, – согласился художник.

Но он твердо решил никогда не принимать его на мельнице. Не могло быть и речи о каком-либо общении с человеком, которого Ален ненавидел. По крайней мере, так художник понял из его обрывистых рассказов. У него сложилось впечатление, что причиной этой неприязни послужила чрезмерная придирчивость Шарля к племяннику, но в особенности – недостаток родительской любви. Лишившись отца в тринадцать лет, совершенно не понятый матерью, Ален, конечно же, стремился сблизиться с дядей, брать с него пример, однако натолкнулся на непроницаемую стену отчуждения. Хуже того, дядя не только не принимал всерьез его сельскохозяйственные затеи, но и вообще презирал племянника, как ни на что не годного. Без поддержки Клары он был бы совершенно одинок в своей семье. Да, у Алена были причины чувствовать себя неуютно и невзлюбить того, кто им так пренебрег.

Жан-Реми осторожно огляделся. Пятеро кузенов сидели рядом с диваном-качалкой и вполголоса разговаривали: было видно, что между ними уже давно установилось полное взаимопонимание. Ален повернулся спиной, опираясь плечом на нелепую пальму, и рассказывал что-то забавное: все улыбались. Он отличался от того человека, которого знал Жан-Реми, был моложе и веселее. Какой же из двух Аленов настоящий? Винсен тоже казался беззаботным, а ведь он мучился из-за своей маленькой Магали. Неужели, находясь в кругу семьи, эти молодые люди так притворялись?

– Прошу всех к столу, – объявила Клара. – Предупреждаю, меню очень простое!

Но ее довольный вид говорил как раз об обратном: она полдня провела на кухне и вместе с Одеттой готовила замысловатые блюда. Гостей рассадили по местам, Жан-Реми оказался слева от Клары и довольно далеко от Алена, так что мог спокойно его разглядывать.

– …тогда вы непременно должны попробовать это оливковое масло. Оно великолепно! Конечно, Ален мой внук, но это действительно отличный продукт.

Клара ждала ответа, и Жан-Реми, откашлявшись, поспешно сказал:

– Да? Долина Бо очень благоприятна для оливок… Но не все юные парижане могут заниматься сельским хозяйством! Говорят, что только старики опытны, но молодежь тоже способна на многое!

Довольная, что встретила понимание, Клара ослепительно улыбнулась художнику. Все Морваны были очаровательны: даже Клара, несмотря на возраст, была неотразима. Она была волевая, сильная женщина и в своем клане была диктатором.

– Нас очень удивило его решение, – оживленно продолжала она, – его призвание, я бы так сказала… В пятнадцать лет он уже знал, чего хочет, это просто поразительно! Тем более, он единственный в семье, кто имеет склонность к земледелию.

Получив благовидный предлог посмотреть на Алена, Жан-Реми впервые за вечер встретился с ним взглядом. Увидев это лицо, которое он так хорошо знал, эту бесконечную любовь к бабушке в его глазах, он улыбнулся от нахлынувших чувств.

– А я мечтала о другом будущем для сына, – заявила Мадлен и отправила в рот очередной кусок.

– У каждого свои возможности, – иронично заметил Шарль. – И ваш сын смог найти себя в низшем сословии…

От его резкого замечания в разговоре возникла пауза. Ален, не отвечая Шарлю, поигрывал ножом, а Мадлен добавила:

– К счастью, мой младший сын заканчивает медицинский факультет…

Неожиданно для всех Готье продолжил:

– А твоя дочь – адвокат! Или ты забыла?

Пораженная его дерзостью, Мадлен уставилась на него, и Клара, чтобы отвлечь внимание, вдруг закашлялась. Ален лишь презрительно взглянул на мать и продолжал говорить с Винсеном. Вежливый хозяин, Шарль пришел на помощь Кларе и завязал разговор об Утрилло[17]: недавно он приобрел картину этого художника. Шарлю не очень-то и хотелось поддерживать разговор, он явно скучал, но отличное образование позволяло ему говорить на любую тему, не особенно задумываясь над словами. Жан-Реми очень хотел возразить ему, заставить пожалеть об отвратительной фразе в адрес Алена, но он сдержался. Он даже порассуждал об импрессионистах и их влиянии на живопись, он, наконец, блестяще сыграл роль художника, чего от него так долго ждали, и совершенно очаровал Клару. Раза два-три в разговор вступала Мари, сидевшая по левую руку от него, она высказывала интересные мысли, но они иногда звучали слишком категорично. Молодая женщина оказалась такой, какой ее и представлял себе Жан-Реми: эта старшая независимая сестра, которую Ален безгранично любил, была некрасива, но своеобразна, ее характер очень напоминал характер Клары. С другого конца стола в разговор вмешался Винсен, и беседа стала общей. Поговорили о коллекциях, которые Шарль после войны возвращал законным владельцам; в тех процессах он бесстрашно обличал тогдашнее правительство. Из-за этих тяжб с государством он приобрел некоторые познания о произведениях искусства и их стоимости. Однако говорил он об этом очень сдержанно, как и обо всем остальном, касавшемся того периода, когда еврейский вопрос был для него больным вопросом. Клара заговорила о заоблачных ценах на полотна кубистов, и Мишель Кастекс, воспользовавшись этим, рассказал несколько забавных историй о спорах из-за наследства, когда неправильно оценивали стоимость картин.

– Спекулировать живописью гораздо опасней, чем играть с ценными бумагами на изменении биржевого курса, – сказал он в заключение.

Клара, все это время рассеянно слушавшая его, заразительно засмеялась.

– В бизнесе не бывает случайностей! – сказала она. – Имея ум, можно всегда выкрутиться.

Старый нотариус озорно посмотрел на нее с нескрываемым восхищением. Клара мастерски жонглировала ценными акциями, он знал это как никто другой.

После десерта вернулись на патио: Одетта подала туда кофе и спиртное. Ночь была прекрасна, в воздухе плавал аромат лаванды, вокруг фонарей вились тучи насекомых.

– Обожаю Валлонг, – в восторге вздохнула Клара. Фраза была самая обычная, но она тут же раскаялась в сказанном и обеспокоенно взглянула на Шарля.

– Увы! Здесь были и трагедии! – добавила она для Жана-Реми. Ален рассказывал о самоубийстве отца, об аресте тети, но художнику не полагалось об этом знать, и он не стал выдавать себя.

– Прекрасный дом, – только и сказал он. – Я понимаю, почему вы его любите.

Глотнув арманьяка, он огляделся: Мишель Кастекс вяло беседовал с Мадлен, а молодежь снова собралась вместе. Мари гордо сидела среди братьев и кузенов, она не пыталась скрыть будущее материнство, безразличная к условностям и мнению гостей, и в этом была поистине прекрасна. Шарль с отрешенным видом стоял в стороне, и, казалось, был полностью погружен в свои мысли. За весь вечер он не сказал ни слова Алену: несмотря на все усилия Клары, Шарль так и не смирился с тем, что оливковое масло носит его имя.

«Как он живет в такой атмосфере все лето? Зачем он сидит с дядей за одним столом? Наверное, чтобы просто побыть с кузенами…»

Днем – понятно. Но ночью? Что удерживало его по ночам, почему он сидел в Валлонге, в то время как Жан-Реми на мельнице сходил с ума от одиночества? Вдруг художник испугался, что после сегодняшнего вечера больше никогда не увидит Алена. До сих пор молодой человек сам решал, где и когда им встречаться; непредсказуемый и неуловимый, он в любую минуту мог положить конец их связи, в которую с такой неохотой вступил. Если ему и нужен был мужчина, то скорее умозрительно, чем реально в постели – достаточно было взглянуть на него, чтобы это понять. В нем не было ничего женственного, наоборот, это был молодой самец, который оттачивал когти.

«Ему всего двадцать два, он не знает себя, не знает, кого он на самом деле любит».

Эта мысль была болезненна, и Жану-Реми снова стало не по себе. Он решил, что пора уходить, и тепло поблагодарил Клару и Шарля. Потом попрощался со всеми за руку, стараясь не глядеть на Алена, и с большим удивлением услышал, как тот, опередив бабушку, сказал:

– Я вас провожу.

Вместе они прошли через гостиную, холл и оказались в полумраке парка. Пока они шли к машине, Жан-Реми не произнес ни слова, чтобы Ален мог обругать его, если хочет. Немолодой человек лишь коротко шепотом спросил:

– Зачем ты пришел?

– Если гора не идет к Магомету…

Они в нерешительности остановились возле машины. Наконец Ален отошел на несколько шагов, в тень деревьев. Жан-Реми последовал за ним и, чуть не налетев на него, торопливо взял за плечо.

– Не исчезай на недели, это невыносимо, – сквозь зубы проговорил он. – Ты мог бы…

– Я делаю то, что хочу, – сухо отрезал Ален. – Ты же уезжал в Европу!

– У меня есть обязательства… Мне надо было работать, и еще я надеялся, что так время пройдет быстрее.

– И что?

Вызывающий тон вывел Жана-Реми из себя, но он нашел в себе силы спокойно ответить:

– Я очень скучал по тебе. Поедем со мной, скоро я уезжаю в Севилью…

– Ты, что, смеешься? – зло спросил Ален.

Они были увлечены и не услышали легкие шаги Даниэля, который остановился в нескольких метрах от них. В руках у молодого человека был портсигар, забытый Жаном-Реми на патио. С крыльца он увидел, что машина художника еще тут, заспешил, но теперь, ошеломленный, остановился. Он различал две фигуры, улавливал сердитые интонации – это походило на ссору. Белая рубашка Алена и светлая куртка Жана-Реми были заметны в темноте, а Даниэля скрывала машина.

– …ненавижу ложь! Если ты стыдишься того, что делаешь, то остановись!

– Отлично! Ловлю тебя на слове!

Все еще не двигаясь, Даниэль пытался понять, из-за чего этот странный спор. Его разбирало любопытство, но он не хотел быть нескромным и собрался было уйти, когда Жан-Реми стал трясти Алена за плечи, заставив отступить к дереву. Даниэль решил, что они станут драться, но наступила тишина, длившаяся так долго, что он вдруг почувствовал себя не в своей тарелке. Крадучись, Даниэль направился к лужайке. Трава зашелестела под его туфлями, он ускорил шаг, обогнул дом и вошел через кухню. Одетта заканчивала мыть посуду. Рассеянно улыбнувшись кухарке, Даниэль вышел в холл и, прыгая через ступеньки, понесся в комнату Винсена. Этот секрет Даниэль не мог держать при себе: он был слишком абсурдный, слишком уродливый, надо было немедленно поговорить с братом.

– Ну почему же, я рад тебя слышать, – сказал Шарль, плечом прижимая трубку к щеке.

Прикурив сигарету, он теребил зажигалку, а Сильви на другом конце провода продолжала:

– Мы приехали сюда на неделю, отдохнуть, сейчас Стюарт опять вернулся в Нью-Йорк. Так что я одна наслаждаюсь бассейном, кухней…

– Тебе грех жаловаться! Осто-де-Боманьер[18] – это рай!

– Адская долина не может быть раем, сам подумай, – шутливо ответила она.

– Так тебе скучно?

– Нет, но если бы ты пообедал или поужинал со мной…

Она замолчала, он не стал нарушать тишину и как-то ей помогать. В раскрытое окно он заметил Алена, тот шел по аллее с маленьким Сирилом на плече.

– Шарль, я буду рада провести с тобой пару часов, – наконец призналась она.

«Ты» получалось у нее само собой, как будто замужество придало молодой женщине больше уверенности.

– Я тоже, – нежно произнес он.

И прикусил губу, удивленный собственной слабостью. Звонок Сильви неожиданно обрадовал его, однако он испытывал чувство вины. За то, что по-прежнему желал ее, что любил ее голос, что не смог отказать в свидании, которое она предложила с деланной непринужденностью. Последний раз, когда он обнимал ее, она еще не была женой Стюарта, а он повел себя, как последний мерзавец. Он думал, что если они перестанут видеться, она разлюбит его, перестанет желать, но не вышло.

– Так когда? Сегодня? Завтра? – нерешительно спросила она.

Сильви волновалась не меньше Шарля, удивилась, что не получила категорического отказа, и при мысли, что снова увидит его, уже сходила с ума.

– Сегодня, – пробормотал он.

Снова повисла тишина. Сделав последнюю затяжку, Шарль аккуратно затушил сигарету. Когда она снова заговорила, ей хватило хладнокровия на почти непринужденный тон.

– Приезжай к вечеру, если хочешь искупаться, это так здорово…

Он назначил свидание на восемнадцать часов и, повесив трубку, затуманенным взглядом долго смотрел на телефон. Плавать, разговаривать, есть вместе с ней – этого ли он хотел? А может быть, ему хотелось превратить ее в неверную жену, чтобы она терзалась еще больше? Ему хватило честности не жениться на ней, почему же теперь он был готов все испортить?

В дверь осторожно постучали, Шарль поднял голову: Винсен вошел или скорее проскользнул внутрь, виновато улыбаясь.

– Я не помешал тебе, папа?

– Нет, совсем не помешал, – Шарль постарался сказать это как можно мягче.

Вчера Даниэль провел больше часа в этой комнате и слушал, как отец рассуждал о его будущем. Винсен под руководством мэтра уже почти закончил учебу и определился: он будет судьей.

– В общем… – начал юноша. – Я… ну, есть кое-что очень близкое моему сердцу, любимое… я хотел бы с тобой обсудить.

Крайне смущенный, он стоял, вцепившись в спинку кресла, отец знаком предложил ему сесть.

– Как тебе известно, папа, я встретил девушку.

– Правда? Хорошо! – подбодрил Шарль. – В твои годы я встречался уже со многими девушками.

Винсен силился улыбнуться, но получилась лишь жалкая гримаса: он мучился и никак не мог сформулировать свое признание.

– Ее зовут Магали, – уточнил он.

– Красивое имя. Она местная?

– Да.

– Я знаком с ее семьей?

– Нет… то есть да. Дай я сначала объясню.

Серые глаза сына в безысходной тоске неотрывно смотрели на Шарля, и он нахмурился, предчувствуя новые неприятности.

– Я очень… очень привязан к ней. Я влюблен.

– Давно?

– Уже почти два года. Заинтригованный Шарль посмотрел на сына.

– Даже так? Ну, что тебе сказать… У тебя были девушки до нее?

– Ничего стоящего.

– Понятно. Продолжай.

Опустив голову, Винсен глубоко вздохнул и одним духом выпалил:

– Я хочу просить ее руки.

– Ты, что, шутишь?

Ответ прозвучал слишком быстро и был слишком резок; Шарль тут же поправился:

– Ты еще очень молод, Винсен.

– Нет, папа… я уверен в себе… я…

– Об этом не может быть и речи!

Шарль поднялся, закрыл окно и остановился перед креслом сына.

– Посмотри на меня, пожалуйста. Вчера я объяснял кое-что твоему брату, вижу, тебе тоже нужен урок. Не стоит повторять ошибки ваших кузенов во главе с Аленом! Даже Мари, и та уничтожила свои шансы на счастье во имя какой-то независимости. А независимость связывает куда сильнее, чем условности. Тебе надо закончить учебу, заняться карьерой, ты…

– Сколько тебе было, когда ты женился на маме? В замешательстве Шарль замолчал и отвернулся.

Никогда сыновья не говорили с ним о Юдифи. Может, из уважения к его горю, может, потому, что воспоминание о матери было и для них болезненным. Для Шарля было мучительно услышать слово «мама» из уст Винсена.

– Двадцать два года, – вполголоса ответил он.

Как объяснить старшему сыну, что те его чувства ни с чем нельзя сравнивать? Что та любовь, которую он испытывал к Юдифи, – это редкая, исключительная Божья милость?

– Расскажи мне, кто такая Магали, – снова начал он. – Ты с ней часто видишься?

– Каждый день.

– И сказал об этом только сегодня?

– Я не решался.

– Почему? Разве ты меня боишься?

Вопрос был таким неожиданным, что Винсен чуть не засмеялся.

– Конечно, папа.

Шарль был потрясен ответом сына. Сыновья боялись его? Его?

– Но ведь вас никогда… ни тебя, ни твоего брата…

– Я боюсь твоего мнения, папа.

Озадаченно вздохнув, Шарль сел. Положив сцепленные руки на стол, он ждал продолжения.

– Магали – замечательная девушка, но она не из… не из нашего круга. Она из очень скромной семьи.

– Честно говоря, начало плохое, – усмехнулся отец.

– Почему? Папа, ты тоже…

– Не надо больше сравнений! Социальные различия трудно сгладить в повседневной жизни. Образование значит очень много. Куда больше, чем, ты думаешь. И хватит ходить вокруг да около. Что делают ее родители?

– Она сирота.

– Мои соболезнования. Но семья-то у нее есть?

– Она приходится племянницей и крестницей… Одетте.

Винсен собрал все мужество и посмотрел на отца: лицо Шарля стало непроницаемым.

– Это шутка?

– Нет.

– Сколько ей лет?

– Двадцать.

– Чем она зарабатывает?

Наступил самый неприятный момент, но Винсен ответил без малейшего колебания:

– Она убирает в домах.

Шарль резко встал, кресло с треском опрокинулось на пол.

– Ты бредишь! Боже, ты еще хуже кузенов! Так вот что ты придумал? Хочешь жениться на служанке?

– Она не служанка, ей надо на что-то жить! Винсен повысил голос на отца, но тут же извинился. Шарль смерил сына ледяным взглядом.

– Ты меня разочаровал. Я не ожидал, что ты так неразумен и дурно воспитан.

Шарль потянулся к пачке сигарет и заметил, как сын инстинктивно дернулся.

– Не бойся, – язвительно сказал он, – драться не будем. Кроме того, твоя история мне неинтересна, слышать о ней больше не хочу.

Подойдя к окну, он резко открыл его, демонстрируя, что разговор окончен. Он услышал, что Винсен поднялся, но, вопреки его ожиданиям, не ушел, а приблизился к нему.

– Прошу тебя, папа… хотя бы познакомься с ней…

Все было куда серьезней, чем он думал. Шарль повернулся и посмотрел сыну в глаза.

– Винсен, это даже неприлично.

– Пожалуйста, я не могу иначе.

– Почему? Она, что, ждет ребенка? И ты, наивный, думаешь, что он твой?

Отступив, Винсен покачал головой. На такой циничный удар отца он был не способен что-либо ответить.

– Это неправда, – пробормотал он.

Винсен хотел было объяснить, что он у Магали первый, что влюблен в нее до безумия и полностью доверяет ей, что она чудесная девушка и что только она нужна ему. Но зачем? Шарль иногда бывал таким жестоким, что никакие слова на него не действовали.

Юдифь берет Винсена на руки, поднимает и целует в щеку с такой нежностью, что Шарль тает от счастья.

– Это неправда, – шепчет она на ухо своему маленькому сыну.

Он сразу успокаивается, уткнувшись матери в шею, а та щекочет его, пока он не начинает смеяться.

– Папа решил, что это ты, но мы-то знаем, что это кот. Ведь правда?

Винсену пять лет, Даниэлю три года, а Бетсабе совсем недавно родилась. В квартире у Пантеона царит трогательный беспорядок: Юдифь радуется сыновьям, маленькой дочке и персидскому коту, успевшему заметно поправиться. По вечерам Шарль возвращается домой, он по-прежнему восхищается своей женой. Она все так же прекрасна, и каждый вечер он подыскивает новые слова, чтобы сказать ей об этом. Вот теперь он берет губку и начинает вытирать с плиток пола разлитое молоко. Юдифь усаживает Винсена на стул, опускается на колени рядом с Шарлем.

– Я и не думала, что однажды ты падешь к моим ногам и примешься за уборку! – смеется она.

Она хочет помочь мужу, но он не дает. Обхватив жену за талию, он прижимает ее к себе; тут над их головами раздаются крики: Даниэль отобрал у Винсена ложку. Имя для старшего сына выбирал Шарль. В переводе с латинского «Винсен» означает победитель. Второго ребенка называла Юдифь: она выбрала имя на иврите. Даниэль – «Бог мой судья». Бет…

Шарль протянул было к сыну руку, но не закончил жест. Уже давно он не вспоминал Юдифь с такой остротой. На мгновение ему почудилось, будто Юдифь в этой комнате, с ними. Между ними. Это нестерпимое, почти физическое ощущение вызвало у него приступ дурноты.

– Хорошо, – глухо проговорил он, – мы что-нибудь придумаем.

Увидев, как отец на глазах изменился, Винсен вдруг забеспокоился.

– Папа, тебе плохо?

– Нет, нет… Ты что-то сказал? Я несправедлив? Может быть…

– Магали не беременна, я не из-за этого хочу жениться. Я люблю ее.

– Это все объясняет, – ответил Шарль с какой-то непривычной нежностью. – Я встречусь с ней, и мы втроем поговорим. Но поскольку спешки нет, то не стоит бежать за ней прямо сейчас. Хорошо?

Предложение было таким неожиданным, что Винсен был потрясен произошедшей в отце переменой. Он даже не успел улыбнуться, как тот добавил:

– Не строй иллюзий, все не так просто. Приводи ее завтра.

Слишком сильно обрадованный, чтобы возражать, молодой человек быстро согласился и поспешил к двери. В холле он подмигнул Даниэлю: тот как бы случайно прогуливался там, а на самом деле дожидался его.

– Идем, – шепнул он, беря брата за плечо, – выйдем на воздух. Когда они подальше отошли от дома, Винсен остановился и рухнул на траву под липой.

– Не могу поверить. Он согласился! – радостно воскликнул он. – Он согласился с ней познакомиться. Ты понимаешь?

– Как тебе удалось?

– Сам не знаю. Сначала он смотрел свысока, потом… не знаю… Наверное, вспомнил о чем-то и передумал.

О чем-то или о ком-то. Винсен очень любил отца и догадывался, что его мучают воспоминания. Жена, дочь, немецкий плен – все это до сих пор не давало ему жить нормально, но он ни с кем не хотел говорить об этом.

– Вот счастливый, – сказал Даниэль. – А мне вчера не очень повезло: он разъяснял мне, каким видит мое будущее.

Даниэль, как и его брат, уважал отца, но в его присутствии чувствовал себя неуютно. Молчаливость Шарля, его непреклонность и безучастность возводили барьеры, которые удалось преодолеть только Винсену.

– Пойду обрадую Магали хорошей новостью! – поднимаясь, воскликнул он. – Возьму машину Алена, так быстрее доберусь.

Он хотел уже побежать по аллее, но остановился и посмотрел на брата.

– Даниэль… То, что ты узнал про Алена…

Они долго смотрели друг на друга, потом смущенный Винсен откашлялся и закончил:

– По-моему, не надо никому говорить. Ни Кларе, ни Мари. Ни тем более папе!

– Думаешь, я дурак?

– Нет, но… Во-первых, ты ничего такого не видел. И потом, если это правда, то это не наше дело. Ты согласен?

Вчера они проговорили больше часа, и Винсен пылко защищал кузена. Ален был его лучшим другом, и Винсен не хотел судить его.

– И за обедом не смотри на него, как на диковинного зверя, – добавил он.

Отвесив брату дружеского тумака, Винсен поспешно удалился.

Если раньше Шарль думал, будто не способен больше любить, то теперь с горечью признавал, что ошибался. Хотя никакая женщина не могла занять место Юдифи, все-таки была одна, которая заставляла его переживать.

Пунктуальный Шарль прибыл к бассейну гостиницы «Осто» вовремя. Сильви, очень привлекательная в белом купальнике, ждала его в шезлонге с книгой в руке. Светлые волосы, большие голубые глаза, ослепительная улыбка так очаровали Шарля, что он разозлился на себя. Она была неотразима, в самом расцвете тридцати лет, он мог лишь желать ее и жалеть об их разрыве. И хотя он ясно осознавал причину, по которой это произошло, все же на мгновение ему показалось, что это было вовсе не обязательно.

Пытаясь сгладить неловкость первых минут, она позвала официанта и заказала минеральной воды «Перье», а потом предложила искупаться. Какое-то время они молча плыли рядом, не касаясь друг друга, и наслаждались прохладной водой и сказочной атмосферой.

– Ты прекрасно плаваешь. Тренируешься? – вдруг спросил Шарль. Они отдыхали у подножья каменного льва, возвышавшегося над бассейном.

– В «Рейсинге». Традиционное место для людей из мира моды. Ты же знаешь!

Она принужденно засмеялась; своим вопросом он напомнил о былом, о своем безразличии: во времена их связи он никогда не брал ее с собой в поло-клуб «Багатель», хотя являлся его членом и регулярно ходил туда плавать. С Сильви он был вежлив, водил в рестораны, иногда провожал, иногда, если было время и желание, занимался любовью. Больше ничего общего у них не было.

– Хочешь наперегонки? – предложил он. Что-то блеснуло в его серых глазах, и Сильви поняла, что он не даст ей выиграть.

– Нет, я устала, пойду обсохну, – ответила она, отворачиваясь.

Залитая светом заходящего солнца, она ступила на голубую мозаику пола, и он посмотрел ей вслед. Потом повернулся на спину и поплыл к другому краю бассейна. Они будут ужинать вдвоем при свечах в мрачной сводчатой столовой, он сможет расспросить ее о замужней жизни, о Стюарте, обо всем, что захочет узнать. Шарлю вообще не следовало приходить, он оказался не таким стойким, каким себя считал. Что бы он там ни думал, она много для него значила, и он не излечился от нее.

Перейдя на кроль, Шарль размеренно плавал в бассейне туда-сюда. Решившись наконец выйти из воды, он увидел ее в отдалении, за круглым столиком, на ней было длинное светло-зеленое платье из дикого шелка[19].

– Можешь переодеться в моем номере, – сказала она, протягивая ему ключ. – Заказать тебе шампанского?

Вдруг он улыбнулся – и неожиданно так нежно, что внутри у нее все перевернулось. Со спинки стула Шарль взял гостиничное полотенце, оставленное специально для него. Он завернулся в него, Сильви успела заметить, что он все еще стройный и мускулистый. Она отвернулась, взгляд упал на пачку сигарет – она достала одну сигарету и медленно прикурила. Когда Сильви перевела взгляд, Шарля уже не было, и она коротко вздохнула. Откуда эта улыбка: Шарль снова оживился или эта улыбка для нее? На мгновение он напомнил молодого красивого лейтенанта Морвана, ее тайную девичью любовь. Двадцать лет назад этой улыбкой Шарль мог очаровать и заполучить кого угодно. Девушки теряли голову, завоевывали право потанцевать с ним. Новость о его женитьбе повергла в отчаяние не одну из них, но тогда никто не мог соперничать с Юдифью, и они отступили, зеленея от зависти.

«Но сейчас, здесь он улыбнулся мне одной, и если еще хоть раз так улыбнется, я брошусь ему на шею».

Она не отдалилась от него ни на шаг. Ни дня не проходило без того, чтобы она не думала о нем. И любовь Стюарта ничего не могла тут изменить: Шарль оставался мужчиной ее жизни.